Я не понял, о ком она говорит: о розовом звере или о Селге, и подумал, что с Селгой мне лучше не встречаться.
- В своем мире я болею, и сюда попал в бреду.
Птицеженщина повернула голову и посмотрела на меня искоса, очень по-птичьи, хоть и человеческим глазом.
- Никогда не слышала подобной ерунды.
Она мне не верила. А я не доверял ей.
Тут я вспомнил, как она называется – сирена! Или гарпия. Сирены заманивали сладким пением моряков, корабли разбивались о скалы, а что делали гарпии, я не помнил, но и те и другие были те еще штучки! Ни один здравомыслящий человек не стал бы с ними связываться, но куда мне было деваться?!
Гарпия между тем рассматривала меня прозрачными зелеными глазами, похожими на ограненные изумруды, так, словно я тоже был прозрачным.
- Я не смогу проводить тебя к людским душам, но могу отвести к тому, кто проводит. Но это будет страшно, - сказала она.
- Страшно или опасно?
- Какой смысл играть словами?
Я подумал, что это далеко не одно и то же. Но с другой стороны, если я буду все время убегать, то ни к чему не приду. Если бы она хотела заманить меня на погибель, не стала бы пугать ужасами – ведь так? Да и что плохого может случиться на том свете?
Я покосился на когти, слишком большие и грубые для такого изящного существа, представил, что она улетит, а я опять начну скитаться по блаженным мирам, и так мне от этого стало тошно, что я вдохнул и сказал:
- Ладно, пошли.
Моя сирена слетела на траву и вперевалочку заковыляла к стволу дерева. Я не заметил, когда перед ней на уровне земли раскрылось дупло – эдакое подобие древесной пещеры.
Птицеженщина оглянулась и кивнула, зовя за собой. Я пошел.
С масштабом здесь творился полный беспредел. Через три шага мы с ней сравнялись в росте, а дупло зияло перед нами как соборные врата, какими я видел их на картинках.
Едва мы вошли в дерево, свет померк. Запахло прелью. Воздух стал тяжелым и влажным. Откуда –то из глубины доносились стоны, рычание и звяканье. Мне все это очень не понравилось, я повернул было, чтобы уйти, но хода позади нас больше не было. Ну, я влип!
Вначале поддался на уловки Селги, теперь этой полукурицы с теткиной головой, как бишь ее?
Коридор расширился, и, то ли глаза мои привыкли к темноте, то ли благодаря блеклым зеленоватым огонькам гнилушек, я разглядел обширное подземелье. С потолка повсюду свисали корни. Самые толстые вросли в пол. И всюду сидели люди. Большинство были прикованы к корням цепями. Все они были разного роста. Некоторых я мог бы при желании взять на ладонь. Но таких было мало. Большинство все-таки имело нормальные размеры. Один человек в ржавых латах застрял, как Железный Дровосек. Судя по всему, он бежал, когда сочленения потеряли подвижность. Он следил за нами тревожным взглядом, но не издал ни звука. У другого, увешанного цепями, на шее вдобавок висел жернов, даже на вид тяжелый.
Мы миновали компанию людей, застрявших в терновнике без листьев, но с шипами, длинными, как строительные гвозди. Мне показалось, что терновник этот железный.
Я встретился глазами с женщиной в старинной одежде. Грудь ее стягивали железные полосы, мешавшие вдохнуть. Видно, что женщина сильно страдала. Она молча смотрела на нас, борясь с удушьем. Если меня привели сюда помочь кому- нибудь, то я хотел бы помочь именно ей.
Я подергал жесткие перья в хвосте моей провожатой. Полуптица с трудом ковыляла по земле на своих когтистых лапах, поэтому идти рядом не составляло труда, хотя я и заглядывался на несчастных, надеясь и боясь увидеть среди них отца.
- Я могу ей помочь?
Гарпия покачала красивой античной головой.
- Ты можешь помочь здесь только одному человеку.
Я с ужасом подумал: неужели мой отец точно здесь?!
- За что их так мучают?
- Они сами мучают себя, но далеко не все это понимают.
Мы миновали еще ряд несчастных. Среди них был человек в очках с железными пластинами вместо стекол - он шарил вокруг руками, как слепой - и другой, висящий вниз головой.
Гарпия остановилась перед тем, что сперва показалось мне кочкой, покрытой распущенными волосами. Потом я угадал под прядями локти, повернутую боком голову, опущенную на колени, истлевшие лохмотья и узкую темную ступню. Из-под тряпок выходила цепь, пока блестящая, но со свежими пятнами ржавчины; другой конец ее врастал в корень.
- Вот твой проводник, - сказала гарпия крайне сурово. – Она тебя привела, она и поведет дальше.
Теперь уже я вертел по-птичьи головой, стараясь удержать в поле зрения обоих странных существ. Проводник этот пугал меня и вызывал отвращение.
- Но она же на цепи?
- И закована в цепи.
Тут узница подняла голову, и я с ужасом и жалостью узнал в ней Селгу!
Куда девалась снежная белизна! Темная воспаленная кожа, глаза покраснели и гноятся от бесконечных слез! Выражение лица тупое и безразличное, как у больной старухи. На шее - след от ошейника.
Я потерял дар речи.
- Что, хороша? – попыталась она изобразить усмешк. – Не думал, что с такой связался?
- За что тебя приковали?
- Я сама себя приковала. Ты видишь душу мою. Злоба держит меня. Вот она, злоба-то.
Селга вытянула тощие руки с звякнувшими цепями, потом подняла с земли железный ошейник и отшвырнула в сторону. – Вот, сумела снять, когда ты любовался мной без всякой корысти. Впервые за много лет я испытала… как это называлось? Благодарность, наверное...
Мне хотелось бежать из подземного ада. Но страх, что отец тоже прикован где-то здесь, не отпускал. Да и Селгу было жаль. Как-никак мы давно с ней знакомы. Прежде, она, должно быть, была нормальной девчонкой. Задавакой, конечно, как все красотки, но нормальной, пока ее душу и тело не искалечил пьяный идиот. Интересно, его душа тоже здесь мучается? А если он не испытывает угрызений совести, выходит, совсем не страдает и гуляет себе где-то в другом месте?
Селга встала с лиственной подстилки. Цепь на ее руках свисала почти до земли, ударяясь с бряканьем о ножную. Третья цепь, соединенная с широким железным поясом, уходила под корень.
- Помогай же ей! – с мукой вскричала Гарпия. – Она сама не справится!
Мы с Селгой смотрели друг на друга, и я пытался увидеть в ней ту, что так очаровала меня. На мгновение сквозь кожу мумии проступила искристая снежная белизна и растаяла. Передо мной стояла девчонка, загорелая, в веснушках, с золотисто-рыжей косой, одетая по-старинному. Так вот какой она была! Красивой.
Селга нерешительно ухватилась обеими руками за хвост цепи, что держала ее у дерева, дернула на себя. Приросшие к корню звенья отвалились. Цепь поползла по мертвым листьям, как змея. Я встал рядом с прикованной и помог тянуть. Тяжеловатая цепь для хрупкой девушки! Даже для нас двоих!
- Я виновата перед тобой, - прошептала Селга. – Я должна освободиться, чтоб отблагодарить тебя. Я должна освободиться!
Цепь стала таять в руках, словно ледяная. Когда она пропала, я раскрыл ладони – они были сухими.
Селга улыбнулась ошалело, взмахнула свободными руками и вдруг бросилась мне на шею. Теперь она не была бесплотна, или же мы были одинаково бесплотными. Неважно - мы смогли обняться.
- Нет, - сказала она, оттолкиваясь, - не мне тебя обнимать. Но ты освободил мою душу! Пойдем, пойдем в верхние миры, к твоему отцу! Как же долго я страдала! Я свободна!
Ее оковы истаяли.
Он подпрыгнула, раскинув руки, как маленький ребенок, пробующий летать. Вдруг руки ее превратились в ужасные когтистые лапы!
- Ты еще не свободна, - сказала Гарпия. - Только шагнула к свободе. Но можешь сделать еще шаг. Какой? Ну же, думай. Творя добро, ты освобождаешься от зла.
Пока Гарпия говорила, Селга сжалась, сгорбилась, округлилась, покрылась перьями, по бокам раскрылись два крыла.
- Теперь ты одна из нас, - одобрительно оглядев ее, сказала Гарпия. – Мы проходим искупление. Твори добро с истинной любовью.
- Мою любовь растоптали.
- Нет, раз ты сумела преобразиться. Любовь нельзя убить. Ты можешь отнести своего избавителя в верхние миры, к светлым душам, но потом тебе придется вернуться к нам. Мы ждем тебя, сестра.
И, неуклюже попрыгав, Гарпия взлетела, уже в виде совы.
Несчастные узники смотрели на нас: кто с завистью, кто – в экстазе, а кто – тупо и равнодушно, но все молчали. Я подумал о той несчастной женщине с окованной железными полосами грудью. Кто же спасет ее? Ведь она умерла очень давно, если судить по одежде. Наверное, все кто жалел и любил ее, тоже умерли.
- Садись же! - воскликнула Селга, повернув ко мне разгоревшееся лицо. – Я не знаю, надолго ли меня отпустили!
Я вскарабкался на странное существо, в которое превратилась Селга, сжал коленями жесткие перья, обхватил шею, отчего руки мои провалились в пух и, чувствуя себя сидящим на вязанке хвороста и обнимающим подушку, спросил:
- Не тяжело?
Она не ответила, только взмахнула крыльями, запрыгала – отчего я чуть не прикусил язык - и взлетела так ловко, будто всегда была птицей.
В этих странных местах ничто не оставалось постоянным, все менялось, все текло и перевоплощалось друг в друга.
Мы поднимались по спирали вокруг ствола Великого Древа. Лес внизу уже казался зеленым мхом. Один раз мимо нас вверх по стволу промчалась гигантская белка. На этот раз она несла в зубах тигра, а за шерсть на ее спине держалась куча всякой мелюзги, которую я не успел разглядеть.
В трещинах между плитами коры обитали всевозможные твари: крылатые, хоботастые, мохнатые, светящиеся и полосатые, с дудочками вместо носов, с дрожащими хохолками, но я видел их мельком, поскольку все мое внимание уходило на то, чтоб удержаться на скользкой спине.
Чем выше мы поднимались, тем больше эти существа из щелок в коре напоминали людей. Некоторые слабо светились. Навстречу нам снова пронеслась неутомимая белка, неся в зубах букет из полуженщин, полулебедей.
Селга летела все медленнее, все тяжелее, наверное, она устала, и я молчал, боясь помешать ей.
Мы достигли кроны, и я увидел, что Дерево – это кедр.
Перевалив через огромную, как гора, нижнюю ветку, Селга почти рухнула на нее.
- Уф, - сказала она, оборачиваясь, и все же нашла силы подмигнуть. – Дотянула!
Голова ее вертелась легко, как у птицы.
Тут я увидел, что никакой ветки нет, а есть зеленая равнина между холмов. В сумерках ходили люди, похожие на первобытных. Они искали что-то в траве и на берегу ручья. Один мужчина, похоже, наносил другому татуировку острым шипом. Женщина замысловато укладывала девочке косы, а несколько ребятишек смотрели на них, ожидая очереди.
- Похоже, нам выше, - сказала Селга, отдуваясь.
- Отдохни немножко.
- Некогда, - помотала она головой. – Садись, полетели.
Теперь мы поднимались по спирали вокруг ствола, лавируя среди ветвей. Как Селга справлялась, не представляю – у меня, праздно сидящего, голова шла кругом!
Наконец, она вцепилась когтями в ветку, и помотала растрепанной головой. Она совсем выбилась из сил. Щеки воспалились, и она тяжело дышала. Я спрыгнул и ласково погладил перья. А что я мог еще сделать? В одной старой сказке герой кормил птицу кусками мяса, вырезанными из собственных ног, но я надеялся, что до этого не дойдет.
- Не могу лететь выше, - пожаловалась Селга. – Что-то меня не пускает.
- Что не пускает?
- Не знаю. Грехи, наверное.
Тут Селга начала двоиться. Я видел ее одновременно в облике полуптицы, который больше не казался мне странным, и деревенской девчонки, конопатой, рыжей и до невозможности красивой.
- Ты знаешь, я ведь парней и мужиков ненавидела после того случая. Я забыла, что такое – любовь. А ты напомнил мне. Знаешь, если бы я тебя встретила, когда жила на земле, то обязательно полюбила бы!
- А я тебя и так люблю, - сказал я.
- Дурачок, - она протянула руку, но рука становилось все прозрачнее, и голос ее слышался словно издалека. Я хотел сжать ее руку, и схватил разноцветный воздух. Селга махала мне и улыбалась мне, пока не исчезла совсем.
- Симпатичная душа, - сказал сзади мелодичный голос. – Вскоре вернется, грехов у нее не так много.
Я обернулся к говорившему. Почувствовал, что он добр и расположен ко мне, но, хоть убей, не мог толком понять ни какого он пола, ни во что одет.
- Вы ангел? – спросил я, хотя собеседник не имел крыльев.
- Ну что вы, - смутился тот. – Может быть, когда-нибудь, со временем, выше… Но очень нескромно надеяться. Я не знаю, что ждет меня дальше. Может быть, новое воплощение на Земле, или в других мирах.
Тут я спохватился, зачем я здесь:
- А вы не знаете, как найти человека, который пропал в метель, совсем недавно, его зовут Михай Вальдек?
Мир вдруг начал стремительно меняться. Мне казалось, что я стою на участке чудовищно увеличенного зеленого листа, а мир несется на меня, наплывает сверху, опускается вниз. Еще чуть-чуть и я не удержусь на ногах. Вдруг все останавливается и передо мной – папа!
Я кидаюсь ему на шею, но проскакиваю насквозь. Он берет меня за руку, и я понимаю, мы можем касаться друг друга, если будем двигаться медленно. Как в случае с неньютоновской жидкостью.
Папа смотрит на меня с бесконечной любовью, но будто прощаясь.
«Не рассказывай, Юраш, я все о тебе знаю. Видишь, как оно вышло. Не успел я о вас с мамой позаботиться. Но ты справишься, я уверен» Он смотрит на меня, и я купаюсь в его любви и стараюсь передать ему свою, и это лучшее переживание на свете, а потом отец начинает таять, таять - или это я отдаляюсь - но он успевает коснуться моей протянутой руки своей ладонью, сложенной домиком:
– Маме передай…
Все несется мимо, на этот раз в основном вверх, но я не падаю, я – центр этого летящего мира, и вдруг останавливаюсь в спальне, на родительской кровати. От внезапной неподвижности мира кружится голова. Или она закружилась оттого, что я резко сел? Я вижу приоткрытую дверь, за ней - край раскладушки. Мама действительно постелила себе у дверей, поближе ко мне, чтоб помочь в любой момент.
Я спускаю с кровати ноги. Отцовское егерское белье промокло от пота. Я такой легкий, что меня может уронить муха. Хорошо, что зимой мух нет.
В комнате слышно позвякивание. Держась за стенки, я бреду туда. Станок сложен и стоит у стены. Мама мешает ложкой в кастрюле. Поднимается вкусный пар. Услышав меня, она оборачивается и вскрикивает:
- Юрген! Зачем ты встал! Как ты себя чувствуешь?
- Возьми, мама - я протягиваю руку, касаюсь ее груди и отдаю то незримое, что передал отец.
Некоторое время чувствую себя так же как в кроне дерева и хватаюсь за стол. Мир несется колесом. Вещи сливаются. На месте мамы - разноцветное марево. Наверное, в самом деле, мне еще рано вставать. Держась за все, что подворачивается под руки, ковыляю к постели и падаю в спасительные простыни. Мировое кружение понемногу останавливается. Но тут врывается мама, обнимает, целует, в глаза в нос, куда попало – обрушивает на меня целый шквал мокрых от слез поцелуев.
- О, сына! – шепчет мама. - Ты нашел его!
Но у меня нет сил отвечать. Улыбаюсь и засыпаю сном праведника.
И началась у нас с мамой самая благостная жизнь, какую только можно вообразить на этом свете. Доброта и предупредительность просто зашкаливали. С мамой-то все ясно - она выхаживала больного сына, а я, наверное, просто поумнел. Когда наши взгляды или руки встречались, мы улыбались. И верилось, что где-то ТАМ в этот момент улыбается папа.
- В своем мире я болею, и сюда попал в бреду.
Птицеженщина повернула голову и посмотрела на меня искоса, очень по-птичьи, хоть и человеческим глазом.
- Никогда не слышала подобной ерунды.
Она мне не верила. А я не доверял ей.
Тут я вспомнил, как она называется – сирена! Или гарпия. Сирены заманивали сладким пением моряков, корабли разбивались о скалы, а что делали гарпии, я не помнил, но и те и другие были те еще штучки! Ни один здравомыслящий человек не стал бы с ними связываться, но куда мне было деваться?!
Гарпия между тем рассматривала меня прозрачными зелеными глазами, похожими на ограненные изумруды, так, словно я тоже был прозрачным.
- Я не смогу проводить тебя к людским душам, но могу отвести к тому, кто проводит. Но это будет страшно, - сказала она.
- Страшно или опасно?
- Какой смысл играть словами?
Я подумал, что это далеко не одно и то же. Но с другой стороны, если я буду все время убегать, то ни к чему не приду. Если бы она хотела заманить меня на погибель, не стала бы пугать ужасами – ведь так? Да и что плохого может случиться на том свете?
Я покосился на когти, слишком большие и грубые для такого изящного существа, представил, что она улетит, а я опять начну скитаться по блаженным мирам, и так мне от этого стало тошно, что я вдохнул и сказал:
- Ладно, пошли.
Моя сирена слетела на траву и вперевалочку заковыляла к стволу дерева. Я не заметил, когда перед ней на уровне земли раскрылось дупло – эдакое подобие древесной пещеры.
Птицеженщина оглянулась и кивнула, зовя за собой. Я пошел.
С масштабом здесь творился полный беспредел. Через три шага мы с ней сравнялись в росте, а дупло зияло перед нами как соборные врата, какими я видел их на картинках.
Едва мы вошли в дерево, свет померк. Запахло прелью. Воздух стал тяжелым и влажным. Откуда –то из глубины доносились стоны, рычание и звяканье. Мне все это очень не понравилось, я повернул было, чтобы уйти, но хода позади нас больше не было. Ну, я влип!
Вначале поддался на уловки Селги, теперь этой полукурицы с теткиной головой, как бишь ее?
Коридор расширился, и, то ли глаза мои привыкли к темноте, то ли благодаря блеклым зеленоватым огонькам гнилушек, я разглядел обширное подземелье. С потолка повсюду свисали корни. Самые толстые вросли в пол. И всюду сидели люди. Большинство были прикованы к корням цепями. Все они были разного роста. Некоторых я мог бы при желании взять на ладонь. Но таких было мало. Большинство все-таки имело нормальные размеры. Один человек в ржавых латах застрял, как Железный Дровосек. Судя по всему, он бежал, когда сочленения потеряли подвижность. Он следил за нами тревожным взглядом, но не издал ни звука. У другого, увешанного цепями, на шее вдобавок висел жернов, даже на вид тяжелый.
Мы миновали компанию людей, застрявших в терновнике без листьев, но с шипами, длинными, как строительные гвозди. Мне показалось, что терновник этот железный.
Я встретился глазами с женщиной в старинной одежде. Грудь ее стягивали железные полосы, мешавшие вдохнуть. Видно, что женщина сильно страдала. Она молча смотрела на нас, борясь с удушьем. Если меня привели сюда помочь кому- нибудь, то я хотел бы помочь именно ей.
Я подергал жесткие перья в хвосте моей провожатой. Полуптица с трудом ковыляла по земле на своих когтистых лапах, поэтому идти рядом не составляло труда, хотя я и заглядывался на несчастных, надеясь и боясь увидеть среди них отца.
- Я могу ей помочь?
Гарпия покачала красивой античной головой.
- Ты можешь помочь здесь только одному человеку.
Я с ужасом подумал: неужели мой отец точно здесь?!
- За что их так мучают?
- Они сами мучают себя, но далеко не все это понимают.
Мы миновали еще ряд несчастных. Среди них был человек в очках с железными пластинами вместо стекол - он шарил вокруг руками, как слепой - и другой, висящий вниз головой.
Прода от 17. 12. 22
Гарпия остановилась перед тем, что сперва показалось мне кочкой, покрытой распущенными волосами. Потом я угадал под прядями локти, повернутую боком голову, опущенную на колени, истлевшие лохмотья и узкую темную ступню. Из-под тряпок выходила цепь, пока блестящая, но со свежими пятнами ржавчины; другой конец ее врастал в корень.
- Вот твой проводник, - сказала гарпия крайне сурово. – Она тебя привела, она и поведет дальше.
Теперь уже я вертел по-птичьи головой, стараясь удержать в поле зрения обоих странных существ. Проводник этот пугал меня и вызывал отвращение.
- Но она же на цепи?
- И закована в цепи.
Тут узница подняла голову, и я с ужасом и жалостью узнал в ней Селгу!
Куда девалась снежная белизна! Темная воспаленная кожа, глаза покраснели и гноятся от бесконечных слез! Выражение лица тупое и безразличное, как у больной старухи. На шее - след от ошейника.
Я потерял дар речи.
- Что, хороша? – попыталась она изобразить усмешк. – Не думал, что с такой связался?
- За что тебя приковали?
- Я сама себя приковала. Ты видишь душу мою. Злоба держит меня. Вот она, злоба-то.
Селга вытянула тощие руки с звякнувшими цепями, потом подняла с земли железный ошейник и отшвырнула в сторону. – Вот, сумела снять, когда ты любовался мной без всякой корысти. Впервые за много лет я испытала… как это называлось? Благодарность, наверное...
Мне хотелось бежать из подземного ада. Но страх, что отец тоже прикован где-то здесь, не отпускал. Да и Селгу было жаль. Как-никак мы давно с ней знакомы. Прежде, она, должно быть, была нормальной девчонкой. Задавакой, конечно, как все красотки, но нормальной, пока ее душу и тело не искалечил пьяный идиот. Интересно, его душа тоже здесь мучается? А если он не испытывает угрызений совести, выходит, совсем не страдает и гуляет себе где-то в другом месте?
Селга встала с лиственной подстилки. Цепь на ее руках свисала почти до земли, ударяясь с бряканьем о ножную. Третья цепь, соединенная с широким железным поясом, уходила под корень.
- Помогай же ей! – с мукой вскричала Гарпия. – Она сама не справится!
Мы с Селгой смотрели друг на друга, и я пытался увидеть в ней ту, что так очаровала меня. На мгновение сквозь кожу мумии проступила искристая снежная белизна и растаяла. Передо мной стояла девчонка, загорелая, в веснушках, с золотисто-рыжей косой, одетая по-старинному. Так вот какой она была! Красивой.
Селга нерешительно ухватилась обеими руками за хвост цепи, что держала ее у дерева, дернула на себя. Приросшие к корню звенья отвалились. Цепь поползла по мертвым листьям, как змея. Я встал рядом с прикованной и помог тянуть. Тяжеловатая цепь для хрупкой девушки! Даже для нас двоих!
- Я виновата перед тобой, - прошептала Селга. – Я должна освободиться, чтоб отблагодарить тебя. Я должна освободиться!
Цепь стала таять в руках, словно ледяная. Когда она пропала, я раскрыл ладони – они были сухими.
Селга улыбнулась ошалело, взмахнула свободными руками и вдруг бросилась мне на шею. Теперь она не была бесплотна, или же мы были одинаково бесплотными. Неважно - мы смогли обняться.
- Нет, - сказала она, оттолкиваясь, - не мне тебя обнимать. Но ты освободил мою душу! Пойдем, пойдем в верхние миры, к твоему отцу! Как же долго я страдала! Я свободна!
Ее оковы истаяли.
Он подпрыгнула, раскинув руки, как маленький ребенок, пробующий летать. Вдруг руки ее превратились в ужасные когтистые лапы!
- Ты еще не свободна, - сказала Гарпия. - Только шагнула к свободе. Но можешь сделать еще шаг. Какой? Ну же, думай. Творя добро, ты освобождаешься от зла.
Пока Гарпия говорила, Селга сжалась, сгорбилась, округлилась, покрылась перьями, по бокам раскрылись два крыла.
- Теперь ты одна из нас, - одобрительно оглядев ее, сказала Гарпия. – Мы проходим искупление. Твори добро с истинной любовью.
- Мою любовь растоптали.
- Нет, раз ты сумела преобразиться. Любовь нельзя убить. Ты можешь отнести своего избавителя в верхние миры, к светлым душам, но потом тебе придется вернуться к нам. Мы ждем тебя, сестра.
И, неуклюже попрыгав, Гарпия взлетела, уже в виде совы.
Несчастные узники смотрели на нас: кто с завистью, кто – в экстазе, а кто – тупо и равнодушно, но все молчали. Я подумал о той несчастной женщине с окованной железными полосами грудью. Кто же спасет ее? Ведь она умерла очень давно, если судить по одежде. Наверное, все кто жалел и любил ее, тоже умерли.
- Садись же! - воскликнула Селга, повернув ко мне разгоревшееся лицо. – Я не знаю, надолго ли меня отпустили!
Я вскарабкался на странное существо, в которое превратилась Селга, сжал коленями жесткие перья, обхватил шею, отчего руки мои провалились в пух и, чувствуя себя сидящим на вязанке хвороста и обнимающим подушку, спросил:
- Не тяжело?
Она не ответила, только взмахнула крыльями, запрыгала – отчего я чуть не прикусил язык - и взлетела так ловко, будто всегда была птицей.
В этих странных местах ничто не оставалось постоянным, все менялось, все текло и перевоплощалось друг в друга.
Мы поднимались по спирали вокруг ствола Великого Древа. Лес внизу уже казался зеленым мхом. Один раз мимо нас вверх по стволу промчалась гигантская белка. На этот раз она несла в зубах тигра, а за шерсть на ее спине держалась куча всякой мелюзги, которую я не успел разглядеть.
В трещинах между плитами коры обитали всевозможные твари: крылатые, хоботастые, мохнатые, светящиеся и полосатые, с дудочками вместо носов, с дрожащими хохолками, но я видел их мельком, поскольку все мое внимание уходило на то, чтоб удержаться на скользкой спине.
Чем выше мы поднимались, тем больше эти существа из щелок в коре напоминали людей. Некоторые слабо светились. Навстречу нам снова пронеслась неутомимая белка, неся в зубах букет из полуженщин, полулебедей.
Селга летела все медленнее, все тяжелее, наверное, она устала, и я молчал, боясь помешать ей.
Мы достигли кроны, и я увидел, что Дерево – это кедр.
Перевалив через огромную, как гора, нижнюю ветку, Селга почти рухнула на нее.
- Уф, - сказала она, оборачиваясь, и все же нашла силы подмигнуть. – Дотянула!
Голова ее вертелась легко, как у птицы.
Тут я увидел, что никакой ветки нет, а есть зеленая равнина между холмов. В сумерках ходили люди, похожие на первобытных. Они искали что-то в траве и на берегу ручья. Один мужчина, похоже, наносил другому татуировку острым шипом. Женщина замысловато укладывала девочке косы, а несколько ребятишек смотрели на них, ожидая очереди.
- Похоже, нам выше, - сказала Селга, отдуваясь.
- Отдохни немножко.
- Некогда, - помотала она головой. – Садись, полетели.
Теперь мы поднимались по спирали вокруг ствола, лавируя среди ветвей. Как Селга справлялась, не представляю – у меня, праздно сидящего, голова шла кругом!
Наконец, она вцепилась когтями в ветку, и помотала растрепанной головой. Она совсем выбилась из сил. Щеки воспалились, и она тяжело дышала. Я спрыгнул и ласково погладил перья. А что я мог еще сделать? В одной старой сказке герой кормил птицу кусками мяса, вырезанными из собственных ног, но я надеялся, что до этого не дойдет.
- Не могу лететь выше, - пожаловалась Селга. – Что-то меня не пускает.
- Что не пускает?
- Не знаю. Грехи, наверное.
Тут Селга начала двоиться. Я видел ее одновременно в облике полуптицы, который больше не казался мне странным, и деревенской девчонки, конопатой, рыжей и до невозможности красивой.
- Ты знаешь, я ведь парней и мужиков ненавидела после того случая. Я забыла, что такое – любовь. А ты напомнил мне. Знаешь, если бы я тебя встретила, когда жила на земле, то обязательно полюбила бы!
- А я тебя и так люблю, - сказал я.
- Дурачок, - она протянула руку, но рука становилось все прозрачнее, и голос ее слышался словно издалека. Я хотел сжать ее руку, и схватил разноцветный воздух. Селга махала мне и улыбалась мне, пока не исчезла совсем.
- Симпатичная душа, - сказал сзади мелодичный голос. – Вскоре вернется, грехов у нее не так много.
Я обернулся к говорившему. Почувствовал, что он добр и расположен ко мне, но, хоть убей, не мог толком понять ни какого он пола, ни во что одет.
- Вы ангел? – спросил я, хотя собеседник не имел крыльев.
- Ну что вы, - смутился тот. – Может быть, когда-нибудь, со временем, выше… Но очень нескромно надеяться. Я не знаю, что ждет меня дальше. Может быть, новое воплощение на Земле, или в других мирах.
Тут я спохватился, зачем я здесь:
- А вы не знаете, как найти человека, который пропал в метель, совсем недавно, его зовут Михай Вальдек?
Мир вдруг начал стремительно меняться. Мне казалось, что я стою на участке чудовищно увеличенного зеленого листа, а мир несется на меня, наплывает сверху, опускается вниз. Еще чуть-чуть и я не удержусь на ногах. Вдруг все останавливается и передо мной – папа!
Я кидаюсь ему на шею, но проскакиваю насквозь. Он берет меня за руку, и я понимаю, мы можем касаться друг друга, если будем двигаться медленно. Как в случае с неньютоновской жидкостью.
Папа смотрит на меня с бесконечной любовью, но будто прощаясь.
«Не рассказывай, Юраш, я все о тебе знаю. Видишь, как оно вышло. Не успел я о вас с мамой позаботиться. Но ты справишься, я уверен» Он смотрит на меня, и я купаюсь в его любви и стараюсь передать ему свою, и это лучшее переживание на свете, а потом отец начинает таять, таять - или это я отдаляюсь - но он успевает коснуться моей протянутой руки своей ладонью, сложенной домиком:
– Маме передай…
Все несется мимо, на этот раз в основном вверх, но я не падаю, я – центр этого летящего мира, и вдруг останавливаюсь в спальне, на родительской кровати. От внезапной неподвижности мира кружится голова. Или она закружилась оттого, что я резко сел? Я вижу приоткрытую дверь, за ней - край раскладушки. Мама действительно постелила себе у дверей, поближе ко мне, чтоб помочь в любой момент.
Я спускаю с кровати ноги. Отцовское егерское белье промокло от пота. Я такой легкий, что меня может уронить муха. Хорошо, что зимой мух нет.
В комнате слышно позвякивание. Держась за стенки, я бреду туда. Станок сложен и стоит у стены. Мама мешает ложкой в кастрюле. Поднимается вкусный пар. Услышав меня, она оборачивается и вскрикивает:
- Юрген! Зачем ты встал! Как ты себя чувствуешь?
- Возьми, мама - я протягиваю руку, касаюсь ее груди и отдаю то незримое, что передал отец.
Некоторое время чувствую себя так же как в кроне дерева и хватаюсь за стол. Мир несется колесом. Вещи сливаются. На месте мамы - разноцветное марево. Наверное, в самом деле, мне еще рано вставать. Держась за все, что подворачивается под руки, ковыляю к постели и падаю в спасительные простыни. Мировое кружение понемногу останавливается. Но тут врывается мама, обнимает, целует, в глаза в нос, куда попало – обрушивает на меня целый шквал мокрых от слез поцелуев.
- О, сына! – шепчет мама. - Ты нашел его!
Но у меня нет сил отвечать. Улыбаюсь и засыпаю сном праведника.
Прода от 19.12.22
И началась у нас с мамой самая благостная жизнь, какую только можно вообразить на этом свете. Доброта и предупредительность просто зашкаливали. С мамой-то все ясно - она выхаживала больного сына, а я, наверное, просто поумнел. Когда наши взгляды или руки встречались, мы улыбались. И верилось, что где-то ТАМ в этот момент улыбается папа.
