— Извините, — сказала она негромко, — я, кажется, навоображала себе невесть чего. Ничего подобного больше не повторится. Обещаю.
Девушка, наконец, встала с его колен, подняла упавшее на пол полотенце. Сначала хотела протянуть его Егору, но потом решила все же поменять на чистое.
Она немного постояла рядом с ним, дожидаясь, пока тот самостоятельно высушит волосы, чтобы отнести оба влажных полотенца в ванную. Она всегда была внимательной, исполнительной и терпеливой и весь этот спектакль с парнем разыграла по просьбе его родителей. Будет очень жаль, если Егор потребует уволить ее, не объяснив причин.
— Я вам верю, — улыбнулся Егор, глядя на расстроенную Нину.
Они так и не перешли на «ты», продолжая друг к другу обращаться вежливо на «вы». И если бы не ее навязчивое внимание последнее время, Егор был бы ею вполне доволен.
— Если вам не трудно, заварите мне ромашковый чай, — попросил он, стараясь дать понять, что инцидент исчерпан. — Я, действительно, промок, можно ненароком и простуду подхватить…
Андрея вводили в постановку взамен выросшего актера. В физическом смысле выросшего. По сюжету один герой был старше другого на тринадцать лет, а актеры, разыгрывающие действо на сцене, были почти ровесниками. Спектакль пользовался популярностью, и не снимать же его из-за такой мелочи, как возраст, тем более что в театре молодых и талантливых было хоть отбавляй. И пусть до этого у Андрея не было главных ролей, режиссер решил его попробовать — надо было когда-то начинать.
— Я не понимаю, — возмутился Андрей, одергивая коротенькие шортики и маечку, не достающую ему до пупка, — почему я должен играть в этом? По пьесе герой ходит в джинсах и в рубашке.
— Это ты у главрежа спроси, — отмахнулся от него Виталий Иванович, режиссер-постановщик спектакля. Ему давали установки, он их выполнял.
Андрей уже знал, что везде на афишах режиссером хоть и значился директор театра, он же главный режиссер, а на самом деле за каждую постановку отвечали вполне конкретные люди — постановщики. Главреж только принимал или пытался улучшить спектакль, если ему что-то не нравилось. Он же утверждал костюмы. Идти к главрежу было бессмысленно — он так видел. А то, что актеры видели свои роли несколько по-иному, его интересовало мало. Они должны были выполнять то, что он им скажет, причем дословно.
— Тебе не понравился костюм? — раздался из полутемного зрительного зала голос Сергея Михайловича, главного режиссера.
Андрей готов был провалиться сквозь сцену — он не заметил, в какой момент тот появился в зале и наблюдал за репетицией.
— Чем он тебе не понравился?
Сергей Михайлович, несмотря на степенный возраст, легко взбежал по ступеням и подошел к Андрею.
Тот снова одернул задравшиеся по самое не хочу шорты.
— Он мне маловат, — проговорил Андрей возмущенно, — когда я сажусь и раздвигаю ноги, то у меня все вываливается наружу.
И он плюхнулся на стул, демонстрируя то, что ему конкретно не понравилось.
— Вот, — он сделал взмах рукой возле своего паха. — А майка, та вообще какая-то пошлая.
Сергей Михайлович рассмеялся, глядя на недовольное лицо Андрея и его надутые губы, словно у ребенка, которого лишили сладкого, и он готов вот-вот расплакаться.
— Мы играем драму, — сказал он, просмеявшись. — Трагедию. И если не будет смешных или казусных деталей, то зал утонет в зрительских слезах. Ни тебе, ни мне, ни уж тем более Виталию Ивановичу этого не нужно. И отвлечь зрителей от страстей, происходящих на сцене, сможешь только ты. Ты должен заразить их своим оптимизмом, молодостью, сексуальной энергией…
— Но у меня все выпадает наружу… Какой тут оптимизм? Я вынужден непрерывно поправлять шорты руками, — смутился Андрей.
— А ты отвлекись от них. И плюнь на то, что твои гениталии может увидеть зритель с первого ряда. Остальным же, сидящим дальше, уже ничего не будет видно. Ты должен влюбить каждого в этом зале в себя, чтобы ему захотелось содрать с тебя эту майчонку и насладиться красотой твоего тела, будь то женщина или мужчина. В этом спектакле ты главный. На тебе все завязано, на твоих шортиках и маечке. Если ты сыграешь неубедительно, зритель тебе не поверит и на спектакль не пойдет.
Андрей почти согласился с Сергеем Михайловичем, но, вставая со стула, шорты все равно поправил.
Тот его поймал за руку.
— Не смей этого делать, — сказал он строго. — Подумай, какая деталь смогла бы тебя отвлечь.
Андрей задумался, но так ничего и не придумал — шорты занимали все его воображение.
— А я, кажется, знаю.
И Сергей Михайлович пропустил длинные пряди сквозь свои пальцы.
— А если тебя подстричь? — спросил он. — И давно ты ходишь с длинными волосами?
— Давно, — кивнул Андрей. Мысль, конечно, у главрежа хорошая, но расставаться со своей привычной прической ему не очень хотелось — он и забыл уже, как выглядел с короткими волосами. — Но я бы не хотел…
— А раз не хотел бы, — перебил его Сергей Михайлович, — то забудь думать о шортах и майке, попытайся с ними сродниться. Можешь обувь подобрать по своему вкусу, но это должны быть белые кроссовки.
И он ушел, оставив Андрея и Виталия Ивановича одних на сцене.
— Ну что, продолжим репетицию? — поинтересовался режиссер, стараясь не глядеть в сторону Андрея. Он знал, что тот пребывал в прострации. Они все обычно пребывали в таком состоянии после бесед с главрежем.
Спустя несколько минут Андрей кивнул, словно только что услышал вопрос Виталия Ивановича. И, о чудо, он совершенно перестал задумывался о шортах и майке, полностью отдавшись страстям, разыгрываемым в пьесе…
— Нет, — вздохнул Андрей, поздно вечером возвращаясь с репетиции домой, — эта пьеса не для бабушки, она этого не поймет. Того и гляди, еще мне запретит в ней играть.
Он прошел по двору, по детской площадке, где буквально накануне гонял мяч с мальчишками — лужи после ливня еще не высохли. Его голова непроизвольно повернулась в сторону балкона на первом этаже. В окнах света не было — либо уже спал, либо смотрел в темноте телевизор.
Андрей постоял немного под балконом, борясь с соблазном запрыгнуть снова на него и заглянуть за колышущуюся от легкого сквозняка штору. Немного времени у него есть. Он добрался до дома быстрее обычного, коллега подбросил, это значит, что бабушка начнет названивать лишь через пятнадцать минут и жаловаться на подскочившее давление.
— Чего ждешь? Смелее, — услышал он чуть с хрипотцой знакомый голос.
— Что ты делаешь здесь так поздно? — первое что спросил Андрей, приземлившись на балконе.
Он встал в дальнем его конце, чтобы не смущать парня, сидевшего в инвалидном кресле, и не смущаться самому.
— Тебя жду, — ответил тот просто. — Зайдешь?
И он кивнул в сторону двери, прикрытой шторой.
Можно и зайти. Отчего не зайти? Когда позвонит бабушка, он просто извинится и уйдет. Через дверь.
— Егор, — парень протянул руку.
Андрей подошел и почему-то взял ее в свои ладони. Теплая, несмотря на прохладный вечер.
— Андрей, — сказал он, улыбнувшись.
«”Вагончик” — крошечная двухкомнатная квартира … на восьмом этаже нового дома. На окне — тюлевая штора с большой дырой, которая заштопана внахлест черными нитками. Балконная дверь забита матрасом. Так хозяин квартиры зимой спасался от мороза. У стула одна нога привязана веревкой. У потолка — огрызок плафона, будто кто кусал его. Старое, продавленное кресло много раз чем-то обливали. Так и остались пятна. На дверях шифоньера, видно, сушили одежду — полировка слезла. Посредине комнаты — стол. На нем мусор, пустые бутылки, мутные стаканы. Мятые газеты, журналы, пара книг брошены на книжную полку, висящую на одном гвозде. Обои в квартире отваливаются. Все стены в кровавых пятнах. Хозяин квартиры будто назло кому-то давил клопов.
Все это в большой комнате.
Во второй, узкой, как гроб, стоит кровать с серыми простынями. Рядом — тумбочка, на ней телевизор. На кухне — стол, табурет. На подоконнике — банки и бутылки.»
Квартира нового знакомого Андрея выглядела совсем иначе, чем квартира в пьесе, где он должен был играть.
Современное деревянное окно со стеклопакетом, чтобы не дуло из всех щелей. На окне — дорогая тюлевая занавеска и тяжелые шторы до самого пола, почти не пропускающие свет, все же первый этаж. В комнате из мебели только стол, даже стульев нет, платяной шкаф, да плазменный телевизор на тумбе. Все новое, современное. Под потолком — хрустальная люстра. Она, видимо, давала много света и переливалась разными огнями, но сейчас в комнате неярко горел торшер. На стенах светлые обои.
И кругом идеальная чистота.
Андрей даже кроссовки стянул с ног, оставшись в одних носках, чтобы не наследить ненароком.
— Выпьешь? — спросил Егор, извлекая из тумбы под телевизором бутылку с виски и два хрустальных фужера.
Андрей отрицательно покачал головой — бабушка сразу учует запах алкоголя, начнет пытать, что да как. А у него совершенно не было желания рассказывать ей про Егора, а врать он не умел. Точнее она сразу отличила бы, где правда, а где ложь. И тогда было бы еще хуже — воспитательная беседа с заламыванием рук могла продлиться до утра. Лучше лишний раз воздержаться.
— А я выпью, — сказал Егор, наливая себе из бутылки солидную порцию виски. — Тебе могу предложить кофе. Не из кофе-машины, настоящий, сам сварю.
— Кофе можно, — согласился Андрей и пошел на кухню вслед за быстро укатившим туда Егором.
Кухня тоже сверкала идеальной чистотой, словно ее только мыли, убирали, но никогда ей не пользовались. Но судя по тому, как лихо Егор достал из напольного шкафа банку с кофе и посуду для приготовления напитка, можно было не сомневаться, что хозяин здесь он.
Андрей даже не пытался ему помогать, просто наблюдал, привалившись к косяку двери, как Егор на ручной мельнице перемолол зерна, засыпал кофе в джезву, залил холодной водой из кулера и поставил на плиту. Словно по секундомеру, он снял напиток с плиты и, перелив в чашку тонкого фарфора, протянул Андрею.
— Угощайся, пока не остыл. Тут все дело в пенке.
А сам налил себе еще виски из бутылки.
— Ты бы не пил, — заметив, что бокал у Егора в руках стал слегка подрагивать, попросил его Андрей. Не любил он пьяных, не знал, как с ними себя вести. Он поднес к губам чашку с кофе и глотнул густого обжигающего напитка.
— Вкусно, — сказал он и облизнул языком верхнюю губу, испачканную пенкой. Напиток, действительно, оказался вкусным и густым. Егор понимал толк в кофе и умел его готовить.
— Сделай еще раз так, — попросил он Андрея и улыбнулся.
— Как так? — не совсем понял тот его.
— Ну, — протянул Егор, опасаясь и дальше оказаться непонятым, — отпей кофе из чашки, испачкай верхнюю губу в пенке, а потом оближи ее. У тебя это получилось невероятно сексуально. У большинства убого, пошло, а от тебя глаз не отвести.
Андрей хмыкнул, ему не жалко, и проделал еще раз то же самое.
Он допил кофе, вымыл чашку и поставил на стол. Они оба молчали. Егор налил себе еще виски и почти залпом выпил. Андрей видел, что парень пьянел на глазах, видимо, до его прихода он тоже прикладывался к бутылке. По-хорошему надо было попрощаться и уйти, но Андрей не мог придумать, что бы такое сказать, чтобы не обидеть Егора своим уходом.
И тут телефон завыл пожарной сиреной — Андрей по рингтону знал, что это бабушка его разыскивает.
— Мне пора, — сказал он и шумно вздохнул. — Бабуля звонит.
— Ну и вались к своей бабе, — вдруг разозлился Егор и стукнул почти пустым фужером о стол. Но этого ему показалось мало, и он смел на пол, махнув рукой, все, что стояло на столе. Плоская бутылка из-под виски выдержала, упав на кафельный пол, а хрустальный фужер рассыпался на тысячу мелких осколков.
Андрей поморщился, он не любил истерик, но ничего не сказал. Телефон снова завыл сиреной.
— Извини, — сказал он. Надо было уходить, бабушка не успокоится, так и будет названивать, пока он не появится на пороге своей квартиры.
— Убирайся, убирайся, — пьяно взмахивая руками, стал его выпроваживать Егор. — Ненавижу баб, — произнес он, — все зло от них.
Андрей быстро вернулся к балконной двери, взял в руки свои кроссовки. Он замешкал ровно на секунду, размышляя, обуться прямо здесь или уже под балконом, когда спрыгнет вниз на бетон.
— Стоять, — Егор остановил его грозным окриком и заставил обернуться. — Придешь завтра? — вдруг спросил он тихо.
— Приду, если зовешь, — пожал плечами Андрей. В неярком свете торшера ему показалось, что глаза парня как-то странно заблестели, словно от слез.
— Во сколько придешь? — не унимался Егор. Он не стал подъезжать к Андрею слишком близко, а остановился где-то посередине комнаты и теперь нервно вращал колеса своего кресла.— Точное время назови. Я буду ждать.
— Точное время? — Андрей поднял глаза к потолку. — Как сегодня. Точнее не бывает. Я раньше не освобожусь. Работа…
Он, пожалуй, впервые не захотел уточнять, где и кем работал. Рядом с Егором его лицедейство и кривлянье на сцене показалось ему мелочным, никчемным, ненастоящим.
Снова завыл телефон — от бабушки сегодня ему придется выслушать много неприятного. Ничего, он сейчас спрыгнет вниз и сразу ей перезвонит, скажет, что в маршрутке было шумно, он не слышал звонка. Не поверит — в этот час маршрутки уже не ходят. Соврет, что водитель такси громко врубил «Владимирский централ», он заткнул уши, поэтому ее звонок пропустил. Бабуля знала, что ее внуку не нравился шансон. Скажет, что не мог ответить, но причину уточнять не станет.
Удивительно, но на репетиции Андрею совершенно не мешали ни шорты, ни майка, которые продолжали постоянно задираться и оголять различные части его тела.
Теперь ему мешали руки.
Только не его, а руки Егора — они постоянно стояли у него перед глазами. Вот он ими взмахивает, вот его нервные пальцы сметают все на пол. Руки, как у дирижера, с длинными изящными пальцами. У его партнера руки совсем другие, он даже не следил за ними, хотя тоже очень красивые. По крайней мере, так считали в театре. Интересно, а кто Егор по специальности? И кем работал?
— О чем ты постоянно думаешь? — режиссер буквально дернул за руку Андрея.
Тот улыбнулся: — О пьесе думаю. Она у меня из головы не идет.
— Играть надо, а не думать, — фыркнул Виталий Иванович. — Снова прогоняем сцену номер...
И он похлопал в ладоши, заставляя актеров собраться и отыграть, как положено.
— А вот тут вы не правы, — раздался из полутемного зала голос главрежа. Он поднялся с кресла — оно громко стукнуло, складываясь — и пошел к актерам на сцену.
И опять ни Андрей, ни Виталий Иванович, никто другой не заметили, когда он появился на репетиции.
— Андрей играет хорошо.
Главреж взял его за руку и подвел к партнеру Андрея. Сергей Михайлович взял и того за руку.
— Чувствуете? — спросил он их.
Они отрицательно покачали головами. А что, собственно, они должны были чувствовать?
Главреж соединил их руки.
— А теперь?
И теперь актеры ничего не чувствовали, точнее они не понимали, что должны почувствовать.
— Вы должны стать единым целым, одним организмом. — Сергей Михайлович нервно вышагивал по сцене. — Вы просто произносите реплики, не вкладывая в них душу. Чувств нет в вашей игре. Нет искры между вами, нет напряженности. А пьеса такова, что она должна быть. Зал должен чувствовать, что чиркни спичкой, и все здесь взорвется и взлетит на воздух к едрене фене от ваших эмоций, — он задрал голову лицом вверх и, подняв руки, потряс ими, видимо, изображая накал страстей.
Девушка, наконец, встала с его колен, подняла упавшее на пол полотенце. Сначала хотела протянуть его Егору, но потом решила все же поменять на чистое.
Она немного постояла рядом с ним, дожидаясь, пока тот самостоятельно высушит волосы, чтобы отнести оба влажных полотенца в ванную. Она всегда была внимательной, исполнительной и терпеливой и весь этот спектакль с парнем разыграла по просьбе его родителей. Будет очень жаль, если Егор потребует уволить ее, не объяснив причин.
— Я вам верю, — улыбнулся Егор, глядя на расстроенную Нину.
Они так и не перешли на «ты», продолжая друг к другу обращаться вежливо на «вы». И если бы не ее навязчивое внимание последнее время, Егор был бы ею вполне доволен.
— Если вам не трудно, заварите мне ромашковый чай, — попросил он, стараясь дать понять, что инцидент исчерпан. — Я, действительно, промок, можно ненароком и простуду подхватить…
***
Андрея вводили в постановку взамен выросшего актера. В физическом смысле выросшего. По сюжету один герой был старше другого на тринадцать лет, а актеры, разыгрывающие действо на сцене, были почти ровесниками. Спектакль пользовался популярностью, и не снимать же его из-за такой мелочи, как возраст, тем более что в театре молодых и талантливых было хоть отбавляй. И пусть до этого у Андрея не было главных ролей, режиссер решил его попробовать — надо было когда-то начинать.
— Я не понимаю, — возмутился Андрей, одергивая коротенькие шортики и маечку, не достающую ему до пупка, — почему я должен играть в этом? По пьесе герой ходит в джинсах и в рубашке.
— Это ты у главрежа спроси, — отмахнулся от него Виталий Иванович, режиссер-постановщик спектакля. Ему давали установки, он их выполнял.
Андрей уже знал, что везде на афишах режиссером хоть и значился директор театра, он же главный режиссер, а на самом деле за каждую постановку отвечали вполне конкретные люди — постановщики. Главреж только принимал или пытался улучшить спектакль, если ему что-то не нравилось. Он же утверждал костюмы. Идти к главрежу было бессмысленно — он так видел. А то, что актеры видели свои роли несколько по-иному, его интересовало мало. Они должны были выполнять то, что он им скажет, причем дословно.
— Тебе не понравился костюм? — раздался из полутемного зрительного зала голос Сергея Михайловича, главного режиссера.
Андрей готов был провалиться сквозь сцену — он не заметил, в какой момент тот появился в зале и наблюдал за репетицией.
— Чем он тебе не понравился?
Сергей Михайлович, несмотря на степенный возраст, легко взбежал по ступеням и подошел к Андрею.
Тот снова одернул задравшиеся по самое не хочу шорты.
— Он мне маловат, — проговорил Андрей возмущенно, — когда я сажусь и раздвигаю ноги, то у меня все вываливается наружу.
И он плюхнулся на стул, демонстрируя то, что ему конкретно не понравилось.
— Вот, — он сделал взмах рукой возле своего паха. — А майка, та вообще какая-то пошлая.
Сергей Михайлович рассмеялся, глядя на недовольное лицо Андрея и его надутые губы, словно у ребенка, которого лишили сладкого, и он готов вот-вот расплакаться.
— Мы играем драму, — сказал он, просмеявшись. — Трагедию. И если не будет смешных или казусных деталей, то зал утонет в зрительских слезах. Ни тебе, ни мне, ни уж тем более Виталию Ивановичу этого не нужно. И отвлечь зрителей от страстей, происходящих на сцене, сможешь только ты. Ты должен заразить их своим оптимизмом, молодостью, сексуальной энергией…
— Но у меня все выпадает наружу… Какой тут оптимизм? Я вынужден непрерывно поправлять шорты руками, — смутился Андрей.
— А ты отвлекись от них. И плюнь на то, что твои гениталии может увидеть зритель с первого ряда. Остальным же, сидящим дальше, уже ничего не будет видно. Ты должен влюбить каждого в этом зале в себя, чтобы ему захотелось содрать с тебя эту майчонку и насладиться красотой твоего тела, будь то женщина или мужчина. В этом спектакле ты главный. На тебе все завязано, на твоих шортиках и маечке. Если ты сыграешь неубедительно, зритель тебе не поверит и на спектакль не пойдет.
Андрей почти согласился с Сергеем Михайловичем, но, вставая со стула, шорты все равно поправил.
Тот его поймал за руку.
— Не смей этого делать, — сказал он строго. — Подумай, какая деталь смогла бы тебя отвлечь.
Андрей задумался, но так ничего и не придумал — шорты занимали все его воображение.
— А я, кажется, знаю.
И Сергей Михайлович пропустил длинные пряди сквозь свои пальцы.
— А если тебя подстричь? — спросил он. — И давно ты ходишь с длинными волосами?
— Давно, — кивнул Андрей. Мысль, конечно, у главрежа хорошая, но расставаться со своей привычной прической ему не очень хотелось — он и забыл уже, как выглядел с короткими волосами. — Но я бы не хотел…
— А раз не хотел бы, — перебил его Сергей Михайлович, — то забудь думать о шортах и майке, попытайся с ними сродниться. Можешь обувь подобрать по своему вкусу, но это должны быть белые кроссовки.
И он ушел, оставив Андрея и Виталия Ивановича одних на сцене.
— Ну что, продолжим репетицию? — поинтересовался режиссер, стараясь не глядеть в сторону Андрея. Он знал, что тот пребывал в прострации. Они все обычно пребывали в таком состоянии после бесед с главрежем.
Спустя несколько минут Андрей кивнул, словно только что услышал вопрос Виталия Ивановича. И, о чудо, он совершенно перестал задумывался о шортах и майке, полностью отдавшись страстям, разыгрываемым в пьесе…
— Нет, — вздохнул Андрей, поздно вечером возвращаясь с репетиции домой, — эта пьеса не для бабушки, она этого не поймет. Того и гляди, еще мне запретит в ней играть.
Он прошел по двору, по детской площадке, где буквально накануне гонял мяч с мальчишками — лужи после ливня еще не высохли. Его голова непроизвольно повернулась в сторону балкона на первом этаже. В окнах света не было — либо уже спал, либо смотрел в темноте телевизор.
Андрей постоял немного под балконом, борясь с соблазном запрыгнуть снова на него и заглянуть за колышущуюся от легкого сквозняка штору. Немного времени у него есть. Он добрался до дома быстрее обычного, коллега подбросил, это значит, что бабушка начнет названивать лишь через пятнадцать минут и жаловаться на подскочившее давление.
— Чего ждешь? Смелее, — услышал он чуть с хрипотцой знакомый голос.
ГЛАВА 2
— Что ты делаешь здесь так поздно? — первое что спросил Андрей, приземлившись на балконе.
Он встал в дальнем его конце, чтобы не смущать парня, сидевшего в инвалидном кресле, и не смущаться самому.
— Тебя жду, — ответил тот просто. — Зайдешь?
И он кивнул в сторону двери, прикрытой шторой.
Можно и зайти. Отчего не зайти? Когда позвонит бабушка, он просто извинится и уйдет. Через дверь.
— Егор, — парень протянул руку.
Андрей подошел и почему-то взял ее в свои ладони. Теплая, несмотря на прохладный вечер.
— Андрей, — сказал он, улыбнувшись.
«”Вагончик” — крошечная двухкомнатная квартира … на восьмом этаже нового дома. На окне — тюлевая штора с большой дырой, которая заштопана внахлест черными нитками. Балконная дверь забита матрасом. Так хозяин квартиры зимой спасался от мороза. У стула одна нога привязана веревкой. У потолка — огрызок плафона, будто кто кусал его. Старое, продавленное кресло много раз чем-то обливали. Так и остались пятна. На дверях шифоньера, видно, сушили одежду — полировка слезла. Посредине комнаты — стол. На нем мусор, пустые бутылки, мутные стаканы. Мятые газеты, журналы, пара книг брошены на книжную полку, висящую на одном гвозде. Обои в квартире отваливаются. Все стены в кровавых пятнах. Хозяин квартиры будто назло кому-то давил клопов.
Все это в большой комнате.
Во второй, узкой, как гроб, стоит кровать с серыми простынями. Рядом — тумбочка, на ней телевизор. На кухне — стол, табурет. На подоконнике — банки и бутылки.»
Квартира нового знакомого Андрея выглядела совсем иначе, чем квартира в пьесе, где он должен был играть.
Современное деревянное окно со стеклопакетом, чтобы не дуло из всех щелей. На окне — дорогая тюлевая занавеска и тяжелые шторы до самого пола, почти не пропускающие свет, все же первый этаж. В комнате из мебели только стол, даже стульев нет, платяной шкаф, да плазменный телевизор на тумбе. Все новое, современное. Под потолком — хрустальная люстра. Она, видимо, давала много света и переливалась разными огнями, но сейчас в комнате неярко горел торшер. На стенах светлые обои.
И кругом идеальная чистота.
Андрей даже кроссовки стянул с ног, оставшись в одних носках, чтобы не наследить ненароком.
— Выпьешь? — спросил Егор, извлекая из тумбы под телевизором бутылку с виски и два хрустальных фужера.
Андрей отрицательно покачал головой — бабушка сразу учует запах алкоголя, начнет пытать, что да как. А у него совершенно не было желания рассказывать ей про Егора, а врать он не умел. Точнее она сразу отличила бы, где правда, а где ложь. И тогда было бы еще хуже — воспитательная беседа с заламыванием рук могла продлиться до утра. Лучше лишний раз воздержаться.
— А я выпью, — сказал Егор, наливая себе из бутылки солидную порцию виски. — Тебе могу предложить кофе. Не из кофе-машины, настоящий, сам сварю.
— Кофе можно, — согласился Андрей и пошел на кухню вслед за быстро укатившим туда Егором.
Кухня тоже сверкала идеальной чистотой, словно ее только мыли, убирали, но никогда ей не пользовались. Но судя по тому, как лихо Егор достал из напольного шкафа банку с кофе и посуду для приготовления напитка, можно было не сомневаться, что хозяин здесь он.
Андрей даже не пытался ему помогать, просто наблюдал, привалившись к косяку двери, как Егор на ручной мельнице перемолол зерна, засыпал кофе в джезву, залил холодной водой из кулера и поставил на плиту. Словно по секундомеру, он снял напиток с плиты и, перелив в чашку тонкого фарфора, протянул Андрею.
— Угощайся, пока не остыл. Тут все дело в пенке.
А сам налил себе еще виски из бутылки.
— Ты бы не пил, — заметив, что бокал у Егора в руках стал слегка подрагивать, попросил его Андрей. Не любил он пьяных, не знал, как с ними себя вести. Он поднес к губам чашку с кофе и глотнул густого обжигающего напитка.
— Вкусно, — сказал он и облизнул языком верхнюю губу, испачканную пенкой. Напиток, действительно, оказался вкусным и густым. Егор понимал толк в кофе и умел его готовить.
— Сделай еще раз так, — попросил он Андрея и улыбнулся.
— Как так? — не совсем понял тот его.
— Ну, — протянул Егор, опасаясь и дальше оказаться непонятым, — отпей кофе из чашки, испачкай верхнюю губу в пенке, а потом оближи ее. У тебя это получилось невероятно сексуально. У большинства убого, пошло, а от тебя глаз не отвести.
Андрей хмыкнул, ему не жалко, и проделал еще раз то же самое.
Он допил кофе, вымыл чашку и поставил на стол. Они оба молчали. Егор налил себе еще виски и почти залпом выпил. Андрей видел, что парень пьянел на глазах, видимо, до его прихода он тоже прикладывался к бутылке. По-хорошему надо было попрощаться и уйти, но Андрей не мог придумать, что бы такое сказать, чтобы не обидеть Егора своим уходом.
И тут телефон завыл пожарной сиреной — Андрей по рингтону знал, что это бабушка его разыскивает.
— Мне пора, — сказал он и шумно вздохнул. — Бабуля звонит.
— Ну и вались к своей бабе, — вдруг разозлился Егор и стукнул почти пустым фужером о стол. Но этого ему показалось мало, и он смел на пол, махнув рукой, все, что стояло на столе. Плоская бутылка из-под виски выдержала, упав на кафельный пол, а хрустальный фужер рассыпался на тысячу мелких осколков.
Андрей поморщился, он не любил истерик, но ничего не сказал. Телефон снова завыл сиреной.
— Извини, — сказал он. Надо было уходить, бабушка не успокоится, так и будет названивать, пока он не появится на пороге своей квартиры.
— Убирайся, убирайся, — пьяно взмахивая руками, стал его выпроваживать Егор. — Ненавижу баб, — произнес он, — все зло от них.
Андрей быстро вернулся к балконной двери, взял в руки свои кроссовки. Он замешкал ровно на секунду, размышляя, обуться прямо здесь или уже под балконом, когда спрыгнет вниз на бетон.
— Стоять, — Егор остановил его грозным окриком и заставил обернуться. — Придешь завтра? — вдруг спросил он тихо.
— Приду, если зовешь, — пожал плечами Андрей. В неярком свете торшера ему показалось, что глаза парня как-то странно заблестели, словно от слез.
— Во сколько придешь? — не унимался Егор. Он не стал подъезжать к Андрею слишком близко, а остановился где-то посередине комнаты и теперь нервно вращал колеса своего кресла.— Точное время назови. Я буду ждать.
— Точное время? — Андрей поднял глаза к потолку. — Как сегодня. Точнее не бывает. Я раньше не освобожусь. Работа…
Он, пожалуй, впервые не захотел уточнять, где и кем работал. Рядом с Егором его лицедейство и кривлянье на сцене показалось ему мелочным, никчемным, ненастоящим.
Снова завыл телефон — от бабушки сегодня ему придется выслушать много неприятного. Ничего, он сейчас спрыгнет вниз и сразу ей перезвонит, скажет, что в маршрутке было шумно, он не слышал звонка. Не поверит — в этот час маршрутки уже не ходят. Соврет, что водитель такси громко врубил «Владимирский централ», он заткнул уши, поэтому ее звонок пропустил. Бабуля знала, что ее внуку не нравился шансон. Скажет, что не мог ответить, но причину уточнять не станет.
ГЛАВА 3
Удивительно, но на репетиции Андрею совершенно не мешали ни шорты, ни майка, которые продолжали постоянно задираться и оголять различные части его тела.
Теперь ему мешали руки.
Только не его, а руки Егора — они постоянно стояли у него перед глазами. Вот он ими взмахивает, вот его нервные пальцы сметают все на пол. Руки, как у дирижера, с длинными изящными пальцами. У его партнера руки совсем другие, он даже не следил за ними, хотя тоже очень красивые. По крайней мере, так считали в театре. Интересно, а кто Егор по специальности? И кем работал?
— О чем ты постоянно думаешь? — режиссер буквально дернул за руку Андрея.
Тот улыбнулся: — О пьесе думаю. Она у меня из головы не идет.
— Играть надо, а не думать, — фыркнул Виталий Иванович. — Снова прогоняем сцену номер...
И он похлопал в ладоши, заставляя актеров собраться и отыграть, как положено.
— А вот тут вы не правы, — раздался из полутемного зала голос главрежа. Он поднялся с кресла — оно громко стукнуло, складываясь — и пошел к актерам на сцену.
И опять ни Андрей, ни Виталий Иванович, никто другой не заметили, когда он появился на репетиции.
— Андрей играет хорошо.
Главреж взял его за руку и подвел к партнеру Андрея. Сергей Михайлович взял и того за руку.
— Чувствуете? — спросил он их.
Они отрицательно покачали головами. А что, собственно, они должны были чувствовать?
Главреж соединил их руки.
— А теперь?
И теперь актеры ничего не чувствовали, точнее они не понимали, что должны почувствовать.
— Вы должны стать единым целым, одним организмом. — Сергей Михайлович нервно вышагивал по сцене. — Вы просто произносите реплики, не вкладывая в них душу. Чувств нет в вашей игре. Нет искры между вами, нет напряженности. А пьеса такова, что она должна быть. Зал должен чувствовать, что чиркни спичкой, и все здесь взорвется и взлетит на воздух к едрене фене от ваших эмоций, — он задрал голову лицом вверх и, подняв руки, потряс ими, видимо, изображая накал страстей.
