Прошло еще несколько секунд, прежде чем щелкнул невидимый замок, и мы вошли в подъезд, полутемный, зато с широкой лестницей, украшенной пластмассовыми цветами в вазах. Лестничное эхо разнесло слабый дребезжащий голосок.
- Поднимайтесь наверх, дорогие мои! Наверх! На третий этаж!
Мы миновали огромные двери на втором этаже, а на третьем, перед нормальной дверью, нас ждала сгорбленная старушка, похожая на мышку-оборотня.
- Я так беспокоилась! Линдочка сообщила мне, - говорила она, пытаясь трясущейся рукой по обязанности хозяйки взять у мамы сумку, но не справившись с ее тяжестью, тут же опустила на пол. – Но такая незадача: я уронила телефон, да еще наступила на него, и теперь он не работает. Дорогой Андерс разбирал, но так ничего и не понял. Боже мой, что я сказала бы Линде, если б вы заблудились и не нашли бы меня!
Под уютную воркотню мы шагнули с лестничной площадки прямо в позапрошлый век.
Пока мама доставала для госпожи Нитуш Линдины гостинцы, я оглядывался. Здесь был камин, в котором, похоже, лет сто не зажигали огня. Фарфоровая балеринка на склеенной и обмотанной проволочкой ноге, расставив в стороны руки, охраняла его. Мебели хватило бы на три таких комнаты. На всех поверхностях лежали вышитые и вязаные салфеточки. Между столами, столиками, креслами, диванчиками трудно было протискиваться. Госпожа Нитуш, как старая Вьялга, тоже хранила старину, хоть и на другой лад.
Стараясь ничего не уронить, я пробрался к окну. Театральный занавес штор обрамлял прекрасный вид на город: в синих сумерках горели огни, над домами высоко поднимались шпили, подсвеченные, отчего казались стеклянными. Выглядело сказочно. И я влюбился в Гаген.
- А почему ваша улица называется улицей Лунного света? – спросил я хозяйку, когда она вошла в комнату.
- А? – переспросила та, занятая расстановкой посуды. – Почему так называется? Так потому что фонарей здесь отродясь не было!
Госпожа Нитуш накормила нас кашей с расписных старинных треснувших тарелок и напоила чаем с нарядным покупным пирогом, после чего уложила спать: маму на сдвинутых креслах, а меня – на раскладушке. Сама же госпожа Нитуш спала в комнатке, почти целиком занятой старинной кроватью со всякими финтифлюшками на спинках.
Только вчера мы уехали из дома, а мне казалось, что прошло много, много лет.
Планы у нас были такие: я отправляюсь с утра в университет, узнавать насчет экзаменов, а мама разбирается с получением кредита. Мама хотела вначале пойти в университет со мной, но я отговорил: стыдно было - вдруг будущие однокашники сочтут меня маменькиным сынком.
Университет я нашел без труда – прекрасное старинное здание под шпилем, одним из тех, что так очаровали меня прошлым вечером.
С сердечным замиранием я прошел сквозь двери, высокие, будто построенные для великанов.
Здесь полагалось оставлять теплую одежду в гардеробе, и я отдал куртку прилизанному господину в халате, взамен нее получив номерок, похожий на плоскую куклу-неваляшку. По вестибюлю проходили студенты, красиво одетые, в легкой обуви. Волосы у некоторых были стянуты в хвост. На мягкой скамеечке у стены под портретом важного господина, одетого по моде прошлого века, сидели и шушукались три девушки, все, как одна в брюках. Они показались мне людьми другой породы.
Гардеробщик объяснил, куда идти с документами, и я стал подниматься по широкой беломраморной лестнице.
Зеркало, которому случалось отражать господ в напудренных париках и камзолах, отразило меня. Я ужаснулся. Грубые ботинки, свитер мешком, волосы, подстриженные мамой, торчат вихрами – в таком виде только на зайцев охотиться! Но я пригладил вихры руками, одернул свитер, и отважно двинулся навстречу будущему.
Оказалось, что документы принимают, начиная с марта, а экзамены проводят по мере накопления заявлений. Мне опять повезло: очередные испытания были назначены на завтра. Словно невидимые руки раскатывали передо мной ковровую дорожку удачи. Промешкай я немного, пришлось бы кантоваться в Гагене еще пару недель и напрягать госпожу Нитуш. А так мы с мамой вернемся в Птичий Рог, не слишком обременяя нашу добрую хозяйку, а осенью, к началу занятий, я вернусь в Гаген самостоятельно.
То, что меня могут не принять, ни мне, ни маме даже в голову не приходило.
И вот, на следующее утро, прихорошившись по мере возможностей, я отправился на экзамен.
Поступающих было человек пятьдесят, а то и больше. Нас развели по аудиториям, посадили так, чтоб мы не могли ни разговаривать, ни подглядывать друг к другу, и раздали листки с вопросами и задачами, а также – белые проштампованные листы, на которых надо было писать решения с ответами, и желтоватые листы для черновиков.
Я просмотрел задачи: большинство оказались знакомыми – я решал примерно такие же из скачанного сборника, долгими тоскливыми вечерами, когда не привык еще жить без папы. Довольно быстро я решил их все, проверил, перепроверил, а потом просто сидел и смотрел в окошко на небо с белесыми облаками, подпертыми шпилями, потому что не знал, можно ли сдавать работы раньше, чем выйдет время экзамена.
Какой-то парнишка, коротко стриженный, в серой тужурке, похожей на форменную, встал, положил на стол преподавателя все листы: белые и желтоватые, попрощался и вышел. Недолго думая, я тоже сдал свою работу.
Позвонил маме, узнал, что она ждет своей очереди в банке, сообщил, что без проблем справился с заданием, и пошел гулять по городу, который скоро, на целые пять лет, а, может, и на дольше, станет моим.
Каждый дом, казалось, таил удивительную историю, каждый переулок вел к тайне. Погуляв по многолюдным, полностью очищенным от снега улицам, я не удержался и зашел в кофейню под вывеской с коронованным драконом. Купил себе кофе в крохотной, с толстыми стенками, чашке, очень вкусный, и настоящий круассан, про которые только читал, но никогда не пробовал. Круассан оказался воздушной булочкой в виде полумесяца, с поливкой снаружи и начинкой внутри.
Игрушечный перекус только раздразнил аппетит, но я, не думая о голоде, как очарованный, кружил по Гагену
Наконец, вернулся на улицу Лунного света. Мама и госпожа Нитуш обрадовались и стали по очереди целовать меня. Я был пьян от счастья. Передо мной открывалась новая жизнь!
В назначенный день я пошел узнавать о поступлении. Несколько человек читали прикнопленные к доске листы. Я пробежал глазами фамилии прошедших испытание, не нашел своей, потом прочитал внимательнее. Не нашел себя ни среди отличников, ни среди хорошистов, ни среди троечников.
Я не верил своим глазам – случилась какая-то ошибка! Наверное, мою работу, сданную слишком рано, потеряли. Я ведь правильно все решил!
Рядом со мной стоял парнишка в форменной тужурке, тот, который, сдал листки еще раньше меня. Найдя себя среди отличников, он просиял и от избытка чувств подчеркнул ногтем свою фамилию. Повернувшись уходить, он увидел мою обескураженную физиономию.
- Чего, продул? – спросил он сочувственно.
- Ничего не понимаю! Я все решил, а фамилии моей в списках нет.
- А ты сходи на апелляцию.
- Это куда?
- Да вон, дверь в конце коридора. Твою работу еще раз посмотрят, и ты сможешь доказать, что прав. Я в прошлом году ходил.
- И как, помогло?
- Не-а! Пролетел! – Он счастливо улыбнулся от уха до уха. Я подумал, что мы подружимся с этим парнем, когда недоразумение разрешится, и меня примут.
«Если тебя примут», - хихикнул мой внутренний чертенок. Давненько я его не слышал! Я велел ему заткнуться.
«Деревенщина! Куда тебе учиться в таком важном месте!» - успел пискнуть чертенок. Вот гаденыш!
Перед дверью с бумажкой «Апелляция», подсунутой под табличку с надписью «Приемная комиссия» маялись три человека, но двое, как выяснилось, просто сопровождали своего друга, поэтому скоро подошла моя очередь, и я вошел, не спросив предшественника о результате.
Важная дама в ярко-синем платье, на котором, как знак отличия, сверкала золотая цепочка, окинула меня взглядом с ног до головы, и явно заскучала. Губы ее сложились в брезгливую закорючку. Я снова, как тогда перед зеркалом, почувствовал себя деревенским пентюхом. Захотелось немедленно извиниться и выйти. Но я пресек эту слабость! Человек, не растерявшийся на том свете, сумеет доказать свою правоту университетской преподавательнице.
- Фамилия?
- Вальдек, Юрген.
За спиной послышался шорох. Я обернулся. В углу стоял стол, настолько загроможденный кипами бумаг, что я не сразу разглядел в просветы между ними веснушчатого рыжего парня.
Рыжий на удивление быстро отыскал в этом завале мою работу и почтительно подал даме, даже с намеком на поклон. Та открыла папочку, полистала с прежней брезгливой гримаской и уставилась на меня в упор накрашенными водянистыми глазами.
- Ну, Юрген Вальдек, я поражаюсь вашей наглости!
Мир стремительно терял осмысленность.
- А что я такого сделал? – спросил я, как нашкодивший школьник, и залился краской, поняв, как это звучит.
- Раздобыли где-то ответы, что само по себе достаточное основание занести вас в черный список недостойных приема в Университет, - она стукнула указательным пальцем по папке, начиная перечислять мои прегрешения, - написали между условием и ответом какую-то ахинею вместо решения, и думаете, это пройдет? – Она стукнула двумя пальцами. - А когда не прошло, явились на апелляцию. Трудно вообразить большее нахальство. – Три пальца ударили по папочке.
Рыжий за бумажным бастионом захрюкал.
- Да нет же, я все сам решил!
- Покиньте кабинет!
- Но я же все решил! - Я обнаружил, что нависаю над столом с дамой, не желающей меня слышать, тяну папку к себе и кричу совершенно дурацким петушиным фальцетом.
Дама на миг растерялась, и вроде даже испугалась, но тут же овладела ситуацией.
- Грегсон! – рявкнула она.
Рыжий выскочил из своей бумажной крепости.
- Выведи этого, и пока никого не пускай! – Дама брезгливо скривилась, достала платочек и стала обмахиваться
Грегсон сжал мою руку пониже плеча. Он оказался крепким парнем, такому в хоккей играть бы.
- Пошли.
Я дернулся по инерции, но сопротивляться было бы совсем глупо.
- Но ведь я все правильно решил! Она сказала: ответы правильные.
- Не гоношись! Ну, не прокатило, бывает. Иди, давай!
Он подвел меня к лестнице, не беломраморной, другой, попроще, и мне показалось, что сейчас даст мне коленом под зад, и я полечу со ступенек.
Ну не драться же с ним!
- Я ведь все решил! – крикнул я в отчаянии, как заведенный.
- Я уже понял, - угрожающе прошипел Грегсон, подталкивая меня к ступенькам.
- Что тут происходит? – спросили сзади. Мы оба оглянулись.
Невысокий пузатый лысый дядечка в уютной вязаной кофте бережно нес разрисованный кофейными зернами стаканчик. Я подумал: вот вахтер купил себе кофе и несет в будочку.
Дядя внимательно взглянул на меня голубыми глазами, и я понял: ой, нет, так вахтеры так не смотрят. Это, видно, совсем не вахтер!
- Да вот, господин ректор, пришел на апелляцию и скандалит.
- Я, ей-богу, все правильно решил, - проговорил я, стараясь высвободиться из тисков Грегсона, - а они не верят!
- Принеси, пожалуйста, его работу, - сказал человек моему тирану, а мне кивнул. – Пойдем.
Пока мы шли по коридору, Грегсон рысцой догнал нас и подал господину ректору папку. Тот перехватил кофе и принял ее свободной рукой.
Мы прошли мимо пожилой секретарши в обширный кабинет. Господин ректор кивнул мне на кресло. Я сел и утонул.
Это был шанс, но я боялся верить в удачу. Опыт сделал меня пугливым и недоверчивым.
- Ну-ка! – Господин ректор открыл папку и отхлебнул из стаканчика. Читая, он приподнимал брови все выше и выше, а потом глянул на меня с интересом. – Где ты учился?
- В школе-интернате Грюндерберга.
- А, северянин! Кто у вас там преподавал математику?
- Господин Сандерсон.
- Это он вас так учил?
- Эти задачи я сам решал, уже когда школу окончил. Они из университетского сборника.
- Ну-ка, реши вот это.
Он быстро написал что-то на листе бумаги тонким летучим почерком. Мне подумалось «начертал».
Задача была чуть сложнее экзаменационных. Я торопился записать решение, не смея отнимать время у господина ректора, поэтому середину доказательства пропустил. Но господин ректор понял. Он посмотрел на листок, снова пошевелил бровями, и начертал очередное условие.
- А вот это? Да не спеши ты, пиши подробнее - у меня есть чем заняться.
И я стал решать, а он – читать какие-то бумаги, черкая карандашом.
Новая задача оказалась сложнее, даже гораздо сложнее. Я зашел к ней с одного бока – не получилось, зашел с другого – тоже никак. Тогда я уселся в кресло поглубже и стал думать, понимая, что не упущу свой шанс, что или я решу задачу, или меня вынесут из кабинета вместе с этим мягким креслом.
- Ну что, решил? – раздался голос ректора.
Я поднял голову. Бог ты мой! Часы показывали уже два, а когда мы вошли в кабинет, не было двенадцати!
- Нет еще.
- Ничего! Давай-давай сюда.
Я протянул бумагу. Я даже близко не подошел к решению.
- Не вешай нос! – засмеялся ректор. – Эту задачу пока еще никто не решил. Такая специальная задачка…
Говоря все это, он читал мое решение, шевелил бровями, хмыкал то уважительно, то насмешливо.
- Значит, решил учиться, Юрген Вальдек из Грюндерберга?
- Да, - сказал я и шмыгнул носом. (Надеюсь, что незаметно получилось) – Вычислительная математика.
- Добро. Считай, что ты принят. Авансом. Только учти, придется вкалывать. У тебя много огрехов, надо научиться грамотно записывать вычисления, иначе никто тебя не поймет - выйдет, как с мадам Ляйнен.
Я чувствовал себя, как на том свете, когда увидел отца. Сбылось самое важное, но страшно поверить этому. А что касается «вкалывать», я был готов на все.
Господин ректор написал что-то на бумажке. Он вообще любил общаться письменно, как я понял.
- Свяжись с моим дипломником, он парень толковый. Уверен - вы поладите. Дорого он не возьмет.
Значит, кроме денег за обучение придется платить репетитору. Но не мне было капризничать. Я вдохнул воздух и постарался неслышно выдохнуть. Как-нибудь выкручусь.
Господин ректор вышел вместе со мной за дверь и сказал секретарше:
- Ванда, запиши Вальдека Юргена в список условно поступивших. Поздравляю! – Он крепко пожал мне руку.
Рука у него была прохладная и пальцы длинные. Я подумал, что навсегда запомню это рукопожатие, и вдруг улыбнулся от уха до уха, как тот парнишка в тужурке. Это само собой вышло. И тут же почувствовал, как щеки заливает жар, так что я, наверное, стал похож на арбуз с вырезанной долькой.
Словно по облакам, я вышел из кабинета. Уже в коридоре, закрывая дверь, услышал, как секретарша спросила:
- Что, очередной самородок?
- Необработанный.
О чем они еще говорили, я не слышал, потому что закрыл дверь, а подслушивать было неприлично.
В Гагене мы с мамой старались как можно меньше пользоваться телефонами из-за роуминга, чтоб не тратить лишних денег. Я бежал по улицам, не обращая внимания на городские красоты, спеша сообщить новость лично. Дверь открыла тетя Нитуш.
- Госпожа Нитуш, я сдал экзамен!
По тому, как она молча отступила, я должен был понять, что случилось что-то нехорошее. Но я ничего не понял, не заметил даже – счастье переполняло меня.
Мама сидела у окна. В серебряном свете из облачного разрыва я видел ее силуэт. Она показалась мне такой слабой и хрупкой! Мама повернулась – выражения лица я не мог разглядеть против света.
- Поднимайтесь наверх, дорогие мои! Наверх! На третий этаж!
Мы миновали огромные двери на втором этаже, а на третьем, перед нормальной дверью, нас ждала сгорбленная старушка, похожая на мышку-оборотня.
- Я так беспокоилась! Линдочка сообщила мне, - говорила она, пытаясь трясущейся рукой по обязанности хозяйки взять у мамы сумку, но не справившись с ее тяжестью, тут же опустила на пол. – Но такая незадача: я уронила телефон, да еще наступила на него, и теперь он не работает. Дорогой Андерс разбирал, но так ничего и не понял. Боже мой, что я сказала бы Линде, если б вы заблудились и не нашли бы меня!
Под уютную воркотню мы шагнули с лестничной площадки прямо в позапрошлый век.
Пока мама доставала для госпожи Нитуш Линдины гостинцы, я оглядывался. Здесь был камин, в котором, похоже, лет сто не зажигали огня. Фарфоровая балеринка на склеенной и обмотанной проволочкой ноге, расставив в стороны руки, охраняла его. Мебели хватило бы на три таких комнаты. На всех поверхностях лежали вышитые и вязаные салфеточки. Между столами, столиками, креслами, диванчиками трудно было протискиваться. Госпожа Нитуш, как старая Вьялга, тоже хранила старину, хоть и на другой лад.
Стараясь ничего не уронить, я пробрался к окну. Театральный занавес штор обрамлял прекрасный вид на город: в синих сумерках горели огни, над домами высоко поднимались шпили, подсвеченные, отчего казались стеклянными. Выглядело сказочно. И я влюбился в Гаген.
- А почему ваша улица называется улицей Лунного света? – спросил я хозяйку, когда она вошла в комнату.
- А? – переспросила та, занятая расстановкой посуды. – Почему так называется? Так потому что фонарей здесь отродясь не было!
Госпожа Нитуш накормила нас кашей с расписных старинных треснувших тарелок и напоила чаем с нарядным покупным пирогом, после чего уложила спать: маму на сдвинутых креслах, а меня – на раскладушке. Сама же госпожа Нитуш спала в комнатке, почти целиком занятой старинной кроватью со всякими финтифлюшками на спинках.
Только вчера мы уехали из дома, а мне казалось, что прошло много, много лет.
Планы у нас были такие: я отправляюсь с утра в университет, узнавать насчет экзаменов, а мама разбирается с получением кредита. Мама хотела вначале пойти в университет со мной, но я отговорил: стыдно было - вдруг будущие однокашники сочтут меня маменькиным сынком.
Университет я нашел без труда – прекрасное старинное здание под шпилем, одним из тех, что так очаровали меня прошлым вечером.
С сердечным замиранием я прошел сквозь двери, высокие, будто построенные для великанов.
Здесь полагалось оставлять теплую одежду в гардеробе, и я отдал куртку прилизанному господину в халате, взамен нее получив номерок, похожий на плоскую куклу-неваляшку. По вестибюлю проходили студенты, красиво одетые, в легкой обуви. Волосы у некоторых были стянуты в хвост. На мягкой скамеечке у стены под портретом важного господина, одетого по моде прошлого века, сидели и шушукались три девушки, все, как одна в брюках. Они показались мне людьми другой породы.
Гардеробщик объяснил, куда идти с документами, и я стал подниматься по широкой беломраморной лестнице.
Зеркало, которому случалось отражать господ в напудренных париках и камзолах, отразило меня. Я ужаснулся. Грубые ботинки, свитер мешком, волосы, подстриженные мамой, торчат вихрами – в таком виде только на зайцев охотиться! Но я пригладил вихры руками, одернул свитер, и отважно двинулся навстречу будущему.
Оказалось, что документы принимают, начиная с марта, а экзамены проводят по мере накопления заявлений. Мне опять повезло: очередные испытания были назначены на завтра. Словно невидимые руки раскатывали передо мной ковровую дорожку удачи. Промешкай я немного, пришлось бы кантоваться в Гагене еще пару недель и напрягать госпожу Нитуш. А так мы с мамой вернемся в Птичий Рог, не слишком обременяя нашу добрую хозяйку, а осенью, к началу занятий, я вернусь в Гаген самостоятельно.
То, что меня могут не принять, ни мне, ни маме даже в голову не приходило.
Прода от 21.12.22
И вот, на следующее утро, прихорошившись по мере возможностей, я отправился на экзамен.
Поступающих было человек пятьдесят, а то и больше. Нас развели по аудиториям, посадили так, чтоб мы не могли ни разговаривать, ни подглядывать друг к другу, и раздали листки с вопросами и задачами, а также – белые проштампованные листы, на которых надо было писать решения с ответами, и желтоватые листы для черновиков.
Я просмотрел задачи: большинство оказались знакомыми – я решал примерно такие же из скачанного сборника, долгими тоскливыми вечерами, когда не привык еще жить без папы. Довольно быстро я решил их все, проверил, перепроверил, а потом просто сидел и смотрел в окошко на небо с белесыми облаками, подпертыми шпилями, потому что не знал, можно ли сдавать работы раньше, чем выйдет время экзамена.
Какой-то парнишка, коротко стриженный, в серой тужурке, похожей на форменную, встал, положил на стол преподавателя все листы: белые и желтоватые, попрощался и вышел. Недолго думая, я тоже сдал свою работу.
Позвонил маме, узнал, что она ждет своей очереди в банке, сообщил, что без проблем справился с заданием, и пошел гулять по городу, который скоро, на целые пять лет, а, может, и на дольше, станет моим.
Каждый дом, казалось, таил удивительную историю, каждый переулок вел к тайне. Погуляв по многолюдным, полностью очищенным от снега улицам, я не удержался и зашел в кофейню под вывеской с коронованным драконом. Купил себе кофе в крохотной, с толстыми стенками, чашке, очень вкусный, и настоящий круассан, про которые только читал, но никогда не пробовал. Круассан оказался воздушной булочкой в виде полумесяца, с поливкой снаружи и начинкой внутри.
Игрушечный перекус только раздразнил аппетит, но я, не думая о голоде, как очарованный, кружил по Гагену
Наконец, вернулся на улицу Лунного света. Мама и госпожа Нитуш обрадовались и стали по очереди целовать меня. Я был пьян от счастья. Передо мной открывалась новая жизнь!
В назначенный день я пошел узнавать о поступлении. Несколько человек читали прикнопленные к доске листы. Я пробежал глазами фамилии прошедших испытание, не нашел своей, потом прочитал внимательнее. Не нашел себя ни среди отличников, ни среди хорошистов, ни среди троечников.
Я не верил своим глазам – случилась какая-то ошибка! Наверное, мою работу, сданную слишком рано, потеряли. Я ведь правильно все решил!
Рядом со мной стоял парнишка в форменной тужурке, тот, который, сдал листки еще раньше меня. Найдя себя среди отличников, он просиял и от избытка чувств подчеркнул ногтем свою фамилию. Повернувшись уходить, он увидел мою обескураженную физиономию.
- Чего, продул? – спросил он сочувственно.
- Ничего не понимаю! Я все решил, а фамилии моей в списках нет.
- А ты сходи на апелляцию.
- Это куда?
- Да вон, дверь в конце коридора. Твою работу еще раз посмотрят, и ты сможешь доказать, что прав. Я в прошлом году ходил.
- И как, помогло?
- Не-а! Пролетел! – Он счастливо улыбнулся от уха до уха. Я подумал, что мы подружимся с этим парнем, когда недоразумение разрешится, и меня примут.
«Если тебя примут», - хихикнул мой внутренний чертенок. Давненько я его не слышал! Я велел ему заткнуться.
«Деревенщина! Куда тебе учиться в таком важном месте!» - успел пискнуть чертенок. Вот гаденыш!
Перед дверью с бумажкой «Апелляция», подсунутой под табличку с надписью «Приемная комиссия» маялись три человека, но двое, как выяснилось, просто сопровождали своего друга, поэтому скоро подошла моя очередь, и я вошел, не спросив предшественника о результате.
Важная дама в ярко-синем платье, на котором, как знак отличия, сверкала золотая цепочка, окинула меня взглядом с ног до головы, и явно заскучала. Губы ее сложились в брезгливую закорючку. Я снова, как тогда перед зеркалом, почувствовал себя деревенским пентюхом. Захотелось немедленно извиниться и выйти. Но я пресек эту слабость! Человек, не растерявшийся на том свете, сумеет доказать свою правоту университетской преподавательнице.
- Фамилия?
- Вальдек, Юрген.
За спиной послышался шорох. Я обернулся. В углу стоял стол, настолько загроможденный кипами бумаг, что я не сразу разглядел в просветы между ними веснушчатого рыжего парня.
Рыжий на удивление быстро отыскал в этом завале мою работу и почтительно подал даме, даже с намеком на поклон. Та открыла папочку, полистала с прежней брезгливой гримаской и уставилась на меня в упор накрашенными водянистыми глазами.
- Ну, Юрген Вальдек, я поражаюсь вашей наглости!
Мир стремительно терял осмысленность.
- А что я такого сделал? – спросил я, как нашкодивший школьник, и залился краской, поняв, как это звучит.
- Раздобыли где-то ответы, что само по себе достаточное основание занести вас в черный список недостойных приема в Университет, - она стукнула указательным пальцем по папке, начиная перечислять мои прегрешения, - написали между условием и ответом какую-то ахинею вместо решения, и думаете, это пройдет? – Она стукнула двумя пальцами. - А когда не прошло, явились на апелляцию. Трудно вообразить большее нахальство. – Три пальца ударили по папочке.
Рыжий за бумажным бастионом захрюкал.
- Да нет же, я все сам решил!
- Покиньте кабинет!
- Но я же все решил! - Я обнаружил, что нависаю над столом с дамой, не желающей меня слышать, тяну папку к себе и кричу совершенно дурацким петушиным фальцетом.
Дама на миг растерялась, и вроде даже испугалась, но тут же овладела ситуацией.
- Грегсон! – рявкнула она.
Рыжий выскочил из своей бумажной крепости.
- Выведи этого, и пока никого не пускай! – Дама брезгливо скривилась, достала платочек и стала обмахиваться
Грегсон сжал мою руку пониже плеча. Он оказался крепким парнем, такому в хоккей играть бы.
- Пошли.
Я дернулся по инерции, но сопротивляться было бы совсем глупо.
- Но ведь я все правильно решил! Она сказала: ответы правильные.
- Не гоношись! Ну, не прокатило, бывает. Иди, давай!
Он подвел меня к лестнице, не беломраморной, другой, попроще, и мне показалось, что сейчас даст мне коленом под зад, и я полечу со ступенек.
Ну не драться же с ним!
- Я ведь все решил! – крикнул я в отчаянии, как заведенный.
- Я уже понял, - угрожающе прошипел Грегсон, подталкивая меня к ступенькам.
- Что тут происходит? – спросили сзади. Мы оба оглянулись.
Невысокий пузатый лысый дядечка в уютной вязаной кофте бережно нес разрисованный кофейными зернами стаканчик. Я подумал: вот вахтер купил себе кофе и несет в будочку.
Дядя внимательно взглянул на меня голубыми глазами, и я понял: ой, нет, так вахтеры так не смотрят. Это, видно, совсем не вахтер!
- Да вот, господин ректор, пришел на апелляцию и скандалит.
- Я, ей-богу, все правильно решил, - проговорил я, стараясь высвободиться из тисков Грегсона, - а они не верят!
- Принеси, пожалуйста, его работу, - сказал человек моему тирану, а мне кивнул. – Пойдем.
Пока мы шли по коридору, Грегсон рысцой догнал нас и подал господину ректору папку. Тот перехватил кофе и принял ее свободной рукой.
Мы прошли мимо пожилой секретарши в обширный кабинет. Господин ректор кивнул мне на кресло. Я сел и утонул.
Это был шанс, но я боялся верить в удачу. Опыт сделал меня пугливым и недоверчивым.
- Ну-ка! – Господин ректор открыл папку и отхлебнул из стаканчика. Читая, он приподнимал брови все выше и выше, а потом глянул на меня с интересом. – Где ты учился?
- В школе-интернате Грюндерберга.
- А, северянин! Кто у вас там преподавал математику?
- Господин Сандерсон.
- Это он вас так учил?
- Эти задачи я сам решал, уже когда школу окончил. Они из университетского сборника.
- Ну-ка, реши вот это.
Он быстро написал что-то на листе бумаги тонким летучим почерком. Мне подумалось «начертал».
Задача была чуть сложнее экзаменационных. Я торопился записать решение, не смея отнимать время у господина ректора, поэтому середину доказательства пропустил. Но господин ректор понял. Он посмотрел на листок, снова пошевелил бровями, и начертал очередное условие.
- А вот это? Да не спеши ты, пиши подробнее - у меня есть чем заняться.
И я стал решать, а он – читать какие-то бумаги, черкая карандашом.
Новая задача оказалась сложнее, даже гораздо сложнее. Я зашел к ней с одного бока – не получилось, зашел с другого – тоже никак. Тогда я уселся в кресло поглубже и стал думать, понимая, что не упущу свой шанс, что или я решу задачу, или меня вынесут из кабинета вместе с этим мягким креслом.
- Ну что, решил? – раздался голос ректора.
Я поднял голову. Бог ты мой! Часы показывали уже два, а когда мы вошли в кабинет, не было двенадцати!
- Нет еще.
- Ничего! Давай-давай сюда.
Я протянул бумагу. Я даже близко не подошел к решению.
- Не вешай нос! – засмеялся ректор. – Эту задачу пока еще никто не решил. Такая специальная задачка…
Говоря все это, он читал мое решение, шевелил бровями, хмыкал то уважительно, то насмешливо.
- Значит, решил учиться, Юрген Вальдек из Грюндерберга?
- Да, - сказал я и шмыгнул носом. (Надеюсь, что незаметно получилось) – Вычислительная математика.
- Добро. Считай, что ты принят. Авансом. Только учти, придется вкалывать. У тебя много огрехов, надо научиться грамотно записывать вычисления, иначе никто тебя не поймет - выйдет, как с мадам Ляйнен.
Я чувствовал себя, как на том свете, когда увидел отца. Сбылось самое важное, но страшно поверить этому. А что касается «вкалывать», я был готов на все.
Господин ректор написал что-то на бумажке. Он вообще любил общаться письменно, как я понял.
- Свяжись с моим дипломником, он парень толковый. Уверен - вы поладите. Дорого он не возьмет.
Значит, кроме денег за обучение придется платить репетитору. Но не мне было капризничать. Я вдохнул воздух и постарался неслышно выдохнуть. Как-нибудь выкручусь.
Господин ректор вышел вместе со мной за дверь и сказал секретарше:
- Ванда, запиши Вальдека Юргена в список условно поступивших. Поздравляю! – Он крепко пожал мне руку.
Рука у него была прохладная и пальцы длинные. Я подумал, что навсегда запомню это рукопожатие, и вдруг улыбнулся от уха до уха, как тот парнишка в тужурке. Это само собой вышло. И тут же почувствовал, как щеки заливает жар, так что я, наверное, стал похож на арбуз с вырезанной долькой.
Словно по облакам, я вышел из кабинета. Уже в коридоре, закрывая дверь, услышал, как секретарша спросила:
- Что, очередной самородок?
- Необработанный.
О чем они еще говорили, я не слышал, потому что закрыл дверь, а подслушивать было неприлично.
В Гагене мы с мамой старались как можно меньше пользоваться телефонами из-за роуминга, чтоб не тратить лишних денег. Я бежал по улицам, не обращая внимания на городские красоты, спеша сообщить новость лично. Дверь открыла тетя Нитуш.
- Госпожа Нитуш, я сдал экзамен!
По тому, как она молча отступила, я должен был понять, что случилось что-то нехорошее. Но я ничего не понял, не заметил даже – счастье переполняло меня.
Мама сидела у окна. В серебряном свете из облачного разрыва я видел ее силуэт. Она показалась мне такой слабой и хрупкой! Мама повернулась – выражения лица я не мог разглядеть против света.
