Рявкнула на Калена - громогласно, мощно, я даже умудрился частично услышать её гневный голос, бесцеремонно схватила меня за локоть травмированной руки и потащила подальше от кухни.
Буквально толкнула меня на диван и указала на него пальцем, словно приказывая сидеть здесь и не рыпаться.
Ну, поскольку альтернатив, - ввиду того что я не собирался портить любые, даже столь хрупкие… скорее, призрачные отношения с другими, - у меня не было, пришлось повиноваться. Оставшийся на кухне Кален теперь чистил морковь, жалостливо поглядывая на меня. Хех…
Вскоре девчонка пришла с какой-то белой коробкой и села рядом, вплотную ко мне. Я попробовал отодвинуться - не люблю, когда ко мне прикасаются незнакомцы или люди, к которым я не питаю дружеских чувств - но двигаться, увы, было некуда, я и так упёрся в высокий подлокотник.
В белой коробке были какие-то таблетки, несколько видов разноцветного порошка в маленьких пакетиках, рулон плотного бинта, парочка квадратов коричневой бумаги, несколько тюбиков с мазью, вата…
Небольшой кусок этой ваты девчонка и взяла, затем макнула его в склянку с чуть зеленоватой жидкостью. Когда наши взгляды встретились, она что-то произнесла, но я не расслышал. А если бы и расслышал, то точно ничего бы не понял, хех.
Не дождавшись ответа, она схватила меня за руку и начала промакивать порезы. Из-за боли я попытался выдернуть руку, но девчонка не позволила, однако теперь начала прикасаться к порезам аккуратнее, мягче.
А жидкость всё-равно неприятно пощипывала; кожа вокруг ранки начала приобретать зеленоватый оттенок, чем меня, если честно, напугала. У основания большого пальца, где я неудачно чуть не срезал кусок кожи, девочка промакивала рану ещё более аккуратно. Сначала чуть-чуть отодвинула кожу и капнула туда эту жидкость, затем чуть-чуть придавила сверху ваткой. Отрезала ножницами кусок плотной бумаги - я только сейчас понял, что это пластырь. Наклеила его поверх порезов и забинтовала руку. Но так, чтобы не мешать подвижности пальцев.
Я чуть не ляпнул “спасибо”, благо всё-таки смог вовремя остановиться. После того как девчонка со всем разобралась, она, даже на меня не глянув, оттолкнула руку - притом довольно сильно, - сложила всё в коробку и ушла.
Так… что вообще происходит? Сначала старшая из двух младших девочек - она меня либо боится, либо опасается… впрочем, это синонимы.
Теперь эта девчонка, вроде бы помогла, а вроде бы и ведёт себя так, словно она обижена или может злится, но при этом выполняет так называемые “обязанности старшего ребёнка в семье”.
А вот Кален наоборот, он уж больно со мной дружелюбен. Конечно, вокруг младших девочек паренёк вообще на цыпочках ходит, что говорит о его заботливости, но… если я, - вернее, тот паренёк, в чьём теле я нахожусь, - допустим, вытворил что-то, за что его боятся и недолюбливают, то, думаю, и Кален обязан относиться ко мне предвзято и в некоторой степени негативно. Но он почему-то ведёт себя иначе. Хм… есть о чём поразмышлять, да вот только стоит ли вообще тратить время на эти размышления? Конечно же, мои дедуктивные способности в десятки раз превосходят способности Шерлока Холмса, да вот только если он с помощью своих умозаключений додумывался до истины, то я в своей упоротой башке сформулирую настолько абсурдную ересь, что она не впишется даже в реалии полудохлой логики какого-то занюханного бульварного романа, ибо моего интеллекта хватит лишь на формулирование фантастических догадок, которые, скорее всего, будут очень далеки от истины.
Девчонка и Кален, изредка перебрасываясь короткими фразами, продолжали возиться на кухне; поначалу я поглядывал на них, а потом просто уставился себе под ноги и сидел так, в очередной раз обдумывая сложившуюся ситуацию.
Итак, я… умер. Это точно, иного варианта попросту не существует. Скорее всего…
Умер и очутился где-то здесь. Где-то…
Казалось бы, осуществилась мечта каждого задрота-неудачника, вот только прошло уже примерно пятнадцать дней, а признанным всем миром “Героем” я не стал. Да и стоит ли вообще мечтать о каком-то геройстве, если для меня сейчас совершить вылазку до дома с базара без остановок - настоящее испытание, сродни всем подвигам Геракла вместе взятым?
Мне здесь не нравится. Я устал и хочу домой. Соскучился по Оксане…
Откидываюсь на спинку дивана и поднимаю к потолку травмированную руку. Но интересуют меня отнюдь не свежие порезы, а старые раны, следы от которых, словно символы прошлой жизни, уже полностью испарились.
Закрываю глаза, пытаясь разобраться в своих чувствах и мыслях, и вскоре понимаю, что я невольно возвращаюсь воспоминаниями к тому злополучному дню, когда впервые познал успокоение… путём нанесения себе повреждений.
Пребывая в полудрёме, то-есть чувствуя своё тело, но не имея возможности пошевелиться, я мерно дышал, сосредоточившись на мыслях и собственном сердцебиении.
Воспоминания отчётливо воспроизвели полную картину происходящего: оба окна в моей комнате закрыты занавесками, а “бюджетная люстра”, - как я её называл, - то-есть голая лампочка на потолке, перегорела где-то час назад.
Я сидел в кромешной тьме, которую прерывал лишь исходящий из включённого телевизора свет, каждые три или четыре секунды на непродолжительное время сменяющийся чёрным экраном, возникающим при переключении каналов.
Смотреть было решительно нечего: на одном канале показывали унылый лохотрон, в котором необходимо было отгадать слово из трёх букв, при известных первой “л” и последней, “б” - и дозвониться в студию, чтобы выиграть две тысячи гривен; на другом канале шёл фрагмент из фильма “Парк Юрского периода”, в котором герои решали, кто из них сунет руку в экскременты динозавра, дабы проверить, тёплые они или нет; на третьем канале дрались депутаты - одного удерживала целая толпа, в то время как его оппонент скакал позади и махал кулаками, нещадно избивая беззащитный воздух; по четвёртому каналу транслировали эротику, женщина с пышными кудрявыми волосами извивалась на кровати, улыбалась и мяла громадную силиконовую грудь; на пятом канале транслировали серию из “Ну, погоди” про робота, которую я видел уже раз пятьдесят; шестой же канал в очередной раз радовал зрителей, где-то пятый раз за последние полгода показывая первого “Блэйда”.
Ни один из каналов надолго не задерживался - я поставил на пульт ножку стула, поэтому они постоянно переключались.
Упорно пялюсь в телевизор, не отводя взгляда ни на секунду и практически не моргая, но не понимаю почти ничего из происходящего на экране, а если и улавливал какие-то отдельные кадры, то тут же, через какую-то секунду, обо всём забывал, - моё внимание было сосредоточено на звуках, доносящихся из-за двери: громкие пьяные голоса, визгливый смех, изредка - цоканье рюмок, скрежет вилок или ложек о тарелки, которые в общей тишине,(звук-то на телевизоре я выключил), слышались просто великолепно.
Сидя перед телевизором, я безостановочно протыкал циркулем свою старую, полностью исписанную тетрадь. И злился. Злился на мать, на её сожителя-зека, на их друзей, которые сидели у нас в два часа ночи и, судя по всему, домой и сегодня не собирались, видимо опять останутся ночевать.
У матери завтра выходной, может себе позволить. А вот мне в школу, но из-за этих мразей я не могу уснуть. Пропустить один день в школе нельзя, мать накажет. А если получу плохую оценку, или наругают учителя из-за сонливости, тоже накажет.
И, конечно же, я злился даже на соседей, которые почему-то предпочитали молчать, хотя на законных основаниях могли запросто разогнать эту свору алкашей.
А ещё мне очень хотелось есть. Вчера ещё получилось позавтракать и, каким-то чудом уже после прихода дружков маминого хахаля, поужинать, а вот сегодня и я крошки в рот не взял, на кухню меня банально не пускали.
Из-за злости и обиды на глаза навернулись слёзы. Впервые мне хотелось разрыдаться не из-за физической боли. Я начал яростно тереть глаза рукавом старого свитера до тех пор, пока переносица и веки не начали болеть.
Медленно отвожу руку; мой взгляд почему-то сам по себе приковался к игле циркуля. Где-то в голове словно что-то щёлкнуло. Очень неприятно, словно даже болезненно, и тихо - но этот щелчок оставил после себя навязчивую странную мысль.
Медленно закатал рукав, затем аккуратно провёл иглой по коже. А потом - ещё раз, но уже слегка надавил. Игла чуть-чуть оцарапала руку, оставив белый след. На третий раз я надавил сильнее, и теперь наблюдал, как покрасневшая полоска начинает слегка набухать. Но этого всё ещё было мало, даже котята царапают сильнее.
Теперь я приставил циркуль к руке и надавил ещё сильнее, вогнав иглу в кожу до самого основания. Вздрогнул и прикусил язык, пытаясь не вскрикнуть от боли. Тут же выдернул иглу. Из образовавшейся ранки, довольно глубокой, пошла кровь. Сначала она собиралась в пузырь, который вскоре лопнул; кровь начала медленно растекаться по коже.
Теперь я приставил иглу к коже чуть пониже от прежнего места и снова надавил, чувствуя, как кончик иглы проткнул кожу в том месте. С силой провожу вниз, оставляя на руке длинную царапину.
Я чувствовал, как вместе с просачивающейся кровью нарастает мой гнев. Но в то же время приходило и облегчение. Гнев заполнил мои мысли, но теперь он не подводил меня к действием - желание закатить истерику, разбросать всё в комнате, высказать матери что я о ней думаю, всё это осталось в прошлом. Теперь я чувствовал странное умиротворение.
Я ещё раз приставил иглу к руке.
Неожиданный громкий щелчёк вырвал меня из мира грёз. Я невольно дёрнулся и махнул рукой, пытаясь поскорее выбросить воображаемый циркуль; входная дверь медленно отворилась, в помещение зашли молодая, очень красивая девушка.
Но я не мог сосредоточить на этой девушке внимание, потому что слух, наконец-то, вернулся; по ушам тут же ударило множество других звуков: какое-то бульканье с плиты, жужжание, доносящееся из улицы, собачий лай, визги и топот детских ног - две маленькие девочки сбежали вниз по лестнице и бросились к женщине, очень быстро и громко что-то её рассказывая. Среди их непонятных слов я, вроде бы, услышал отчётливое - “мама”.
Начинаю озираться по сторонам - слух восстановился, а вот зрение наоборот, ухудшилось. Как бы я не пытался сфокусировать взгляд, изображение всё равно расплывалось. Старшая девочка возилась перед плитой и чем-то занималась, но вот чем, я, увы, не видел.
Кален стоял куда ближе ко мне, однако теперь я даже не мог разглядеть выражение его лица. Наверняка снова улыбается…
Я уставился себе под ноги, ожидая, когда восстановится зрение. Подобная ерунда уже случалась, но проходила она довольно-таки быстро. Хотя вначале было страшно, ха-ха…
Почувствовал, как женщина коснулась рукой моей головы, произнесла что-то ласковым голосом и взъерошила волосы. Совсем как Оксана… я невольно улыбнулся.
Стрелки часов, знаменующие приближение вечера, тянулись со скоростью смертельно раненой, престарелой, смертельно больной и в довершении глубоко беременной улитки.
Пока секунды планомерно складывались в минуты, а минуты, соответственно, в часы, я бессмысленно фрустрировал на пованивающем старьём диване, попутно убеждая себя в том, что активно предпринимаю - увы, только вялые, незначительные и совершенно бессмысленные, - попытки привыкнуть к незнакомому языку. Результатов это самовнушение не принесло, к сожалению.
Но! Нет худа без добра - зрение наконец-то вернулось!
Правда только частично - теперь видел лишь мой левый глаз, а правый по-прежнему воспринимал весь мир через размытую, словно старательно замыленную пелену. А беда ведь, как говорится, не приходит одна: правое ухо внезапно перестало слышать, его словно заложило - стоял неприятный звон, доносящиеся внешние звуки опять больше напоминали какое-то подводное бульканье.
Какое, однако, дивное ощущение! Я против своей воли познал экспириенс совместимости несовместимого: звуки и голоса - как нормальные, вменяемые и чёткие, улавливаемые левым ухом, - так и какая-то неведомая, булькающая утробная хрень, впитываясь правым, смешивались воедино, образуя воистину феноменальную, блин, по своей концепции музыку, которая может вывести из себя любого и заставит рвать волосы(не только на голове) от безысходности.
Впрочем, кое-как сосуществовать с этой небольшой неприятностью я научился, поэтому звуки фильтровал уже довольно таки неплохо. Думаю, если так продолжится, то ещё дня три, может, четыре протяну без суицидальных мыслей.
- Kiriya.
После непродолжительной тишины, возникшей из-за того что все занимались своими важными и не очень делами, послышался голос той молодой девушки, к которой липли младшие девочки. Я невольно посмотрел в её сторону: пока на плите варилось мясо, эта девушка сидела на стуле неподалёку, поглядывала в кастрюлю и рассчёсывала непослушные кудри самой маленькой девочки да пыталась ей заплести косички.
Поскольку ответа не последовало, девушка позвала ещё раз, но чуть громче:
- Kiriya, an maitene gene yeigi. *
Кажись, это было обращено к той девчонке, которая немногим ранее наезжала на Калена и залепила мне порезы пластырем: она отреагировала, бросила что-то чиркать у себя в тетради и подошла к молодой девушке.
Так-с… пора включать режим дедукционера. Девушка… дважды сказала слово “Кирия”. Я, конечно, могу ошибаться в своих выводах, но вроде так обычно делают если кого-то зовут, а он не слышит, то-есть получается, что самую старшую девчонку, вот ту, которая ругалась на Калена, зовут Кирия, да?
Кажется, ранее я уже слышал это слово, его вроде как даже Кален несколько раз проговаривал когда обращался к девчонке. И одна из малявок как-то несла сломавшуюся игрушку, бежала к девчонке и кричала что-то среднее между “Кирия” и “киикере”... если ничего не путаю, конечно же.
Значит, Кирия. Или, всё-таки, не Кирия?..
А хотя ладно, плевать на их имена, потом разберусь. Сейчас важно немножко другое - моё зрение! Оно снова ухудшилось по непонятным причинам!
Итак, если я всё правильно помню, то суммарный обзор обоих глаз у человека - где-то сто восемьдесят градусов. То-есть на каждое око приходится по девяносто градусов. Соответственно, оба глаза видят часть носа, но игнорируют её, складывая в голове человека единую широкую картинку.
У меня же, увы, не совсем так, но было близко к “норме”. Поскольку один глаз видел нормально, а другой транслировал в мозг размытое и слегка затемнённое изображение, немного искажалось общее восприятие, однако носа я по-прежнему не видел.
Буквально толкнула меня на диван и указала на него пальцем, словно приказывая сидеть здесь и не рыпаться.
Ну, поскольку альтернатив, - ввиду того что я не собирался портить любые, даже столь хрупкие… скорее, призрачные отношения с другими, - у меня не было, пришлось повиноваться. Оставшийся на кухне Кален теперь чистил морковь, жалостливо поглядывая на меня. Хех…
Вскоре девчонка пришла с какой-то белой коробкой и села рядом, вплотную ко мне. Я попробовал отодвинуться - не люблю, когда ко мне прикасаются незнакомцы или люди, к которым я не питаю дружеских чувств - но двигаться, увы, было некуда, я и так упёрся в высокий подлокотник.
В белой коробке были какие-то таблетки, несколько видов разноцветного порошка в маленьких пакетиках, рулон плотного бинта, парочка квадратов коричневой бумаги, несколько тюбиков с мазью, вата…
Небольшой кусок этой ваты девчонка и взяла, затем макнула его в склянку с чуть зеленоватой жидкостью. Когда наши взгляды встретились, она что-то произнесла, но я не расслышал. А если бы и расслышал, то точно ничего бы не понял, хех.
Не дождавшись ответа, она схватила меня за руку и начала промакивать порезы. Из-за боли я попытался выдернуть руку, но девчонка не позволила, однако теперь начала прикасаться к порезам аккуратнее, мягче.
А жидкость всё-равно неприятно пощипывала; кожа вокруг ранки начала приобретать зеленоватый оттенок, чем меня, если честно, напугала. У основания большого пальца, где я неудачно чуть не срезал кусок кожи, девочка промакивала рану ещё более аккуратно. Сначала чуть-чуть отодвинула кожу и капнула туда эту жидкость, затем чуть-чуть придавила сверху ваткой. Отрезала ножницами кусок плотной бумаги - я только сейчас понял, что это пластырь. Наклеила его поверх порезов и забинтовала руку. Но так, чтобы не мешать подвижности пальцев.
Я чуть не ляпнул “спасибо”, благо всё-таки смог вовремя остановиться. После того как девчонка со всем разобралась, она, даже на меня не глянув, оттолкнула руку - притом довольно сильно, - сложила всё в коробку и ушла.
Так… что вообще происходит? Сначала старшая из двух младших девочек - она меня либо боится, либо опасается… впрочем, это синонимы.
Теперь эта девчонка, вроде бы помогла, а вроде бы и ведёт себя так, словно она обижена или может злится, но при этом выполняет так называемые “обязанности старшего ребёнка в семье”.
А вот Кален наоборот, он уж больно со мной дружелюбен. Конечно, вокруг младших девочек паренёк вообще на цыпочках ходит, что говорит о его заботливости, но… если я, - вернее, тот паренёк, в чьём теле я нахожусь, - допустим, вытворил что-то, за что его боятся и недолюбливают, то, думаю, и Кален обязан относиться ко мне предвзято и в некоторой степени негативно. Но он почему-то ведёт себя иначе. Хм… есть о чём поразмышлять, да вот только стоит ли вообще тратить время на эти размышления? Конечно же, мои дедуктивные способности в десятки раз превосходят способности Шерлока Холмса, да вот только если он с помощью своих умозаключений додумывался до истины, то я в своей упоротой башке сформулирую настолько абсурдную ересь, что она не впишется даже в реалии полудохлой логики какого-то занюханного бульварного романа, ибо моего интеллекта хватит лишь на формулирование фантастических догадок, которые, скорее всего, будут очень далеки от истины.
Девчонка и Кален, изредка перебрасываясь короткими фразами, продолжали возиться на кухне; поначалу я поглядывал на них, а потом просто уставился себе под ноги и сидел так, в очередной раз обдумывая сложившуюся ситуацию.
Итак, я… умер. Это точно, иного варианта попросту не существует. Скорее всего…
Умер и очутился где-то здесь. Где-то…
Казалось бы, осуществилась мечта каждого задрота-неудачника, вот только прошло уже примерно пятнадцать дней, а признанным всем миром “Героем” я не стал. Да и стоит ли вообще мечтать о каком-то геройстве, если для меня сейчас совершить вылазку до дома с базара без остановок - настоящее испытание, сродни всем подвигам Геракла вместе взятым?
Мне здесь не нравится. Я устал и хочу домой. Соскучился по Оксане…
Откидываюсь на спинку дивана и поднимаю к потолку травмированную руку. Но интересуют меня отнюдь не свежие порезы, а старые раны, следы от которых, словно символы прошлой жизни, уже полностью испарились.
Закрываю глаза, пытаясь разобраться в своих чувствах и мыслях, и вскоре понимаю, что я невольно возвращаюсь воспоминаниями к тому злополучному дню, когда впервые познал успокоение… путём нанесения себе повреждений.
Пребывая в полудрёме, то-есть чувствуя своё тело, но не имея возможности пошевелиться, я мерно дышал, сосредоточившись на мыслях и собственном сердцебиении.
***
Воспоминания отчётливо воспроизвели полную картину происходящего: оба окна в моей комнате закрыты занавесками, а “бюджетная люстра”, - как я её называл, - то-есть голая лампочка на потолке, перегорела где-то час назад.
Я сидел в кромешной тьме, которую прерывал лишь исходящий из включённого телевизора свет, каждые три или четыре секунды на непродолжительное время сменяющийся чёрным экраном, возникающим при переключении каналов.
Смотреть было решительно нечего: на одном канале показывали унылый лохотрон, в котором необходимо было отгадать слово из трёх букв, при известных первой “л” и последней, “б” - и дозвониться в студию, чтобы выиграть две тысячи гривен; на другом канале шёл фрагмент из фильма “Парк Юрского периода”, в котором герои решали, кто из них сунет руку в экскременты динозавра, дабы проверить, тёплые они или нет; на третьем канале дрались депутаты - одного удерживала целая толпа, в то время как его оппонент скакал позади и махал кулаками, нещадно избивая беззащитный воздух; по четвёртому каналу транслировали эротику, женщина с пышными кудрявыми волосами извивалась на кровати, улыбалась и мяла громадную силиконовую грудь; на пятом канале транслировали серию из “Ну, погоди” про робота, которую я видел уже раз пятьдесят; шестой же канал в очередной раз радовал зрителей, где-то пятый раз за последние полгода показывая первого “Блэйда”.
Ни один из каналов надолго не задерживался - я поставил на пульт ножку стула, поэтому они постоянно переключались.
Упорно пялюсь в телевизор, не отводя взгляда ни на секунду и практически не моргая, но не понимаю почти ничего из происходящего на экране, а если и улавливал какие-то отдельные кадры, то тут же, через какую-то секунду, обо всём забывал, - моё внимание было сосредоточено на звуках, доносящихся из-за двери: громкие пьяные голоса, визгливый смех, изредка - цоканье рюмок, скрежет вилок или ложек о тарелки, которые в общей тишине,(звук-то на телевизоре я выключил), слышались просто великолепно.
Сидя перед телевизором, я безостановочно протыкал циркулем свою старую, полностью исписанную тетрадь. И злился. Злился на мать, на её сожителя-зека, на их друзей, которые сидели у нас в два часа ночи и, судя по всему, домой и сегодня не собирались, видимо опять останутся ночевать.
У матери завтра выходной, может себе позволить. А вот мне в школу, но из-за этих мразей я не могу уснуть. Пропустить один день в школе нельзя, мать накажет. А если получу плохую оценку, или наругают учителя из-за сонливости, тоже накажет.
И, конечно же, я злился даже на соседей, которые почему-то предпочитали молчать, хотя на законных основаниях могли запросто разогнать эту свору алкашей.
А ещё мне очень хотелось есть. Вчера ещё получилось позавтракать и, каким-то чудом уже после прихода дружков маминого хахаля, поужинать, а вот сегодня и я крошки в рот не взял, на кухню меня банально не пускали.
Из-за злости и обиды на глаза навернулись слёзы. Впервые мне хотелось разрыдаться не из-за физической боли. Я начал яростно тереть глаза рукавом старого свитера до тех пор, пока переносица и веки не начали болеть.
Медленно отвожу руку; мой взгляд почему-то сам по себе приковался к игле циркуля. Где-то в голове словно что-то щёлкнуло. Очень неприятно, словно даже болезненно, и тихо - но этот щелчок оставил после себя навязчивую странную мысль.
Медленно закатал рукав, затем аккуратно провёл иглой по коже. А потом - ещё раз, но уже слегка надавил. Игла чуть-чуть оцарапала руку, оставив белый след. На третий раз я надавил сильнее, и теперь наблюдал, как покрасневшая полоска начинает слегка набухать. Но этого всё ещё было мало, даже котята царапают сильнее.
Теперь я приставил циркуль к руке и надавил ещё сильнее, вогнав иглу в кожу до самого основания. Вздрогнул и прикусил язык, пытаясь не вскрикнуть от боли. Тут же выдернул иглу. Из образовавшейся ранки, довольно глубокой, пошла кровь. Сначала она собиралась в пузырь, который вскоре лопнул; кровь начала медленно растекаться по коже.
Теперь я приставил иглу к коже чуть пониже от прежнего места и снова надавил, чувствуя, как кончик иглы проткнул кожу в том месте. С силой провожу вниз, оставляя на руке длинную царапину.
Я чувствовал, как вместе с просачивающейся кровью нарастает мой гнев. Но в то же время приходило и облегчение. Гнев заполнил мои мысли, но теперь он не подводил меня к действием - желание закатить истерику, разбросать всё в комнате, высказать матери что я о ней думаю, всё это осталось в прошлом. Теперь я чувствовал странное умиротворение.
Я ещё раз приставил иглу к руке.
***
Неожиданный громкий щелчёк вырвал меня из мира грёз. Я невольно дёрнулся и махнул рукой, пытаясь поскорее выбросить воображаемый циркуль; входная дверь медленно отворилась, в помещение зашли молодая, очень красивая девушка.
Но я не мог сосредоточить на этой девушке внимание, потому что слух, наконец-то, вернулся; по ушам тут же ударило множество других звуков: какое-то бульканье с плиты, жужжание, доносящееся из улицы, собачий лай, визги и топот детских ног - две маленькие девочки сбежали вниз по лестнице и бросились к женщине, очень быстро и громко что-то её рассказывая. Среди их непонятных слов я, вроде бы, услышал отчётливое - “мама”.
Начинаю озираться по сторонам - слух восстановился, а вот зрение наоборот, ухудшилось. Как бы я не пытался сфокусировать взгляд, изображение всё равно расплывалось. Старшая девочка возилась перед плитой и чем-то занималась, но вот чем, я, увы, не видел.
Кален стоял куда ближе ко мне, однако теперь я даже не мог разглядеть выражение его лица. Наверняка снова улыбается…
Я уставился себе под ноги, ожидая, когда восстановится зрение. Подобная ерунда уже случалась, но проходила она довольно-таки быстро. Хотя вначале было страшно, ха-ха…
Почувствовал, как женщина коснулась рукой моей головы, произнесла что-то ласковым голосом и взъерошила волосы. Совсем как Оксана… я невольно улыбнулся.
Глава 3 - 18 день Солнцестояния, 467 год
Стрелки часов, знаменующие приближение вечера, тянулись со скоростью смертельно раненой, престарелой, смертельно больной и в довершении глубоко беременной улитки.
Пока секунды планомерно складывались в минуты, а минуты, соответственно, в часы, я бессмысленно фрустрировал на пованивающем старьём диване, попутно убеждая себя в том, что активно предпринимаю - увы, только вялые, незначительные и совершенно бессмысленные, - попытки привыкнуть к незнакомому языку. Результатов это самовнушение не принесло, к сожалению.
Но! Нет худа без добра - зрение наконец-то вернулось!
Правда только частично - теперь видел лишь мой левый глаз, а правый по-прежнему воспринимал весь мир через размытую, словно старательно замыленную пелену. А беда ведь, как говорится, не приходит одна: правое ухо внезапно перестало слышать, его словно заложило - стоял неприятный звон, доносящиеся внешние звуки опять больше напоминали какое-то подводное бульканье.
Какое, однако, дивное ощущение! Я против своей воли познал экспириенс совместимости несовместимого: звуки и голоса - как нормальные, вменяемые и чёткие, улавливаемые левым ухом, - так и какая-то неведомая, булькающая утробная хрень, впитываясь правым, смешивались воедино, образуя воистину феноменальную, блин, по своей концепции музыку, которая может вывести из себя любого и заставит рвать волосы(не только на голове) от безысходности.
Впрочем, кое-как сосуществовать с этой небольшой неприятностью я научился, поэтому звуки фильтровал уже довольно таки неплохо. Думаю, если так продолжится, то ещё дня три, может, четыре протяну без суицидальных мыслей.
- Kiriya.
После непродолжительной тишины, возникшей из-за того что все занимались своими важными и не очень делами, послышался голос той молодой девушки, к которой липли младшие девочки. Я невольно посмотрел в её сторону: пока на плите варилось мясо, эта девушка сидела на стуле неподалёку, поглядывала в кастрюлю и рассчёсывала непослушные кудри самой маленькой девочки да пыталась ей заплести косички.
Поскольку ответа не последовало, девушка позвала ещё раз, но чуть громче:
- Kiriya, an maitene gene yeigi. *
Кажись, это было обращено к той девчонке, которая немногим ранее наезжала на Калена и залепила мне порезы пластырем: она отреагировала, бросила что-то чиркать у себя в тетради и подошла к молодой девушке.
Так-с… пора включать режим дедукционера. Девушка… дважды сказала слово “Кирия”. Я, конечно, могу ошибаться в своих выводах, но вроде так обычно делают если кого-то зовут, а он не слышит, то-есть получается, что самую старшую девчонку, вот ту, которая ругалась на Калена, зовут Кирия, да?
Кажется, ранее я уже слышал это слово, его вроде как даже Кален несколько раз проговаривал когда обращался к девчонке. И одна из малявок как-то несла сломавшуюся игрушку, бежала к девчонке и кричала что-то среднее между “Кирия” и “киикере”... если ничего не путаю, конечно же.
Значит, Кирия. Или, всё-таки, не Кирия?..
А хотя ладно, плевать на их имена, потом разберусь. Сейчас важно немножко другое - моё зрение! Оно снова ухудшилось по непонятным причинам!
Итак, если я всё правильно помню, то суммарный обзор обоих глаз у человека - где-то сто восемьдесят градусов. То-есть на каждое око приходится по девяносто градусов. Соответственно, оба глаза видят часть носа, но игнорируют её, складывая в голове человека единую широкую картинку.
У меня же, увы, не совсем так, но было близко к “норме”. Поскольку один глаз видел нормально, а другой транслировал в мозг размытое и слегка затемнённое изображение, немного искажалось общее восприятие, однако носа я по-прежнему не видел.
