Глава 2
— Тетка Наталья, — Санька вошел в святая святых господского дома и нерешительно замер на пороге.
— Чего тебе, Санюшка? — кухарка Наталья обернулась от плиты и внимательно посмотрела на паренька. — Барину чего потребовалось?
— Нет. Мне бы чего перекусить. К барину сегодня сын из Петербурга приехал, нас с ним за стол не посадили, ни меня, ни управляющего Кирилла Ивановича.
— Так ты голодный, что ли? — всплеснула руками Наталья.
— Ну, да. Может, какой пирожок с обеда остался?
— А где дворовые едят, ты забыл? Да? Или тебе с ними зазорно за одним столом сидеть?
Санька пожал плечами:
— Нет, не зазорно. Я нечаянно обед пропустил. Пением с учителем занимался. А потом оказалось, что все уже отобедали.
— Ладно, проходи, сядь на краешке вон за тем столом, — и кухарка указала на длинный стол у окна, засыпанный мукой, на котором подходили то ли хлеба, то ли большие пироги с начинкой.
Санька не стал ждать второго приглашения и, резво промчавшись между других столов с кастрюлями и тарелками на них, опустился на одинокий табурет, подхватив его по дороге, где было велено.
— Суп с обеда остался. Будешь?
Санька радостно закивал головой — супы у кухарки были просто отменные, что украинский борщ с буряком, что щи с кислой капустой, а про уху из стерлядки можно вообще промолчать.
— Я сегодня кашу с потрошками для дворовых готовила. К приезду молодого барина кабанчика забили, хоть и лето. Вот с потрошками и вышла каша. Тоже, скажу тебе, ничего получилась. Положить?
Кто же от каши с мясом, да хоть и с потрошками, отказывается? Санька тоже согласился. Вот ведь как все хорошо обернулось — он шел всего лишь за пирожком с киселем, а тут целый обед предлагают.
— А потом споешь мне? — попросила кухарка.
— Потом нельзя, — Санька отложил ложку, которую ему вручила хозяйка кухни. — Учитель запрещает, после еды ни петь, ни громко говорить нельзя часа два. Давай сейчас спою, пока накладываешь.
— Нет. Остынет все. У меня же все на печи стоит, горяченькое. Пой, а потом положу. Спой мою любимую.
И кухарка запела низким контральто, чистенько, без фальши:
«Сердце будто проснулось пугливо,
Пережитого стало мне жаль;
Пусть же кони с распущенной гривой
С бубенцами умчат меня вдаль».
И замолчала, словно задумалась о чем-то о своем. Но Санька не дал смолкнуть песне и весело подхватил припев:
«Слышу звон бубенцов издалека —
Это тройки знакомый разбег,
А вокруг расстелился широко
Белым саваном искристый снег».
Молодой голос зазвенел под высоким потолком кухни, возвращая радость жизни. Наталья встрепенулась, подхватывая. Второй куплет они пели красиво на два голоса — низкий натальин давал основу мелодии, а высокий с переливами санькин служил украшением песни, а припев снова выводил звонко паренек, да так весело, что они пустились прямо на кухне в пляс, рискуя свалить все со столов на пол. Санька, подхватив немолодую женщину под ручки, выписывал кренделя ногами, заставляя ее кружиться вокруг него. Третий куплет ему пришлось выводить одному — кухарка, обмахиваясь своим передником, сидя на табурете, пыталась восстановить дыхание. Но на при¬певе Санька не дал ей отсиживаться, снова увлекая в пляску.
«А вокруг расстелился широко
Белым саваном искристый снег» — спел паренек несколько раз рефрен, каждый раз все выше и выше и затем умолк, улыбаясь.
Наталья тоже улыбалась, вытирая слезы радости, неожиданно выступившие на глазах:
— Согрешишь с тобой, Санька. Уж больно хорошо ты поешь... Садись уж. Кормить тебя буду, заработал.
«А что, петь, говорят, я умею», — рассуждал паренек, уплетая за обе щеки все то, что перед ним выставила хлебосольная кухарка. «Петь — это, пожалуй, все, что я умею. Правда, еще коров да коз пасти тоже могу. А так — грамоте не обучен, считать, как Кирилл Иванович, управляющий, тоже не могу. Сирота, что с меня возьмешь. Повезло, что барыня продала такому хорошему хозяину, как Петр Николаевич. Ему мое пение дюже нравится, вот и учитель со мной занимается, сил не жалеет, грамоте музыкальной обучает. Говорит, что скоро и музицированием займется со мной и на рояле, и на гитаре. Опять же барин обещал из города какого-то гув... гувен привезть, одним словом, чтобы грамоте меня обучать и театральным премудростям. Хочется ему из меня актера для своего театра слепить. Говорит, что я кривляться умею, а надобно еще изображать со смыслом. А смысла этого самого надо из книжек набираться. А чтобы из книжек нужна грамота, значит, учитель нужен. А пока вот доем, посижу немного где-нибудь, чтобы помолчать. И пойду кривляние на сцене изо-бражать. У меня в новом спектакле пока роли нет».
— Спасибо, тетка Наталья, — поблагодарил кухарку Санька, поднимаясь из-за стола. — Где посуду помыть можно?
— Иди уж. Сама помою. Как захочешь чего, заходи, еще какую песню споем.
Глава 4
Приступая к дальнейшему повествованию о годе 183... мае месяце, автор считает не лишним рассказать читателю, где оные события имели место быть. Автору хочется также предупредить, что в настоящем труде читатель не найдет сплошного изложения всех предшествующих событий, а только ряд эпизодов, имеющих между собою связь. Так что общую картину ему придется выстраивать в голове самому. Главным образом, автор предпринял свой труд для того, чтобы изложить, как могли жить люди, не имеющие ни настоящего, ни будущего, а только полное бесправие и зависимость от доброго расположения своего хозяина, которое впрочем, требовалось еще и за¬служить, непонятно какими достоинствами. Но ведь жили! И любили, и страдали!..
Местность, о которой идет речь в повествовании, не была захолустной в прямом понимании этого слова. Когда матушка-императрица наградила за заслуги перед Отечеством прадеда Петра Николаевича Татищева графским титулом и землями с деревнями на правом берегу Тверцы, тот вздохнул, но от подарка не отказался. Как выяснилось впоследствии, абсолютно правильно.
Холмы, покрытые хвойными лесами, которые изобиловали зверьем, и равнины вдоль речушек и вокруг озер, богатых рыбой, — вот что представляла земля, полученная в подарок. Новоявленный граф, недолго думая, выбрал место под строительство усадьбы на крутом берегу Тверцы с видом на пойменные луга и на две недалеко расположенные деревушки, которые со временем разрослись, превратившись в два богатых села с храмами — Разгуляево, которое по старой привычке продолжали называть Разгуляевкой, и Раздольное. Прапрадед отселил часть народа из этих сел, тогдашних деревень, по лесам, создав таким образом еще несколько деревушек, предоставив возможность крестьянам заниматься еще и охотой, и рыбной ловлей. А сам занялся подъемом землепашества и скотоводства на выделенных зем¬лях. Еще при нем Татищевы зажили богато и счастливо.
А с местом ему повезло — имение находилось на перекрестке торговых сухопутных и речных путей, ровно посередине между двумя столицами в трехстах с гаком верстах от каждой, рядом с уездным городком ВВ на севере губернии Т. Такое местоположение и опре-делило расцвет имения.
Нынешний дом, в котором проживали графы Татищевы, был отстроен дедом Петра Николаевича. Это было двухэтажное белокаменное строение, расположенное в глубине обширного парка. Отцом и самим Петром Николаевичем были пристроены к нему два одноэтажных крыла. И теперь строение имело сходство с буквой «п». К высокому крыльцу с античными колоннами вела широкая подъездная аллея, засаженная липами, которые со временем разрослись и сомкнулись кронами высоко вверху. Такая же липовая аллея вела к театру, расположенному в глубине парка, и которого не было видно из-за деревьев. Все аллеи в парке, и большие и маленькие, были посыпаны мелким речным песком, а трава вдоль них подстрижена заботливой рукой садовника. В парке также все кустарники были подстрижены, как в Версале. Культуру стрижки растений Петр Николаевич привез вместе с коньяком из Франции.
Все дворовые постройки усадьбы, и конюшни, и амбары, и сараи, находились на самом въезде в парк и были спрятаны за деревьями и кустами, поэтому из дома их не было видно. И создавалась иллюзия свободы и... одиночества.
Два крыла к дому были достроены исключительно для удобства проживающих, в которые были переведены все слуги, обслуживающие хозяев, и театральные актеры и актерки. Эти помещения имели отдельные входы и выходы, поэтому господа и слуги, как правило, не ходили по одним и тем же коридорам дома. Они могли только два раза в день пересечься, дружной толпой двигаясь по аллее в сторону театра на репетицию, когда готовилась постановка.
Театр был гордостью Петра Николаевича, что само строение, что труппа. Театр он строил с любовью, просмотрев множество книг, ознакомившись с некоторыми частными строениями и придумав свое, неповторимое, в стиле древнегреческих храмов. Девушки-рукодельницы расшили золотом изумительной красоты темно-синий занавес на сцену и шелковые такого же цвета шторы на высокие окна сюжетами из греческой мифологии, что придавало зрительному залу исключительно нарядный вид. Кресла, обтянутые малиновым бархатом, Петр Николаевич заказывал в самой Баварии у известных мас¬теров и с особыми предосторожностями перевозил в свой театр.
Но вся эта красота была видна только во время спектакля, в будни же занавес, чтобы не пылился, был заботливо упакован в огромном сундуке, стоящем за сценой, на кресла накинуты льняные чехлы. И только шторы на окнах продолжали украшать зал. Петр Николаевич, не скупясь, изготовил несколько комплектов, все же они стояли несколько дешевле кресел и занавеса. Продолжая висеть на окнах, они создавали театральный полумрак, не позволяя выгорать от сол¬нечных лучей окрашенным стенам.
— Ну, и где этот Ромео? — проворчал Степан, не увидев актера, как и положено, перед балконом Джульетты. — Скоро барин придет актерку на главную роль выбирать. А никто еще не готов.
— Спит твой Ромео на декорациях, — отозвалась Аннушка, одна из претенденток на роль Джульетты.
Степан отправился в глубь сцены, так и есть — вольнонаемный актер Митька возлежал на декорациях пьяный встельку. Конюх встряхнул его, бесполезно, тот приоткрыл мутные глаза, но изображать перед господами не способен ничего.
— Не по таланту пьешь, — пробасил Степан, бросая недееспособное тело снова на декорации.
— Ага, — пьяно согласился актер, закрывая глаза вновь.
— И кто теперь Ромео будет изображать? — заверещала истошным голосом Анисья — вторая претендентка на роль Джульетты.
— Да хоть Степан, — предложил вдруг Санька. — Он все роли назубок знает. Всегда всем подсказывает. А я его возлюбленную изображать буду.
Степан, дурачась, встал под импровизированный балкончик, установленный на сцене, а Санька взял платок у Аннушки и, накинув его на голову, поднялся на него.
Степан-Ромео пробасил с выражением, протягивая руки к возлюбленной:
«Она сказала что-то.
О, говори, мой светозарный ангел!..»
Санька-Джульетта тоненьким голоском тотчас ответил с выражением, которого от него не ожидал никто:
«Ромео!
Ромео, о зачем же ты Ромео!»
Его голос страдал и плакал:
«Покинь отца и отрекись навеки
От имени родного, а не хочешь —
Так поклянись, что любишь ты меня, —
И больше я не буду Капулетти».
На последних словах девушки на сцене всхлипнули от избытка чувств.
Степан-Ромео продолжил:
«Ждать мне еще иль сразу ей ответить?»
А Санька-Джульетта продолжал страдать от любви, завораживая всех простотой и страстью своего голоса:
«Одно ведь имя лишь твое — мне враг,
А ты — ведь это ты, а не Монтекки.
Монтекки — что такое это значит?
Ведь это не рука, и не нога,
И не лицо твое, и не любая
Часть тела. О, возьми другое имя!
Что в имени? То, что зовем мы розой, —
И под другим названьем сохраняло б
Свой сладкий запах! Так, когда Ромео
Не звался бы Ромео, он хранил бы
Все милые достоинства свои
Без имени. Так сбрось же это имя!
Оно ведь даже и не часть тебя.
Взамен его меня возьми ты всю!»
Все так были увлечены разыгравшимся на сцене действом, что никто не услышал, как господа вошли в театр и расположились в ложе.
— Ну вот, отец, ты искал на роль Джульетты актерку, а она оказывается уже есть, — раздался насмешливый голос молодого барина, в то время, когда все растерянно молчали, пораженные игрой Саньки. — Актриса Александра у тебя есть, назначай ее смело, не ошибешься. Не провалит актерка Санька спектакль.
Паренек повернул голову и посмотрел в сторону господ. Их взгляды встретились — насмешливый Владимира и озорной Санькин. Темные усмехающиеся смотрели в голубые со смешинкой. Санька тряхнул светлыми короткими кудряшками и сказал:
— Что ж, могу и изобразить, если барин Петр Николаевич прикажет.
— Прикажет, прикажет, — продолжал веселиться Владимир. — И быть тебе отныне примой в батюшкином театре под именем «крепостная актриса Санька».
И он взглянул на своего отца, ожидая словесной поддержки, но Петр Николаевич, нервно покусывая верхнюю губу, задумался о чем-¬то своем. А когда понял, что и Владимир, и Санька, впрочем, и все актеры, и актерки ждут от него какого-то решительного слова, неожиданно сказал:
— Мы будем ставить другую пьесу.
Наступила тишина мертвая, даже мухи не жужжали.
— Помилуйте, Петр Николаевич, отец родной. Как другую пьесу? — застонал Степан.
Все разом, как очнувшись, громко заговорили:
— И декорации уже изготовлены!
— И костюмы уже пошиты!
— И приглашения уже разосланы!
— И уже все почти отрепетировано!
Граф поднял руки вверх, призывая к тишине.
— Я знаю, что все почти готово, но мы успеем. Декорации немного изменим. Платья и костюмы чуть переделаем. Роли начинаем учить сейчас же. Тексты у меня готовы, я все не мог найти актрису на главную роль. А раз она у меня есть теперь, то я не могу не поставить эту пьесу именно сейчас, — успокаивал он всех разом.
А потом прошел на сцену, взял Саньку за руку и громко, очень громко сказал: — Эту роль может сыграть только актриса Санька!
Вот так, с легкой руки господ, и стали кликать Саньку «актрисой Санькой», причем, если девушек-актрис звали актерками, то Саньку называли очень почтительно актриса и всегда добавляли Санька.
Глава 5
Владимир задул свечу и скользнул на кровать под легкое покрывало на пахнущие свежестью прохладные льняные простыни. Он прикрыл глаза, но сон не шел.
И день был длинный — он поднялся ни свет, ни заря и проделал долгий путь верхом, чтобы успеть к обеду в усадьбе. А потом ни разу не прилег отдохнуть, все беседы вел с батюшкой о разном, начиная рассказом о своей службе и заканчивая обсуждением новой постановки, которую должны вынести на суд зрителей за день до его отъезда в Петербург. А вечером перед ужином была банька, которую жарко натопили специально для молодого барина, чтобы распарить тело и снять усталость от долгого сидения в седле. Батюшкин камердинер, своего он не взял из столицы, березовым и дубовым веничками парил его, лежащего на полке и не желающего даже пальчиком пошевелить от полного безвольного состояния, непрерывно подливая на каменку ароматные еловые настои и спрашивая, не слишком ли тому жарко. А Владимир блаженно улыбался и просил поддать еще.
