В то туманное утро сырость оставалась на моем костюме пока я шел на работу через центральный парк. Безлюдные улицы в этот час почти нормальны в нашем захолустье, которое не вспоминает и сам Бог. Блеклые, неинтересные дома, расползающиеся от центра нашей городской жизни во всех направлениях, как паутина, опоясывая центральный универмаг, парочку кафетериев, заправку и несколько особенно живых офисов, которые все еще как-то держатся на плаву несмотря на прессинг налоговой системы на малый бизнес. Мрачная конторка периодического печатного издания местной бульварной газетенки, похоронное бюро, которое работает уже более 20 лет, несколько непонятных мне офисных помещений и булочная, которую я искренне люблю за горячий кофе и сдобные булки со сладким клубничным джемом. Всегда когда я туда захожу мне выделяется столик у окна и Мери, официантка лет 25 мечтающая уехать из этой провинциальной дыры, подносит мне черный кофе и несколько булок, сдабривая их корицей. Она привычно мне улыбается и отшучивается о мерзкой погоде, которая частенько посещает наши края. Общаться с ней приятно, девчушка она понимающая, скорая, достаточно сексапильная, чтобы иной раз взгляд соскальзывал в ложбинку между ее грудей, но она всегда тактично делала вид, что не замечает похотливых взглядов в ее сторону от мужчин. Когда она уходит на кухню я провожаю ее обтянутую в юбке попу и, особо ни о чем не думая, откусываю выпечку. Так продолжалась эта сельская рутины с заядлым упорством, которого не достает мне, чтобы выбраться отсюда в приличный город и реализовать свои ничтожные таланты в бухгалтерии. Но из-за моей инертности и безвкусия к жизни я продолжал вышагивать на работу через небольшой парк, аккуратно выстриженный, с парочкой деревьев бестолково рассаженных то тут, то там. Перешел через улицу и прямо за углом оказался на своем рабочем месте вот уже лет восемь как неизменном и наскучившем. Ежедневно к восьми часам утра я подхожу к тяжелым дубовым дверям, толкаю их и вхожу в сырое, тускло освещенное помещение, а поднимаясь на второй этаж, сворачиваю направо и захожу в своей кабинет, который делю с еще одной дамой 40 лет с лишним весом. У нее двое детей, муж, собака и полная социальная нереализованность в жизни, как я считаю. Мне 35, на лбу уже появляются морщины, уродливый коричневый костюм старит меня лет на десять, а выходные я провожу за телевизором пока на улице льет как из ведра. С женой я развелся несколько лет назад, когда она решила уехать в Бостон. Она мечтала вырваться из этой деревни, презирая каждый уголок этого города, опостылевшего в своей размеренной и плавной жизни без потрясений, и всего с парой сотен жителей. Она собрала свои короткие платья и обтягивающие костюмы, которые заставляли меня напрягаться и приставать к ней при каждой возможности. Страстный секс на кухне, в прихожей, в ванной, когда я сбрасывал ее полотенце пока она мазала кремом свое миловидное личико, и с жадностью впивался в ее нежную кожу пальцами. Когда она была рядом я не мог остановиться, а ей это надоело и она ушла к моложавому пареньку с которым сейчас живет где-то в Бостоне и питается омарами и салатиками из оливок и сыра фета, а я попиваю пиво, сидя на диване и глядя футбол или дурацкие ток-шоу для домохозяек. Иногда я отправляюсь в библиотеку и перелистываю несколько страниц в современных детективах или выбираюсь в булочную выпить кофе и заесть свою апатию парочкой мягких кусков хлеб, отчего мою лицо начинает округляться и мне кажется, что стоит завязать с мучным и перейти на эти салатики за доллар.
Вот и сегодня, шагая по затянутому туманом парку, я ежился от сырости и сетовал на то, что опять буду вонять как мокрая псина, а Лейла, моя коллега по кабинету, снова мне скажет: "Фу, песик, иди проветрись". Зевая на ходу и засовывая руки поглубже в карманы, я шел по асфальтированной дорожке среди редких стволов деревьев и облезлых скамеек, сонно разглядывая их и ощущая непонятное напряжение, нарастающее беспочвенно. Оглянувшись по сторонам я не заметил ничего, кроме желтых листьев на пожухлой траве, луж и сизой дымки. Я давно себе советовал взять отпуск, страдая бессонницей и приступами апатии. Полежал бы на диване, посмотрел бы бессмысленное мыльное ток-шоу где очередная жертва насилия рассказывала бы, как она пережила этот опыт благодаря особым энергетическим практикам, которые позволили ей стать прекрасной женой и любовницей. Или про то, как жена научилась делать самые вкусные пироги, которые заставили ее мужа остаться в семье, а на самом деле она просто дает ему как угодно, лишь бы ее муженек не пошел искать свое счастье на стороне. А он пользуется и молодыми девчонками, и своей престарелой женушкой, и оказывается самым молодцом во всей это ситуации. Слушая эти бредни мне всегда мерещилась моя жизнь более осознанной. В такие моменты я выходил на улицу и шел прогуляться по парку, даже если за окном завывал ветер и громыхал гром так, что стаканы в моем буфете звенели от напряжения. Не смотря на темень, сидя в парке, я всегда ощущал его оазисом безопасности и умиротворения, и потому мне было особенно непривычно сегодня оглядываться по сторонам в приступе панической атаки. Мои ладони вспотели и похолодели, отчего-то меня бросало то в жар, то в холод и начинало колоть в боку. Я плелся медленнее, чувствуя как к горлу подступает тошнота, ощущая как спину буравит чей-то тяжелый взгляд, но, оборачиваясь, не встречал ничего, кроме пустынной дороги, рассеивающегося тумана и покореженных скамеек, одиноко примостившихся возле обочины. Я нервными движениями достал из нагрудного кармана носовой платок и провел по взмокшему лбу, промокнул щеки и шею. Не сомневаюсь, что это белая горячка. Я шел, мне казалось, слишком медленно чтобы спастись от чьего-то проницательного взгляда, таящегося среди белесых полос тумана за моей спиной, впивающегося в позвоночник между лопатками, отчего по затылку пробегали мурашки и щемило в спине. Я пытался припустить шагу, но бок нестерпимо кололо и я, хватаясь за него, корежился на дороге, как высохшее дерево, в своем старом поношенном костюме. Опасаясь оглянуться, я концентрировался на виднеющейся вывески универмага, отгоняя от себя истеричные мысли о преследователях и маньяках. В нашем захолустье не то что маньяка — вора быть не может. Самые тревожные новости в местных газетах состоят из статей об отключении воды и закрытии очередного малого бизнеса, что, в прочем, совершенно не удивительно. За последние пять лет здесь не было ни одной криминальной сводки и поэтому сейчас я ощущал себя полным идиотом, допившимся на своем диване до шизофрении и болезни печень, судя по тому, как я безбожно припозднился, неспособный выпрямить спину. А именно опаздывать я себе никогда не позволял, поэтому сегодня Лейла удивленно вскинула брови, когда я приковылял в свой кабинет держась за бок да, страдальчески кряхтя, налил себе стакан воды и достал из шуфлядки стола пачку обезболивающих.
— Тед, ты допился до цирроза? — спросила она, глядя на меня своими голубыми глазами с фиолетовыми тенями и тонкими уродливыми бровями, которые делали ее лицо неестественным. Она мне напоминала куклу из старых фильмов ужасов, о чем я невольно думал, глядя на нее, каждый раз когда она ко мне обращалась.
— Ты очень любезна, Лейла. — ответил я, поморщившись и закинув в рот пару таблеток, отчего она только отложила в сторону авторучку и взяла в руки кружку с чаем.
— Ты смотри не умирай, нам не нужны лишние траты на похороны. — сказала она, пытаясь подшутить, но это никогда не было ее сильной стороной.
Я с трудом уселся и, с тяжелым выдохом, откинулся на спинку кресла.
— Я еще помучаю вас своим присутствием, — ответил я, старательно наглаживая свой правый бок и начиная опасаться, что действительно заработал себе цирроз.
— Я бы на твоем месте поменьше пила пиво, — говорит мне Лейла, похрустывая солеными палочками, — ты же нормальный мужик, Тед. Прекращай заниматься дурью и начни строить свою жизнь.
— Где эту жизнь найти, Лейла.— устало отвечаю ей. Мне совершенно не хочется обсуждать свои проблемы, но Лейла, не смотря на все свои недостатки, была достаточно мудра в том, что касается советов. И поэтому я ей частенько позволял дать мне наставления, которые, конечно, игнорировал и все продолжало в том же вялотекущем ритме идти своим чередом. Но сегодня меня съедала такая тревога и изводила боль в боку, что мне требовалось с кем-то поговорить и Лейла была идеальным кандидатом для философских бесед на одру смерти.
— Ты бы хоть девушку себе нашел, Тед. Все один и один, — говорит она, увлеченно похрустывая и перебирая рабочие документы, лениво пробегая по ним невнимательным взглядом и откладывая в дальний угол. — Ты ж вон, не урод, зарабатываешь.
— Ты само благодушие сегодня, Лейла, — поморщившись, иронизирую, раздумывая обидеться на фразу о том, что я не урод или все-таки порадоваться тому, что хотя бы на приличного человека со стороны смахиваю. — Только женщины от меня не в восторге.
— С твоим костюмом, Тед, даже проститутки будут не в восторге.— замечает она, внимательно оглядывая мой страшный костюм, который я ношу уже года три.
— Будто они вообще от чего-то в восторге.
— Да не о них речь, Тед. Этот костюм просто уродливый и воняет мокрой собакой, он тебе лет десять прибавляет. Как старый пердун, только зад еще не отвис, — говорит она, брезгливо морщится и отпивает чай, а я смотрю на нее в упор и наглаживаю свой бок.
— Тед, у тебя отвратительный вкус, если ты думаешь что это убожество тебе подходит, — говорит Лейла, всегда прямолинейная и честная женщина, иногда до скрипа зубов, но сегодня я готов ее выслушать и даже, возможно, принять во внимание. Найти себе женщину я не хотел и даже переспать с кем-нибудь, будь то хоть сексуальная красотка из журнала, у меня не было никакого желания. Хотя невольно я вспомнил Мери из булочной в ее обтягивающей юбке.
— Он уродливый, — продолжает Лейла, пока я невольно раздеваю Мери в своей голове.
— Я понял, понял, Лейла, — отвечаю ей, — Думаешь, я не знаю, что эта старая страхолюдина меня не красит?
— Так чего ты его носишь? — восклицает женщина и ее брови ползут вверх. Но действительно, а чего я его ношу? Уже потрепанный костюм, аккуратно выглаженный и воняющий от любой сырости — я с ним словно сросся, прячась как за броней от всего мира и женщин.
— Мой старший сын Брайн уже не носит много футболок, а они в хорошем состоянии. Давай я тебе их отдам, поверь, на него девчонки так и липнут.
Ох уж эта хлебосольная Лейла, готовая помочь даже самым унизительным способом, но на свое удивление я ей говорю:
— Давай.
Изумляясь сам себе, я отпиваю из стакана воды и с облегчением замечаю, что боль стихает, а на ее место приходит привычное состояние спокойствия и пассивности. Я принимаюсь за работу, попивая воду, а Лейла включается в разговор по телефону и часа два с какой-то знакомой болтает о новостях, сплетнях и прочих премудростях, которые заботят всех сельских жителей.
К четырем часам дня я заканчиваю смену и, попрощавшись с Лейлой да получив от нее "Тед, не забывай про цирроз, это очень опасно", я отправляюсь в булочную, слегка оправляя пиджак своего потрепанного костюма. Мери, как всегда, на месте. Она стоит к залу спиной, намывая столешницу, а я бросаю взгляд на ее зад в бежевой обтягивающей юбке, отчего кажется, что она стоит голая, выпятив ко мне свое шикарное тело и невольно замечаю что где-то на уровне подсознания уже беру ее на этой блестящей столешнице, с ее губ срываются стоны, по ее ногам стекают бесцветные капли, она выгибается и сжимает тряпку, которую не успела выпустить из рук. Я почти на грани в своей фантазии, когда она оборачивается и, уперев руки в бока, говорит мне:
— Добрый день, Тед. Кофе и круассан с клубникой?
Я только киваю и сажусь за привычный столик у окна. Мери стремится походить на городских женщин, поэтому у нее не булка, а круассан, не кофе с молоком, а латте. Для меня это все едино, но я ей прощаю чудачества за ее дружелюбие, хорошую память и, конечно, приятную внешность. Я никогда не думал о том, привлекает ли она меня, но все же, иной раз, именно ее, как самую красивую девушку в этой дыре, я представляю в своих фантазиях. У нее всегда накрашенные пепельно-малиновым губы, большие карие глаза и черные локоны, которые на работе она собирает в высокую прическу. Пока она готовит мой кофе я рассматриваю ее острые скулы и утонченные черты лица. После ухода жены я не хотела видеть рядом с собой ни одну женщину и уж тем более спать с ними. В этом моей жене не было равных: чувственная, светловолосая, стройная — она была для меня воплощением идеала, а в конце концов досталась какому-то проходимцу. И, с неожиданностью для себя, я обнаружил, что во мне есть укол влечения к малолетней девчушке, всеми силами старающейся вырваться отсюда, как и моя жена.
"Н-да, не везет тебе на женщин", подумал я тогда, сидя за столом и понимая, что мои фантазии начинают накрывать меня с головой. Она поднимает на меня взгляд, подхватывает чашечку кофе и булки, и ловко подносит их мне, а пока она идет я осторожно подмечаю как покачиваются ее бедра и насколько туго обтягивает ее юбка, что я замечаю проступающее кружево ее белья. Она ставит передо мной заказ и улыбается, ожидая моей реакции.
— Спасибо, — бросаю я, она только кивает и собирается отойти, когда я ее останавливаю.
— Не хочешь ненадолго присесть со мной? — спрашиваю ее и замечаю некоторое замешательство, но садится напротив меня и я подмечаю свои нестройные картины воображения, связанные с ее пышными губами в малиновой помаде. Я молчу, перебирая пальцы на чашке с кофе, а она терпеливо ждет, посматривая вокруг.
— Не хочешь со мной сходить куда-нибудь? — говорю я, не поднимая на нее глаза. Она молчит, пристально глядя на меня и я исподлобья вижу, как она осматривает мой костюм, защиту от женщин и секса. Прикусывает губу, отчего у нее на помаде остается выемка — след от зубов, а я продолжаю теребить ручку чашки, чувствуя, как в первый раз за долгое время начинаю беспокоится в присутствии женщины.
— Я не настаиваю, — добавляю после паузы и, взяв себя в руки, отпиваю кофе, лениво откидываясь на спинку стула.
— Я согласна, — кивает она, глядя на меня своими большими глазами и я не нахожу ничего лучше, чем спуститься с ее лица на ложбинку груди, выдохнуть и выжать из себя достаточно искреннюю улыбку, а она скромно встает из-за стола и бросает "Мне надо работать" через спину.
Допив свой кофе и съев три булки с клубникой, я выхожу на сырой воздух и облегчено вдыхаю его свободу. Сегодня я чувствую себя особенно окрыленным, но легкий мандраж от согласия Мери не дает мне покоя и я, нервно перебирая в карманах пиджака ключи от дома, отправляюсь через парк в свою конуру, которая выглядит со стороны достаточно цивилизованно, но на деле это скопище старой мебели и техники, которую давно пора обновить. Я вступаю на парковую дорожку и озираюсь по сторонам. Среди промокших насквозь деревьев кроме редких пожухлых листьев, срывающихся с крон, не замечаю ничего, но стоит пройти пару шагов вглубь, как по позвоночнику электрическим током пробегают мурашки и противный холодок разливается в груди.
Вот и сегодня, шагая по затянутому туманом парку, я ежился от сырости и сетовал на то, что опять буду вонять как мокрая псина, а Лейла, моя коллега по кабинету, снова мне скажет: "Фу, песик, иди проветрись". Зевая на ходу и засовывая руки поглубже в карманы, я шел по асфальтированной дорожке среди редких стволов деревьев и облезлых скамеек, сонно разглядывая их и ощущая непонятное напряжение, нарастающее беспочвенно. Оглянувшись по сторонам я не заметил ничего, кроме желтых листьев на пожухлой траве, луж и сизой дымки. Я давно себе советовал взять отпуск, страдая бессонницей и приступами апатии. Полежал бы на диване, посмотрел бы бессмысленное мыльное ток-шоу где очередная жертва насилия рассказывала бы, как она пережила этот опыт благодаря особым энергетическим практикам, которые позволили ей стать прекрасной женой и любовницей. Или про то, как жена научилась делать самые вкусные пироги, которые заставили ее мужа остаться в семье, а на самом деле она просто дает ему как угодно, лишь бы ее муженек не пошел искать свое счастье на стороне. А он пользуется и молодыми девчонками, и своей престарелой женушкой, и оказывается самым молодцом во всей это ситуации. Слушая эти бредни мне всегда мерещилась моя жизнь более осознанной. В такие моменты я выходил на улицу и шел прогуляться по парку, даже если за окном завывал ветер и громыхал гром так, что стаканы в моем буфете звенели от напряжения. Не смотря на темень, сидя в парке, я всегда ощущал его оазисом безопасности и умиротворения, и потому мне было особенно непривычно сегодня оглядываться по сторонам в приступе панической атаки. Мои ладони вспотели и похолодели, отчего-то меня бросало то в жар, то в холод и начинало колоть в боку. Я плелся медленнее, чувствуя как к горлу подступает тошнота, ощущая как спину буравит чей-то тяжелый взгляд, но, оборачиваясь, не встречал ничего, кроме пустынной дороги, рассеивающегося тумана и покореженных скамеек, одиноко примостившихся возле обочины. Я нервными движениями достал из нагрудного кармана носовой платок и провел по взмокшему лбу, промокнул щеки и шею. Не сомневаюсь, что это белая горячка. Я шел, мне казалось, слишком медленно чтобы спастись от чьего-то проницательного взгляда, таящегося среди белесых полос тумана за моей спиной, впивающегося в позвоночник между лопатками, отчего по затылку пробегали мурашки и щемило в спине. Я пытался припустить шагу, но бок нестерпимо кололо и я, хватаясь за него, корежился на дороге, как высохшее дерево, в своем старом поношенном костюме. Опасаясь оглянуться, я концентрировался на виднеющейся вывески универмага, отгоняя от себя истеричные мысли о преследователях и маньяках. В нашем захолустье не то что маньяка — вора быть не может. Самые тревожные новости в местных газетах состоят из статей об отключении воды и закрытии очередного малого бизнеса, что, в прочем, совершенно не удивительно. За последние пять лет здесь не было ни одной криминальной сводки и поэтому сейчас я ощущал себя полным идиотом, допившимся на своем диване до шизофрении и болезни печень, судя по тому, как я безбожно припозднился, неспособный выпрямить спину. А именно опаздывать я себе никогда не позволял, поэтому сегодня Лейла удивленно вскинула брови, когда я приковылял в свой кабинет держась за бок да, страдальчески кряхтя, налил себе стакан воды и достал из шуфлядки стола пачку обезболивающих.
— Тед, ты допился до цирроза? — спросила она, глядя на меня своими голубыми глазами с фиолетовыми тенями и тонкими уродливыми бровями, которые делали ее лицо неестественным. Она мне напоминала куклу из старых фильмов ужасов, о чем я невольно думал, глядя на нее, каждый раз когда она ко мне обращалась.
— Ты очень любезна, Лейла. — ответил я, поморщившись и закинув в рот пару таблеток, отчего она только отложила в сторону авторучку и взяла в руки кружку с чаем.
— Ты смотри не умирай, нам не нужны лишние траты на похороны. — сказала она, пытаясь подшутить, но это никогда не было ее сильной стороной.
Я с трудом уселся и, с тяжелым выдохом, откинулся на спинку кресла.
— Я еще помучаю вас своим присутствием, — ответил я, старательно наглаживая свой правый бок и начиная опасаться, что действительно заработал себе цирроз.
— Я бы на твоем месте поменьше пила пиво, — говорит мне Лейла, похрустывая солеными палочками, — ты же нормальный мужик, Тед. Прекращай заниматься дурью и начни строить свою жизнь.
— Где эту жизнь найти, Лейла.— устало отвечаю ей. Мне совершенно не хочется обсуждать свои проблемы, но Лейла, не смотря на все свои недостатки, была достаточно мудра в том, что касается советов. И поэтому я ей частенько позволял дать мне наставления, которые, конечно, игнорировал и все продолжало в том же вялотекущем ритме идти своим чередом. Но сегодня меня съедала такая тревога и изводила боль в боку, что мне требовалось с кем-то поговорить и Лейла была идеальным кандидатом для философских бесед на одру смерти.
— Ты бы хоть девушку себе нашел, Тед. Все один и один, — говорит она, увлеченно похрустывая и перебирая рабочие документы, лениво пробегая по ним невнимательным взглядом и откладывая в дальний угол. — Ты ж вон, не урод, зарабатываешь.
— Ты само благодушие сегодня, Лейла, — поморщившись, иронизирую, раздумывая обидеться на фразу о том, что я не урод или все-таки порадоваться тому, что хотя бы на приличного человека со стороны смахиваю. — Только женщины от меня не в восторге.
— С твоим костюмом, Тед, даже проститутки будут не в восторге.— замечает она, внимательно оглядывая мой страшный костюм, который я ношу уже года три.
— Будто они вообще от чего-то в восторге.
— Да не о них речь, Тед. Этот костюм просто уродливый и воняет мокрой собакой, он тебе лет десять прибавляет. Как старый пердун, только зад еще не отвис, — говорит она, брезгливо морщится и отпивает чай, а я смотрю на нее в упор и наглаживаю свой бок.
— Тед, у тебя отвратительный вкус, если ты думаешь что это убожество тебе подходит, — говорит Лейла, всегда прямолинейная и честная женщина, иногда до скрипа зубов, но сегодня я готов ее выслушать и даже, возможно, принять во внимание. Найти себе женщину я не хотел и даже переспать с кем-нибудь, будь то хоть сексуальная красотка из журнала, у меня не было никакого желания. Хотя невольно я вспомнил Мери из булочной в ее обтягивающей юбке.
— Он уродливый, — продолжает Лейла, пока я невольно раздеваю Мери в своей голове.
— Я понял, понял, Лейла, — отвечаю ей, — Думаешь, я не знаю, что эта старая страхолюдина меня не красит?
— Так чего ты его носишь? — восклицает женщина и ее брови ползут вверх. Но действительно, а чего я его ношу? Уже потрепанный костюм, аккуратно выглаженный и воняющий от любой сырости — я с ним словно сросся, прячась как за броней от всего мира и женщин.
— Мой старший сын Брайн уже не носит много футболок, а они в хорошем состоянии. Давай я тебе их отдам, поверь, на него девчонки так и липнут.
Ох уж эта хлебосольная Лейла, готовая помочь даже самым унизительным способом, но на свое удивление я ей говорю:
— Давай.
Изумляясь сам себе, я отпиваю из стакана воды и с облегчением замечаю, что боль стихает, а на ее место приходит привычное состояние спокойствия и пассивности. Я принимаюсь за работу, попивая воду, а Лейла включается в разговор по телефону и часа два с какой-то знакомой болтает о новостях, сплетнях и прочих премудростях, которые заботят всех сельских жителей.
К четырем часам дня я заканчиваю смену и, попрощавшись с Лейлой да получив от нее "Тед, не забывай про цирроз, это очень опасно", я отправляюсь в булочную, слегка оправляя пиджак своего потрепанного костюма. Мери, как всегда, на месте. Она стоит к залу спиной, намывая столешницу, а я бросаю взгляд на ее зад в бежевой обтягивающей юбке, отчего кажется, что она стоит голая, выпятив ко мне свое шикарное тело и невольно замечаю что где-то на уровне подсознания уже беру ее на этой блестящей столешнице, с ее губ срываются стоны, по ее ногам стекают бесцветные капли, она выгибается и сжимает тряпку, которую не успела выпустить из рук. Я почти на грани в своей фантазии, когда она оборачивается и, уперев руки в бока, говорит мне:
— Добрый день, Тед. Кофе и круассан с клубникой?
Я только киваю и сажусь за привычный столик у окна. Мери стремится походить на городских женщин, поэтому у нее не булка, а круассан, не кофе с молоком, а латте. Для меня это все едино, но я ей прощаю чудачества за ее дружелюбие, хорошую память и, конечно, приятную внешность. Я никогда не думал о том, привлекает ли она меня, но все же, иной раз, именно ее, как самую красивую девушку в этой дыре, я представляю в своих фантазиях. У нее всегда накрашенные пепельно-малиновым губы, большие карие глаза и черные локоны, которые на работе она собирает в высокую прическу. Пока она готовит мой кофе я рассматриваю ее острые скулы и утонченные черты лица. После ухода жены я не хотела видеть рядом с собой ни одну женщину и уж тем более спать с ними. В этом моей жене не было равных: чувственная, светловолосая, стройная — она была для меня воплощением идеала, а в конце концов досталась какому-то проходимцу. И, с неожиданностью для себя, я обнаружил, что во мне есть укол влечения к малолетней девчушке, всеми силами старающейся вырваться отсюда, как и моя жена.
"Н-да, не везет тебе на женщин", подумал я тогда, сидя за столом и понимая, что мои фантазии начинают накрывать меня с головой. Она поднимает на меня взгляд, подхватывает чашечку кофе и булки, и ловко подносит их мне, а пока она идет я осторожно подмечаю как покачиваются ее бедра и насколько туго обтягивает ее юбка, что я замечаю проступающее кружево ее белья. Она ставит передо мной заказ и улыбается, ожидая моей реакции.
— Спасибо, — бросаю я, она только кивает и собирается отойти, когда я ее останавливаю.
— Не хочешь ненадолго присесть со мной? — спрашиваю ее и замечаю некоторое замешательство, но садится напротив меня и я подмечаю свои нестройные картины воображения, связанные с ее пышными губами в малиновой помаде. Я молчу, перебирая пальцы на чашке с кофе, а она терпеливо ждет, посматривая вокруг.
— Не хочешь со мной сходить куда-нибудь? — говорю я, не поднимая на нее глаза. Она молчит, пристально глядя на меня и я исподлобья вижу, как она осматривает мой костюм, защиту от женщин и секса. Прикусывает губу, отчего у нее на помаде остается выемка — след от зубов, а я продолжаю теребить ручку чашки, чувствуя, как в первый раз за долгое время начинаю беспокоится в присутствии женщины.
— Я не настаиваю, — добавляю после паузы и, взяв себя в руки, отпиваю кофе, лениво откидываясь на спинку стула.
— Я согласна, — кивает она, глядя на меня своими большими глазами и я не нахожу ничего лучше, чем спуститься с ее лица на ложбинку груди, выдохнуть и выжать из себя достаточно искреннюю улыбку, а она скромно встает из-за стола и бросает "Мне надо работать" через спину.
Допив свой кофе и съев три булки с клубникой, я выхожу на сырой воздух и облегчено вдыхаю его свободу. Сегодня я чувствую себя особенно окрыленным, но легкий мандраж от согласия Мери не дает мне покоя и я, нервно перебирая в карманах пиджака ключи от дома, отправляюсь через парк в свою конуру, которая выглядит со стороны достаточно цивилизованно, но на деле это скопище старой мебели и техники, которую давно пора обновить. Я вступаю на парковую дорожку и озираюсь по сторонам. Среди промокших насквозь деревьев кроме редких пожухлых листьев, срывающихся с крон, не замечаю ничего, но стоит пройти пару шагов вглубь, как по позвоночнику электрическим током пробегают мурашки и противный холодок разливается в груди.
