Это все могло бы показаться смешным, если бы не исступление участниц, которое я чувствовал даже на расстоянии. Первобытный ритм заклинания завораживал. Я поймал себя на том, что двигаю плечами в такт ритму, и понял, что пора спускаться.
Поднимался ветер, он выл в трубе, и шуршал снежной крупкой по близкой крыше, но женщины перекрикивали его. Я подумал, что наутро участниц процессии можно будет узнать по охрипшим голосам.
Я слез обратно на полати, и закрыл чердачный люк, следя, чтоб толстый войлок хорошо лег на щели. Щека, прижатая ко льду, совсем онемела. Несмотря на одеяло, я закоченел и подумал, что надо выпить чего-нибудь горячего.
На пение чайника выглянула из спальни мама. Она увидела мою красную щеку и все поняла.
- Подглядывал?
Я кивнул, чувствуя, что улыбаюсь криво и глупо.
- Ох, Юраш, не доведет тебя любопытство до добра, - сказала она, быстрыми движениями накладывая мне в чашку малинового варенья, после некоторого колебания капнула туда еще настойки и залила кипятком.
- Мам, а что с санок сыпали? Серое – это, наверное, зола, а невидимое – снег?
- Соль. Зола и соль. Древние обереги. Это старая Вьялга на санях сидела. Старейшая женщина деревни должна черту проводить.
- Вьялга?! Да разве она жива?
- Конечно, только из дома не выходит, даже летом. Мы с Ноелгой как-то считали – ей должно быть не меньше ста лет. Однако метель поднимается! – Мама повернулась к окну: во мраке снег летел горизонтально. – Успеют ли они закончить?
Стук и пение уже не доносились из-за завывания ветра.
Непогода разгулялась, но странно, снежные вихри неслись вокруг деревни, у нас же был покой, как в «оке тайфуна». Словно снежные девы приняли правила игры и согласились не пересекать проведенную живыми женщинами черту.
Засыпая под песню вьюги, такую же дикую, как та, которую вопили женщины, я погружался в давно не испытанный покой. Последней подумалась такая мысль: «Как хорошо, что мама не пошла вопить и стучать вместе с другими, а осталась дома. Осталась моей обычной мамой».
Под утро метель улеглась. Она намела широкий вал вокруг деревни, не тронув домов с улицей – мне даже двор чистить не пришлось. Это казалось удивительным, но когда я попытался поделиться впечатлениями с мамой, она остерегла меня взглядом: лучше молчи. Ночь ворожбы прошла, пусть тайны останутся в ней. Я подумывал, не сообщить ли учителю Сандерсу про такое удивительное явление природы. Можно даже упомянуть обряд, описав его как этнографическую диковину, разумеется – но засмущался: вдруг учитель решит, что я верю в бабкины сказки?
В голове у меня варилась крутая каша. Селга на самом деле существует? Пф! Кто бы сомневался! Но тогда и снежные девы могут быть реальными. Просто умные люди объявили их сказками – вот я и стараюсь думать с ними заодно, хотя в глубине души уже верю, ох, как верю в страшные неизведанные силы природы.
После обеда приковыляла непривычно тихая Ноелга, обессилено развалилась на стуле и сиплым голосом поведала нам новость про Йохана.
Йохан жил на отшибе. Вернувшись домой из тюрьмы, он не поладил с братовой женой и переселился в баньку. Деревенские строили баньки в стороне от деревни, вдоль ручья. Йохан с Таппасом, старшим братом, конечно, все в домике утеплили, приспособили под жилье, вот Йохан и устроился там.
С утра он не пришел, как обычно, завтракать. «Ну, и ладно! Видать, дрыхнет спьяну» - решил Таппас. Но когда увидел наметенный вокруг деревни снежный вал, забеспокоился, и пошел проведать брата.
Баньки остались вне охранительного круга – вот их и занесло по самые коньки крыш. Таппи побежал за лопатой, по пути крикнул соседям, и они пошли откапывать домик вместе. Каково же было их удивление, сменившееся ужасом, когда они, откопав открытую входную дверь, обнаружили, что саму баньку внутри забил снег, причем так плотно, будто в нее лавина сошла.
Здоровенные мужики еле этот снег выколотили.
Стоило ли говорить, что тела Йохана там не нашли? Снежные девы забрали добычу, до которой смогли дотянуться. Мой внутренний чертик тут же нарисовал картинку: Йохан развлекается с белотелыми красавицами, которых так страстно живописал. Я шуганул чертенка, но в голове все запуталось окончательно.
Новость распространилась быстрее пожара. Паника охватила всю деревню. Люди спешили уехать. Из Грюндерберга вызвали самый большой вездеход, оплатив его вскладчину.
Ноелга с мужем дядей Карином тоже паковали вещи. Куда только подевалась величавость тети Ноелги – она носилась вихрем и, казалось, одновременно успевала в несколько мест.
Раз пять с утра заскакивала к маме и уговаривала ее ехать.
- Где мы там будем жить? – кротко сопротивлялась мама. – В гостинице слишком дорого. Не забудь, что Михай зарабатывал деньги, чтоб Юрген учился, а не для того, чтоб мы тратили их в городе.
- У меня там живет Линда – она по мужу родня тете Илге. Кем же Илга приходится Карину? Двоюродной теткой? Или троюродной? – она посмотрела на потолок и на секунду задумалась. – Неважно. У нее и остановишься. Когда вам в Гаген ехать?
- Весной, - сказала мама, устало прикрывая глаза.
- Вот, до весны у нее и поживете!
- Неловко как-то. Нас могут и не принять - городские ведь не то, что мы, деревенские. Будут косо смотреть.
- Да Грюндерберг только название, что город, а на деле – та же деревня, только улиц много. Ну, хоть парня со мной отпусти – я за ним пригляжу. Поедешь, Юрген?
- Я маму не оставлю.
- Какие вы оба упрямые!
- Я не могу так сразу уехать от Михая, - тихо сказала мама. – Ведь его не нашли.
- Так он уж умер давно!
Тут мама так посмотрела на Ноелгу, что та прикусила язык. Впервые на моей памяти мама осадила свою подругу.
Через полчаса Ноелга снова забежала, в белых унтайках, в новой шубе, в огромной шапке, надетой поверх платка.
- С вездехода звонили – подъезжают. Давай, Малга, решайся - еще не поздно. Одумайся! Все равно денег на учебу не хватит, а в Грюндерберге пристроишь Юргена какому-нибудь ремеслу учиться – и проживет парень безбедно, не хуже других! Чего вам теперь выпендриваться!
- Я деньги в кредит возьму, - твердо сказала мама, как о давно решенном.
- Ой, горюшко-то! Совсем тетка тронулась! В кабалу идти!
Деревенские всеми силами избегали долгов и старались даже такую мелочь, как яйцо, или чашку муки вернуть поскорее.
- Весной мы приедем, - сказала мама, чтоб успокоить Ноелгу.
- До весны еще дожить надо! А есть что вы будете?
- Запасов много, да Алга подсобит. Алга ведь остается?
- Да что должно случиться, чтобы Алга уехала!
Тут подруги засмеялись, обнялись и заплакали. Потом тетя Ноелга, вытирая глаза, пожелала нам всего лучшего и, ругая за безрассудство, побежала за вещами.
Мы с мамой пошли провожать отъезжающих.
Вездеход высился в конце деревенской улицы - настоящее чудище, целый дом на гусеницах, с прицепленными санями размером в другой дом. Между скамеек в санях уже напихали узлы, корзины, современные яркие чемоданы и станковые рюкзаки – кто во что вещи сложил.
Я пошел осмотреть вездеход – никогда таких не видел. Морда у него была прямо самурайская, гусеницы мне по грудь, а в щелях корпуса горели оранжевые габаритные огни – казалось, что вездеход внутри полон пламени. Зачем, спрашивается, нужны габаритники в снежной пустыне? Из трубы над кабиной валил черный дым, прозрачный у края. Вездеход мелко вибрировал и дышал жаром – да уж, такой будет не по зубам снежным девам. Снег вокруг него испачкался и подтаял.
Тяжелая рука легла мне на плечо. Дядя Ниэль.
- Ну, что, Юрген, Михаев сын, за старшего мужика в Птичьем роге остаешься! Помогай бабушке и тетке Алге. Коль дров не хватит, возьми у меня.
- И у меня бери! – выкрикнул Карин.
- И у меня, и у меня! – закричали односельчане. Моя спина аж заныла, как я представил, сколько дров придется перетаскать! Тетки в деревне остались старорежимные, небось, только на дровах готовят, хотя в сарае у каждой пара-тройка газовых баллонов стоит.
- А что вы с Юргеном не садитесь, Малга? – с наигранной наивностью спросила из саней Вахуриха, закутанная так, что казалась поперек себя толще. – Все места займут.
- Мы остаемся, - сказала мама.
Вахуриха многозначительно переглянулась с сидевшей рядом Ансой, спасибо, что пальцем у виска не покрутила.
Настроение у отъезжающих было подавленное, словно им предстояло ехать по минному полю. Кому охота превратиться в снег.
Вездеход ушел, и мы долго смотрели ему вслед, пока механический монстр не скрылся в поднятой им самим снежной пыли.
Подошла Алга с веселыми собаками.
- Уехали? – спросила она свирепо.
- Уехали, - вздохнула мама.
Алга молча повернулась и ушла.
- Как ты думаешь, мы правильно сделали, что остались?
Я не был уверен в этом, но твердо ответил:
- Да.
Надо было поддержать маму.
Мы вернулись домой. Там было печально, хотя комната сияла всеми красками лета – сотканные пояса мама развешивала по стенам. На станке красовался незаконченный пояс с маками – алыми, как кровь, как те яблочки, которые… Стоп! Про это – не думать. Я отвернулся.
- Ты есть хочешь? – спросила мама.
- Нет.
- Тогда я немножко поработаю.
Мама ткала пояса, потому что это отвлекало ее от скорби по отцу. Я для этого решал задачи. Те, которые прислал господин Сандерс, я все решил, поэтому скачал какой-то университетский сборник, с совершенно неподъемными, зубодробительными заданиями – но именно это мне и было сейчас надо. Я ломал голову над ними целыми днями. Прежде мне такие не попадались. Приходилось изобретать новые способы записи.
Выходить на лыжах в снежный простор я не хотел - все время помнил, что тело отца превратилось в снег, по которому я бегу.
Зато я украдкой рисовал на снегу цветы – словно приносил их на могилу. Или стакан с бутылкой и кусок калеухало. Папе понравилось бы.
Однажды я увидел нарисованную рядом с цветами стрелочку и зачеркнутый кружок, похожий на знак диаметра. Селга!
Когда она оставит меня в покое! Всю жизнь мне разбила!
И тут, наконец, я впервые заплакал. По папе или по Селге, или от тоски, что хорошая прежняя жизнь ушла безвозвратно, или от страха, что мы с мамой одни остались – по всему сразу, наверное. Слезы душили меня – я понял, что означает это выражение.
И раньше наша деревня терялась в бескрайних просторах. А теперь и вообще стала почти необитаемой.
Только в трех домах светились окна, в каждом на свой лад: у нас ярко, у Алги – разноцветно, от мелькания на телеэкране, и еле теплился огонек у бабушки Вьялги.
Метели и ветра улеглись. Если снег и падал, то редкими снежинками. Словно природа, выгнав людей с обжитых мест, успокоилась и впала в дрему.
Мы завели обычай вечерами собираться в нашем доме на чаепития. Когда день клонился к ночи, кто-нибудь, обычно я, привозил бабушку Вьялгу на санках. Приходила Алга с очередным подарком. Мама ставила на стол калеухало из добытых Алгой зайца или рябчика, еще варенье с оладьями, и мы чаевничали при свете керосиновой лампы, не потому что экономили бензин для генератора, а просто так выходило волшебнее.
Разговоры велись в янтарной полутьме прямо-таки сказочные.
Про женщин, взятых в жены медведями и их детей-оборотней, про встреченных в лесу красавиц, которые на поверку оказывались гнилыми болотными корягами; про клады, которые уходили в землю от рук нашедшего, если тот не знал заветного слова; про клещей, которые под видом мужчин втирались в семью и не уходили, пока не выпивали всю кровь из домочадцев; про снежных дев, которые так очаровывали путника, что ему грезилось, будто он проживает целую жизнь в довольстве и богатстве, а сам замерзал в это время.
Вьялга щедро рассыпала перед нами фольклорные сокровища, накопленные ею за долгую жизнь.
А о чем нам было еще говорить? Что у нас троих было общего, кроме предков и их сказаний?
Вначале я дичился старой женщины. Согнутая так, что голова опустилась ниже плеч, беззубая, с лицом, будто сплетенным из сыромятных ремешков, немощная ногами, она казалась мне порождением темных первобытных времен, чуть ли не созданием природы из ее сказок. Но в дряхлой голове обнаружился неожиданно светлый ум. Бабушка умела пошутить и даже схулиганить. Она сама будто пришла из сказки про смешливую девушку, колдовством заточенную в старую плоть. Я полюбил Вьялгу, и думал,что если бы не эта одинокая зима, так и не узнал бы никогда, какая она на самом деле.
Я даже записал в научных целях кое-какие ее сказки.
Как-то старая Вьялга упомянула Селгу. Она помнила девушку еще живой, правда, довольно смутно, поскольку в те времена была еще совсем малявкой, и в занятиях старших не участвовала. Селга считалась в деревне первой красавицей, и к ней начинали уже свататься, издалека приезжали, да убил ее в лесу злой человек, и с тех пор обиженная Селга стала заманивать мужиков в снега на погибель, сделалась местным злобным призраком. Особенно опасна она для молодых парней.
Я откинулся на спинку стула в тень, прочь из светового круга, и спрятал улыбку за краем чашки. Ведь я знал Селгу лучше, чем все три женщины вместе взятые, лучше даже, чем мудрая Вьялга, и в то же время не знал совсем – что она такое? Затаив дыхание, я надеялся услышать что-нибудь новое, но Алга шикнула на старуху:
- Зачем такое при Юргене говоришь? Он парень молодой, нецелованный, не надо ему такое знать – еще от девок шарахаться станет.
- Не станет! Верно, Юрген? – засмеялась Вьялга пустым ртом и прихлебнула из блюдечка. – Он парень с головой.
Но Алга ее не слушала. Она вдруг заговорила с необычной страстью:
- Меня вот подростком пьяный дурак напугал. Не из нашей деревни. Приехал на праздник, и решил, видать, что, что раз не дома, то все можно. С тех пор я мужикам этим не верю, и за себя стоять научилась! Потому что, какой бы мужик распрекрасный не был, внутри его либо черт, либо зверь сидит, и стоит ему выпить…
- Вот этого уж, Алга, точно не стоит при Юргене говорить! – оборвала ее мама. – Мой муж очень хорошим человеком был, даже если ему выпить случалось, ничего такого не позволял…
Алгна надулась и захрондучала под нос. Назревала ссора, а если два человека из четверых, живущих в пустой деревне, поругаются, это вообще финиш, поэтому я спросил:
- А можно ли вернуть человека, превращенного в снег?
- Да, - спокойно ответила Вьялга.
Мама с Алгой только руками замахали, и обрушили на нее весь скопившийся гнев.
Но та твердо стояла на своем:
- Любого упокоенного можно вернуть, и такие случаи бывали. Надо только попасть в место, где людские души после смерти обитают, а что дальше делать, мне неизвестно, стало быть, надо действовать по своему разумению.
В общем, чаепитие не удалось.
Алга вдруг вспомнила, что собаки не кормлены, а бабушка Вьялга стала клевать носом, и попросила меня отвезти ее домой. Я думал, она хочет мне что-то рассказать отдельно, но всю дорогу до дома она продремала в коконе из одеял и шубеек.
- Что тебе Вьялга наплела? – спросила мама ревниво, когда я вернулся.
- Ничего. Она спала.
- Вьялга совсем из ума выжила. Не слушай ее, Юраш.
- Мам, не надо ссориться с соседками. Ведь мы одни на много километров.
- Верно, сынок! – Мама крепко обняла меня. – Это слова настоящего мужчины. Что бы мы, тетки, без тебя делали!
Поднимался ветер, он выл в трубе, и шуршал снежной крупкой по близкой крыше, но женщины перекрикивали его. Я подумал, что наутро участниц процессии можно будет узнать по охрипшим голосам.
Я слез обратно на полати, и закрыл чердачный люк, следя, чтоб толстый войлок хорошо лег на щели. Щека, прижатая ко льду, совсем онемела. Несмотря на одеяло, я закоченел и подумал, что надо выпить чего-нибудь горячего.
На пение чайника выглянула из спальни мама. Она увидела мою красную щеку и все поняла.
- Подглядывал?
Я кивнул, чувствуя, что улыбаюсь криво и глупо.
- Ох, Юраш, не доведет тебя любопытство до добра, - сказала она, быстрыми движениями накладывая мне в чашку малинового варенья, после некоторого колебания капнула туда еще настойки и залила кипятком.
- Мам, а что с санок сыпали? Серое – это, наверное, зола, а невидимое – снег?
- Соль. Зола и соль. Древние обереги. Это старая Вьялга на санях сидела. Старейшая женщина деревни должна черту проводить.
- Вьялга?! Да разве она жива?
- Конечно, только из дома не выходит, даже летом. Мы с Ноелгой как-то считали – ей должно быть не меньше ста лет. Однако метель поднимается! – Мама повернулась к окну: во мраке снег летел горизонтально. – Успеют ли они закончить?
Стук и пение уже не доносились из-за завывания ветра.
Непогода разгулялась, но странно, снежные вихри неслись вокруг деревни, у нас же был покой, как в «оке тайфуна». Словно снежные девы приняли правила игры и согласились не пересекать проведенную живыми женщинами черту.
Засыпая под песню вьюги, такую же дикую, как та, которую вопили женщины, я погружался в давно не испытанный покой. Последней подумалась такая мысль: «Как хорошо, что мама не пошла вопить и стучать вместе с другими, а осталась дома. Осталась моей обычной мамой».
Прода от 7.12.22
Под утро метель улеглась. Она намела широкий вал вокруг деревни, не тронув домов с улицей – мне даже двор чистить не пришлось. Это казалось удивительным, но когда я попытался поделиться впечатлениями с мамой, она остерегла меня взглядом: лучше молчи. Ночь ворожбы прошла, пусть тайны останутся в ней. Я подумывал, не сообщить ли учителю Сандерсу про такое удивительное явление природы. Можно даже упомянуть обряд, описав его как этнографическую диковину, разумеется – но засмущался: вдруг учитель решит, что я верю в бабкины сказки?
В голове у меня варилась крутая каша. Селга на самом деле существует? Пф! Кто бы сомневался! Но тогда и снежные девы могут быть реальными. Просто умные люди объявили их сказками – вот я и стараюсь думать с ними заодно, хотя в глубине души уже верю, ох, как верю в страшные неизведанные силы природы.
После обеда приковыляла непривычно тихая Ноелга, обессилено развалилась на стуле и сиплым голосом поведала нам новость про Йохана.
Йохан жил на отшибе. Вернувшись домой из тюрьмы, он не поладил с братовой женой и переселился в баньку. Деревенские строили баньки в стороне от деревни, вдоль ручья. Йохан с Таппасом, старшим братом, конечно, все в домике утеплили, приспособили под жилье, вот Йохан и устроился там.
С утра он не пришел, как обычно, завтракать. «Ну, и ладно! Видать, дрыхнет спьяну» - решил Таппас. Но когда увидел наметенный вокруг деревни снежный вал, забеспокоился, и пошел проведать брата.
Баньки остались вне охранительного круга – вот их и занесло по самые коньки крыш. Таппи побежал за лопатой, по пути крикнул соседям, и они пошли откапывать домик вместе. Каково же было их удивление, сменившееся ужасом, когда они, откопав открытую входную дверь, обнаружили, что саму баньку внутри забил снег, причем так плотно, будто в нее лавина сошла.
Здоровенные мужики еле этот снег выколотили.
Стоило ли говорить, что тела Йохана там не нашли? Снежные девы забрали добычу, до которой смогли дотянуться. Мой внутренний чертик тут же нарисовал картинку: Йохан развлекается с белотелыми красавицами, которых так страстно живописал. Я шуганул чертенка, но в голове все запуталось окончательно.
Новость распространилась быстрее пожара. Паника охватила всю деревню. Люди спешили уехать. Из Грюндерберга вызвали самый большой вездеход, оплатив его вскладчину.
Ноелга с мужем дядей Карином тоже паковали вещи. Куда только подевалась величавость тети Ноелги – она носилась вихрем и, казалось, одновременно успевала в несколько мест.
Раз пять с утра заскакивала к маме и уговаривала ее ехать.
- Где мы там будем жить? – кротко сопротивлялась мама. – В гостинице слишком дорого. Не забудь, что Михай зарабатывал деньги, чтоб Юрген учился, а не для того, чтоб мы тратили их в городе.
- У меня там живет Линда – она по мужу родня тете Илге. Кем же Илга приходится Карину? Двоюродной теткой? Или троюродной? – она посмотрела на потолок и на секунду задумалась. – Неважно. У нее и остановишься. Когда вам в Гаген ехать?
- Весной, - сказала мама, устало прикрывая глаза.
- Вот, до весны у нее и поживете!
- Неловко как-то. Нас могут и не принять - городские ведь не то, что мы, деревенские. Будут косо смотреть.
- Да Грюндерберг только название, что город, а на деле – та же деревня, только улиц много. Ну, хоть парня со мной отпусти – я за ним пригляжу. Поедешь, Юрген?
- Я маму не оставлю.
- Какие вы оба упрямые!
- Я не могу так сразу уехать от Михая, - тихо сказала мама. – Ведь его не нашли.
- Так он уж умер давно!
Тут мама так посмотрела на Ноелгу, что та прикусила язык. Впервые на моей памяти мама осадила свою подругу.
Через полчаса Ноелга снова забежала, в белых унтайках, в новой шубе, в огромной шапке, надетой поверх платка.
- С вездехода звонили – подъезжают. Давай, Малга, решайся - еще не поздно. Одумайся! Все равно денег на учебу не хватит, а в Грюндерберге пристроишь Юргена какому-нибудь ремеслу учиться – и проживет парень безбедно, не хуже других! Чего вам теперь выпендриваться!
- Я деньги в кредит возьму, - твердо сказала мама, как о давно решенном.
- Ой, горюшко-то! Совсем тетка тронулась! В кабалу идти!
Деревенские всеми силами избегали долгов и старались даже такую мелочь, как яйцо, или чашку муки вернуть поскорее.
- Весной мы приедем, - сказала мама, чтоб успокоить Ноелгу.
- До весны еще дожить надо! А есть что вы будете?
- Запасов много, да Алга подсобит. Алга ведь остается?
- Да что должно случиться, чтобы Алга уехала!
Тут подруги засмеялись, обнялись и заплакали. Потом тетя Ноелга, вытирая глаза, пожелала нам всего лучшего и, ругая за безрассудство, побежала за вещами.
Мы с мамой пошли провожать отъезжающих.
Вездеход высился в конце деревенской улицы - настоящее чудище, целый дом на гусеницах, с прицепленными санями размером в другой дом. Между скамеек в санях уже напихали узлы, корзины, современные яркие чемоданы и станковые рюкзаки – кто во что вещи сложил.
Я пошел осмотреть вездеход – никогда таких не видел. Морда у него была прямо самурайская, гусеницы мне по грудь, а в щелях корпуса горели оранжевые габаритные огни – казалось, что вездеход внутри полон пламени. Зачем, спрашивается, нужны габаритники в снежной пустыне? Из трубы над кабиной валил черный дым, прозрачный у края. Вездеход мелко вибрировал и дышал жаром – да уж, такой будет не по зубам снежным девам. Снег вокруг него испачкался и подтаял.
Тяжелая рука легла мне на плечо. Дядя Ниэль.
- Ну, что, Юрген, Михаев сын, за старшего мужика в Птичьем роге остаешься! Помогай бабушке и тетке Алге. Коль дров не хватит, возьми у меня.
- И у меня бери! – выкрикнул Карин.
- И у меня, и у меня! – закричали односельчане. Моя спина аж заныла, как я представил, сколько дров придется перетаскать! Тетки в деревне остались старорежимные, небось, только на дровах готовят, хотя в сарае у каждой пара-тройка газовых баллонов стоит.
- А что вы с Юргеном не садитесь, Малга? – с наигранной наивностью спросила из саней Вахуриха, закутанная так, что казалась поперек себя толще. – Все места займут.
- Мы остаемся, - сказала мама.
Вахуриха многозначительно переглянулась с сидевшей рядом Ансой, спасибо, что пальцем у виска не покрутила.
Настроение у отъезжающих было подавленное, словно им предстояло ехать по минному полю. Кому охота превратиться в снег.
Вездеход ушел, и мы долго смотрели ему вслед, пока механический монстр не скрылся в поднятой им самим снежной пыли.
Подошла Алга с веселыми собаками.
- Уехали? – спросила она свирепо.
- Уехали, - вздохнула мама.
Алга молча повернулась и ушла.
- Как ты думаешь, мы правильно сделали, что остались?
Я не был уверен в этом, но твердо ответил:
- Да.
Надо было поддержать маму.
Мы вернулись домой. Там было печально, хотя комната сияла всеми красками лета – сотканные пояса мама развешивала по стенам. На станке красовался незаконченный пояс с маками – алыми, как кровь, как те яблочки, которые… Стоп! Про это – не думать. Я отвернулся.
- Ты есть хочешь? – спросила мама.
- Нет.
- Тогда я немножко поработаю.
Мама ткала пояса, потому что это отвлекало ее от скорби по отцу. Я для этого решал задачи. Те, которые прислал господин Сандерс, я все решил, поэтому скачал какой-то университетский сборник, с совершенно неподъемными, зубодробительными заданиями – но именно это мне и было сейчас надо. Я ломал голову над ними целыми днями. Прежде мне такие не попадались. Приходилось изобретать новые способы записи.
Выходить на лыжах в снежный простор я не хотел - все время помнил, что тело отца превратилось в снег, по которому я бегу.
Зато я украдкой рисовал на снегу цветы – словно приносил их на могилу. Или стакан с бутылкой и кусок калеухало. Папе понравилось бы.
Однажды я увидел нарисованную рядом с цветами стрелочку и зачеркнутый кружок, похожий на знак диаметра. Селга!
Когда она оставит меня в покое! Всю жизнь мне разбила!
И тут, наконец, я впервые заплакал. По папе или по Селге, или от тоски, что хорошая прежняя жизнь ушла безвозвратно, или от страха, что мы с мамой одни остались – по всему сразу, наверное. Слезы душили меня – я понял, что означает это выражение.
Прода от 9.12.22
И раньше наша деревня терялась в бескрайних просторах. А теперь и вообще стала почти необитаемой.
Только в трех домах светились окна, в каждом на свой лад: у нас ярко, у Алги – разноцветно, от мелькания на телеэкране, и еле теплился огонек у бабушки Вьялги.
Метели и ветра улеглись. Если снег и падал, то редкими снежинками. Словно природа, выгнав людей с обжитых мест, успокоилась и впала в дрему.
Мы завели обычай вечерами собираться в нашем доме на чаепития. Когда день клонился к ночи, кто-нибудь, обычно я, привозил бабушку Вьялгу на санках. Приходила Алга с очередным подарком. Мама ставила на стол калеухало из добытых Алгой зайца или рябчика, еще варенье с оладьями, и мы чаевничали при свете керосиновой лампы, не потому что экономили бензин для генератора, а просто так выходило волшебнее.
Разговоры велись в янтарной полутьме прямо-таки сказочные.
Про женщин, взятых в жены медведями и их детей-оборотней, про встреченных в лесу красавиц, которые на поверку оказывались гнилыми болотными корягами; про клады, которые уходили в землю от рук нашедшего, если тот не знал заветного слова; про клещей, которые под видом мужчин втирались в семью и не уходили, пока не выпивали всю кровь из домочадцев; про снежных дев, которые так очаровывали путника, что ему грезилось, будто он проживает целую жизнь в довольстве и богатстве, а сам замерзал в это время.
Вьялга щедро рассыпала перед нами фольклорные сокровища, накопленные ею за долгую жизнь.
А о чем нам было еще говорить? Что у нас троих было общего, кроме предков и их сказаний?
Вначале я дичился старой женщины. Согнутая так, что голова опустилась ниже плеч, беззубая, с лицом, будто сплетенным из сыромятных ремешков, немощная ногами, она казалась мне порождением темных первобытных времен, чуть ли не созданием природы из ее сказок. Но в дряхлой голове обнаружился неожиданно светлый ум. Бабушка умела пошутить и даже схулиганить. Она сама будто пришла из сказки про смешливую девушку, колдовством заточенную в старую плоть. Я полюбил Вьялгу, и думал,что если бы не эта одинокая зима, так и не узнал бы никогда, какая она на самом деле.
Я даже записал в научных целях кое-какие ее сказки.
Как-то старая Вьялга упомянула Селгу. Она помнила девушку еще живой, правда, довольно смутно, поскольку в те времена была еще совсем малявкой, и в занятиях старших не участвовала. Селга считалась в деревне первой красавицей, и к ней начинали уже свататься, издалека приезжали, да убил ее в лесу злой человек, и с тех пор обиженная Селга стала заманивать мужиков в снега на погибель, сделалась местным злобным призраком. Особенно опасна она для молодых парней.
Я откинулся на спинку стула в тень, прочь из светового круга, и спрятал улыбку за краем чашки. Ведь я знал Селгу лучше, чем все три женщины вместе взятые, лучше даже, чем мудрая Вьялга, и в то же время не знал совсем – что она такое? Затаив дыхание, я надеялся услышать что-нибудь новое, но Алга шикнула на старуху:
- Зачем такое при Юргене говоришь? Он парень молодой, нецелованный, не надо ему такое знать – еще от девок шарахаться станет.
- Не станет! Верно, Юрген? – засмеялась Вьялга пустым ртом и прихлебнула из блюдечка. – Он парень с головой.
Но Алга ее не слушала. Она вдруг заговорила с необычной страстью:
- Меня вот подростком пьяный дурак напугал. Не из нашей деревни. Приехал на праздник, и решил, видать, что, что раз не дома, то все можно. С тех пор я мужикам этим не верю, и за себя стоять научилась! Потому что, какой бы мужик распрекрасный не был, внутри его либо черт, либо зверь сидит, и стоит ему выпить…
- Вот этого уж, Алга, точно не стоит при Юргене говорить! – оборвала ее мама. – Мой муж очень хорошим человеком был, даже если ему выпить случалось, ничего такого не позволял…
Алгна надулась и захрондучала под нос. Назревала ссора, а если два человека из четверых, живущих в пустой деревне, поругаются, это вообще финиш, поэтому я спросил:
- А можно ли вернуть человека, превращенного в снег?
- Да, - спокойно ответила Вьялга.
Мама с Алгой только руками замахали, и обрушили на нее весь скопившийся гнев.
Но та твердо стояла на своем:
- Любого упокоенного можно вернуть, и такие случаи бывали. Надо только попасть в место, где людские души после смерти обитают, а что дальше делать, мне неизвестно, стало быть, надо действовать по своему разумению.
В общем, чаепитие не удалось.
Алга вдруг вспомнила, что собаки не кормлены, а бабушка Вьялга стала клевать носом, и попросила меня отвезти ее домой. Я думал, она хочет мне что-то рассказать отдельно, но всю дорогу до дома она продремала в коконе из одеял и шубеек.
- Что тебе Вьялга наплела? – спросила мама ревниво, когда я вернулся.
- Ничего. Она спала.
- Вьялга совсем из ума выжила. Не слушай ее, Юраш.
- Мам, не надо ссориться с соседками. Ведь мы одни на много километров.
- Верно, сынок! – Мама крепко обняла меня. – Это слова настоящего мужчины. Что бы мы, тетки, без тебя делали!
