Скорее, это был даже не поцелуй, а лишь легкое прикосновение. Он протянул руки, чтобы обнять паренька и самому поцеловать, да покрепче, чтобы дух захватило, но, поймав только воздух, неожиданно проснулся. Не открывая глаз, Владимир втягивал носом сладкий Санькин запах. Ну, не снится же ему это?! Как во сне — легкий мазок по его губам и щеке, и дальше только легкий скрип половиц и осторожное закрывание дверей. Владимир улыбнулся. Вот от такого легкого поцелуя, который и поцелуем-то назвать нельзя, ему вдруг сделалось так хорошо и приятно, что жить и дышать захотелось полной грудью. Боясь спугнуть ощущение счастья, он неспешно открыл глаза: комната слегка вращалась, сказывались бессонная ночь и выпитое спиртное. Что ж, он постарается больше не позволять себе таких излишеств.
— Тьфу, ты, — выругался Владимир, садясь на кровати и держась за голову, так как все поплыло перед глазами. — И зачем я Саньку в Разгуляевку за водкой отправил? Кто ее теперь пить будет? Мне она уже точно не понадобится.
Когда он смог нормально смотреть на мир, то заметил у стены свои сапоги, вычищенные до блеска.
«Надо же, даже Павел, мой слуга в Петербурге, никогда не мог их так начистить! Что же Санька с ними сделал?» — Владимир был совершенно ошарашен и искренне удивлен, во-первых, расторопностью паренька, а во-вторых, тщательностью выполненной работы.
А еще Владимира поразило то, что он, раздетый до подштанников, был заботливо уложен в постель и накрыт покрывалом, а его одежда аккуратно висела на спинке кровати, что означало, раздевался он, скорее всего, не сам. Тогда кто? Кроме Саньки, никого он не помнил рядом с собой. Неужели… И опять улыбка блаженного растянула губы Владимира.
А Санька хоть и старался, но так и не донес водку до молодого барина, а если быть точнее, то он ее вовсе даже не успел купить. По дороге его перехватил Петр Николаевич, которому успели доложить, что видели Саньку, покидающего усадьбу, и граф верхом кинулся догонять его вослед.
— Санюшка, — барин на ходу подхватил свою актрису подмышки и усадил перед собой на коня, бережно придерживая. — Милый, ты бы не рисковал перед представлением, не уходил бы из усадьбы без надобности. Ведь сам знаешь, все на тебе держится. А вдруг в деревне бык какой на тебя набросится или деревенские мальчишки. Они хоть у нас и смирные, и один и другие, но всяко бывает. Зачем тебе надо в деревню? Сказал бы мне, я все бы сам сделал. Вон как сердечко колотится.
«Если бы барин знал, от чего у меня сердечко колотится, совсем не обрадовался бы», — грустно подумал Санька, а вслух же весело произнес: — Нет, барин Петр Николаевич, ничего мне не надо в деревне, просто прогуляться решил перед репетицией! Устал я чуток.
Он мог — он актриса.
— Потерпи немного, отыграем спектакль, — попросил Петр Николаевич, — а там с тобой на отдых поедем, мой хороший. Потерпи еще пару денечков только.
Санька согласно кивнул — и то верно, спектакль уже через пару дней состоится. А сегодня как раз планировалась вечером последняя примерка костюмов и париков.
Парички, изготовленные для Саньки, как выяснилось, были несколько ему маловаты — его золотистые кудряшки так и норовили высунуться из-под темных буклей. Повздыхал барин Петр Николаевич, но добро дал обрить Саньку почти наголо. Что не сделаешь ради постановки! А тому все ничего, даже не расстроился, как будто. Парнишку усадили тут же, прямо на сцене, и Никодимыч, играющий сэра Тоби в спектакле, а по жизни будучи мастером-стригалем, быстро обкорнал Саньку. Все веселились и хохотали над пареньком, который строил трагические рожицы, пока его стригли, изображая потерю волос, а потом, наоборот, пытались приласкать и пожалеть его, настолько беззащитно выглядел обритый Санька. Петр Николаевич тоже смеялся вместе со всеми, а потом, смахнув слезу, появившуюся то ли от смеха, то ли от жалости, незаметно от всех попытался спрятать Санькин золотистый локон.
После незапланированного перерыва репетиция снова возобновилась, но уже, как и положено, при полном параде, то есть в костюмах, в которых артисты будут давать представление. Все были в ударе — слова никто не путал, не забывал, вовремя вступал шумовой оркестр. Барин был доволен, а учитель музыки фон Шварт был просто счастлив, ведь благодаря ему постановка была отрепетирована в такие короткие сроки. Он давно мечтал, чтобы барин разрешил ему самостоятельно спектакли ставить, любил он это дело, а после завтрашнего успеха, а он очень надеялся на успех, это становилось вполне возможным…
Суета в театре в последний день перед спектаклем, куда вход молодому барину был заказан, а потом на следующий день прием и размещение приглашенных гостей, не давали Владимиру возможности встретиться с Санькой и поговорить. Он даже не смог придумать, что он парню скажет, о чем спросит, но поговорить, услышать его голос ему очень хотелось. А еще хотелось остаться с Санькой наедине и целовать его, целовать, целовать. Да так хотелось, что тело сразу напрягалось, как только он представлял это. И сюртук, который пришлось надеть для солидности, возникала необходимость придерживать руками, чтобы полы не расходились.
Владимиру удалось увидеть Саньку только во время представления на сцене. Спектакль удался на славу, да и не могла комедия плохо получиться. Санька блистал во всей красе и силе своего таланта сразу в двух великолепных ролях — Виолы и Себастиана — ставили «Двенадцатую ночь» Шекспира, воистину, это были Санькины роли. Зрители смеялись, хлопали, кричали от души. Владимир видел эту пьесу в театре, куда вывел его для развлечения наследник-цесаревич, но там эти роли, Виолы и ее брата, играла женщина, видимо, хорошая актриса, но уже не молодая, чтобы изображать так же весело, как Санька.
Зал просто держался за животики и вытирал слезы смеха, когда Санька жалобным голосом Цезарио-Виолы говорил, что он старался всего лишь уговорить сэра Тоби и сэра Эндрю не обижать его, на что сэр Эндрю серьезно отвечал: — Если раскроить череп — значит уговаривать, вы уговорили меня.
А лицо и глаза, готовые расплакаться от несправедливого обвинения, при этом жили у парнишки своей самостоятельной неповторимой жизнью.
А потом он исчезал незаметно со сцены и уже в образе мужественного Себастиана извинялся перед Оливией, что ударил ее родственника. А Степан изображал важного Мальволио. Он тоже зрителям очень понравился, особенно в последней сцене, когда пообещал отомстить, зал дружно ахнул. Он сделал это так убедительно, что все поверили, вот именно сейчас Виоле-Себастиану и придет конец от обиженного дворецкого.
Самое смешное, что никто в зрительном зале так и не догадался, что это актриса Санька играл сразу две роли. Когда спектакль закончился и артисты выходили на поклон, то зал ревел в восторге: «Виола». И Санька в платье из последней сцены и паричком с локонами до пояса выскакивал на сцену. Но зал тут же начинал скандировать: «Себастиан! Себастиан!» И Санька бочком, бочком исчезал за кулисами, чтобы тут же предстать перед всеми Себастианом в камзоле, брюках и в паричке до плеч. А потом снова «Виола», а затем «Себастиан», и так несколько раз.
Если бы не деревенские девушки, которые помогали обслуживать спектакль, не успеть бы Саньке так быстро переодеваться. Да и костюмы были пошиты грамотно. Широкое и длинное платье Виолы просто надевалось на элегантный камзол и брючки Себастиана и быстро затягивалось на спине специальной шнуровкой. А еще одна девушка-помощница наносила румяна и помаду на лицо Саньки, а другая со специальными салфетками снимала их. Они долго это репетировали, чтобы все было четко и слажено…
А потом после представления были праздничный фейерверк и ужин для гостей. Прямо в парке стояли накрытые длинные столы со всевозможными яствами и вином. И для крепостных актеров и актерок тоже в людской приготовили стол с праздничным ужином и выставлена выпивка, но уже не такая изысканная, как для господ…
Владимир все пытался разыскать Саньку после спектакля, но его снова нигде не было видно. Исчез, словно испарился. Владимир даже не поленился, прогулялся до людской, но и там его не было. За столом, где стоял дым коромыслом, шум, веселье, и вино лилось рекой, были все, кроме самой главной актрисы — актрисы Саньки. Владимир снова вернулся в парк к гостям. Вон и батюшка здесь, развлекает гостей, а Саньки рядом с ним все равно не видно. Да и не мог батюшка пригласить Саньку за стол к дворянам, крепостной все же, побрезгуют с ним рядом знатные господа находиться.
Пройдя незаметно в дом, Владимир, стараясь не привлекать ничьего внимания, направился к комнате Саньки. Он приоткрыл дверь — в комнате было темно, но все равно можно было рассмотреть лежащего на кровати человека. Владимир прокрался внутрь комнаты и опустился рядом со спящим Санькой. Стараясь не напугать паренька, он тихонько прилег рядом с ним и крепко обнял его прямо через одеяло.
Санька, похоже, так устал, что даже не проснулся, а только завозился в руках, обнимающих его. Это несколько придало Владимиру смелости. Он бережно перевернул спящего на спину и, потянул одеяло вниз. И чуть не задохнулся от вида стройного тела, освещаемого только лунным светом, — Санька спал обнаженным, точнее в одной тоненькой коротенькой рубашонке, которая доходила ему всего лишь до пупка.
Стараясь сохранить остатки самообладания и не натворить чего-нибудь непотребного, Владимир несколько раз глубоко вздохнул. А потом, все же не выдержав, сел в ногах у Саньки, наклонился и поцеловал его в теплый подрагивающий живот. Паренек только вздохнул во сне.
Полюбовавшись еще немного спящим Санькой, Владимир стал одной рукой подглаживать его грудь под старенькой рубашкой, а второй рукой слегка прикоснулся к мягкому расслабленному Санькиному естеству, которое слегка дернулось, что указывало на то, что паренек проснулся. Владимир поднял глаза и столкнулся с настороженным взглядом Саньки.
Тогда, не отводя взгляда и не убирая рук, он наклонился и поцеловал его снова в живот.
— Барин Владимир Петрович, не надо, — простонал Санька, а сам запустил руки в волосы целующего его мужчины.
А Владимир тем временем медленно, очень медленно спустился поцелуями от живота вниз, вдыхая Санькин пряный аромат. Как ему нравился его сводящий с ума запах! Казалось так сладко не пах никто на свете! А желание узнать Саньку на вкус было превыше всех его сил. Он аккуратно развел своими локтями в стороны ноги парня и переместился, улегшись между ними. Владимир сначала провел языком по одному бедру парня, потом по другому, а затем потерся о нежную кожу носом. Очень хотелось потереться щекой о них, но он боялся поцарапать его своей отросшей за день щетиной.
— Барин, барин, зачем вы? — снова простонал Санька, то пытаясь оттолкнуть Владимира от себя, то, наоборот, подаваясь ему навстречу…
— Что ты, подлец, делаешь?!
Владимира абсолютно беспардонно оторвали от такого желанного тела и ударом в челюсть свалили на пол, отбросив почти к самой двери.
«Батюшка? Зачем он здесь? — совершенно искренне удивился Владимир. — Что ему здесь надо в сей поздний час? Мы же не шумели, не мог он на звуки прийти».
И вдруг его осенило, как громом ударило: «Он тоже к Саньке пришел!»
— Что ты здесь делаешь? — кричал отец, совершенно не заботясь о том, что своим криком может переполошить всех в доме.
— То же, зачем и ты пришел сюда, батюшка, — усмехнулся Владимир, вытирая кровь из разбитой губы и предпринимая попытку подняться на ноги.
— Прочь! Вон из дома! Убирайся, — кричал граф.
— Барин Петр Николаевич, пожалуйста, не надо. Владимир Петрович меня не обидел, — Санька, всхлипывая и натягивая одеялко на свое обнаженное тело, пытался заступиться за молодого барина.
— Я… сейчас уйду, — Владимиру, наконец, удалось подняться на ноги, все же хорошо его приложил батюшка. — А ты останешься с этим… похотливым щенком.
И он, презрительно скривив губы и сплюнув кровь на пол, покинул спальню, громко хлопнув дверью.
— Барин Петр Николаевич, помиритесь с Владимиром Петровичем, прошу вас. Он же ваш сын. А я никто. Не надо из-за меня ссориться, — всхлипывал Санька, сев на кровати и кутаясь в одеялко.
Да что же это такое? Что же он такой невезучий? Только жизнь начала налаживаться, как опять поругались из-за него отец с сыном. Так не должно быть. Продадут его, опять продадут, как пить дать. Как продала помещица Акулина Ивановна, барыня Замащикова. Она ведь тогда сбагрила его с рук, когда передрались из-за него старый пастух и его сын — молодой кузнец. Пастух ведь сам отправил его в кузню, коня подковать. А через пяток минут прибежал вослед и застал, как здоровый верзила зажимает и лапает Саньку.
Ну, и подрались они, сильно подрались. Побоялась тогда барыня, что порешат мужички друг друга из-за никчемного пастушонка, а так с глаз долой из сердца вон. К тому же сосед хорошие деньги за него давал, несколько месяцев уговаривал, она даже не скрывала этого…
И Санька заревел в голос: — Петр Николаевич, догоните Владимира Петровича, помиритесь с ним, умоляю вас! Я на все согласный, только не продавайте меня! Не продавайте!
— Да, да, Санюшка, конечно, — барин, сев рядом, обнял рыдающего Саньку. — Ты прав, с Владимиром надо объясниться, рассказать ему, что ты мне стал, как сын, чтобы он не обижал тебя, родненький. Не плачь. Не собираюсь я тебя продавать, никому никогда ни за какие деньги не продам. Обижать тоже никому не позволю.
Он стал целовать в его по щекам, по глазам, стараясь успокоить и унять слезы. А когда рыдания стали затихать, бережно уложил его на постель, накрыв одеялом. А потом, сказав, что необходимо помириться с сыном, побежал разыскивать Владимира.
Только где там! Тот сразу же после ссоры с отцом, не дожидаясь рассвета, оседлал своего коня и покинул родительский дом, не попрощавшись, все равно он собирался уехать рано поутру, пусть теперь будет поздней ночью.
Санька так и не смог заснуть почти до самого рассвета. У него слезы то прекращались, то снова начинали катиться по щекам.
«Почему барин Владимир Петрович обозвал меня похотливым щенком?» — губы у Саньки сразу начинали подрагивать от обиды, как только он вспоминал, как молодой барин произнес эти слова, а потом презрительно сплюнул.
Он сам не считал себя таковым. Он всегда исправно ходил в церковь, внимательно слушал проповеди отца Иннокентия, а потом исповедовался, честно каялся в совершенных грехах. Он никогда руками не блудил, никогда. Ведь батюшка в церкви говорил, что это тяжкий грех.
Да и барин сам к нему пришел в спаленку. Он ведь не звал его. Тот сам пришел. А то, что Саньке он снился по ночам, разве это грех? И поцеловал Санька барина всего-то два раза — один раз на озере, а второй, когда барин изрядно был пьян. За первый раз он извинился, сказал, что перепутал его, хотя ни с кем он его не путал. Это его бес попутал. Приглянулись ему глаза молодого барина — карие, темные, как вишенки, и губы — как у девушки, красивые. Как только увидел эти губы Санька, так прикоснуться к ним хотел безудержно еще в самый первый раз, когда он пел в музыкальной комнате, а Владимир только-только приехал. Так и тянуло его к молодому барину. Грешен был, не удержался и во второй раз поцеловал, когда спать его пьяного укладывал. И раздел специально, чтобы к телу молодому прикоснуться, приласкать. Но ведь никто же не знал, не видел.
— Тьфу, ты, — выругался Владимир, садясь на кровати и держась за голову, так как все поплыло перед глазами. — И зачем я Саньку в Разгуляевку за водкой отправил? Кто ее теперь пить будет? Мне она уже точно не понадобится.
Когда он смог нормально смотреть на мир, то заметил у стены свои сапоги, вычищенные до блеска.
«Надо же, даже Павел, мой слуга в Петербурге, никогда не мог их так начистить! Что же Санька с ними сделал?» — Владимир был совершенно ошарашен и искренне удивлен, во-первых, расторопностью паренька, а во-вторых, тщательностью выполненной работы.
А еще Владимира поразило то, что он, раздетый до подштанников, был заботливо уложен в постель и накрыт покрывалом, а его одежда аккуратно висела на спинке кровати, что означало, раздевался он, скорее всего, не сам. Тогда кто? Кроме Саньки, никого он не помнил рядом с собой. Неужели… И опять улыбка блаженного растянула губы Владимира.
А Санька хоть и старался, но так и не донес водку до молодого барина, а если быть точнее, то он ее вовсе даже не успел купить. По дороге его перехватил Петр Николаевич, которому успели доложить, что видели Саньку, покидающего усадьбу, и граф верхом кинулся догонять его вослед.
— Санюшка, — барин на ходу подхватил свою актрису подмышки и усадил перед собой на коня, бережно придерживая. — Милый, ты бы не рисковал перед представлением, не уходил бы из усадьбы без надобности. Ведь сам знаешь, все на тебе держится. А вдруг в деревне бык какой на тебя набросится или деревенские мальчишки. Они хоть у нас и смирные, и один и другие, но всяко бывает. Зачем тебе надо в деревню? Сказал бы мне, я все бы сам сделал. Вон как сердечко колотится.
«Если бы барин знал, от чего у меня сердечко колотится, совсем не обрадовался бы», — грустно подумал Санька, а вслух же весело произнес: — Нет, барин Петр Николаевич, ничего мне не надо в деревне, просто прогуляться решил перед репетицией! Устал я чуток.
Он мог — он актриса.
— Потерпи немного, отыграем спектакль, — попросил Петр Николаевич, — а там с тобой на отдых поедем, мой хороший. Потерпи еще пару денечков только.
Санька согласно кивнул — и то верно, спектакль уже через пару дней состоится. А сегодня как раз планировалась вечером последняя примерка костюмов и париков.
Парички, изготовленные для Саньки, как выяснилось, были несколько ему маловаты — его золотистые кудряшки так и норовили высунуться из-под темных буклей. Повздыхал барин Петр Николаевич, но добро дал обрить Саньку почти наголо. Что не сделаешь ради постановки! А тому все ничего, даже не расстроился, как будто. Парнишку усадили тут же, прямо на сцене, и Никодимыч, играющий сэра Тоби в спектакле, а по жизни будучи мастером-стригалем, быстро обкорнал Саньку. Все веселились и хохотали над пареньком, который строил трагические рожицы, пока его стригли, изображая потерю волос, а потом, наоборот, пытались приласкать и пожалеть его, настолько беззащитно выглядел обритый Санька. Петр Николаевич тоже смеялся вместе со всеми, а потом, смахнув слезу, появившуюся то ли от смеха, то ли от жалости, незаметно от всех попытался спрятать Санькин золотистый локон.
После незапланированного перерыва репетиция снова возобновилась, но уже, как и положено, при полном параде, то есть в костюмах, в которых артисты будут давать представление. Все были в ударе — слова никто не путал, не забывал, вовремя вступал шумовой оркестр. Барин был доволен, а учитель музыки фон Шварт был просто счастлив, ведь благодаря ему постановка была отрепетирована в такие короткие сроки. Он давно мечтал, чтобы барин разрешил ему самостоятельно спектакли ставить, любил он это дело, а после завтрашнего успеха, а он очень надеялся на успех, это становилось вполне возможным…
Суета в театре в последний день перед спектаклем, куда вход молодому барину был заказан, а потом на следующий день прием и размещение приглашенных гостей, не давали Владимиру возможности встретиться с Санькой и поговорить. Он даже не смог придумать, что он парню скажет, о чем спросит, но поговорить, услышать его голос ему очень хотелось. А еще хотелось остаться с Санькой наедине и целовать его, целовать, целовать. Да так хотелось, что тело сразу напрягалось, как только он представлял это. И сюртук, который пришлось надеть для солидности, возникала необходимость придерживать руками, чтобы полы не расходились.
Владимиру удалось увидеть Саньку только во время представления на сцене. Спектакль удался на славу, да и не могла комедия плохо получиться. Санька блистал во всей красе и силе своего таланта сразу в двух великолепных ролях — Виолы и Себастиана — ставили «Двенадцатую ночь» Шекспира, воистину, это были Санькины роли. Зрители смеялись, хлопали, кричали от души. Владимир видел эту пьесу в театре, куда вывел его для развлечения наследник-цесаревич, но там эти роли, Виолы и ее брата, играла женщина, видимо, хорошая актриса, но уже не молодая, чтобы изображать так же весело, как Санька.
Зал просто держался за животики и вытирал слезы смеха, когда Санька жалобным голосом Цезарио-Виолы говорил, что он старался всего лишь уговорить сэра Тоби и сэра Эндрю не обижать его, на что сэр Эндрю серьезно отвечал: — Если раскроить череп — значит уговаривать, вы уговорили меня.
А лицо и глаза, готовые расплакаться от несправедливого обвинения, при этом жили у парнишки своей самостоятельной неповторимой жизнью.
А потом он исчезал незаметно со сцены и уже в образе мужественного Себастиана извинялся перед Оливией, что ударил ее родственника. А Степан изображал важного Мальволио. Он тоже зрителям очень понравился, особенно в последней сцене, когда пообещал отомстить, зал дружно ахнул. Он сделал это так убедительно, что все поверили, вот именно сейчас Виоле-Себастиану и придет конец от обиженного дворецкого.
Самое смешное, что никто в зрительном зале так и не догадался, что это актриса Санька играл сразу две роли. Когда спектакль закончился и артисты выходили на поклон, то зал ревел в восторге: «Виола». И Санька в платье из последней сцены и паричком с локонами до пояса выскакивал на сцену. Но зал тут же начинал скандировать: «Себастиан! Себастиан!» И Санька бочком, бочком исчезал за кулисами, чтобы тут же предстать перед всеми Себастианом в камзоле, брюках и в паричке до плеч. А потом снова «Виола», а затем «Себастиан», и так несколько раз.
Если бы не деревенские девушки, которые помогали обслуживать спектакль, не успеть бы Саньке так быстро переодеваться. Да и костюмы были пошиты грамотно. Широкое и длинное платье Виолы просто надевалось на элегантный камзол и брючки Себастиана и быстро затягивалось на спине специальной шнуровкой. А еще одна девушка-помощница наносила румяна и помаду на лицо Саньки, а другая со специальными салфетками снимала их. Они долго это репетировали, чтобы все было четко и слажено…
А потом после представления были праздничный фейерверк и ужин для гостей. Прямо в парке стояли накрытые длинные столы со всевозможными яствами и вином. И для крепостных актеров и актерок тоже в людской приготовили стол с праздничным ужином и выставлена выпивка, но уже не такая изысканная, как для господ…
Владимир все пытался разыскать Саньку после спектакля, но его снова нигде не было видно. Исчез, словно испарился. Владимир даже не поленился, прогулялся до людской, но и там его не было. За столом, где стоял дым коромыслом, шум, веселье, и вино лилось рекой, были все, кроме самой главной актрисы — актрисы Саньки. Владимир снова вернулся в парк к гостям. Вон и батюшка здесь, развлекает гостей, а Саньки рядом с ним все равно не видно. Да и не мог батюшка пригласить Саньку за стол к дворянам, крепостной все же, побрезгуют с ним рядом знатные господа находиться.
Пройдя незаметно в дом, Владимир, стараясь не привлекать ничьего внимания, направился к комнате Саньки. Он приоткрыл дверь — в комнате было темно, но все равно можно было рассмотреть лежащего на кровати человека. Владимир прокрался внутрь комнаты и опустился рядом со спящим Санькой. Стараясь не напугать паренька, он тихонько прилег рядом с ним и крепко обнял его прямо через одеяло.
Санька, похоже, так устал, что даже не проснулся, а только завозился в руках, обнимающих его. Это несколько придало Владимиру смелости. Он бережно перевернул спящего на спину и, потянул одеяло вниз. И чуть не задохнулся от вида стройного тела, освещаемого только лунным светом, — Санька спал обнаженным, точнее в одной тоненькой коротенькой рубашонке, которая доходила ему всего лишь до пупка.
Стараясь сохранить остатки самообладания и не натворить чего-нибудь непотребного, Владимир несколько раз глубоко вздохнул. А потом, все же не выдержав, сел в ногах у Саньки, наклонился и поцеловал его в теплый подрагивающий живот. Паренек только вздохнул во сне.
Полюбовавшись еще немного спящим Санькой, Владимир стал одной рукой подглаживать его грудь под старенькой рубашкой, а второй рукой слегка прикоснулся к мягкому расслабленному Санькиному естеству, которое слегка дернулось, что указывало на то, что паренек проснулся. Владимир поднял глаза и столкнулся с настороженным взглядом Саньки.
Тогда, не отводя взгляда и не убирая рук, он наклонился и поцеловал его снова в живот.
— Барин Владимир Петрович, не надо, — простонал Санька, а сам запустил руки в волосы целующего его мужчины.
А Владимир тем временем медленно, очень медленно спустился поцелуями от живота вниз, вдыхая Санькин пряный аромат. Как ему нравился его сводящий с ума запах! Казалось так сладко не пах никто на свете! А желание узнать Саньку на вкус было превыше всех его сил. Он аккуратно развел своими локтями в стороны ноги парня и переместился, улегшись между ними. Владимир сначала провел языком по одному бедру парня, потом по другому, а затем потерся о нежную кожу носом. Очень хотелось потереться щекой о них, но он боялся поцарапать его своей отросшей за день щетиной.
— Барин, барин, зачем вы? — снова простонал Санька, то пытаясь оттолкнуть Владимира от себя, то, наоборот, подаваясь ему навстречу…
— Что ты, подлец, делаешь?!
Владимира абсолютно беспардонно оторвали от такого желанного тела и ударом в челюсть свалили на пол, отбросив почти к самой двери.
«Батюшка? Зачем он здесь? — совершенно искренне удивился Владимир. — Что ему здесь надо в сей поздний час? Мы же не шумели, не мог он на звуки прийти».
И вдруг его осенило, как громом ударило: «Он тоже к Саньке пришел!»
— Что ты здесь делаешь? — кричал отец, совершенно не заботясь о том, что своим криком может переполошить всех в доме.
— То же, зачем и ты пришел сюда, батюшка, — усмехнулся Владимир, вытирая кровь из разбитой губы и предпринимая попытку подняться на ноги.
— Прочь! Вон из дома! Убирайся, — кричал граф.
— Барин Петр Николаевич, пожалуйста, не надо. Владимир Петрович меня не обидел, — Санька, всхлипывая и натягивая одеялко на свое обнаженное тело, пытался заступиться за молодого барина.
— Я… сейчас уйду, — Владимиру, наконец, удалось подняться на ноги, все же хорошо его приложил батюшка. — А ты останешься с этим… похотливым щенком.
И он, презрительно скривив губы и сплюнув кровь на пол, покинул спальню, громко хлопнув дверью.
— Барин Петр Николаевич, помиритесь с Владимиром Петровичем, прошу вас. Он же ваш сын. А я никто. Не надо из-за меня ссориться, — всхлипывал Санька, сев на кровати и кутаясь в одеялко.
Да что же это такое? Что же он такой невезучий? Только жизнь начала налаживаться, как опять поругались из-за него отец с сыном. Так не должно быть. Продадут его, опять продадут, как пить дать. Как продала помещица Акулина Ивановна, барыня Замащикова. Она ведь тогда сбагрила его с рук, когда передрались из-за него старый пастух и его сын — молодой кузнец. Пастух ведь сам отправил его в кузню, коня подковать. А через пяток минут прибежал вослед и застал, как здоровый верзила зажимает и лапает Саньку.
Ну, и подрались они, сильно подрались. Побоялась тогда барыня, что порешат мужички друг друга из-за никчемного пастушонка, а так с глаз долой из сердца вон. К тому же сосед хорошие деньги за него давал, несколько месяцев уговаривал, она даже не скрывала этого…
И Санька заревел в голос: — Петр Николаевич, догоните Владимира Петровича, помиритесь с ним, умоляю вас! Я на все согласный, только не продавайте меня! Не продавайте!
— Да, да, Санюшка, конечно, — барин, сев рядом, обнял рыдающего Саньку. — Ты прав, с Владимиром надо объясниться, рассказать ему, что ты мне стал, как сын, чтобы он не обижал тебя, родненький. Не плачь. Не собираюсь я тебя продавать, никому никогда ни за какие деньги не продам. Обижать тоже никому не позволю.
Он стал целовать в его по щекам, по глазам, стараясь успокоить и унять слезы. А когда рыдания стали затихать, бережно уложил его на постель, накрыв одеялом. А потом, сказав, что необходимо помириться с сыном, побежал разыскивать Владимира.
Только где там! Тот сразу же после ссоры с отцом, не дожидаясь рассвета, оседлал своего коня и покинул родительский дом, не попрощавшись, все равно он собирался уехать рано поутру, пусть теперь будет поздней ночью.
Глава 6
Санька так и не смог заснуть почти до самого рассвета. У него слезы то прекращались, то снова начинали катиться по щекам.
«Почему барин Владимир Петрович обозвал меня похотливым щенком?» — губы у Саньки сразу начинали подрагивать от обиды, как только он вспоминал, как молодой барин произнес эти слова, а потом презрительно сплюнул.
Он сам не считал себя таковым. Он всегда исправно ходил в церковь, внимательно слушал проповеди отца Иннокентия, а потом исповедовался, честно каялся в совершенных грехах. Он никогда руками не блудил, никогда. Ведь батюшка в церкви говорил, что это тяжкий грех.
Да и барин сам к нему пришел в спаленку. Он ведь не звал его. Тот сам пришел. А то, что Саньке он снился по ночам, разве это грех? И поцеловал Санька барина всего-то два раза — один раз на озере, а второй, когда барин изрядно был пьян. За первый раз он извинился, сказал, что перепутал его, хотя ни с кем он его не путал. Это его бес попутал. Приглянулись ему глаза молодого барина — карие, темные, как вишенки, и губы — как у девушки, красивые. Как только увидел эти губы Санька, так прикоснуться к ним хотел безудержно еще в самый первый раз, когда он пел в музыкальной комнате, а Владимир только-только приехал. Так и тянуло его к молодому барину. Грешен был, не удержался и во второй раз поцеловал, когда спать его пьяного укладывал. И раздел специально, чтобы к телу молодому прикоснуться, приласкать. Но ведь никто же не знал, не видел.
