Погода стояла не холодная, к утру нагнало облаков, но после лежания на сырой земле, да еще побитым, у меня зуб на зуб не попадал. Проклюнулся здравый смысл – а так ли я делаю? И если не так, то как надо?
Тут пахнуло дымком. Ветер принес сладкий запах жилья, надежды. Я застыл, словно вкопанный и принюхался. Нет, не показалось. Точно. Хвала Великому Змею!
Болотистый лесок давно уже перешел в сухой строевой бор. От голубоватых лишайников все вокруг казалось затянутым дымкой. Лес словно дразнился, показывая дым со всех сторон. Я пошел почти наугад, втягивая носом.
Если запах пропадал надолго, я бегом возвращался назад и, вертясь и пригибаясь, старался найти его вновь, выпутать из клубка запахов смолы, грибов, влажного мха, дурманящего, струящегося аромата багульника, еще каких-то трав - никогда не знал, что в лесу столько запахов.
Наконец, он пропал окончательно. Больше я его не чувствовал. Вообще перестал различать запахи. Они слились в невнятный комок с головной болью пополам.
Я огляделся. В какой стороне дорога, я не мог бы сказать теперь и под угрозой смерти. Одинаковые сосны обступали меня со всех сторон. Величавый осенний бор безмолвствовал. Конечно, в другое время мне бы здесь очень понравилось. Теперь было не до красоты.
Единственная польза от погони за дымом состояла в том, что я согрелся. Да и голова, вроде, немного прояснилась. Я опустился на моховую подушку у ствола сосны, прижался к дереву спиной. Подбросил и поймал здоровой рукой шишку. Высоко-высоко, рядом с облаками, покачивались ветви, и ствол слегка гудел. Или это гудело мое усталое тело?
Облака затягивали все небо. По солнцу не определишься. Да и какой мне толк знать, где я нахожусь, если все направления одинаково плохи для меня?
Шишка хрустнула в сжатом кулаке. Вот в чем дело! Это я только сейчас понял. Раньше не хотел себе признаваться.
Я не хочу искать парня, который убил Инеле. Еще хуже: больше всего на свете я боюсь найти его. Чужого парня, который убил чужую девчонку. Сестру я не помню, она не имеет ко мне отношения. Она была и прошла до меня, как князь Красное копье. Он и то реальнее. Про него хоть слушать интересно.
"Я не люблю Инеле, - думал я, яростно круша чешуйки не в чем не повинных шишек. - Я люблю деда, наш сад, пасеку, дом, тетю Глусе, ее сыновей-близнецов Юраса и Ютаса, несчастную тетю Анеле, нашу Угловку, лес, речку Сумерь, всю округу, дни и ночи, закаты и восходы, лето и зиму, обе луны, я люблю весь мир, но Инеле я не люблю. Потому что я не знаю ее. Она чужая. Но именно потому, что я люблю весь мир, я должен идти и убить того парня. Потому что так испокон веков делают люди. Потому что иначе я не смогу вернуться домой и зажить своей жизнью. Потому что иначе гнев Родичей падет на нашу семью."
Выходило, что я изгнанник, страдающий за преступление какого-то придурка. В первый раз я возненавидел этого гада от души, а не по обычаю. Ненависть придала мне силы. Я запустил искалеченной шишкой в ствол, промахнулся, встал и похромал куда глаза глядят, наугад.
А повезло, что я не вышел к дыму. Вряд ли это оказался бы лесной хуторок, как мнилось, или охотничья избушка. Скорее всего, я набрел бы на дневку разбойников, может даже тех самых, что обобрали меня, или на отряд людей Темной Луны, или, чего доброго, на лесного деда. Попал бы из огня да в полымя.
Я тащился под огромными соснами, и мысли вертелись в голове короткие и бессвязные, словно удар разбойничьей дубины раздробил их на мелкие осколочки. Ступала ли когда в этом бору нога человека? Как мне обезопасить себя на ночь? Звери в эту пору сытые и добрые, а вот нечисть лесная? Куда я иду, как стану искать того гада, раз потерял заговоренный поясок, что указывает на убийцу?
Ладно, с этим потом, разберусь как-нибудь. Придется искать колдуна. Хоть дед колдунов не любит, без них тут не обойтись, это дураку ясно. Семь бед - один ответ. Пока главное – выбраться из леса. А остальное - дело десятое.
Так шел я довольно долго, и в голове моей и мыслях постепенно прояснялось - словно поднятая муть оседала на дно.
Вдруг я остановился, как в грудь ударенный, против ствола с примятым мхом, кругом которого валялись изломанные шишки. Это же я тут сидел! Выходит, что я хожу кругами! Сколько ж я отмахал понапрасну? Вот Змей! Огляделся, чтоб хоть как-то понять направление, и сердце у меня оборвалось.
Совсем рядом, прислонясь к стволу, такой же темный и неподвижный, как дерево, стоял человек.
Низкорослый, плосколицый, с грубой кожей и узкими глазами - явно из людей Темной луны.
Он молчал и не шевелился. Я тоже замер.
Наконец он отлепился от ствола и спросил насмешливо:
-Чего круги наматываешь?
Говорил он по-нашему и слова выговаривал чисто, но выглядел совершенно как темнолунный. Хотя одет был не по ихнему, в темное, старое и удобное.
- Чего молчишь-то? Аль к лешему в учебу подался? Глянь-ка, и босой! Ну, чистый лешак! Аль сапоги украли?
Человек был, конечно, чудной, но вроде не страшный. По крайней мере, сейчас нападать на меня он, кажется, не собирался. Хотя приходилось быть начеку. Говорят, есть в лесах такие, что людей едят. Ростом он был ниже моего, и хотя старше, и видать, что ухватистый; я решил, что авось отобьюсь, в случае чего, поэтому огрызнулся:
- Чего зубы скалишь? Видишь, человек в беде! Хочешь помочь, так помоги, а не хочешь - иди себе мимо!
- Ишь ты! Сурьезный. Палец в рот не клади!- покрутил башкой плосколицый. - Ну, чего делать-то, пошли, человек в беде, помогать буду. Жрать хочешь?
- Хочу, - и так у меня это вышло жалобно, что на следующий его вопрос, давно ли плутаю, я промолчал. Для солидности.
Совсем рядом, за пригорком в пушистом сосновом молодняке несколько сосенок были связаны верхушками, а сверху наложены лапник и кора. Перед этим укрытием, которое даже и шалашом-то не назовешь, дымил костерок, придавленный посудиной с каким-то варевом.
Ароматный дым наполнял воздух - тот самый дым, за которым я гнался. Ветер относил его в другую сторону - вот я и не почуял.
- Милости прошу к нашему шалашу! Жри, гость дорогой!
Он ловко подцепил рогулькой котелок и поставил на мох прямо у моих ног. Вручил ложку. Слазил в шалаш и достал пригоршню окаменелых изогнутых сухарей.
- А вы-то будете?
- Давай, давай, не стесняйся! Наворачивай!
Я стесняться и забыл! Ушел-то из дома голодным. Ничего в горло не лезло из-за переживаний. В котелке оказалась похлебка из грибов, до того вкусная, с головками дикого лука. Людоеды, по-моему, так вкусно не готовят. Я совсем проникся к этому мужику доверием.
А он разлегся на зеленом мху, достал трубку, ножичек, очень ладный и блестящий, что-то там поскоблил, подчистил, и принялся набивать трубочку обстоятельно и с удовольствием.
Тут я обнаружил, что проглотил свою половину похлебки и ем чужую, с болью душевной оторвал от себя котелок и вернул своему гостеприимному хозяину, дважды облизав ложку, и обтерев ее об мох.
Он только усмехнулся:
- Доедай всю! Тут этого добра достаточно. Нужно будет - еще забацаем.
Тут я вообще полюбил его как родного. Мало ли кто похож на темнолунного! Да не так уж и похож. Обличьем только. По повадкам совсем нашенский.
Мужик, покуривая, рассматривал меня. Я тоже бросал на него взгляды, но по такой плоской коричневой роже разве что поймешь.
- По башке-то сильно вдарили? - поинтересовался он, выпуская изо рта пластом густой дым. Я пытался обтереть уже чистые стенки котелка последним размокшим сухарем.
- Нормально. Шишку набили.
Он вдруг оказался передо мной. Наклонился, осмотрел темечко:
- Да, видать, ума в такую шишку немало поместится.
Быстрым, хищным движением присел, оттянул зачем-то мое веко, другое, нажал сзади на шею:
- Не болит? Ну, иди, спи, герой! Да плащом там укройся.
Совершенно разомлевший от сытной еды и безопасности, исполненный любви и благодарности, я заполз в шалаш, нашел под подстилкой из лапника аккуратно свернутый тощий плащик, закутался в него, и в одно мгновение мир с моим страшным долгом, таинственным благодетелем, вековым сосновым бором и редкостных размеров шишкой на голове перестал существовать.
Проснулся я, когда солнце склонялось к закату. Сосны отбрасывали длинные тени, и оранжевый свет почти осязаемо стоял меж стволами.
Тонкий плащ оказался на диво теплым. Я пощупал тонкую, верно дорогую, потертую ткань с замахрившимися краями. Этот плащ явно укрывал своего владельца во многих передрягах.
Костерок потух. Никого не было.
Я выполз задом из шалаша, с наслаждением потянулся. Хотел покричать своему новому знакомому, но вспомнил, что даже не знаю, как его зовут. Так вот.
Что б не быть дармоедом, решил набрать грибов. Когда вчера, несчастный, я брел через лес, то едва не спотыкался о них.
Далеко ходить не пришлось. Замечательные моховики росли повсюду, их шляпки лежали на мху, как медовые пряники.
Я подобрал подходящую ветку, стал накалывать на нее грибы, выбирая маленькие, любуясь своим творением.
С другой стороны соснячка обнаружилось сырое место, вроде болотца, с брусникой и багульником. Там я нашел вырытую ямку, и в ней - знакомый котелок, в который сочилась из почвы вода. Котелок уже наполнился с краями. Вода смотрела из него темным живым глазом. Я встал на четвереньки и напился, как лесной зверь, не рискнув коснуться этого водосборника, что не нарушить его устройство.
Наелся брусники и собрал пару горстей в кулечек из подходящих листьев для своего благодетеля. Потом, довольный собственной хозяйственностью, уселся возле шалаша в ожидании меня приютившего (да что там - спасшего!) человека.
Вскоре появился и он. Коренастая фигурка легко двигалась между стволами. Тень от него падала длинная и, между прочим, страшная - кривая, с загребущими руками - чистый темнолунный, только малышню пугать.
Он быстро подошел, бросил на землю сверток, который, упав, развернулся. Оказалось - большие сапоги, завернутые в куртку.
Я сидел, открывши рот, не зная, благодарить ли - а вдруг не мне.
- Тебе, тебе. Обувайся, - сказал темнолицый. - Ух, ну и концы я отмахал!
- Спасибо! Я отработаю.
- Уж уволь.
Сапоги принадлежали человеку раза в полтора крупнее моего, с подковками на носках и каблуках, с подбитыми гвоздями подметками, построенные на века. Куртка была обычная, крестьянская, тоже длинная и широкая, я в ней утонул. Но это даже хорошо, учитывая, что мне, возможно, придется ночевать под открытым небом. А в сапоги я натолкал мха, и стало нормально.
Пока я наряжался в обновки, мой покровитель успел принести котелок, и, заслонившись от меня спиной, как-то очень быстро развел огонь.
- Грибы я вот набрал. Бруснику.
- И я кое-чего принес, - он вытащил из карманов кольцо колбасы, полкраюхи хлеба, луковицы, и, вдруг подмигнув, бережно выгрузил из-за пазухи груду яблок. Глаза у меня разгорелись. Это были яблоки ценнейшего сорта, яхонтовые! Я такие только два раза в жизни видел и ни разу не пробовал. Вот бы деду привезти веточку на прививку! Как бы он обрадовался.
Я хотел спросить, откуда все это, но прикусил язык, подумав, что, вернее всего, добрый человек этот промышляет не совсем праведным способом. Если так, то лучшего учителя мне не сыскать. Вот как выходит. А что поделаешь?
Пламя костра и последние лучи солнца сделались одного цвета. Варево булькало в котелке, а спаситель мой, прислонясь спиной к сосне и, вытянув босые ноги, похоже, дремал. Вдруг он вскочил, зачерпнул ложкой, снял пробу, и широкая его физиономия расплылась еще шире от довольной ухмылки:
- Готов!
Мне нечем было есть. Он подобрал сухую палочку, расщепил ее своим ловким ножиком, достал из кармана полоску бересты, свернул фунтиком, вставил в расщеп, подрезал где-то - вышла отличная ложка. Сегодняшний суп, обогащенный его добычей, был вообще вкуснейшим.
- Еще бы медку на верхосытку, - сказал мужик, отвалясь от котелка и хрустя драгоценным яблоком. - Я тут дерево с пчелами видел, пока шел.
- Я могу достать, только не сейчас, утром, когда они за взятком улетят.
- А ты, что, в пчелах понимаешь?
- Мой дед пасеку держит, ну, а я ему помогал.
- А! То-то я гляжу, ты из крестьян, да не простой. И чему же ты идешь учиться?
В наших краях, когда парню исполняется семнадцать лет, он отправляется искать свою Долю. Вроде как полагается идти ему по городам и селам, смотреть, браться за всякую работу, пока не найдет он дела себе по душе, не обучится ему, работая за еду и ночлег, и только тогда, мастером, он может вернуться домой, или основать свой дом, как ему понравиться или как у него получится. Но это так только считается. Чаще всего родители загодя присматривают подходящего человека, иногда даже родственника, который научит сына нужному в семье ремеслу, платят ему, а парень, погуляв недельку по окрестностям для приличия, приходит в условленное место. Конечно, иногда такое и не срабатывает: иные ребятки, очутившись на воле, быстренько берут руки в ноги и драпают от родителей. Но только сыновья из семей самых истовых ревнителей старины или из совсем уж бедняков, которым и за обучение заплатить нечем, отправляются искать Долю наугад. Или вот как в моем случае. Дико даже подумать, что я иду учиться убивать.
- Я должен отомстить за сестру.
- А, так ты Долг исполняешь.
И отвернулся.
Скучно он как-то это сказал. Мне не понравилось.
Если семье требуется отомстить за смерть кого-либо из родных, или снять с проклятье, или вернуть утраченное, но полагающееся по праву - словом, восстановить справедливость, то один из мужчин обязан исполнить Долг. И очень часто случается, что делать это приходится одному из выросших сыновей. Считается, что Долю искать ему незачем. Она и так определена яснее ясного. И жизнь ему устраивать нечего – Родичи обо всем позаботятся.
Мужик замолчал, долго пыхтел своей трубочкой, потом изрек ни с того ни с сего:
-Да, девки часто страдают.
Я только глазами захлопал – не сразу понял. Уже забыл, про что он.
Тьма все плотнее обступала наш костерок, и звезды смотрели сквозь лесные вершины, как – трудно поверить - только вчера смотрели сквозь кроны нашего сада.
Тут пахнуло дымком. Ветер принес сладкий запах жилья, надежды. Я застыл, словно вкопанный и принюхался. Нет, не показалось. Точно. Хвала Великому Змею!
Болотистый лесок давно уже перешел в сухой строевой бор. От голубоватых лишайников все вокруг казалось затянутым дымкой. Лес словно дразнился, показывая дым со всех сторон. Я пошел почти наугад, втягивая носом.
Если запах пропадал надолго, я бегом возвращался назад и, вертясь и пригибаясь, старался найти его вновь, выпутать из клубка запахов смолы, грибов, влажного мха, дурманящего, струящегося аромата багульника, еще каких-то трав - никогда не знал, что в лесу столько запахов.
Наконец, он пропал окончательно. Больше я его не чувствовал. Вообще перестал различать запахи. Они слились в невнятный комок с головной болью пополам.
Я огляделся. В какой стороне дорога, я не мог бы сказать теперь и под угрозой смерти. Одинаковые сосны обступали меня со всех сторон. Величавый осенний бор безмолвствовал. Конечно, в другое время мне бы здесь очень понравилось. Теперь было не до красоты.
Единственная польза от погони за дымом состояла в том, что я согрелся. Да и голова, вроде, немного прояснилась. Я опустился на моховую подушку у ствола сосны, прижался к дереву спиной. Подбросил и поймал здоровой рукой шишку. Высоко-высоко, рядом с облаками, покачивались ветви, и ствол слегка гудел. Или это гудело мое усталое тело?
Облака затягивали все небо. По солнцу не определишься. Да и какой мне толк знать, где я нахожусь, если все направления одинаково плохи для меня?
Шишка хрустнула в сжатом кулаке. Вот в чем дело! Это я только сейчас понял. Раньше не хотел себе признаваться.
Я не хочу искать парня, который убил Инеле. Еще хуже: больше всего на свете я боюсь найти его. Чужого парня, который убил чужую девчонку. Сестру я не помню, она не имеет ко мне отношения. Она была и прошла до меня, как князь Красное копье. Он и то реальнее. Про него хоть слушать интересно.
"Я не люблю Инеле, - думал я, яростно круша чешуйки не в чем не повинных шишек. - Я люблю деда, наш сад, пасеку, дом, тетю Глусе, ее сыновей-близнецов Юраса и Ютаса, несчастную тетю Анеле, нашу Угловку, лес, речку Сумерь, всю округу, дни и ночи, закаты и восходы, лето и зиму, обе луны, я люблю весь мир, но Инеле я не люблю. Потому что я не знаю ее. Она чужая. Но именно потому, что я люблю весь мир, я должен идти и убить того парня. Потому что так испокон веков делают люди. Потому что иначе я не смогу вернуться домой и зажить своей жизнью. Потому что иначе гнев Родичей падет на нашу семью."
Выходило, что я изгнанник, страдающий за преступление какого-то придурка. В первый раз я возненавидел этого гада от души, а не по обычаю. Ненависть придала мне силы. Я запустил искалеченной шишкой в ствол, промахнулся, встал и похромал куда глаза глядят, наугад.
А повезло, что я не вышел к дыму. Вряд ли это оказался бы лесной хуторок, как мнилось, или охотничья избушка. Скорее всего, я набрел бы на дневку разбойников, может даже тех самых, что обобрали меня, или на отряд людей Темной Луны, или, чего доброго, на лесного деда. Попал бы из огня да в полымя.
Я тащился под огромными соснами, и мысли вертелись в голове короткие и бессвязные, словно удар разбойничьей дубины раздробил их на мелкие осколочки. Ступала ли когда в этом бору нога человека? Как мне обезопасить себя на ночь? Звери в эту пору сытые и добрые, а вот нечисть лесная? Куда я иду, как стану искать того гада, раз потерял заговоренный поясок, что указывает на убийцу?
Ладно, с этим потом, разберусь как-нибудь. Придется искать колдуна. Хоть дед колдунов не любит, без них тут не обойтись, это дураку ясно. Семь бед - один ответ. Пока главное – выбраться из леса. А остальное - дело десятое.
Так шел я довольно долго, и в голове моей и мыслях постепенно прояснялось - словно поднятая муть оседала на дно.
Вдруг я остановился, как в грудь ударенный, против ствола с примятым мхом, кругом которого валялись изломанные шишки. Это же я тут сидел! Выходит, что я хожу кругами! Сколько ж я отмахал понапрасну? Вот Змей! Огляделся, чтоб хоть как-то понять направление, и сердце у меня оборвалось.
Совсем рядом, прислонясь к стволу, такой же темный и неподвижный, как дерево, стоял человек.
Низкорослый, плосколицый, с грубой кожей и узкими глазами - явно из людей Темной луны.
Он молчал и не шевелился. Я тоже замер.
Наконец он отлепился от ствола и спросил насмешливо:
-Чего круги наматываешь?
Говорил он по-нашему и слова выговаривал чисто, но выглядел совершенно как темнолунный. Хотя одет был не по ихнему, в темное, старое и удобное.
- Чего молчишь-то? Аль к лешему в учебу подался? Глянь-ка, и босой! Ну, чистый лешак! Аль сапоги украли?
Прода от 22.12.2019
Человек был, конечно, чудной, но вроде не страшный. По крайней мере, сейчас нападать на меня он, кажется, не собирался. Хотя приходилось быть начеку. Говорят, есть в лесах такие, что людей едят. Ростом он был ниже моего, и хотя старше, и видать, что ухватистый; я решил, что авось отобьюсь, в случае чего, поэтому огрызнулся:
- Чего зубы скалишь? Видишь, человек в беде! Хочешь помочь, так помоги, а не хочешь - иди себе мимо!
- Ишь ты! Сурьезный. Палец в рот не клади!- покрутил башкой плосколицый. - Ну, чего делать-то, пошли, человек в беде, помогать буду. Жрать хочешь?
- Хочу, - и так у меня это вышло жалобно, что на следующий его вопрос, давно ли плутаю, я промолчал. Для солидности.
Совсем рядом, за пригорком в пушистом сосновом молодняке несколько сосенок были связаны верхушками, а сверху наложены лапник и кора. Перед этим укрытием, которое даже и шалашом-то не назовешь, дымил костерок, придавленный посудиной с каким-то варевом.
Ароматный дым наполнял воздух - тот самый дым, за которым я гнался. Ветер относил его в другую сторону - вот я и не почуял.
- Милости прошу к нашему шалашу! Жри, гость дорогой!
Он ловко подцепил рогулькой котелок и поставил на мох прямо у моих ног. Вручил ложку. Слазил в шалаш и достал пригоршню окаменелых изогнутых сухарей.
- А вы-то будете?
- Давай, давай, не стесняйся! Наворачивай!
Я стесняться и забыл! Ушел-то из дома голодным. Ничего в горло не лезло из-за переживаний. В котелке оказалась похлебка из грибов, до того вкусная, с головками дикого лука. Людоеды, по-моему, так вкусно не готовят. Я совсем проникся к этому мужику доверием.
А он разлегся на зеленом мху, достал трубку, ножичек, очень ладный и блестящий, что-то там поскоблил, подчистил, и принялся набивать трубочку обстоятельно и с удовольствием.
Тут я обнаружил, что проглотил свою половину похлебки и ем чужую, с болью душевной оторвал от себя котелок и вернул своему гостеприимному хозяину, дважды облизав ложку, и обтерев ее об мох.
Он только усмехнулся:
- Доедай всю! Тут этого добра достаточно. Нужно будет - еще забацаем.
Тут я вообще полюбил его как родного. Мало ли кто похож на темнолунного! Да не так уж и похож. Обличьем только. По повадкам совсем нашенский.
Мужик, покуривая, рассматривал меня. Я тоже бросал на него взгляды, но по такой плоской коричневой роже разве что поймешь.
- По башке-то сильно вдарили? - поинтересовался он, выпуская изо рта пластом густой дым. Я пытался обтереть уже чистые стенки котелка последним размокшим сухарем.
- Нормально. Шишку набили.
Он вдруг оказался передо мной. Наклонился, осмотрел темечко:
- Да, видать, ума в такую шишку немало поместится.
Быстрым, хищным движением присел, оттянул зачем-то мое веко, другое, нажал сзади на шею:
- Не болит? Ну, иди, спи, герой! Да плащом там укройся.
Совершенно разомлевший от сытной еды и безопасности, исполненный любви и благодарности, я заполз в шалаш, нашел под подстилкой из лапника аккуратно свернутый тощий плащик, закутался в него, и в одно мгновение мир с моим страшным долгом, таинственным благодетелем, вековым сосновым бором и редкостных размеров шишкой на голове перестал существовать.
Проснулся я, когда солнце склонялось к закату. Сосны отбрасывали длинные тени, и оранжевый свет почти осязаемо стоял меж стволами.
Тонкий плащ оказался на диво теплым. Я пощупал тонкую, верно дорогую, потертую ткань с замахрившимися краями. Этот плащ явно укрывал своего владельца во многих передрягах.
Костерок потух. Никого не было.
Я выполз задом из шалаша, с наслаждением потянулся. Хотел покричать своему новому знакомому, но вспомнил, что даже не знаю, как его зовут. Так вот.
Что б не быть дармоедом, решил набрать грибов. Когда вчера, несчастный, я брел через лес, то едва не спотыкался о них.
Далеко ходить не пришлось. Замечательные моховики росли повсюду, их шляпки лежали на мху, как медовые пряники.
Я подобрал подходящую ветку, стал накалывать на нее грибы, выбирая маленькие, любуясь своим творением.
С другой стороны соснячка обнаружилось сырое место, вроде болотца, с брусникой и багульником. Там я нашел вырытую ямку, и в ней - знакомый котелок, в который сочилась из почвы вода. Котелок уже наполнился с краями. Вода смотрела из него темным живым глазом. Я встал на четвереньки и напился, как лесной зверь, не рискнув коснуться этого водосборника, что не нарушить его устройство.
Наелся брусники и собрал пару горстей в кулечек из подходящих листьев для своего благодетеля. Потом, довольный собственной хозяйственностью, уселся возле шалаша в ожидании меня приютившего (да что там - спасшего!) человека.
Вскоре появился и он. Коренастая фигурка легко двигалась между стволами. Тень от него падала длинная и, между прочим, страшная - кривая, с загребущими руками - чистый темнолунный, только малышню пугать.
Он быстро подошел, бросил на землю сверток, который, упав, развернулся. Оказалось - большие сапоги, завернутые в куртку.
Я сидел, открывши рот, не зная, благодарить ли - а вдруг не мне.
- Тебе, тебе. Обувайся, - сказал темнолицый. - Ух, ну и концы я отмахал!
- Спасибо! Я отработаю.
- Уж уволь.
Сапоги принадлежали человеку раза в полтора крупнее моего, с подковками на носках и каблуках, с подбитыми гвоздями подметками, построенные на века. Куртка была обычная, крестьянская, тоже длинная и широкая, я в ней утонул. Но это даже хорошо, учитывая, что мне, возможно, придется ночевать под открытым небом. А в сапоги я натолкал мха, и стало нормально.
Пока я наряжался в обновки, мой покровитель успел принести котелок, и, заслонившись от меня спиной, как-то очень быстро развел огонь.
- Грибы я вот набрал. Бруснику.
- И я кое-чего принес, - он вытащил из карманов кольцо колбасы, полкраюхи хлеба, луковицы, и, вдруг подмигнув, бережно выгрузил из-за пазухи груду яблок. Глаза у меня разгорелись. Это были яблоки ценнейшего сорта, яхонтовые! Я такие только два раза в жизни видел и ни разу не пробовал. Вот бы деду привезти веточку на прививку! Как бы он обрадовался.
Я хотел спросить, откуда все это, но прикусил язык, подумав, что, вернее всего, добрый человек этот промышляет не совсем праведным способом. Если так, то лучшего учителя мне не сыскать. Вот как выходит. А что поделаешь?
Пламя костра и последние лучи солнца сделались одного цвета. Варево булькало в котелке, а спаситель мой, прислонясь спиной к сосне и, вытянув босые ноги, похоже, дремал. Вдруг он вскочил, зачерпнул ложкой, снял пробу, и широкая его физиономия расплылась еще шире от довольной ухмылки:
- Готов!
Мне нечем было есть. Он подобрал сухую палочку, расщепил ее своим ловким ножиком, достал из кармана полоску бересты, свернул фунтиком, вставил в расщеп, подрезал где-то - вышла отличная ложка. Сегодняшний суп, обогащенный его добычей, был вообще вкуснейшим.
- Еще бы медку на верхосытку, - сказал мужик, отвалясь от котелка и хрустя драгоценным яблоком. - Я тут дерево с пчелами видел, пока шел.
- Я могу достать, только не сейчас, утром, когда они за взятком улетят.
- А ты, что, в пчелах понимаешь?
- Мой дед пасеку держит, ну, а я ему помогал.
- А! То-то я гляжу, ты из крестьян, да не простой. И чему же ты идешь учиться?
В наших краях, когда парню исполняется семнадцать лет, он отправляется искать свою Долю. Вроде как полагается идти ему по городам и селам, смотреть, браться за всякую работу, пока не найдет он дела себе по душе, не обучится ему, работая за еду и ночлег, и только тогда, мастером, он может вернуться домой, или основать свой дом, как ему понравиться или как у него получится. Но это так только считается. Чаще всего родители загодя присматривают подходящего человека, иногда даже родственника, который научит сына нужному в семье ремеслу, платят ему, а парень, погуляв недельку по окрестностям для приличия, приходит в условленное место. Конечно, иногда такое и не срабатывает: иные ребятки, очутившись на воле, быстренько берут руки в ноги и драпают от родителей. Но только сыновья из семей самых истовых ревнителей старины или из совсем уж бедняков, которым и за обучение заплатить нечем, отправляются искать Долю наугад. Или вот как в моем случае. Дико даже подумать, что я иду учиться убивать.
- Я должен отомстить за сестру.
- А, так ты Долг исполняешь.
И отвернулся.
Скучно он как-то это сказал. Мне не понравилось.
Если семье требуется отомстить за смерть кого-либо из родных, или снять с проклятье, или вернуть утраченное, но полагающееся по праву - словом, восстановить справедливость, то один из мужчин обязан исполнить Долг. И очень часто случается, что делать это приходится одному из выросших сыновей. Считается, что Долю искать ему незачем. Она и так определена яснее ясного. И жизнь ему устраивать нечего – Родичи обо всем позаботятся.
Мужик замолчал, долго пыхтел своей трубочкой, потом изрек ни с того ни с сего:
-Да, девки часто страдают.
Я только глазами захлопал – не сразу понял. Уже забыл, про что он.
Тьма все плотнее обступала наш костерок, и звезды смотрели сквозь лесные вершины, как – трудно поверить - только вчера смотрели сквозь кроны нашего сада.
