Все вокруг скользило и смешивалось. Они шли по знакомой Киру тропке, и вдруг выходили на поляну, которой прежде здесь не было. Внезапно они натыкались на большой камень, который - Кир точно знал - лежит на высоком берегу Жабни. Кто-то словно водил их лесом, но мать уверенно шла через эту круговерть, и вот они очутились на невиданной прежде поляне. Среди разнотравья стоял Дуб, держащий ветвями небо. Десять Киров и пять Мелисент должны были взяться за руки, чтоб обхватить его ствол.
Дуб стоял, соединяя все части мира. Умри он – и мир развалится. Звезды мешались с его листьями.
Мать и сын поклонились дубу. На поляну выходили волки, лягушки, медведи, лоси, белки, олени, полевки, кроты, вовсе невероятные существа – и замирали под сенью дубовых ветвей. Тишина наполняла все кругом. Все вокруг было частями единого мира.
Сколько прошло времени, Кирне знал. Пройдя средь разбегающихся зверей, они поднялись на холм. Восход румяной подковой охватывал небо. Гремел птичий хор. Кир впервые ощутил жизнь как величайшую драгоценность. Даже последний комарик – и тот был чудесен и важен.
В эту ночь никто не спал. Звери носились друг за другом, а догнав, играли и лизались. Никто никого не боялся, никто ни на кого не охотился. Зайцы прыгали через знакомую лисицу, а она, повалившись на спину, отмахивалась четырьмя здоровыми лапами.
Болотница, подобрав рваные юбки, изображала что-то вроде пляски в хороводе грибных растушек. Рядом по-медвежьи топал лесовик.
- Мама, ты всегда ходишь к Дубу?
Мелисента повернулась к сыну. Светлячки, устроившиеся в ее волосах, освещали лицо нездешним светом. Мать показалась Киру богиней.
- В самую короткую ночь года все собираются здесь.
- А почему ты меня раньше не брала?
- Брала, только ты не помнишь. Ты был маленьким и спал. И еще я принесла тебя к Дубу, когда ты родился.
Подрастая, Кир забирался все глубже в лес, и однажды в своих странствиях забрел на болото. Невиданный мир очаровал его. Колоски плауна, задевая голени мальчика, выбрасывали облачка пыли, пушица качалась, головокружительно пахла таволга. Кир дивился русалочьим бледно-зеленым цветкам болотной одури, а потом нашел рассыпанную кем-то по мху желтую малину. Но нет, оказалось, ягоды никто не рассыпАл - они росли на лежачих кустиках! Это была морошка, никогда прежде им не виданная.
Он наелся вволю, потом свернул фунтик из большого листа щитовника, и стал наполнять его солнечными ягодами – для мамы. И тут был грубо остановлен.
Костлявая рука, серая, как ветки мертвого можжевельника, схватила его. Кир извернулся по-кошачьи, и увидел болотницу.
Жуткая старуха ухмылялась, показывая зубы-гнилушки.
- Стой, пострел! Тебе сюда хода нет!
- Почему? Я не сделаю плохого вашему болоту. Меня зовут Кир. Я сын Мелисенты.
- Вот именно потому. Твоя мать тебя пускать и не велела.
- Почему?
- Не велела и все. Не мне с ней спорить. Она сказала, что болото испортит, коль ты сюда наведаешься.
Мальчуган отбежал на сухое место и стал кидать в болотницу шишками. Та обрадовалась развлечению, подхватила корягу, потрясла ею в воздухе, и, ухнув, с неожиданной силой запустила в противника. Кир плюхнулся на живот и избежал удара.
- Ах ты, вражонок!
Они еще немного покидались чем попало, потом болотница затрясла космами, затопала ногами, и из болота попер такой ядреный мерзкий дух, что Кир признал себя побежденным и бежал. Фунтик с ягодами остался лежать на краю болота, раздавленный и забытый.
Дома он сказал Мелисенте:
- Я ходил на болото, но болотница не пустила меня.
- Правильно сделала.
- Это ты ей велела!
- Ради твоего же блага. Болота опасны, а болотница еще опаснее.
Кир уже знал, что спорить с матерью бесполезно. Он залез на дуб, и сидя на ветке возле гнезда знакомой белки, плакал. Ему очень понравилось болото.
Мелисента выводит сына на дорогу
Прошло года два или три. В снежный тихий денек Кир отправился к Жабне поискать зимних опят. Эти странные вкусные грибы появлялись на ивовых стволах поздней осенью и росли всю зиму. В морозы они промерзали насквозь, в оттепели оттаивали и продолжали расти.
Лазанье по тяжелому снегу в валяных сапогах выше колен отлично разжигало аппетит, поэтому Кир положил за пазуху испеченную матерью лепешку.
Оказывается, не он один промышлял в зарослях ивняка. Молодой лось обгрызал кончики ивовых прутьев. Снег едва доходил «лесному коню» до колен.
Почуяв человека, лосенок встревожился, но Кир от всего сердца послал ему свет доброты: «друг». Как учила мать, он вообразил себя другим лосем, мысленно делал дружелюбные движения, предлагая поиграть. Лось немного обескураженно повертел башкой, отыскивая сородича, конечно, не увидел, но успокоился. На мальчика он перестал обращать внимание.
Кир наколол на прутик кусок лепешки и представил, как мягкие лосиные губы аккуратно снимают с ветки хлебушек, мягкий и душистый. Последнее и представлять не надо было – аромат печеного разнесся по всему ивняку, и лосенок поднял голову.
В два скачка он достиг висящего на ветке угощения. Не успевший отойти Кир аж попятился и сел в снег: он не ждал такого успеха и приготовился долго завоевывать доверие зверя. Следующий кусок лось съел с прутика, который Кир держал в руке, потом - с ладони, а к концу лепешки позволил мальчику потрепать себя по широкой мохнатой шее.
Всю зиму Кир и лосенок встречались на берегу Жабни. Кстати сказать, зимних опят в том году он так и не нашел, зато лепешек извел немеряно. Мать удивлялась аппетиту сына.
- Не иначе, ты собрался вырасти великаном, Кирли, но пока по тебе этого не скажешь, - она с тайным удовольствием разглядывала крепкого шустрого отпрыска и сама ела похлебку из сушеных грибов без хлеба. Сын не замечал этого.
Весной лосенок, которого Кир назвал Другом, позволил мальчику взобраться к себе на спину. У лося нет седловины, как у коня, и спина покатая, но зато и шкура не скользкая. Кир чувствовал, как ходят под коленями лопатки Друга. Он мысленно показал ему куда идти, и вскоре уже гордо подъезжал к дубу, возвышаясь над домишком и над Мелисентой, вышедшей из двери.
Он ждал похвалы, восхищения, но увидел, как побледнело лицо матери.
- Кир, миленький, слезай потихоньку.
Мальчик соскользнул с мохнатого бока лесного великана, Друг принялся толкать его мордой, требуя в награду хлебца. Потом вдруг вскинул голову изумленно, повернулся и в два шага исчез из вида – канул в лес.
Кир изумился не меньше – Друг никогда не вел себя так. Он повернулся к матери:
- Ты отослала его?
Мелисента прижала сына к мягким грудям, поцеловала:
- Кирли, цветик мой аленький, водичка родниковая. Ты – все, что у меня есть. Я выговорила тебе славную долю. Если ты пострадаешь, я не переживу. Не делай так больше!
- Чего не делать-то?! Друг совсем не опасный! Он ласковый, как Вейла, и любит меня! Мужики из деревни, вон, на конях ездят – и ничего! Я сам видел!
- Мужики! Нашел с кем равняться! С тупицами! По мне, пускай они все шеи себе посворачивают – только лучше будет! Лось - дикий, Кирли. Это не конь, который никогда не наступит на человека. Он бежит быстро. Он ломится сквозь чащу. Он огромный. Если сверзишься с его спины – костей не соберешь. Обещай, что больше не сядешь на лося.
Конечно, Кир обещать такого не хотел. Он засопел сердито. Мелисента обняла мальчика еще крепче. Он оказался в теплом коконе из ее рук, волос, шали, губ и любви!
Кир расстроился. Совсем другого он ждал, подъезжая на Друге к дому. Он представлял, что мать восхитится его ловкостью, умением ладить со зверями, храбростью, заранее гордился, предвкушая ее удивление, а вышло, что он опять сделал глупость. Неужто он не способен ни на что хорошее?
Кир рванулся было за Другом, но Мелисента повлекла мальчика в избушку.
- Выкати на середину комнаты ушат и наполни водой.
Все еще расстроенный и обиженный, но уже заинтригованный Кир долго таскал из родника воду, пока не наполнил широкую посудину.
- Я хочу, чтоб ты увидел свое будущее, - сказала Мелисента.
- А ты сама видела его? - спросил Кир.
Та покачала головой.
- Нет еще. Поэтому мне страшновато. Но смотреть в будущее не так опасно, как ездить на лосе.
Кир посмотрел на мать с недоверием. Она - и боится?
Мелисента зажгла настоящую свечу, которую берегла для важных случаев, занавесила фартуком окно, стараясь не потревожить паутину.
- Смотри в воду, - сказала она тихим, странным голосом. Голос точно проникал в плоть мира. Кир никогда не слышал, чтобы мать говорила так. Они молча посидели на полу по обе стороны кадушки, пока не успокоились, как вода в ней, и тогда мать принялась водить свечой над водяным кругом. В темной глади отражался огонек, и лица матери с сыном, освещаемые оранжевым светом то с одной, то с другой стороны - оттого переменчивые и незнакомые.
Мелисента запела непонятное, потом стала повторять нараспев одну и ту же фразу на чужом языке, потом настойчиво и монотонно выпевать последние слова в ней. Вейла присоединила свой голос откуда-то из темноты.
Отражение в кадушке начало светлеть. Изба наполнялась зыбким светом, но гадающие не замечали его. Их глаза смотрели на воду.
В посветлевшем круге проступили очертания башен большой крепости. Кир и деревню-то видел только издали, с горки – мать никогда не брала его с собой, говоря, что нечего ему якшаться с тупым мужичьем, не для того его родила - однако он сразу понял, что видит город - большой и богатый. На площади под башнями народу толпилось больше, чем муравьев в муравейнике, над их головами возвышался украшенный помост, и чем ближе к помосту стояли люди, тем ярче и пышнее были они одеты. А на помосте в кресле сидел толстомордый парень в горящей на солнце шапке, неповоротливый оттого, что напялил кучу одежды – даже в мороз столько не нужно, а в городе, судя по всему, стояло лето! Да еще на коленях у толстяка возлежал здоровенный котяра, а Кир знал, какой горячей бывает даже маленькая Вейла, и как греет, лежа поверх одеяла.
Мелисента упорно твердила одно и то же. В мыслях Кира, погребенных под слоем чар, мелькнуло, что теперь она не смогла бы остановиться, даже если захотела бы. Тут он заметил, что в заклинание вплелось его имя. Свет у бортов кадушки померк и остался видимым только расфуфыренный толстяк с котом на коленях. Изображение росло, приближаясь, и тут Мелисента вздохнула, точно захлебнулась, и мягко осела на пол.
Вода в бочонке стала обыкновенной.
Кир первым делом загасил упавшую свечу, чтоб не подпалила сор на полу, потом сорвал вместе с паутиной с окна фартук, впустив свет, и только после этого смог заняться матерью.
Мелисента лежала, как мертвая, лишь губы ее смыкались и размыкались, без слов и смысла. Откуда-то сверху спрыгнула Вейла, заурчала и принялась вылизывать лицо упавшей.
Кир подсунул матери под голову подушку, накрыл ноги шалью, принес воды – из кувшина, не из опасной кадки – смочил шевелящиеся губы. Он был ни жив ни мертв от страха, но делал все, что надо. Наконец, колдунья вздохнула, провела слабой рукой по лбу.
- Ох, сколько сил, оказывается, забирает это гадание. Сыночек, помоги мне на кровать лечь. Ах ты, Вейла… - она уронила руку на кошку - только на такую ласку она была сейчас способна.
Кир кое-как втолкнул тяжелое тело матери на лежанку. Вейла продолжила свое лечение, переступая лапками по груди и животу обессилившей колдуньи и неистово мурлыча.
Кир распахнул настежь дверь, впустил в избушку весенний воздух с его живительными ароматами, и сел на пороге, готовый в любую секунду кинуться помогать.
В душе его смешалось все: гордость, обида, предвкушение, очарование настоящим волшебством, недовольство предсказанием, страх за мать. Езда на Друге казалась теперь такой же далекой, как город с толпой, башнями и расфуфыренным толстяком. Что же это выходит, толстяк – это он сам в будущем? Картинка ему не понравилась. Он предпочел бы увидеть себя скачущим верхом на лосе и поражающим врагов длинным мечом.
Он заглянул в комнатку. Мелисента спала и дышала ровно, а на груди ее, свернувшись и выставив ухо, чутко дремала Вейла.
Обучение колдовству
Мелисента, в отличие от сына, была очень довольна увиденным в бочке.
- Вот видишь! Услыхали меня Небесные пряхи! Будут люди служить тебе! Ох, еще как будут! Ты возвысишься, сыночек! Надо только тебя маленько пообтесать.
Если прежде она заботилась только о безопасности Кира, то теперь рьяно взялась за его обучение.
Из сундучка была извлечена толстенная книга, такая засаленная, что Кир подумал, что в случае голода ее можно будет сварить и съесть.
Мелисента положила на остатки тисненой обложки ладонь:
- Все мои главные знания отсюда. Тебе тоже надо выучиться читать ее. Когда ты пойдешь в Магическую Академию, будешь уже много знать и станешь первым.
Кир коснулся Книги. Когда-то ему случилось ударить локоть, и дрожь белым огнем пробежала по кости, несказанно удивив его. Теперь то же ощущение ворвалось в пальцы. Закружилась голова, и затошнило. Стены понеслись по кругу. Кир вцепился в стол.
Мелисента усмехнулась.
- Это Магия. Ты никогда прежде не держал в руках сильную вещь. Ничего, привыкнешь – все привыкают!
Мелисента давно научила сына разбирать людские буквы и складывать из них слова – вполне бессмысленное, на его взгляд, занятие, поскольку читать в лесной избушке было нечего. Эта же Книга была написана на чужом языке непонятными буквами, похожими на оброненные веревочки, в которых легко запутаться. Сами заклинания умещались в небольших квадратиках в середине страницы, остальное занимали обширные поля, покрытые кружевной паутиной замечаний - видно, многие мудрецы и волшебники читали ее до Кира.
Мальчик сразу проникся благоговейным уважением.
- Подержи, обвыкнись, - сказала Мелисента.
Когда стены перестали кружиться и лишь тихонько пошатывались, и тошнота уползла в живот, Мелисента спрятала Книгу в сундук.
- На сегодня хватит. Познакомились. А завтра начнем учебу.
Кир учился читать волшебные письмена. Книга не хотела делиться тайнами, в отличие от леса, щедро открывавшего мальчику свои секреты. Действительно, он вскоре привык к присутствию магии, голова больше не кружилась. Прикосновение к книге рождало ощущение полета и зыбкости, приятно пьянившее.
Мелисенте не терпелось поскорее выучить сына волшебной грамоте, она задавала ему почти непосильные уроки, а когда тот путался, подбадривала подзатыльниками. Надо ли говорить, что учеба Киру не нравилась.
На его удачу, цвела весна, и у матери было много дел в лесу . Она отмеряла сыну урок и уходила, часто на несколько дней. Без нависающей тяжелой учительской длани учеба шла легче.
Разумеется, едва Мелисента в первый раз ушла из дома, Кир бросился искать Друга. К собственному удивлению, он не нашел лосенка на любимом месте в ивняке. Не было его и на поляне. Странно, но он нигде не видал свежих лосиных следов - только старые, и все они вели в одну сторону. Мальчик понял, что Мелисента услала лосей прочь из их родного леса. Он даже всплакнул от обиды, что вовсе не к лицу мужчине, но, встретив мать, промолчал. Держался так, словно лосей никогда и не было. Скрытность позволяла ему защищаться от избыточной материнской заботы. Маленькие лесные зверушки всегда прячутся.
Дуб стоял, соединяя все части мира. Умри он – и мир развалится. Звезды мешались с его листьями.
Мать и сын поклонились дубу. На поляну выходили волки, лягушки, медведи, лоси, белки, олени, полевки, кроты, вовсе невероятные существа – и замирали под сенью дубовых ветвей. Тишина наполняла все кругом. Все вокруг было частями единого мира.
Сколько прошло времени, Кирне знал. Пройдя средь разбегающихся зверей, они поднялись на холм. Восход румяной подковой охватывал небо. Гремел птичий хор. Кир впервые ощутил жизнь как величайшую драгоценность. Даже последний комарик – и тот был чудесен и важен.
В эту ночь никто не спал. Звери носились друг за другом, а догнав, играли и лизались. Никто никого не боялся, никто ни на кого не охотился. Зайцы прыгали через знакомую лисицу, а она, повалившись на спину, отмахивалась четырьмя здоровыми лапами.
Болотница, подобрав рваные юбки, изображала что-то вроде пляски в хороводе грибных растушек. Рядом по-медвежьи топал лесовик.
- Мама, ты всегда ходишь к Дубу?
Мелисента повернулась к сыну. Светлячки, устроившиеся в ее волосах, освещали лицо нездешним светом. Мать показалась Киру богиней.
- В самую короткую ночь года все собираются здесь.
- А почему ты меня раньше не брала?
- Брала, только ты не помнишь. Ты был маленьким и спал. И еще я принесла тебя к Дубу, когда ты родился.
Подрастая, Кир забирался все глубже в лес, и однажды в своих странствиях забрел на болото. Невиданный мир очаровал его. Колоски плауна, задевая голени мальчика, выбрасывали облачка пыли, пушица качалась, головокружительно пахла таволга. Кир дивился русалочьим бледно-зеленым цветкам болотной одури, а потом нашел рассыпанную кем-то по мху желтую малину. Но нет, оказалось, ягоды никто не рассыпАл - они росли на лежачих кустиках! Это была морошка, никогда прежде им не виданная.
Он наелся вволю, потом свернул фунтик из большого листа щитовника, и стал наполнять его солнечными ягодами – для мамы. И тут был грубо остановлен.
Костлявая рука, серая, как ветки мертвого можжевельника, схватила его. Кир извернулся по-кошачьи, и увидел болотницу.
Жуткая старуха ухмылялась, показывая зубы-гнилушки.
- Стой, пострел! Тебе сюда хода нет!
- Почему? Я не сделаю плохого вашему болоту. Меня зовут Кир. Я сын Мелисенты.
- Вот именно потому. Твоя мать тебя пускать и не велела.
- Почему?
- Не велела и все. Не мне с ней спорить. Она сказала, что болото испортит, коль ты сюда наведаешься.
Мальчуган отбежал на сухое место и стал кидать в болотницу шишками. Та обрадовалась развлечению, подхватила корягу, потрясла ею в воздухе, и, ухнув, с неожиданной силой запустила в противника. Кир плюхнулся на живот и избежал удара.
- Ах ты, вражонок!
Они еще немного покидались чем попало, потом болотница затрясла космами, затопала ногами, и из болота попер такой ядреный мерзкий дух, что Кир признал себя побежденным и бежал. Фунтик с ягодами остался лежать на краю болота, раздавленный и забытый.
Дома он сказал Мелисенте:
- Я ходил на болото, но болотница не пустила меня.
- Правильно сделала.
- Это ты ей велела!
- Ради твоего же блага. Болота опасны, а болотница еще опаснее.
Кир уже знал, что спорить с матерью бесполезно. Он залез на дуб, и сидя на ветке возле гнезда знакомой белки, плакал. Ему очень понравилось болото.
Глава четвертая
Мелисента выводит сына на дорогу
Прошло года два или три. В снежный тихий денек Кир отправился к Жабне поискать зимних опят. Эти странные вкусные грибы появлялись на ивовых стволах поздней осенью и росли всю зиму. В морозы они промерзали насквозь, в оттепели оттаивали и продолжали расти.
Лазанье по тяжелому снегу в валяных сапогах выше колен отлично разжигало аппетит, поэтому Кир положил за пазуху испеченную матерью лепешку.
Оказывается, не он один промышлял в зарослях ивняка. Молодой лось обгрызал кончики ивовых прутьев. Снег едва доходил «лесному коню» до колен.
Почуяв человека, лосенок встревожился, но Кир от всего сердца послал ему свет доброты: «друг». Как учила мать, он вообразил себя другим лосем, мысленно делал дружелюбные движения, предлагая поиграть. Лось немного обескураженно повертел башкой, отыскивая сородича, конечно, не увидел, но успокоился. На мальчика он перестал обращать внимание.
Кир наколол на прутик кусок лепешки и представил, как мягкие лосиные губы аккуратно снимают с ветки хлебушек, мягкий и душистый. Последнее и представлять не надо было – аромат печеного разнесся по всему ивняку, и лосенок поднял голову.
В два скачка он достиг висящего на ветке угощения. Не успевший отойти Кир аж попятился и сел в снег: он не ждал такого успеха и приготовился долго завоевывать доверие зверя. Следующий кусок лось съел с прутика, который Кир держал в руке, потом - с ладони, а к концу лепешки позволил мальчику потрепать себя по широкой мохнатой шее.
Всю зиму Кир и лосенок встречались на берегу Жабни. Кстати сказать, зимних опят в том году он так и не нашел, зато лепешек извел немеряно. Мать удивлялась аппетиту сына.
- Не иначе, ты собрался вырасти великаном, Кирли, но пока по тебе этого не скажешь, - она с тайным удовольствием разглядывала крепкого шустрого отпрыска и сама ела похлебку из сушеных грибов без хлеба. Сын не замечал этого.
Весной лосенок, которого Кир назвал Другом, позволил мальчику взобраться к себе на спину. У лося нет седловины, как у коня, и спина покатая, но зато и шкура не скользкая. Кир чувствовал, как ходят под коленями лопатки Друга. Он мысленно показал ему куда идти, и вскоре уже гордо подъезжал к дубу, возвышаясь над домишком и над Мелисентой, вышедшей из двери.
Он ждал похвалы, восхищения, но увидел, как побледнело лицо матери.
- Кир, миленький, слезай потихоньку.
Мальчик соскользнул с мохнатого бока лесного великана, Друг принялся толкать его мордой, требуя в награду хлебца. Потом вдруг вскинул голову изумленно, повернулся и в два шага исчез из вида – канул в лес.
Кир изумился не меньше – Друг никогда не вел себя так. Он повернулся к матери:
- Ты отослала его?
Мелисента прижала сына к мягким грудям, поцеловала:
- Кирли, цветик мой аленький, водичка родниковая. Ты – все, что у меня есть. Я выговорила тебе славную долю. Если ты пострадаешь, я не переживу. Не делай так больше!
- Чего не делать-то?! Друг совсем не опасный! Он ласковый, как Вейла, и любит меня! Мужики из деревни, вон, на конях ездят – и ничего! Я сам видел!
- Мужики! Нашел с кем равняться! С тупицами! По мне, пускай они все шеи себе посворачивают – только лучше будет! Лось - дикий, Кирли. Это не конь, который никогда не наступит на человека. Он бежит быстро. Он ломится сквозь чащу. Он огромный. Если сверзишься с его спины – костей не соберешь. Обещай, что больше не сядешь на лося.
Конечно, Кир обещать такого не хотел. Он засопел сердито. Мелисента обняла мальчика еще крепче. Он оказался в теплом коконе из ее рук, волос, шали, губ и любви!
Кир расстроился. Совсем другого он ждал, подъезжая на Друге к дому. Он представлял, что мать восхитится его ловкостью, умением ладить со зверями, храбростью, заранее гордился, предвкушая ее удивление, а вышло, что он опять сделал глупость. Неужто он не способен ни на что хорошее?
Кир рванулся было за Другом, но Мелисента повлекла мальчика в избушку.
- Выкати на середину комнаты ушат и наполни водой.
Все еще расстроенный и обиженный, но уже заинтригованный Кир долго таскал из родника воду, пока не наполнил широкую посудину.
- Я хочу, чтоб ты увидел свое будущее, - сказала Мелисента.
- А ты сама видела его? - спросил Кир.
Та покачала головой.
- Нет еще. Поэтому мне страшновато. Но смотреть в будущее не так опасно, как ездить на лосе.
Кир посмотрел на мать с недоверием. Она - и боится?
Мелисента зажгла настоящую свечу, которую берегла для важных случаев, занавесила фартуком окно, стараясь не потревожить паутину.
- Смотри в воду, - сказала она тихим, странным голосом. Голос точно проникал в плоть мира. Кир никогда не слышал, чтобы мать говорила так. Они молча посидели на полу по обе стороны кадушки, пока не успокоились, как вода в ней, и тогда мать принялась водить свечой над водяным кругом. В темной глади отражался огонек, и лица матери с сыном, освещаемые оранжевым светом то с одной, то с другой стороны - оттого переменчивые и незнакомые.
Мелисента запела непонятное, потом стала повторять нараспев одну и ту же фразу на чужом языке, потом настойчиво и монотонно выпевать последние слова в ней. Вейла присоединила свой голос откуда-то из темноты.
Отражение в кадушке начало светлеть. Изба наполнялась зыбким светом, но гадающие не замечали его. Их глаза смотрели на воду.
В посветлевшем круге проступили очертания башен большой крепости. Кир и деревню-то видел только издали, с горки – мать никогда не брала его с собой, говоря, что нечего ему якшаться с тупым мужичьем, не для того его родила - однако он сразу понял, что видит город - большой и богатый. На площади под башнями народу толпилось больше, чем муравьев в муравейнике, над их головами возвышался украшенный помост, и чем ближе к помосту стояли люди, тем ярче и пышнее были они одеты. А на помосте в кресле сидел толстомордый парень в горящей на солнце шапке, неповоротливый оттого, что напялил кучу одежды – даже в мороз столько не нужно, а в городе, судя по всему, стояло лето! Да еще на коленях у толстяка возлежал здоровенный котяра, а Кир знал, какой горячей бывает даже маленькая Вейла, и как греет, лежа поверх одеяла.
Мелисента упорно твердила одно и то же. В мыслях Кира, погребенных под слоем чар, мелькнуло, что теперь она не смогла бы остановиться, даже если захотела бы. Тут он заметил, что в заклинание вплелось его имя. Свет у бортов кадушки померк и остался видимым только расфуфыренный толстяк с котом на коленях. Изображение росло, приближаясь, и тут Мелисента вздохнула, точно захлебнулась, и мягко осела на пол.
Вода в бочонке стала обыкновенной.
Кир первым делом загасил упавшую свечу, чтоб не подпалила сор на полу, потом сорвал вместе с паутиной с окна фартук, впустив свет, и только после этого смог заняться матерью.
Мелисента лежала, как мертвая, лишь губы ее смыкались и размыкались, без слов и смысла. Откуда-то сверху спрыгнула Вейла, заурчала и принялась вылизывать лицо упавшей.
Кир подсунул матери под голову подушку, накрыл ноги шалью, принес воды – из кувшина, не из опасной кадки – смочил шевелящиеся губы. Он был ни жив ни мертв от страха, но делал все, что надо. Наконец, колдунья вздохнула, провела слабой рукой по лбу.
- Ох, сколько сил, оказывается, забирает это гадание. Сыночек, помоги мне на кровать лечь. Ах ты, Вейла… - она уронила руку на кошку - только на такую ласку она была сейчас способна.
Кир кое-как втолкнул тяжелое тело матери на лежанку. Вейла продолжила свое лечение, переступая лапками по груди и животу обессилившей колдуньи и неистово мурлыча.
Кир распахнул настежь дверь, впустил в избушку весенний воздух с его живительными ароматами, и сел на пороге, готовый в любую секунду кинуться помогать.
В душе его смешалось все: гордость, обида, предвкушение, очарование настоящим волшебством, недовольство предсказанием, страх за мать. Езда на Друге казалась теперь такой же далекой, как город с толпой, башнями и расфуфыренным толстяком. Что же это выходит, толстяк – это он сам в будущем? Картинка ему не понравилась. Он предпочел бы увидеть себя скачущим верхом на лосе и поражающим врагов длинным мечом.
Он заглянул в комнатку. Мелисента спала и дышала ровно, а на груди ее, свернувшись и выставив ухо, чутко дремала Вейла.
Глава пятая
Обучение колдовству
Мелисента, в отличие от сына, была очень довольна увиденным в бочке.
- Вот видишь! Услыхали меня Небесные пряхи! Будут люди служить тебе! Ох, еще как будут! Ты возвысишься, сыночек! Надо только тебя маленько пообтесать.
Если прежде она заботилась только о безопасности Кира, то теперь рьяно взялась за его обучение.
Из сундучка была извлечена толстенная книга, такая засаленная, что Кир подумал, что в случае голода ее можно будет сварить и съесть.
Мелисента положила на остатки тисненой обложки ладонь:
- Все мои главные знания отсюда. Тебе тоже надо выучиться читать ее. Когда ты пойдешь в Магическую Академию, будешь уже много знать и станешь первым.
Кир коснулся Книги. Когда-то ему случилось ударить локоть, и дрожь белым огнем пробежала по кости, несказанно удивив его. Теперь то же ощущение ворвалось в пальцы. Закружилась голова, и затошнило. Стены понеслись по кругу. Кир вцепился в стол.
Мелисента усмехнулась.
- Это Магия. Ты никогда прежде не держал в руках сильную вещь. Ничего, привыкнешь – все привыкают!
Мелисента давно научила сына разбирать людские буквы и складывать из них слова – вполне бессмысленное, на его взгляд, занятие, поскольку читать в лесной избушке было нечего. Эта же Книга была написана на чужом языке непонятными буквами, похожими на оброненные веревочки, в которых легко запутаться. Сами заклинания умещались в небольших квадратиках в середине страницы, остальное занимали обширные поля, покрытые кружевной паутиной замечаний - видно, многие мудрецы и волшебники читали ее до Кира.
Мальчик сразу проникся благоговейным уважением.
- Подержи, обвыкнись, - сказала Мелисента.
Когда стены перестали кружиться и лишь тихонько пошатывались, и тошнота уползла в живот, Мелисента спрятала Книгу в сундук.
- На сегодня хватит. Познакомились. А завтра начнем учебу.
Кир учился читать волшебные письмена. Книга не хотела делиться тайнами, в отличие от леса, щедро открывавшего мальчику свои секреты. Действительно, он вскоре привык к присутствию магии, голова больше не кружилась. Прикосновение к книге рождало ощущение полета и зыбкости, приятно пьянившее.
Мелисенте не терпелось поскорее выучить сына волшебной грамоте, она задавала ему почти непосильные уроки, а когда тот путался, подбадривала подзатыльниками. Надо ли говорить, что учеба Киру не нравилась.
На его удачу, цвела весна, и у матери было много дел в лесу . Она отмеряла сыну урок и уходила, часто на несколько дней. Без нависающей тяжелой учительской длани учеба шла легче.
Разумеется, едва Мелисента в первый раз ушла из дома, Кир бросился искать Друга. К собственному удивлению, он не нашел лосенка на любимом месте в ивняке. Не было его и на поляне. Странно, но он нигде не видал свежих лосиных следов - только старые, и все они вели в одну сторону. Мальчик понял, что Мелисента услала лосей прочь из их родного леса. Он даже всплакнул от обиды, что вовсе не к лицу мужчине, но, встретив мать, промолчал. Держался так, словно лосей никогда и не было. Скрытность позволяла ему защищаться от избыточной материнской заботы. Маленькие лесные зверушки всегда прячутся.
