Вот как получилось.
Хоть в себя придти.
- Налей-ка и мне, - сказал я, забирая у него кружку.
Опрокинул в рот весь туесок этого пойла. Не проняло. Еще вдогонку.
Тело сделалось, как отражение в воде.
И время развалилось на куски.
И я получил отсрочку, раз время-то развалилось. Стало не надо торопиться ничего решать. Мы уж, вроде как, между мирами сидели. Говорили о разном.
Айвар больше говорил. Намолчался, видать, в одиночестве.
- Вот мы с тобой сидим, ночью, в глухой чащобе, под землей, пьянствуем – оборотень с мертвецом. Я для людей ведь все равно, что мертвец. Хуже не придумаешь. А туда же – тянемся к свету...
- Не надо о мертвецах, Айвар! Знаешь, как я…
- Погоди, я не про то! Вот луна-Мать, да? Люди считают ее злой, кровавой. Я же ликую, видя это дивное творение. Разве не кровь наполняет наши тела? Разве не она дает нам жизнь? Разве не из страшного и темного вырастает самое светлое в нас? Скажи, ведь оно должно же из чего-то расти? Как цветы растут из болотной грязи.
Я сразу очень понял его и поддержал сердечно.
- Правильно, пока дерьма в землю не зароешь, нипочем яблок не вырастишь.
- Вот мы с тобой до того в этом дерьме извозились – смотреть гребостно! И жить ведь дальше никак нельзя, если не знать, что грязь эта может стать почвой для лучшего. Если не иметь такой надежды. А, может быть, лучшее это бы и не смогло вырасти, не имей оно, куда корни пустить, а? Ты как думаешь? Может, человек по настоящему человеком станет только как лиха полной мерой хлебнет?А без того он так – вроде солнечного зайчика?
И снова у меня нашлось, что прибавить.
Имеется, дескать, у меня такой знакомец – Нукас. От него насильно оторвали половину, которая не понравилась, и что получилось? Урод. Так и со всеми.
- Но оправдания нам с тобой все равно нету, дружочек ты мой, Яська. Всю жизнь нам преступления наши искупать придется. Да пей ты первый, я после. Но главное, что б грязь наша не просто пластом лежала… - и так далее. С каждой кружкой начинался новый виток разговора.
Потом он все говорил и говорил про свою мать, которая его не любила, просто не смогла по малолетству с темным в душе справиться (видать крепко его это в свое время зацепило) и все повторял, что ее нельзя винить, как нельзя и меня. Я же настаивал, что можно и нужно. (Меня, в смысле.)
Появился новый кувшин.
В ответ я в который раз стал жаловался, что никогда у меня душа не лежала мстить за Инеле. Вот если бы он убедил меня, что можно не мстить, поскольку и Родичей нет, у меня камень с души свалился бы. Хоть я ему ни на грош не верю, но слушать его речи – все равно, что переступать черту. Это дело мне знакомое. А за любой чертой – неизвестность. И кто знает, куда она приведет. А может, к хорошему. Может, я опять выйду из лесу. Я-то ясно понимал, о чем говорю, поэтому мне казалось, что и ему должно быть ясно тоже.
Но он все никак не хотел понять и утверждал, что Родичей не может не быть - они так же существуют так же верно, как и мы с ним. Иначе откуда бы мы сами взялись и все наши мысли, и разговоры?
Время уходило. Угли прогорели, стало совсем темно и холодно.
Я очень устал. Мы много чего наговорили, жалуясь друг другу и зализывая взаимно душевные раны, почти все прошло и забылось.
Все перевернулось этой ночью. Я-то надеялся , что Айвар опять меня на дорогу выведет, а мы с ним оба в ловушке оказались. Просто в волчьей яме.
Жалел я Айвара – страсть. Звериных дел тут было - зубами щелкнуть, но он напомнил мне, кто я. И по всему раскладу получалось, что и мне теперь нет ходу из этой землянки. Выходило, обоим нам тут и погибель. Если я убью его, мне и себя убивать придется, иначе человек во мне сам умрет. Останется зверь. Совсем страшно. Как-то так. Дед же велел к себе прислушиваться.
Айвар сопел рядом в темноте, забылся, верно. Я и сам временами проваливался в зыбкую крутящуюся черноту. Я бы даже согласился, чтобы эта страшная ночь длилась вечно, только б ничего не решать.
Но ночь кончалась.
И надо было решать.
Помню, начал вставать, хотел выйти обтереть лицо снегом, а тут вдруг как-то такой разговор приключился.
- Ты хочешь увидеть болотных людей? Спросить совета? – сказал Айвар. Он уже не пьяный был. Глаза, как наговорная вода.
Я на него уставился. Жутко стало.
Мне - жутко, представляете?
- Понимаешь, что к ушедшему народу ведет один путь?
Вот к чему он клонит.
- Только этот путь мне и остался.
Потолок крутился, совсем уже падал нам на головы и снова взмывал вверх, что б начать падение. Не до него было.
Айвар запалил лучину. Никогда не успевал разглядеть, как он зажигает огонь. Много хитростей знают болотные люди. Поднес свет к моему лицу, рассмотрел внимательно.
- Может и верно, так оно к лучшему будет, - сказал он издалека голосом деда. И тут же – вплотную, – Значит, решился? Не пожалеешь?
Я устало прикрыл веки.
Он достал ладный блестящий ножичек. Отер лезвие.
У меня мурашки побежали по коже. Все равно другого выхода не было.
- А как же твоя месть?
(Тут провал).
Мы сидели, глядя в глаза друг другу. Наконец, он сказал:
- Будь добр, превратись в волка. Мне так легче.
Я одним махом превратился. С наслаждением. В последний раз. Опасался, что по пьяни какой-нибудь перекос случится, но мастерства не пропьешь, верно говорят.
Он скользнул пальцами по моей шее, нащупал ложбинку под мышцей, раздул шерсть, обнажая кожу.
Вдруг одним быстрым движением вонзил лезвие.
Он точно попал. Я это сразу понял.
Так вот, как это происходит. Кстати, лицо его сохранило человеческое выражение, даже осталось добрым. Только очень сосредоточенным.
Кровь хлынула так сильно, что вытолкнула нож из раны. Меня всегда удивляла мощь, скрытая в живых существах. Красная пелена поползла слева.
Взмахнуло крыльями, поворачивая землянку, большое и серое.
Соскальзывая в бездну, сквозь заливающую глаза красноту, я поймал горящий лихорадочный взгляд Айвара и все понял.
Он ушел от возмездия, напоив меня и заговорив зубы. Я позволил убить себя, как последний баран.
Жизни во мне хватило ровно настолько, чтоб сжать челюсти на его горле.
Холод заполз в землянку сквозь незаткнутый дымоход. Меж очагом и потолочной дырой вытянулся столб жиденького света со снежинками в верхней части.
Я лежал головой на столе. Так и заснул, сидя. Поежился. Потянулся.
Приснится же такое!
Превратился быстренько туда-сюда, чтоб хоть как-то встряхнуться.
Брякнул под ногой, откатился пустой кувшин. Как эта дрянь Айвара еще не доконала!
Айвар тоже проснулся и сел, глядя на меня ясными глазами, будто и не спал.
Смотрел на меня. Ждал.
Не просил ничего.
Молчал.
Я посидел немного, подтянул сползший носок. Сон вобрал в себя всю муть из моей души. Теперь я проснулся.
- Слышь, Айвар! Есть у тебя на ноги чего поплотнее? Хоть лапти. Домой пойду. Скажу своим – все сделал, как надо.
А если Родичи разгневаются – я сумею своих защитить. В конце концов, я и сам когда-нибудь стану одним из Родичей.
На пороге мы прижались друг к другу лбами, и я пошел, следя, что б солнце светило в левый бок. К дому. Дальше сам разберусь как-нибудь.
Теперь уж точно сам разберусь.
Я шагал в тесном Айваровом полушубке, в его сваливающихся с ног лаптях, жмурясь от сверкавшего на солнце наста, и улыбался бессмысленно и счастливо.
Конечно, в зверином облике я быстрее облачной тени одолел бы расстояние до Угловки.
Но я радовался этим неудобствам человеческого бытия, медлительности передвижения, возможности подумать, поразмыслить, понять, наконец, что же все-таки такое со мной случилось.
Колдун, согласно своему обычаю, показал мне только часть правды, выгодную ему, открыл лишь одну из сказок моей души, а этих сказок у меня и вокруг, оказывается, ого-го сколько! Злых и добрых, земных и возвышенных, красивых и ужасных, древесных, речных, звериных и человеческих.
И все они ждут меня, и я смогу узнать их настолько, насколько захочу.
Наконец я свободен!
Весь мир лежал передо мною! Дорога, начавшись, не имела конца.
Хоть в себя придти.
- Налей-ка и мне, - сказал я, забирая у него кружку.
Опрокинул в рот весь туесок этого пойла. Не проняло. Еще вдогонку.
Тело сделалось, как отражение в воде.
И время развалилось на куски.
И я получил отсрочку, раз время-то развалилось. Стало не надо торопиться ничего решать. Мы уж, вроде как, между мирами сидели. Говорили о разном.
Айвар больше говорил. Намолчался, видать, в одиночестве.
- Вот мы с тобой сидим, ночью, в глухой чащобе, под землей, пьянствуем – оборотень с мертвецом. Я для людей ведь все равно, что мертвец. Хуже не придумаешь. А туда же – тянемся к свету...
- Не надо о мертвецах, Айвар! Знаешь, как я…
- Погоди, я не про то! Вот луна-Мать, да? Люди считают ее злой, кровавой. Я же ликую, видя это дивное творение. Разве не кровь наполняет наши тела? Разве не она дает нам жизнь? Разве не из страшного и темного вырастает самое светлое в нас? Скажи, ведь оно должно же из чего-то расти? Как цветы растут из болотной грязи.
Я сразу очень понял его и поддержал сердечно.
- Правильно, пока дерьма в землю не зароешь, нипочем яблок не вырастишь.
- Вот мы с тобой до того в этом дерьме извозились – смотреть гребостно! И жить ведь дальше никак нельзя, если не знать, что грязь эта может стать почвой для лучшего. Если не иметь такой надежды. А, может быть, лучшее это бы и не смогло вырасти, не имей оно, куда корни пустить, а? Ты как думаешь? Может, человек по настоящему человеком станет только как лиха полной мерой хлебнет?А без того он так – вроде солнечного зайчика?
И снова у меня нашлось, что прибавить.
Имеется, дескать, у меня такой знакомец – Нукас. От него насильно оторвали половину, которая не понравилась, и что получилось? Урод. Так и со всеми.
- Но оправдания нам с тобой все равно нету, дружочек ты мой, Яська. Всю жизнь нам преступления наши искупать придется. Да пей ты первый, я после. Но главное, что б грязь наша не просто пластом лежала… - и так далее. С каждой кружкой начинался новый виток разговора.
Потом он все говорил и говорил про свою мать, которая его не любила, просто не смогла по малолетству с темным в душе справиться (видать крепко его это в свое время зацепило) и все повторял, что ее нельзя винить, как нельзя и меня. Я же настаивал, что можно и нужно. (Меня, в смысле.)
Появился новый кувшин.
В ответ я в который раз стал жаловался, что никогда у меня душа не лежала мстить за Инеле. Вот если бы он убедил меня, что можно не мстить, поскольку и Родичей нет, у меня камень с души свалился бы. Хоть я ему ни на грош не верю, но слушать его речи – все равно, что переступать черту. Это дело мне знакомое. А за любой чертой – неизвестность. И кто знает, куда она приведет. А может, к хорошему. Может, я опять выйду из лесу. Я-то ясно понимал, о чем говорю, поэтому мне казалось, что и ему должно быть ясно тоже.
Но он все никак не хотел понять и утверждал, что Родичей не может не быть - они так же существуют так же верно, как и мы с ним. Иначе откуда бы мы сами взялись и все наши мысли, и разговоры?
Время уходило. Угли прогорели, стало совсем темно и холодно.
Я очень устал. Мы много чего наговорили, жалуясь друг другу и зализывая взаимно душевные раны, почти все прошло и забылось.
Все перевернулось этой ночью. Я-то надеялся , что Айвар опять меня на дорогу выведет, а мы с ним оба в ловушке оказались. Просто в волчьей яме.
Жалел я Айвара – страсть. Звериных дел тут было - зубами щелкнуть, но он напомнил мне, кто я. И по всему раскладу получалось, что и мне теперь нет ходу из этой землянки. Выходило, обоим нам тут и погибель. Если я убью его, мне и себя убивать придется, иначе человек во мне сам умрет. Останется зверь. Совсем страшно. Как-то так. Дед же велел к себе прислушиваться.
Айвар сопел рядом в темноте, забылся, верно. Я и сам временами проваливался в зыбкую крутящуюся черноту. Я бы даже согласился, чтобы эта страшная ночь длилась вечно, только б ничего не решать.
Но ночь кончалась.
И надо было решать.
Помню, начал вставать, хотел выйти обтереть лицо снегом, а тут вдруг как-то такой разговор приключился.
- Ты хочешь увидеть болотных людей? Спросить совета? – сказал Айвар. Он уже не пьяный был. Глаза, как наговорная вода.
Я на него уставился. Жутко стало.
Мне - жутко, представляете?
- Понимаешь, что к ушедшему народу ведет один путь?
Вот к чему он клонит.
- Только этот путь мне и остался.
Потолок крутился, совсем уже падал нам на головы и снова взмывал вверх, что б начать падение. Не до него было.
Айвар запалил лучину. Никогда не успевал разглядеть, как он зажигает огонь. Много хитростей знают болотные люди. Поднес свет к моему лицу, рассмотрел внимательно.
- Может и верно, так оно к лучшему будет, - сказал он издалека голосом деда. И тут же – вплотную, – Значит, решился? Не пожалеешь?
Я устало прикрыл веки.
Он достал ладный блестящий ножичек. Отер лезвие.
У меня мурашки побежали по коже. Все равно другого выхода не было.
- А как же твоя месть?
(Тут провал).
Мы сидели, глядя в глаза друг другу. Наконец, он сказал:
- Будь добр, превратись в волка. Мне так легче.
Я одним махом превратился. С наслаждением. В последний раз. Опасался, что по пьяни какой-нибудь перекос случится, но мастерства не пропьешь, верно говорят.
Он скользнул пальцами по моей шее, нащупал ложбинку под мышцей, раздул шерсть, обнажая кожу.
Вдруг одним быстрым движением вонзил лезвие.
Он точно попал. Я это сразу понял.
Так вот, как это происходит. Кстати, лицо его сохранило человеческое выражение, даже осталось добрым. Только очень сосредоточенным.
Кровь хлынула так сильно, что вытолкнула нож из раны. Меня всегда удивляла мощь, скрытая в живых существах. Красная пелена поползла слева.
Взмахнуло крыльями, поворачивая землянку, большое и серое.
Соскальзывая в бездну, сквозь заливающую глаза красноту, я поймал горящий лихорадочный взгляд Айвара и все понял.
Он ушел от возмездия, напоив меня и заговорив зубы. Я позволил убить себя, как последний баран.
Жизни во мне хватило ровно настолько, чтоб сжать челюсти на его горле.
Холод заполз в землянку сквозь незаткнутый дымоход. Меж очагом и потолочной дырой вытянулся столб жиденького света со снежинками в верхней части.
Я лежал головой на столе. Так и заснул, сидя. Поежился. Потянулся.
Приснится же такое!
Превратился быстренько туда-сюда, чтоб хоть как-то встряхнуться.
Брякнул под ногой, откатился пустой кувшин. Как эта дрянь Айвара еще не доконала!
Айвар тоже проснулся и сел, глядя на меня ясными глазами, будто и не спал.
Смотрел на меня. Ждал.
Не просил ничего.
Молчал.
Я посидел немного, подтянул сползший носок. Сон вобрал в себя всю муть из моей души. Теперь я проснулся.
- Слышь, Айвар! Есть у тебя на ноги чего поплотнее? Хоть лапти. Домой пойду. Скажу своим – все сделал, как надо.
А если Родичи разгневаются – я сумею своих защитить. В конце концов, я и сам когда-нибудь стану одним из Родичей.
На пороге мы прижались друг к другу лбами, и я пошел, следя, что б солнце светило в левый бок. К дому. Дальше сам разберусь как-нибудь.
Теперь уж точно сам разберусь.
Я шагал в тесном Айваровом полушубке, в его сваливающихся с ног лаптях, жмурясь от сверкавшего на солнце наста, и улыбался бессмысленно и счастливо.
Конечно, в зверином облике я быстрее облачной тени одолел бы расстояние до Угловки.
Но я радовался этим неудобствам человеческого бытия, медлительности передвижения, возможности подумать, поразмыслить, понять, наконец, что же все-таки такое со мной случилось.
Колдун, согласно своему обычаю, показал мне только часть правды, выгодную ему, открыл лишь одну из сказок моей души, а этих сказок у меня и вокруг, оказывается, ого-го сколько! Злых и добрых, земных и возвышенных, красивых и ужасных, древесных, речных, звериных и человеческих.
И все они ждут меня, и я смогу узнать их настолько, насколько захочу.
Наконец я свободен!
Весь мир лежал передо мною! Дорога, начавшись, не имела конца.
