Глава 1

       — Барин, молодой барин приехал! — босая девчонка лет семи, задрав высоко юбчонки и перепрыгивая через лужи, оставшиеся после короткого, но сильного ливня, прошедшего накануне, стремглав неслась к крыльцу барского дома.
       — Эта егоза мне так весь сюрприз испортит, — незлобно усмехнулся Владимир и чуть пришпорил коня. Он узнал девчонку — внучку кухарки Натальи. Он даже вспомнил имя непоседы.
       — Тихо, Анютка, — Владимир на скаку подхватил девочку подмышки и усадил на коня перед собой. — Не шуми, я хотел батюшке сюрприз сделать своим приездом.
       — Ваш батюшка, молодой барин, в музыкальной комнате. Я только что оттуда. А что такое суприс? — тараторила Анютка без ос¬тановки.
       — Не суприс, а сюрприз. Это такой подарок, которого не ожидают, поэтому он приятней вдвойне.
       Владимир направил коня в сторону конюшни. Если батюшка в музыкальной комнате, то наверняка занимается с каким-нибудь юным дарованием, и отвлекать его от дел никому не позволено, даже ему, Владимиру.
       Его отец, граф Петр Николаевич Татищев, содержал лучший в округе театр. На представления его театра съезжались гости не только со всей губернии, но и из двух столиц. Петр Николаевич покупал актеров и актерок для своего театра отовсюду, иногда даже ездил в столицы и присматривал их в Императорских театрах, переманивая к себе высокими гонорарами. У него в труппе было также несколько вольнонаемных актеров, которым он выплачивал приличное жалование. Но в основном, конечно, крепостные.
       На сцене его театра игрались как веселые комедии, так и полные страсти драмы. Авторы почитали честью, если Петр Николаевич ставил их пьесы. Под свой театр граф Татищев даже выстроил в глубине обширного парка отдельное помещение со сценой и зрительным залом на пятьдесят мест…
       — Здравствуйте, барин Владимир Петрович, — из ворот конюшни навстречу молодому Татищеву вышел Степан, дородный мужик, конюх и актер по совместительству.
       — Батюшка репетирует? — поинтересовался Владимир. — Что, готовится постановка?
       — Репетирует. «Ромео и Джульетту» ставит. Я Тибальта играю, — пробасил довольный Степан. Ему всегда нравилось, когда молодой барин интересовался увлечением батюшки, не считая это прихотью. — Но репетиция уже закончилась, а сейчас он занимается с новеньким. Правда, какой он новенький. Скоро уже полгода будет, как живет в имении. Только мы его редко видим, разве что на репетициях. Живет он в барском доме, не там, где все слуги. Ваш батюшка его от себя не отпускает.
       — Кто такой? Вольник?
       — Не-е. Из крепостных, — протянул басом, словно пропел, Степан. — Парнишка как парнишка. Даже не скажу, сколько ему лет. Тонкий, звонкий. Талантлив, гаденыш, без меры. Мне бы так.
       — Да будет тебе завидовать. Ты и конюх знатный, и актер неплохой.
       Что было, то было. Степан, действительно, был неплохим актером. Единственным его недостатком была фактура — очень здоров был. Фактурный, как говорил барин про него. Не в каждом спектакле для его комплекции роль подходящая находилась. Но если ставили пьеску про античных богов, он завсегда Зевса или Ареса играл. А зрители не могли сдержать восторженных вздохов, любуясь обнаженным мускулистым торсом актера. И лицо у него было очень благородное, бог, одним словом, даром что конюх.
       Владимир с Анюткой за руку, не торопясь, прошелся от конюшни до барского дома. Остановился ненадолго на крыльце с колоннами в античном стиле, вдыхая свежий деревенский воздух. Куда теперь спешить? Пока батюшка не освободится, он все равно его не увидит. Но ноги не хотели слушаться голоса разума и принесли его к музыкальной комнате.
       Из приоткрытой двери доносилось пение. Владимир замер, прислушиваясь. Звонкий, он сказал бы, мальчишеский голос пел романс: «Ах ты, душечка, красна девица, мы пойдем с тобой, разгуляемся». Он слышал раньше этот романс в исполнении известного тенора в Большом Каменном театре на Карусельной площади. Но то ж тенор, профессионал. А тут пел мальчишка. Казалось — ничего особенного.
       Но когда голос стал повторять рефрен, Владимир схватился за грудь. Испугался, что сейчас романс сорвется — певец «даст петуха» или не вытянет верхнюю ноту. Но ничего подобного не произошло, наоборот, на самом верху у голоса вдруг появилось, словно второе дыхание, и он зазвенел с невероятной силой и чистотой: «Мы пойдем с тобой, разгуляемся». У Владимира мурашки побежали по всему телу, и непроизвольно вырвался вздох облегчения.
       — Пробирает как, а? — прошептала Анютка, передернув плечами.
       Владимир кивнул ей, соглашаясь. Что было то было — таланта у певца не занимать, и голос сильный, красивый.
       Романс закончился, а очарование от услышанного никак не хотело покидать, и звучал по-прежнему рефрен: «Разгуляемся».
       Из-за дверей больше не раздавалось никаких звуков, и Владимир позволил себе заглянуть внутрь комнаты. За роялем сидел старый учитель музыки фон Шварт, в свое время он пытался учить молодого барина пению и игре на музыкальных инструментах, рядом стоял паренек, лет семнадцати на вид, не более. Видимо, он и пел. А у окна, спиной к двери, — его отец. Все молчали.
       Граф Татищев сразу обернулся на скрип приоткрывшейся двери. Петр Николаевич улыбался. Увидев сына, он заулыбался сильнее.
       — Владимир, сын мой, какими судьбами? По поручению его высочества?
       — Нет, отец, в отпуск. Меня отпустили на целых две недели.
       И Петр Николаевич шагнул к сыну, широко разведя руки для объятий…
       * * *
       Ровно год назад в такое же ясное весеннее утро Владимир покинул родительский дом, когда из Петербурга курьер доставил в имение депешу с приказом срочно явиться ко двору младшему Татищеву. Император Николай подбирал окружение своему совершеннолетнему сыну Александру, которого в ближайшее время планировал ввести в Сенат после принятия тем присяги. Наследнику-цесаревичу требовались адъютанты, секретари, слуги. Император, буквально перебрав всех поименно, остановился на нескольких. В этот список попал и Владимир Петрович Татищев. Пройдя собеседование и доказав свою лояльность государю императору, он был приближен к наследнику в качестве личного курьера. Владимир хоть и мечтал о службе при дворе, но на такую честь даже не рассчитывал.
       И вот год уже как он не был дома, а только обменивался письмами с отцом. Он знал, что дела в имении идут прекрасным образом — земля родит и рожь, и пшеницу, и овес, клевера на лугах предостаточно, чтобы содержать большое стадо. Овцы, козы, коровы — всего хватало в хозяйстве. Деньги были беспереводно, чтобы доставало и на дом, и на театр.
       К тому же Владимир получал приличное жалованье, на жизнь был обеспечен средствами, а кутить некогда было — работой был завален. Так, иногда, только вместе с самим наследником на охоту или в путешествие куда, так ведь опять же все за государственный счет.
       — Рассказывай, рассказывай, — заторопил сына Петр Николаевич.
       — Отец, я попрошу, как в сказке. Вы бы меня сначала напоили, накормили, а уж потом рассказывать бы заставляли.
       — Конечно, конечно. Все будет. Я уже распорядился, чтобы стол Наталья накрывала, и обед подавала раньше времени. С дороги ведь проголодался?
       — Когда успел? — хитринка появилась в глазах Владимира.
       — Успел! — рассмеялся граф. — У меня осведомители тоже есть. Ждали тебя. Только вот час был неизвестен твоего приезда.
       — Вот так, значит. Я хотел сюрпризом приехать. А вы знали, оказывается, — попытался обидеться Владимир.
       — Не сердись, сын. Это Его Величество депешу прислал с курьером, что тебя Александр Николаевич на побывку домой отпускает. Вот мы и ждали.
       — Хорошо, вот пообедаем, и расскажу вам все обстоятельно — о службе, все, что смогу, о житье при дворе.
       — А как с девушками?
       — И о девушках все расскажу. Только некогда мне было с ними шуры-муры крутить, да о Софье Николаевне я старался все время думать.
       Петр Николаевич задумался, слегка приподняв уголки рта, то ли усмехаясь, то ли улыбаясь.
       — К Софьюшке тебе, конечно, заехать стоит. Только, по-моему, не ждет она тебя, замену нашла в лице доктора соседа нашего, — продолжил он невесело. — Только, насколько я помню, вы и не обещали друг другу ничего, так, детские игры и первая влюбленность. Или я не прав?
       — Правы, отец, вы как всегда правы. Мы с Софьей Николаевной, действительно, никаких клятв друг другу не давали, поэтому я и думал о ней, как о подружке, с которой посплетничать и посоветоваться можно.
       — Значит, посплетничать?
       — Обязательно, отец! — Владимир весело рассмеялся. — А чем, вы думаете, мы при дворе занимаемся — сплетничаем, интриги заворачиваем…
       Так за разговором они подошли к столовой, где проворные девушки уже расставили приборы и готовы были по первому требованию наполнить тарелки и налить бокалы…
       — А Наталья все так же отменно готовит, — не удержался Владимир и с полным ртом похвалил кухаркин растегай с рыбой.
       — Ты хоть прожуй для начала.
       — Нет, во дворце так вкусно не кормили, — радовался Владимир, наворачивая ложкой наваристый суп…
       
       После обеда отец с сыном уединились в кабинете графа. Владимир с самого детства любил эту небольшую прямоугольную комнату с четырьмя удобными креслами возле каждой стены, маленьким столиком красного дерева посередине и высокими французскими окнами, занавешенными тяжелыми портьерами, что придавало кабинету несколько мрачноватый вид. Но где по полкам были разложены награды не только его отца, но и дедов и прадедов, а также украшения его покойной матушки. Не признавал Петр Николаевич сейфов, считая, что должно быть украдено, то будет украдено. Но при этом сейф в спальне, встроенный в стену с замком и мудреным кодом, все же имел и хранил там векселя, долговые расписки, ассигнации и прочие ценные бумаги…
       Петр Николаевич налил себе коньячку французского, к которому пристрастился во время кампании с Бонапартом. Именно там, во славном городе Париже, куда его занесло вместе с войском императора Александра, первый раз и попробовал этот божественный напиток. А до этого все шампанским баловался, как и положено гусарам во время их распутных гулянок. Не думал он, что его старший брат — наследник всего богатства и титула Татищевых — сгинет по время войны двенадцатого года. Готовил Петр Николаевич себя только к воинской службе. Ан, нет, после возвращения на Родину пришлось осесть здесь, в имении, с престарелыми родителями, жениться. Вон и сына какого родил и воспитал! А пристрастие к коньячку осталось. И теперь, как только появлялась оказия, ему доставляли коньяк не¬пременно из Франции.
       Владимир, не любитель крепких напитков, потягивал из пузатого бокала крымское «Мускат розовый», дорогущее. Но Петр Николаевич специально выписывал его из столицы для любимого сына.
       Владимир, сидя в кресле и покачивая ногой, обстоятельно рассказывал о своей службе при наследнике-цесаревиче, о его привычках, пристрастиях. И почти ничего, совсем ничего не говорил о себе. Впрочем, Петр Николаевич знал и из писем, и из докладов доверенных людей, что сын чести отца не опозорил и вел себя достойно в течение прошедшего года. В особняке Татищевых в Петербурге не бывал, жил во дворце, где у него была небольшая комната, рядом с покоями наследника, им обоим так было удобно: цесаревичу — Владимир всегда под рукой, а у второго всегда было место и время, чтобы отдохнуть…
       — Ну вот, пожалуй, и все, — Владимир пожал плечами. — Больше и рассказывать, собственно, нечего. Кроме того, мне всегда готов помочь советами наставник наследника Жуковский, поэтому больших ошибок, надеюсь не совершить и в дальнейшем. Расскажете, отец, лучше вы, как этот год прожили?
       — Скучал очень, — грустно признался Петр Николаевич. — Несколько раз порывался все бросить и в Петербург приехать.
       — Что же вас удерживало от столь решительного шага? — усмехнулся Владимир. — Я же знаю, что вы не большой любитель путешествовать.
       — Скорее не что, а кто, — Петр Николаевич улыбнулся каким-то своим воспоминаниям и добавил еще янтарной жидкости в свой бокал.
       — И кто же этот кто? — Владимир удивленно приподнял брови.
       — Соловей мой, — граф прихлебнул коньячку и продолжил: — Только благодаря его пению и смог продержаться без тебя.
       Он не лгал, граф был очень привязан к своему сыну. После смерти жены он так и не женился во второй раз, хотя и девушки ему нравились, и девушкам нравился статный сосед. Не смог он привести в дом новую супругу — мачеху своему любимому сыну! Вот и пришлось ему стать для него и отцом, и матерью одновременно. Но он никогда не жалел об этом, видя, каким примерным сыном вырос Владимир.
       — Откуда взялся у вас этот соловей? — поинтересовался Владимир с ноткой ревности в голосе. — Что-то не припоминаю я этого паренька у вас в Разгуляевке или в том же Раздольном. Или из какой-то отдаленной деревеньки привезли его?
       — Нет, — помотал головой Петр Николаевич. — У помещицы Замащиковой купил почти полгода назад. Четыре месяца уговаривал продать мне пастушонка, подарки дорогие дарил, на представления театра приглашал. Кое-как уговорил. И не ошибся — талантлив оказался паренек, хоть петь, хоть на сцене представлять. Здоровьем только хиловат, не то что наши мужички. Пришлось комнату ему выделить на господской половине дома. В людской не смог он прижиться вместе со всеми, сразу хворать начинал. Они здоровые, им всем жарко, окна двери пораскрывают, а он простудился раз, да два. Ну, я его и забрал. Так и голос мог потерять.
       — Отец, а вы не боитесь, — нахмурился недовольно Владимир, что у него голос, о котором вы так печетесь, может сломаться.
       — Нет, — Петр Николаевич заулыбался. — У паренька ломка голоса уже прошла, я консультировался со специалистом, его пением можно нагружать на полную. Да и годок ему уже идет девятнадцатый. Ты его не ставь рядом со Степаном-конюхом.
       И Петр Николаевич рассмеялся своей шутке — со Степаном любого было трудно сравнивать. Владимир тоже улыбнулся, вспомнив добродушное лицо здоровяка-конюха.
       — А как вы его у Замащиковой обнаружили? Мы ведь раньше с ними не были дружны, — спросил он.
       Граф покачал рюмку с коньяком, поднес к носу, чтобы вдохнуть аромат напитка, неспешно отхлебнул и продолжил: — Ты как уехал, такая тоска на меня навалилась, хоть за тобой в столицу езжай. Вот я, чтобы развеяться, отправился верхом на прогулку. Задумался и не заметил, как в лес к Замащиковым заехал. А этот шельмец идет по лесной тропинке и, никого не стесняясь, в полный голос поет: «Еду, еду, еду к ней, еду к любушке моей». Да как поет, заливается, голос звонкий, чистый! И еще и пританцовывает. Я спешился и танцевать с ним принялся под его пение, настроение сразу улучшилось. Спрашиваю, отчего он тут, в лесу, соловьем заливается, а он отвечает, что коровенку, отбившуюся от господского стада, разыскивает. Мол, они на его голос откликаются своим мычанием. И, впрямь, нашли мы его коровенку тогда довольно быстро, откликнулась, замычала. Я у него и выспросил, чей он, откуда. Долго уговаривал владелицу, все не соглашалась. Но как только пастушонок стал ее девок дворовых портить, сразу его и продала.
       — А как твоего пастушонка зовут? — Владимир вместо муската плеснул себе на дно бокала батюшкиного коньяка.
       — Моего пастушонка зовут Александром, а кличут Санькой, — с готовностью отозвался Петр Николаевич. — Да что мы все о нем!.. Сейчас вот допьем винцо и поведу я тебя на репетицию спектакля. Ты мне подскажешь, кого на роль Джульетты назначить, а то мне та не нравится, и эта не хороша.