- Парнишка, эй! Тут место есть, - окликнули меня из угла. Я пошел на голос, стараясь не отдавить чью-нибудь руку или что похуже, и сел на соломенную труху. Не сразу разглядел юркого старичка с бритым морщинистым личиком и глазами, как у умной собаки.
"Старый мазурик, наверное", - определил я. В нынешнем своем положении я мог не опасаться мошенников. Терять мне было решительно нечего. Я мог только приобретать, в смысле, набираться опыта. Так вот. Поэтому старичок мне даже понравился.
- Попался, паря? - сочувственно спросил дедок.
- Когда здесь хавать дают? - я решил изображать бывалого.
- Да вон в углу яблоки свалены. Бери, набивай брюхо. Правда, уже одна гниль осталась. А больше ничего не давали. Уже день и ночь, и второй день сидим, да… Лицедеи мы.
-Ну?! - сразу объяснились и разодетая великанша, и бритое подвижное стариково личико.
- Да… так-то, паря…Весь круг объехали. В Звонцах представляли, в Кудрицах представляли, в Маздрюковщине, почитай,не меньше десятка представлений дали - везде чин чинарем, везде по-людски. Всюду играли, сборы делали. А в Вышницах так и вовсе фарт подвалил. Говорил я Элине – повертывай, не след ехать в Жалицы. Там темники сидят, - (так, я понял, он называл темнолунных). - "Нет, темники в Селищах и Хлебанцах. А в Жалицы князь их по договору пустил. Они мирные. В Жалицах ярмарка" , - заговорил он, кривляясь, тоненьким смешным голосом, видимо, передразнивая эту самую Элину. Великанша покосилась на старика, и он скорчил ей рожу. Великанша равнодушно отвернулась. - Какая ярмарка? Отродясь в Жалицах приличных ярмарок не бывало! Места-то дикие. Ну, вот и приехали. Сидим теперь. О-хо-хонюшки!
Не успел я открыть рот, как старик опять заговорил.
- Вишь, внучонок у нее народился. Желает растить, как княжича, а денег-то – в кармане блоха на аркане! Вот и дожадничалась. Только приехали, нас сразу под белы рученьки, да в темну комнатку. Ой, горюшко наше! Когда-то на этот раз выберемся?
- А что, представляли что-нибудь недозволенное?
- Какое представляли! Подмостки сколотить не успели, как уже повели. Да ты носом-то не сопи. Наш браток - коготок. Выцарапаемся. Ну, вот только что за люди в ваших краях? Всегда дикие были, а ныне - чисто озверели.
Этот старик везде побывал, многое в жизни видел - он мог сравнивать. Я слушал его с уважением и соглашался.
- А меня вообще ни за что сюда бросили, - пожаловался я и рассказал, как меня схватили вместо обидчика.
- Ну, а я что говорю - дичь, болото, - уныло подтвердил дед. - Да на болоте-то по сравнению с вами - благодать. Солнышко греет, цветочки, лягушки квакают. Эх, не след нам было сюда ездить! И как вы тут живете? Теперь еще темникам на кой-то ляд продались. Под ними вовсе шерстью обрастете.
Не один я плохо понимал, по какой причине князь наш заключил союз с темнолунными, пустил их войско в Жалицы – все наши мужики чесали в затылках, обсуждая княжескую волю.
Старик замолчал, но ненадолго. Говорливый попался дедушка.
- В караульной башне, говоришь, в карман полез? Под носом у стражников? Так это он тебя подставлял. Чего ж здесь непонятного? Он со стражей в сговоре. Хочется им барахлишком чужим поживиться, а без повода казенным людям как? Не положено. Вот он им повод и подает. За то они ем у жить дают. Рука руку моет. Я, брат, все их повадки знаю. На одних и тех же площадях промышляем, - старик зевнул. - Всегда, бывает, как доходишь в представлении до главного места - народ замрет, стоит, не дыша, а ты видишь со сцены - один-два-три мазурика в толпе юрк-юрк. Карманы чистят. А ты молчишь. Сказать не моги. За счастье, если только морду набьют, коль их промыслу помешаешь, а то и вертеп сожгут. Себе дороже. Вот, как жисть-то устроена, паря: и не хочешь, а кривой дорожкой идешь.
Я сидел, осмысливая случившееся с новой точки зрения. Выходит, я убеждал воров в своей невиновности? Каким же дураком я себя выставил! Ну, местечко эти ваши Жалицы, ну и порядочки тут! Неужели так повсюду?
Старичок рядом бубнил, рассказывал, где они выступали, но скучно, совсем как наши деревенские. Говорил, где сколько денег выручили, где дешевле ночлег, кормежка, овес для лошадок. Я слушал его вполуха.
Вдруг он хлопнул меня по плечу:
- Ты, паря, главное, носа не вешай! Был ты желторотым, а теперь – стреляный воробей! Теперь знаешь, куда глядеть надо. Все на ус мотай! Слыхал, поговорка какая у темников? "Поражение - мать победы". Оттого они наших и побивают.
- С чего это я буду слушать темнолунных?
- Не скажи, паря! Послушать – оно кого угодно полезно. Вот хотя бы меня.
Клейменый человек вдруг оживился - стал ловить что-то юркое у себя в волосах, после на шее, на спине - не поймал, хлопнул с размаху другой рукой. Оказалась - без кисти, с культяпкой. Обрубок заканчивался огромной болячкой - видно, только заживал.
Глаза у меня округлились.
- А этот, с клеймом, тоже ваш?
- Не, этого ночью привели. Вишь, рука отрублена. Значит, вор. Ворам завсегда руки режут.
У меня под волосами поползли мурашки.
- Но, ведь не с первого же раза, а? Только закоренелым? И разберутся сперва?
- А леший их знает, - равнодушно отвечал старик.
Узники молчали. Только изредка перешептывались девушки вокруг бархатисто храпящей великанши в сияющем платье.
Мне сделалось очень неуютно.
|Было одновременно душно, холодно и сыро. Вонь от немытых тел наполняла воздух. Запах гнилых яблок казался здесь райским благоуханием.
Я обнял колени руками, склонил на них голову и стал выдумывать себе утешение. Всего ничего, как я ушел из дома, а кажется, что стал совсем другим человеком. Вверившим свою жизнь Небесным Пряхам. Не может быть, что б они порвали мою нить в самом начале пути. Тем более, пути служения Родичам. Как-никак, а я должен служить им, Высшим силам. Какой им прок, если я продолжу путь безруким калекой? Как без руки я исполню свой Долг? Нет, моя невиновность еще обнаружится. Я же везучий. Меня охраняют Родичи, предки. Я ведь для них стараюсь. Они не дадут меня в обиду.
Успокоившись таким образом, я задремал. Задремывая, стал думать про Великого Змея. Как он живет там, в глубинах и носит Землю на своей спине, как он вечерами проглатывает старое солнце, а утром рождает новое. Какой же он огромный! Наверное, наша святыня - Копейка - была самой маленькой его чешуйкой, с самого кончика хвоста. А может быть, он уронил ее, когда был совсем юным, только вылупился из Мирового яйца. Змей смотрит на Землю то одним, то другим глазом: добрым - маленькой светлой луной и злым - большой темной. И от этого на Земле случаются радости или беды. В тех краях, откуда пришли Люди Темной луны, светит только большая злая луна - оттого они так жестоки.
Когда я отправился в Путь, Змей смотрел на меня добрым глазом, поэтому со мной не может случиться ничего дурного. А все мои беды - это противовес для счастья. Не может быть человеку только счастье, оно перевесит его, перетянет, тогда он не удержится на горбе Земли и сползет вниз. Интересно, куда? В реку Океан, где плещутся волны в Великой Тьме?
Так я сидел, клевал носом, свет в отдушине то мерк, то разгорался - это на воле мимо солнышка проплывали облака. Потом свет стал блекнуть, отдушина синела, серела и вот уже стала неразличима в окружающей тьме. В темноте храпели, вздыхали, стонали, возились, хныкал маленький, кто-то вдруг быстро и бессвязно залопотал.
Нашу дверь больше не открывали. За стенкой время от времени слышались лязг засова, удары и крики - верно, набивали следующую темницу.
Среди ночи, в полной тьме, заскрежетал засов и яркий свет ударил по глазам.
Это была всего-навсего масляная лампа, нес ее темнолунный, начальник, если судить по дородности и числу отражавших свет фитиля железных пластин. Он насилу кланялся, сгибая свое бронированное пузо, как жук, и лампа освещала в основном его угодливо кривящуюся физиономию.
Да еще нижнюю часть одеяния какого-то высокого человека, щегольские сапоги с узкой металлической полосой по ранту. А также жезл в опущенной руке, а может, оружие - тонкую полосу вороненой стали, без острия, покрытую письменами.
В пятне света, несомого лебезящим темнолунным, высокий, мерно шагая, обошел темницу, задержался возле девушек-лицедеек, молча указал своим чудным жезлом на одну из них. Стражник тут же сорвал покрывало, под ним оказалась вовсе не девушка, а мальчик, дрожащий подросток с крупными кудрями. Белки его глаз блестели, как у испуганной лошадки. Он замер и не шевелился.
- Кто таков? - спросил высокий, ткнув в мальчика своим инструментом.
- Шуты они. Народ мутить собирались. Мы пресекли, о Небесная вершина мудрости, ярчайший из светочей, величием во веки веков попирающий мир...- стражник принялся кланяться вместе с лампой, отчего тени на стенах заплясали и чудовищно выросли.
Ты смотри-ка! По нашему говорит!
Высокий не стал дожидаться, пока он выпутается языком из замысловатых славословий, двинулся дальше, в наш угол. Расплескивая из лампы масло, охранник поспешил вперед.
- Этот? - спросил высокий, уперев мне в грудь свое непонятное орудие. Я разглядел: то был клинок, очень тонкий, чуть выгнутый, обрубленный на конце, сплошь покрытый непонятными знаками. Звезд, Древа Жизни и Великого Змея не нем не было.
- Вор, о драгоценная кладезь премудрости, почтившая нас , э... Недостойных, э Самолично… Червей недостойных…- окончательно запутавшись в величании, темнолунный перешел от греха подальше на свой язык и залопотал непонятное, но явно крайне почтительное.
Клинок двинулся вверх, коснулся срезанным концом моего подбородка, заставляя встать, и я вскочил, не дожидаясь, пока стражник поможет мне ударом под ребра, как у них здесь принято. Послушно повернулся, следуя указаниям жезла, давая рассмотреть себя со всех сторон, и когда вновь оказался лицом к пришельцу, тот своей чудным орудием приподнял мой подбородок повыше. Я осторожно глянул, но не увидел его лица - только силуэт фигуры в капюшоне и освещенный кончик носа, и тут почувствовал тоску, такую лютую, раздирающую душу и плоть тоску, о существовании которой прежде и подумать не мог. Наверное, на меня нашло затмение.
Когда я пришел в себя, потный и дрожащий, все в каморке смотрели на меня с таким ужасом, что мне самому сделалось жутко. Охранника вообще перекосило.
Высокий отступал к двери, держа клинок наготове. Впрочем, делал он это без спешки, с достоинством. Просто держал события в своей власти.
-Нукас! – крикнул он в открытую дверь, и тут же моя рука у подмышки оказалась сжата, словно железным обручем. Я и пискнуть не успел - вмиг был выдернут в коридор. Последнее, что я услышал, был общий вздох облегчения, вырвавшийся у оставшихся в темнице.
Кто-то буквально нес меня по коридору, я едва касался пола пальцами ног, да и то не на каждом шагу. Наконец, во дворе слепой избы я разглядел, что мою руку пережимает до полного бесчувствия здоровенный детина.
Луна-Дочь поднялась уже высоко, и в ее белом свете, в котором все казалось заснеженным, я увидел ветхую розовую рубаху в горошек, распертую могучим телом, звероподобное лицо с выражением свирепого добродушия. Да, именно так. Свирепого добродушия. Дальше было хуже. Там, где у нормальных людей начинаются волосы или шапка, у этого парня ничего не было. Остаток лба заканчивался извилистым рубцом в палец толщиной, вроде червяка- выползка.
Пока я как-то привыкал к этому, детина закинул меня за спину, зажал мои ноги подмышками. Мне, что б не свалиться, оставалось только обхватить его шею, отвернувшись от безобразного шрама, который имелся и на затылке, точнее, вместо затылка.
Парень припустился огромными скачками, казалось, земля расколется от его топота. При каждом приземлении меня крепко встряхивало. Темная нарождающаяся луна, похожая на кривую ухмылочку, выпрыгивала из-за крыш при каждом его подскоке.
Собаки в ужасе забивались в подворотни. Одна растерявшаяся шавка получила такой удар сапожищем, что отлетела к забору и осталась лежать неприятной рыжей кучкой.
Невообразимая скачка, от которой у меня переворачивалось все внутри, закончилась у ворот, в которые мой почти безголовый конь так шибанул ногой, что я подумал – сейчас выломит доски, но ворота поспешно распахнулись, кто-то низенький, прокатился клубочком, налегая на створку. Детина внес меня на высокое крыльцо, прошагал, явно стараясь ступать тихо, ряд темных комнат (мелькнула затейливая оконная рама, за ней - луна) и сгрузил на резной сундук, в комнате, более вытянутой в высоту, чем в длину.
Совершив все это, детина ушел, не оглядываясь.
Я приходил в себя, растирал затекшие руки и ноги, осматривался.
Такой богатой обстановки мне еще не случалось видеть.
Один окованный резной сундук, на котором я сидел, стоил, небось, как весь дедов дом. В громадном очаге тлело целое бревно. Тепла оно почти не давало. Может, все уходило вверх - комната помещалась вроде как внутри башни, потолок терялся во тьме. Между мной и очагом стояло кованое кресло - тоже чудное, со свисающей бархатной подушкой.
Я рассматривал все это добро и прикидывал: а не начало ли мне уже бешено везти? Высокий человек (я так понимал, что это какой-то очень сильный колдун) взял меня к себе. Зачем? Если в рабство, то безголовый не принес бы меня в такое роскошное место. Правильно? Тогда зачем? Я боялся предположить, что б не вспугнуть удачу. Колдун этот явно человек не простой, ох, какой не простой! Вон как темнолунный перед ним ломается, даром что начальник!
Мне тоже захотелось быть таким же высоким и таинственным, вызывающем всеобщее преклонение, держать в руке волшебный жезл, жить в доме, набитом вещами ценой в целый город. Отчего мой дед всегда молчал про колдунов, делал вид, будто их не существует на свете?
Занавеска в стенном проеме чуть дрогнула и вошла девушка с подносом. Всю ее, с головы до пят, скрывал черный балахон, но по походке я сразу понял, что это девушка и что красивая. Глаза блестели из щелки, как из укрытия. Или из засады.
Шла она ровно, не шелохнувшись, словно свечечка, взгляда не сводила со своего подноса. Подошла, поставила на сундук рядом со мной. Края подноса она прихватила полами балахона – что б даже рук не показывать. Вот, значит, как у них полагается. Тоже, что ль, иноземка какая?
Когда она распрямлялась, глаза наши на мгновение встретились.
"Старый мазурик, наверное", - определил я. В нынешнем своем положении я мог не опасаться мошенников. Терять мне было решительно нечего. Я мог только приобретать, в смысле, набираться опыта. Так вот. Поэтому старичок мне даже понравился.
- Попался, паря? - сочувственно спросил дедок.
- Когда здесь хавать дают? - я решил изображать бывалого.
- Да вон в углу яблоки свалены. Бери, набивай брюхо. Правда, уже одна гниль осталась. А больше ничего не давали. Уже день и ночь, и второй день сидим, да… Лицедеи мы.
-Ну?! - сразу объяснились и разодетая великанша, и бритое подвижное стариково личико.
- Да… так-то, паря…Весь круг объехали. В Звонцах представляли, в Кудрицах представляли, в Маздрюковщине, почитай,не меньше десятка представлений дали - везде чин чинарем, везде по-людски. Всюду играли, сборы делали. А в Вышницах так и вовсе фарт подвалил. Говорил я Элине – повертывай, не след ехать в Жалицы. Там темники сидят, - (так, я понял, он называл темнолунных). - "Нет, темники в Селищах и Хлебанцах. А в Жалицы князь их по договору пустил. Они мирные. В Жалицах ярмарка" , - заговорил он, кривляясь, тоненьким смешным голосом, видимо, передразнивая эту самую Элину. Великанша покосилась на старика, и он скорчил ей рожу. Великанша равнодушно отвернулась. - Какая ярмарка? Отродясь в Жалицах приличных ярмарок не бывало! Места-то дикие. Ну, вот и приехали. Сидим теперь. О-хо-хонюшки!
Не успел я открыть рот, как старик опять заговорил.
- Вишь, внучонок у нее народился. Желает растить, как княжича, а денег-то – в кармане блоха на аркане! Вот и дожадничалась. Только приехали, нас сразу под белы рученьки, да в темну комнатку. Ой, горюшко наше! Когда-то на этот раз выберемся?
- А что, представляли что-нибудь недозволенное?
- Какое представляли! Подмостки сколотить не успели, как уже повели. Да ты носом-то не сопи. Наш браток - коготок. Выцарапаемся. Ну, вот только что за люди в ваших краях? Всегда дикие были, а ныне - чисто озверели.
Этот старик везде побывал, многое в жизни видел - он мог сравнивать. Я слушал его с уважением и соглашался.
- А меня вообще ни за что сюда бросили, - пожаловался я и рассказал, как меня схватили вместо обидчика.
- Ну, а я что говорю - дичь, болото, - уныло подтвердил дед. - Да на болоте-то по сравнению с вами - благодать. Солнышко греет, цветочки, лягушки квакают. Эх, не след нам было сюда ездить! И как вы тут живете? Теперь еще темникам на кой-то ляд продались. Под ними вовсе шерстью обрастете.
Не один я плохо понимал, по какой причине князь наш заключил союз с темнолунными, пустил их войско в Жалицы – все наши мужики чесали в затылках, обсуждая княжескую волю.
Старик замолчал, но ненадолго. Говорливый попался дедушка.
- В караульной башне, говоришь, в карман полез? Под носом у стражников? Так это он тебя подставлял. Чего ж здесь непонятного? Он со стражей в сговоре. Хочется им барахлишком чужим поживиться, а без повода казенным людям как? Не положено. Вот он им повод и подает. За то они ем у жить дают. Рука руку моет. Я, брат, все их повадки знаю. На одних и тех же площадях промышляем, - старик зевнул. - Всегда, бывает, как доходишь в представлении до главного места - народ замрет, стоит, не дыша, а ты видишь со сцены - один-два-три мазурика в толпе юрк-юрк. Карманы чистят. А ты молчишь. Сказать не моги. За счастье, если только морду набьют, коль их промыслу помешаешь, а то и вертеп сожгут. Себе дороже. Вот, как жисть-то устроена, паря: и не хочешь, а кривой дорожкой идешь.
Я сидел, осмысливая случившееся с новой точки зрения. Выходит, я убеждал воров в своей невиновности? Каким же дураком я себя выставил! Ну, местечко эти ваши Жалицы, ну и порядочки тут! Неужели так повсюду?
Старичок рядом бубнил, рассказывал, где они выступали, но скучно, совсем как наши деревенские. Говорил, где сколько денег выручили, где дешевле ночлег, кормежка, овес для лошадок. Я слушал его вполуха.
Вдруг он хлопнул меня по плечу:
- Ты, паря, главное, носа не вешай! Был ты желторотым, а теперь – стреляный воробей! Теперь знаешь, куда глядеть надо. Все на ус мотай! Слыхал, поговорка какая у темников? "Поражение - мать победы". Оттого они наших и побивают.
- С чего это я буду слушать темнолунных?
- Не скажи, паря! Послушать – оно кого угодно полезно. Вот хотя бы меня.
Клейменый человек вдруг оживился - стал ловить что-то юркое у себя в волосах, после на шее, на спине - не поймал, хлопнул с размаху другой рукой. Оказалась - без кисти, с культяпкой. Обрубок заканчивался огромной болячкой - видно, только заживал.
Глаза у меня округлились.
- А этот, с клеймом, тоже ваш?
- Не, этого ночью привели. Вишь, рука отрублена. Значит, вор. Ворам завсегда руки режут.
У меня под волосами поползли мурашки.
- Но, ведь не с первого же раза, а? Только закоренелым? И разберутся сперва?
- А леший их знает, - равнодушно отвечал старик.
Узники молчали. Только изредка перешептывались девушки вокруг бархатисто храпящей великанши в сияющем платье.
Мне сделалось очень неуютно.
|Было одновременно душно, холодно и сыро. Вонь от немытых тел наполняла воздух. Запах гнилых яблок казался здесь райским благоуханием.
Я обнял колени руками, склонил на них голову и стал выдумывать себе утешение. Всего ничего, как я ушел из дома, а кажется, что стал совсем другим человеком. Вверившим свою жизнь Небесным Пряхам. Не может быть, что б они порвали мою нить в самом начале пути. Тем более, пути служения Родичам. Как-никак, а я должен служить им, Высшим силам. Какой им прок, если я продолжу путь безруким калекой? Как без руки я исполню свой Долг? Нет, моя невиновность еще обнаружится. Я же везучий. Меня охраняют Родичи, предки. Я ведь для них стараюсь. Они не дадут меня в обиду.
Успокоившись таким образом, я задремал. Задремывая, стал думать про Великого Змея. Как он живет там, в глубинах и носит Землю на своей спине, как он вечерами проглатывает старое солнце, а утром рождает новое. Какой же он огромный! Наверное, наша святыня - Копейка - была самой маленькой его чешуйкой, с самого кончика хвоста. А может быть, он уронил ее, когда был совсем юным, только вылупился из Мирового яйца. Змей смотрит на Землю то одним, то другим глазом: добрым - маленькой светлой луной и злым - большой темной. И от этого на Земле случаются радости или беды. В тех краях, откуда пришли Люди Темной луны, светит только большая злая луна - оттого они так жестоки.
Когда я отправился в Путь, Змей смотрел на меня добрым глазом, поэтому со мной не может случиться ничего дурного. А все мои беды - это противовес для счастья. Не может быть человеку только счастье, оно перевесит его, перетянет, тогда он не удержится на горбе Земли и сползет вниз. Интересно, куда? В реку Океан, где плещутся волны в Великой Тьме?
Так я сидел, клевал носом, свет в отдушине то мерк, то разгорался - это на воле мимо солнышка проплывали облака. Потом свет стал блекнуть, отдушина синела, серела и вот уже стала неразличима в окружающей тьме. В темноте храпели, вздыхали, стонали, возились, хныкал маленький, кто-то вдруг быстро и бессвязно залопотал.
Нашу дверь больше не открывали. За стенкой время от времени слышались лязг засова, удары и крики - верно, набивали следующую темницу.
Среди ночи, в полной тьме, заскрежетал засов и яркий свет ударил по глазам.
Это была всего-навсего масляная лампа, нес ее темнолунный, начальник, если судить по дородности и числу отражавших свет фитиля железных пластин. Он насилу кланялся, сгибая свое бронированное пузо, как жук, и лампа освещала в основном его угодливо кривящуюся физиономию.
Да еще нижнюю часть одеяния какого-то высокого человека, щегольские сапоги с узкой металлической полосой по ранту. А также жезл в опущенной руке, а может, оружие - тонкую полосу вороненой стали, без острия, покрытую письменами.
В пятне света, несомого лебезящим темнолунным, высокий, мерно шагая, обошел темницу, задержался возле девушек-лицедеек, молча указал своим чудным жезлом на одну из них. Стражник тут же сорвал покрывало, под ним оказалась вовсе не девушка, а мальчик, дрожащий подросток с крупными кудрями. Белки его глаз блестели, как у испуганной лошадки. Он замер и не шевелился.
- Кто таков? - спросил высокий, ткнув в мальчика своим инструментом.
- Шуты они. Народ мутить собирались. Мы пресекли, о Небесная вершина мудрости, ярчайший из светочей, величием во веки веков попирающий мир...- стражник принялся кланяться вместе с лампой, отчего тени на стенах заплясали и чудовищно выросли.
Ты смотри-ка! По нашему говорит!
Высокий не стал дожидаться, пока он выпутается языком из замысловатых славословий, двинулся дальше, в наш угол. Расплескивая из лампы масло, охранник поспешил вперед.
- Этот? - спросил высокий, уперев мне в грудь свое непонятное орудие. Я разглядел: то был клинок, очень тонкий, чуть выгнутый, обрубленный на конце, сплошь покрытый непонятными знаками. Звезд, Древа Жизни и Великого Змея не нем не было.
- Вор, о драгоценная кладезь премудрости, почтившая нас , э... Недостойных, э Самолично… Червей недостойных…- окончательно запутавшись в величании, темнолунный перешел от греха подальше на свой язык и залопотал непонятное, но явно крайне почтительное.
Клинок двинулся вверх, коснулся срезанным концом моего подбородка, заставляя встать, и я вскочил, не дожидаясь, пока стражник поможет мне ударом под ребра, как у них здесь принято. Послушно повернулся, следуя указаниям жезла, давая рассмотреть себя со всех сторон, и когда вновь оказался лицом к пришельцу, тот своей чудным орудием приподнял мой подбородок повыше. Я осторожно глянул, но не увидел его лица - только силуэт фигуры в капюшоне и освещенный кончик носа, и тут почувствовал тоску, такую лютую, раздирающую душу и плоть тоску, о существовании которой прежде и подумать не мог. Наверное, на меня нашло затмение.
Когда я пришел в себя, потный и дрожащий, все в каморке смотрели на меня с таким ужасом, что мне самому сделалось жутко. Охранника вообще перекосило.
Высокий отступал к двери, держа клинок наготове. Впрочем, делал он это без спешки, с достоинством. Просто держал события в своей власти.
-Нукас! – крикнул он в открытую дверь, и тут же моя рука у подмышки оказалась сжата, словно железным обручем. Я и пискнуть не успел - вмиг был выдернут в коридор. Последнее, что я услышал, был общий вздох облегчения, вырвавшийся у оставшихся в темнице.
Кто-то буквально нес меня по коридору, я едва касался пола пальцами ног, да и то не на каждом шагу. Наконец, во дворе слепой избы я разглядел, что мою руку пережимает до полного бесчувствия здоровенный детина.
Луна-Дочь поднялась уже высоко, и в ее белом свете, в котором все казалось заснеженным, я увидел ветхую розовую рубаху в горошек, распертую могучим телом, звероподобное лицо с выражением свирепого добродушия. Да, именно так. Свирепого добродушия. Дальше было хуже. Там, где у нормальных людей начинаются волосы или шапка, у этого парня ничего не было. Остаток лба заканчивался извилистым рубцом в палец толщиной, вроде червяка- выползка.
Пока я как-то привыкал к этому, детина закинул меня за спину, зажал мои ноги подмышками. Мне, что б не свалиться, оставалось только обхватить его шею, отвернувшись от безобразного шрама, который имелся и на затылке, точнее, вместо затылка.
Парень припустился огромными скачками, казалось, земля расколется от его топота. При каждом приземлении меня крепко встряхивало. Темная нарождающаяся луна, похожая на кривую ухмылочку, выпрыгивала из-за крыш при каждом его подскоке.
Собаки в ужасе забивались в подворотни. Одна растерявшаяся шавка получила такой удар сапожищем, что отлетела к забору и осталась лежать неприятной рыжей кучкой.
Невообразимая скачка, от которой у меня переворачивалось все внутри, закончилась у ворот, в которые мой почти безголовый конь так шибанул ногой, что я подумал – сейчас выломит доски, но ворота поспешно распахнулись, кто-то низенький, прокатился клубочком, налегая на створку. Детина внес меня на высокое крыльцо, прошагал, явно стараясь ступать тихо, ряд темных комнат (мелькнула затейливая оконная рама, за ней - луна) и сгрузил на резной сундук, в комнате, более вытянутой в высоту, чем в длину.
Совершив все это, детина ушел, не оглядываясь.
Я приходил в себя, растирал затекшие руки и ноги, осматривался.
Такой богатой обстановки мне еще не случалось видеть.
Один окованный резной сундук, на котором я сидел, стоил, небось, как весь дедов дом. В громадном очаге тлело целое бревно. Тепла оно почти не давало. Может, все уходило вверх - комната помещалась вроде как внутри башни, потолок терялся во тьме. Между мной и очагом стояло кованое кресло - тоже чудное, со свисающей бархатной подушкой.
Я рассматривал все это добро и прикидывал: а не начало ли мне уже бешено везти? Высокий человек (я так понимал, что это какой-то очень сильный колдун) взял меня к себе. Зачем? Если в рабство, то безголовый не принес бы меня в такое роскошное место. Правильно? Тогда зачем? Я боялся предположить, что б не вспугнуть удачу. Колдун этот явно человек не простой, ох, какой не простой! Вон как темнолунный перед ним ломается, даром что начальник!
Мне тоже захотелось быть таким же высоким и таинственным, вызывающем всеобщее преклонение, держать в руке волшебный жезл, жить в доме, набитом вещами ценой в целый город. Отчего мой дед всегда молчал про колдунов, делал вид, будто их не существует на свете?
Занавеска в стенном проеме чуть дрогнула и вошла девушка с подносом. Всю ее, с головы до пят, скрывал черный балахон, но по походке я сразу понял, что это девушка и что красивая. Глаза блестели из щелки, как из укрытия. Или из засады.
Шла она ровно, не шелохнувшись, словно свечечка, взгляда не сводила со своего подноса. Подошла, поставила на сундук рядом со мной. Края подноса она прихватила полами балахона – что б даже рук не показывать. Вот, значит, как у них полагается. Тоже, что ль, иноземка какая?
Когда она распрямлялась, глаза наши на мгновение встретились.
