После того вечера меня неудержимо потянуло в снега. Я-то не считал, что старая Вьялга выжила из ума. Просто она знала много такого, что ныне забыто. Альтернативный взгляд на мир.
В конце концов, встреча с душой покойного ничуть не страннее, чем превращение его тела в снег. Или вот Селга… Вообще, кто такая Селга? Права Алга: нечего мне о ней думать!
В преддверии весны установилась замечательная яркая погода. Я не мог усидеть дома и решил проложить новую лыжню, короткую, чтоб не убегать далеко. Быстро оделся, но в солнечном пыльном луче под окошком было так тепло, прямо жарко, поэтому я стянул только что надетый свитер, сменил фуфайку под ним на футболку, оделся снова и побежал. Снег ложился под лыжи мягко, как пломбир, и лыжи скользили отлично. Как приятно было после долгого сидения дома вновь ощутить свою ловкость и умение.
Я взобрался елочкой на вал, который вьюга намела после очерчивания деревни, и обнаружил, что ландшафт изменился. Равнина покрылась крупными застругами. Словно замороженные волны, они отбрасывали синие тени на ослепительный снег. Это отчасти напоминало матросскую тельняшку и обещало, что впереди меня ждут замечательные приключения, и я увижу весь мир. Мне даже стыдно стало, что папа пропал, а я так счастлив.
Невдалеке надуло пологую снежную горку, с которой здорово было бы съехать, и я рванул туда по целине поперек застругов, но горка оказалась несколько дальше, чем казалось на первый взгляд – в снежном поле без ориентиров трудно оценить расстояние.
Задним числом я понял, что кучу снега намело на месте распадка, куда я зарекся ходить. Но тогда я этого еще не сообразил. Взобрался на вершину и съехал вниз.
У подножья сидела Селга.
Потупившись, она чертила пальчиком на снегу. Я стоял захваченный врасплох, и не знал, что делать. И вдруг меня как обухом ударило. Я вспомнил, что оставил пояс на табуретке, вместе с фуфайкой, когда переодевался. Еще меня осенило, куда показывала нарисованная стрелка, и что означал зачеркнутый кружок. «Приходи в распадок без пояса» - вот что гласило послание. Так и вышло, как хотела снежная нечисть. Без пояса я чувствовал себя голым и беззащитным, как без штанов в дурацком сне. Бежать как-то глупо.
Я уже собрался пройти с достоинством мимо, возможно, кивнув небрежно, но тут Селга заговорила.
- Зря ты на меня сердишься! – произнесла она едва слышно, будто через силу. Видно, даже такое полуизвинение давалось ей с трудом. – Я не повела тебя к отцу, потому что знала – там только снег. Вдруг бы ты потерял разум, и рыл бы, рыл, пока не упал без сил и не замерз бы. Что бы я тогда делала? Я жалею тебя, Юраш! Ты не такой, как другие. Мы могли бы дружить. А людей ваших я отвела к вездеходу, как ты просил. Они же рассказали про песца? Я прежде никому не помогала…
Тут она подняла на меня глаза, ярко-синие, как небо, и я пропал. Я понял, почему раньше глаза ее казались мне ледяными - тогда в них отражались бесцветные облака, а сейчас сияло весеннее небо.
- Ты убила людей в санях? – сразу спросил я о самом мучительном, стараясь выглядеть при этом грозно, однако всей душой надеясь услышать «нет».
- Нет, конечно, - сказала она даже немного растерянно.
- А кто? Снежные девы?
- Снежные девы? А, да, вы их так зовете… Хочешь посмотреть моими глазами, что они такое на самом деле?
А кто бы отказался? Соблазн был велик!
Селга живо вскочила на заструг, чтоб наши лица пришлись вровень – снег держал ее, легонькую – и дунула мне в лицо. Я невольно зажмурился, потому что она дохнула метелью. Но снег уже попал в глаза – и проник вглубь. Глаза заледенели. Я почувствовал пронзительный холод сквозь куртку и свитер – это Селга, взяв меня за плечи, поворачивала лицом к полю.
Я осторожно приоткрыл веки, опасаясь, что ледяные шарики, в которые превратились мои глаза, выкатятся из глазниц и пропадут в снегу. Опять влип, что тут поделаешь - и в один миг забыл все!
В небе, среди бела дня, полыхало северное сияние – и отражалось в равнине. Снега отвечали небу радужным огнем.
Тут и там на поле, отчасти напоминая ветряки, стояли высокие фигуры, в облаках из висящего в воздухе снега. Головы этих странных существ представляли собой блестящие шары, окруженные лучами больших ледяных снежинок, как их рисуют дети. Опущенные руки походили на клешни и блестели, словно сталь. Хотя эти фигуры мало напоминали людей, я не сомневался в их женственной природе. Временами то одна, то другая фигура слегка поводила «руками», с равнины взлетала поземка, легкая, как вдох, вихрилась, закручивалась кверху и снова ложилась на снег. Так вот кто нагоняет метель!
Мне захотелось взглянуть поближе на шары, заменявшие этим странным существам головы, и я оказался прямо перед одним из них. Вблизи шар был размером со снежный ком в основании хорошего снеговика и зеркально отражал равнину, но не мое лицо. Я подумал о пропавших мужчинах, и шар показал мне оранжевый мазок вездехода, утопающий в снегу. Затем поверхность шара подернулась как бы морозным узором, а когда очистилась, я увидел сидящую в снегу Селгу, прозрачную и зыбкую, как морозное дыхание и перед ней - себя, лежащего навзничь.
Я мигом оказался в своем теле. Уже не в своем: я так закоченел, что не мог шевельнуться.
- И ты уснешь, - пела Селга, чужими холодными пальцами водя мне по векам и щекам. – Вечным сном, как все, кого я наказала! И ты попался, дурной, на сладкие слова и девичью красу. Мучайся теперь, как мучилась я.
Она выбросила вперед руку, на солнце блеснуло что-то стремительное, и будто сноп стрел пронзил меня. Но «стрелы» прошли насквозь, не причинив ни боли, ни вреда, поскольку я был уже основательно заморожен. Я только отметил, как красиво Селга взмахнула рукой, пуская их. Мысли мои путались, сплетались, кружились. Я попытался думать о отце, но получалось только о снеге. Мысли рассыпались. Скоро и тело рассыплется снегом. Алга найдет мою одежду и лыжи. Может быть, только весной.
«Мама будет плакать», - подумал я отстраненно. Я уходил из этого мира, оставляя в нем зло, беды и горе.
Но как прекрасна Селга! Радужное облако окутывало ее, мешало видеть прозрачные, поймавшие солнце волосы, и нежное снежное лицо, и движения, дивные, как музыка... Она смахнула дымку, явилась во всей красе, и я был благодарен, что напоследок увидел прекраснейшее в мире чудо…
Бесконечно долго я смотрел, как непостижимая красавица перекидывается в вихрь, а вихрь – в белоснежного песца, который несется вверх по склону, осыпая снег…
Потом в моем зрении появились провалы и я…
Прода от 11.12.22
Очнулся, потому что мне настойчиво раздвигали губы, тыкали гладким, стараясь влить в рот что-то, видимо, полезное, но теплое питье было или холодное - я различить не мог. Тело болело ужасно – невозможно было понять, горю ли я в адском пламени или замерзаю в жуткой стуже. Я хотел улизнуть обратно в беспамятство, но не получилось.
Тогда я посмотрел через неплотно прикрытые веки и за дымкой увидел склоненное зыбкое лицо. Лицо двоилось, приближалось, удалялось и вообще вело себя волшебно. Я попытался растянуть в улыбке непослушные губы, и благодарно шепнуть: «Селга», но у меня опять ничего не вышло. Жидкость, которую вливали в рот, потекла по щеке и попала за шиворот.
- Юраш! Да чтоб тебя! Очнись наконец!
Онемевшие щеки почти не чуяли шлепков, но пощечины произвели действие и я полностью открыл глаза. Вовсе не Селга склонилась надо мной, а … Алга!
- Ну, слава Сидящему на Великом Древе! – торжественно возгласила она. - Живой! Видишь меня?
Я, как сумел, попытался издать ряд звуков, и Алга удовлетворенно вздохнула:
- Ум не отморозил, кажись! Принесешь жертву лесным духам в благодарность, как оклемаешься. Смотри, не забудь! Ой, ты меня напугал! – И она обессилено пустилась на стул.
Одежда на животе у Алги блестела от воды, и рукава тоже. Снизу доносились чавканье и хлюпанье. Я скосил туда глаза. Бакла, Чорба и Нейса наперегонки лакали из большого корыта, виляя хвостами. По полу растекалась лужа.
Тут, наконец, я перестал существовать растительно и попытался сложить два и два.
Я замерзал. Алга нашла меня и отогрела, проделав все, что мы с мамой делали с Мьярой. Но если мы вдвоем кое-как справились с отогреванием маленького кошачьего тельца, как же Алга умудрилась в одиночку привести в порядок здорового парня?!
Наверное, такое гигантское умственное усилие истощило мои силы, поэтому я закрыл глаза, а когда я снова открыл, у постели сидела мама и держала мою руку. Собственно, я очнулся от ее голоса.
- Алга, что с его кожей?
- Я его медвежьим салом натерла, от простуды.
- Да он, вроде, не горит.
Мамина рука отвела волосы с моего лба, и я открыл глаза.
- Юраш! – мама крикнула, как птица, и упала на меня ничком, целуя все, что попадалось под губы, при этом каким-то образом умудряясь не причинять боли моему несчастному телу.
- Как ты? – спросила она, стоя у постели на коленях и сжимая мою руку обеими руками. Мама смотрела на меня с исступленным восторгом, любовью, страхом, надеждой.
«Ты все что у меня есть. Ты – жизнь моя!» – говорили ее глаза, а я лежал, чурбан чурбаном, и не имел сил – нет, хуже – чувств, чтоб ей ответить.
- Не тормоши его, Малга. Дай отдохнуть. Парень, можно сказать, чуть на тот свет не ушел, ему нужно время, чтоб вернуться.
- Алга! – позвал дребезжащий голосок из глубины дома. Алга ушла и вернулась, поддерживая старую Вьялгу. В свободной руке Алга несла кружку, над которой поднимался пар.
- С ложки поить, или сам попьешь?
Я кое-как подтянулся, сел, мама тут же удобно поставила подушку. Отвар в чашке приятно пах травами и хвоей, летним лесом. Я выпил все до капельки и растянулся без сил, в полузабытьи. Женщины спорили, кричали, как птицы. Мама хотела немедленно забрать меня домой, а Алга убеждала, что я еще слишком слаб для перевозки. Мама настаивала, Алга горячилась.
Мне казалось, что она просто не хочет расставаться с ролью спасительницы.
Как это все неважно! Наверное, я опять заснул, а когда очнулся, женщины уже мирно чаевничали.
- Гляжу: песец! – рассказывала Алга. – Блестит, как снег на солнышке! Белее его я не видела. Ах ты, думаю, мой красавчик! Подпусти ближе, родной, я тебе в глаз стрельну, чтоб шкурку не портить. Собакам махнула, они залегли, умницы, и молчок. А я давай подвигаться малыми шажочками к песцу, и все как нельзя лучше складывается: и ветерок мне навстречу, и снег тихий, совсем не скрипит! Песец в снегу что-то выгрызает, увлекся – не до меня ему. Я прицелилась, чмокнула губами. Только головенку поднял – ба-бах! Ах, как складно вышло! Подбегаю на лыжах – нет песца! Что за притча? Снег пулей разметан, а песца как ветром сдуло! Не могла я промазать с такого расстояния, кто хошь подтвердит!
Мама и Вьялга вразнобой подтвердили.
- А собаки скулят, как и я, почуяли не нашу силу рядом. Может лесной хозяин дурит, а может, еще кто. Положила я в развилку сухарик, чтоб уважить духов – и двинулись мы дальше. Только на опушку вышли, глядь: а песец тут как тут! На склон лезет, лапками в снегу проваливается – быстро не побежать ему. На меня оглядывается, а глаз большой, черный – лучше позиции и быть не может. Каюсь, не удержалась я, дура старая – выстрелила. Опять та же история: в снегу дыра, песца нет. Будто он снегом рассыпался. Я в лесу больше времени провела, чем в доме. Всякое случалось, и ночевать приходилось, хоть и в зимнюю пору, но тут мороз меня по хребтине продрал. Сказала я: «Нет, Алга, за этим песцом ты не пойдешь, будь он хоть трижды золотым и серебряным! Это не простая зверушка». И повернула к дому. А песец нет-нет, откуда-нибудь да выскочит! Только я его увижу - скорее в другую сторону, и собаки допреж меня бегут. Вот так мы и пошли, виляя, что пьяный Йохан. Я стараюсь к песцу не то, что не подходить, но и не смотреть на него, а сама направление к дому держу. Но стоит мне чуть вбок забрать – он с того бока выскакивает. А потом до меня дошло: ведь гонит он меня таким манером куда ему надо! Ах ты, нечисть хитрая! Обманул! Как не пойдешь – все плохо. И решила я на этот морок вообще не глядеть, а прямиком к деревне идти. Ну, песец сзади маячит, будто приглядывает: туда ли иду. А поравнялись со снеговым гребнем, собаки вдруг залаяли и поскакали наверх. Я – за ними. С верхушки гляжу: распадочек, и человек в снегу лежит, лыжи раскидавши. Собаки вокруг скачут, лают – с нечистым так себя не ведут. Я спустилась, гляжу: ба, да это Юрген! Замерз совсем! Ну, быстро Баклу на него положила для сугрева, лыжи скрепила, перекатила, как чурбан, на эти санки, впряглись мы с Чорбой и Нейсой и потащили, что было прыти, а Бакла как барыня поверх Юргена лежит, заместо одеяла. Вот так я и привезла его.
Мама завздыхала, всхлипнула, стул под ней заскрипел, а Алга продолжала:
- Отморозила я его, как мать учила – вот уж не думала, что наука эта когда мне пригодится, гляжу: задышал, глаза открыл. Даже узнал меня. Потом опять закатился. Растерла я его медвежьим салом, чтоб нутро прогреть, лужу на полу подтерла и бегом за Вьялгой. Она свои коренья собрала и пока отвар готовила, я за тобой, Малга, пошла.
«Значит, Алга раздевала меня догола, - медленно думал я. – Ну, а как еще?» Мне было все равно, что Алга видела меня без штанов, к тому же она старше моей мамы.
Мне было все безразлично. Я лежал, как оглушенный.
И начал понимать Мьяру, которая пряталась по углам. Просто ей надо было выздороветь. Я тоже не хотел никого видеть, даже маму, и, пока женщины разговаривали, делал вид, что сплю.
Мама еще раз заговорила о перевозке меня домой, но так, для порядка. Алга решительно отказалась, сказала, что будет ходить за мной как за щенком-подранком. Всякое на охоте случается – иногда и в свою собаку попадут.
Мама подошла, постояла рядом – я понял это по тени на закрытых веках - поправила одеяло, легонько поцеловала в щеку и ушла. Я не пошевелился.
Ночью мне на грудь навалился медведь, мешая дышать. Я стал его отталкивать, и понял, что это – наваленные сверху одеяла. Но и под ними я мерз нещадно, словно все снежные девы разом обнимали меня. А потом начался бесконечный бред, где снежная великанша давила ногой мне на грудь и вдруг становилась маленькой, и я сдувал ее с ладони, как снежинку. И снова дева наступала на меня…
Прекратила всю эту карусель Алга, положивши мне ладонь на лоб.
- Ай, Юрген, да ты горишь! Ай, беда!
Хлопнула дверь, прилетел порыв холодного, снежного воздуха. И вскоре меня заставили пить горький жирный отвар, и Вьялга, сев в изголовье, затянула древний напев под стук маленькой колотушки
- Где он?! – мама ворвалась, как буран, и после недолгих воплей, ее и Алгиных, из которых я запомнил только: «Ты погубишь его таблетками, Малга, это не простая лихорадка», ворох шкур и одеял со мной в середине перегрузили на санки. Я испытал некоторое облегчение, когда почувствовал под спиной ровные прохладные простыни на маминой кровати.
Я вернулся в родной разумный мир.
Мама выпроводила обеих народных лекарш, дала проглотить пару таблеток. Я запил их теплой водой и заснул, на этот раз без всякого притворства.
Проснулся в темноте. Жиденький свет ночника размывал мрак. Мама дремала на стуле, и вязанье все ниже и ниже сползало с ее коленей.
