- Дом Советов, - объявил Паныч с гордостью указав взглядом на двухэтажный дом с высокими ступенями отделанными природным камнем.
- Надо же прямо как у нас в России.
- Как ты свой Мир назвал?
- Россия- это не мир, это страна, где я живу.
- Что такое страна?
- Это много городов и сёл, за которые отвечает один глава государства.
- То есть ты хочешь сказать, что в Яви правят несколько царей.
- Царей вот, как раз, и не осталось. Последнего почти сто лет назад большевики расстреляли.
- Не дай Род такого! Ты хоть не потомок Цареубийцы?
- Уверен, что нет. Хотя, в моём родном городе это произошло, но я не знаю, кто там именно замешан был.
- И как же вы без государя живёте?
- Не скажу, чтоб хреново. Раньше и вправду думал, что не очень, - из опасения обидеть Фадея Паныча сравнением, я промолчал, собираясь мыслями и чуть не поперхнулся от накатившего приступа тошноты, глядя как несколько щуплых слабаков издевается над человеком, прикованным цепями к верху стены.
Какой-то беззубый старикашка, щерясь в обе десны от прилива воинственности, ткнул мужчину в кандалах палкой в бок, что-то брякнул о потере мужской силы, от чего другие одобрительно кивали головами и загоготали, словно стая сытых гусей, которым и жрать не хочется - да мимо зерна пройти жадность не даёт.
- Фадей Паныч, за что его так?
Паныч отвёл глаза,
- Как я думаю - это урман. С утра в Марьинке болтали что воевода клохтуна в цепи заковал.
- А по доходчивей? Я не просёк что за чел?
- Не человек он - нежить типа упыря, убийца-людоед, судя по тому, что говорят.
Наша телега двигалась дальше по дороге, а народец тем временем продолжал глумиться над скованным цепями, перепачканным в грязи людоедом. Некоторые особо опасливые кидали проклятия, боясь подойти ближе, другие, проявляя сдержанность, но уступив агрессивности, топтались ближе к стене, их вялые попытки как я не сразу понял, сводились к тому, чтобы выдрать с головы упыря чёрные, длинные до плеч волосы или разорвать его одежду. Они вытягивали руки, цеплялись за спутанные кудри, одновременно, стараясь сохранить максимально безопасную дистанцию, и при этом причинить хоть какое-нибудь увечье упырю. На самом деле им это как-то слабо удавалось.
- «Одежда крепкая или силёнок маловато? Вот ведь, если этот крепыш с фигурой атлета не качественно скован?!» - Закованный в кандалы мужчина, казалось, не замечал их нападок, когда камень полетел ему в лицо, он не сделал попытки увернуться. Глаза открыты, он смотрел вдаль или никуда, и вдруг, как если бы до него дошли мои мысли, его взгляд нашел меня, и не замечая удара камнем по лицу, он рыкнул и бросился в нашем направлении, натягивая звонкие цепи как струны.
Толпа трусливо отпрянула, людской гомон усилился. По рассечённой щеке «нелюди» потекла обычная алая жидкость.
- И кто это наверняка устанавливает, человек он или нет?
- А зачем? Ежели клохтун пойман, суд скорый - вечером на кострище.
- Если он не человек, как утверждают, у него не будет обычных функций… Ну, там пульса нет. А он с виду живой, вон кровь из раны потекла.
Мой оппонент молчал, не проявляя никакого интереса к предмету спора. Его равнодушие к судьбе чужого человека меня раздражало.
- Фадей Паныч, а что ты делать будешь, если меня сегодня урманом объявят?
- Тебя-то почему? – изумление застыло на его лице. - Ты ж никого не убил и в зверя не превращаешься.
- А вдруг и он не превращается. Ты же это наверняка не знаешь?
Паныч задумался, немного, затем махнул на меня рукой: - А ну тебя! Голову не морочь! Тоже мне клохтун нашелся!
«А-а-а, струхнул малость! Засомневался, кого в телеге везёшь!» - я погладил угол рта, скрывая кривую ухмылку. Щетина неприятно карябала кожу. – «Хорошо, что не вздумал девчонку зацеловать. Ей бы сейчас пришлось прикладывать к лицу компрессы как после поцелуев с ёжиком. Ага! Есения и компрессы! Нашел же что представить! Она либо в поле, либо в огороде вкалывает. А вообще нужно, про этого упыря разузнать, вдруг какой горемыка типа меня здесь очутился».
Поворот направо скрыл упыря вместе с его экзекуторами, в тот момент, когда хлипик в коротких штанишках, с шутовскими кривляниями, пристраивался сбоку от прикованного, с явным намерением дать тому пинка. Он был намного ниже объекта наказания, такое впечатление, будто упыря специально на забаву «недоделанным» подвесили. Чтобы напустить больше бравады, «мужичок с ноготок» что-то выкрикнул и занёс ногу для удара. Пнул ли он урмана или нет, я не узнал, жеребец Паныча сделал поворот и теперь тащил деревянную телегу по другой улице. Мыслями, я был ещё где-то до поворота, пока не осознал, что самый центр этого города какой-то неестественно пустой. На расстоянии площадью не менее километра были видны только глыбы камней, кусты, да курай выше человеческого роста. Я покрутил головой, не понимая, мы в городе или уже нет. Справа, как и раньше город, жилые дома и жители, идущие потоком в одном с нами направлении, а слева от дороги нагромождение огромных камней образовывало углубление, похожее на альков. Плющ заплетал плиты полуразрушенной серой ограды, мешая рассмотреть пустырь, что находился за каменной кладкой.
«Зачем они оставили столько места в самом центре города, вместо того, чтобы убрать глыбы и построить новый район?» - Подобное отношение к обустройству жизни нарушило мои представления о здешнем понимании прагматичности.
- Что ты видишь сейчас? – Фадей Паныч натянул поводья, конь остановился.
- Большой пустырь, развалины какой-то древности, что ли...
- А ты говоришь «урман»! – воскликнул он, - Человек ты, как я или он, - отец Есении указал на прохожего и тронул коня. – Нооо! Пошел! – Сзади, с других повозок на нас уже сыпались ругательства, за то, что мы своей телегой образовали в столице средневековую транспортную пробку.
- Чего это ты так радуешься? Ну, не увидел я ничего кроме развалин и что?
- А то, что здесь не это увидеть можно, если ты не простой человек.
- Ты сам, что видешь?
- То, что честным людям положено.
- То есть пустырь?
- Пустырь не пустырь, только пялиться на старые развалины не советую, - в назидание сказал Паныч, всем своим видом показывая, что я данной темы не стою.
«Вот и поговорили! Чтоб тебя! - булькало моё самолюбие, - не объяснил толком, что там за стеной».
Мы подъезжали к торговой площади. Её начало виднелось впереди большим нагромождением торговых палаток и телег в дюжине сотен метров от поворота.
?
- Ковры с цветами и зверями! – время от времени Паныч зазывал покупателя. Мы пристроили нашу повозку в ряд таких же деревянных «торговых лавок», проехав всю площадь насквозь почти до самого конца. - Подходите! Полюбуйтесь! Таких больше нигде нет, - заверял он сразу нескольких потенциальных покупателей, шедших мимо. Его слова не были преувеличением. Я рассматривал рисунки созданные шерстяными нитями и убеждался, что они сделаны настоящими мастерами, точнее мастерицами.
- Кто эти ковры делал?
- Всей семьёй по зиме ткали. Сеньке нашей узоры выдумывать только дай, мать нитки не успевала подбирать, а я сукно на станок прикладывать и клеем пропитывать в оконцовке. Ткать не люблю. Но последний пришлось всем по очереди два дня не отрываясь доделывать. До посевной чуток не успевали, а он особо хорош показался, - завершил описание процесса Паныч.
- Я представлял, что вы с мужиками только бухаете …
- Бухаете? Это как?
- Пьёте бражку часто, а всю работу женщины выполняют.
- Им и вправду больше достаётся. Мужиков у нас по пальцам перечесть. Беда просто, что твориться, – произнеся такое признание, он, не меняя доверительных интонаций в голосе, переключился на первого покупателя и, не уступая цену, продал сразу два своих замечательных ковра. На одном краски шерсти создавали букет из ярких цветов, а другой привлекал взор стройными белоствольными берёзами с яркой зеленью листвы.
- Я не часто пью, на самом деле, если ты так подумал. Праздник - дело святое. – Он снова отвлёкся на покупателя, затем без переходов продолжал своё размышление вслух, - Хмеля, зараза поселяется там, где худо. А нас напасти много лет преследуют, - отец Есении решил развить свою мысль, как только мы снова остались вдвоём. – Мальчишки редко рождаются, умирают, до зрелости не дожив. Вот ведь, как бывает. Девок из Марьинки в жены брать не хотят. Слава, наверное, недобрая про наши беды пошла. Только, если на Ладушкину поляну кого выберут.
Паныч разволновался, перечисляя проблемы деревни, он переживал их как собственное горе. Мне трудно было оставаться равнодушным к такому человеку, я только надеялся, что всё не так мрачно на самом деле.
- Фадей Паныч, ну не всё так безнадёжно. Молодых девчонок в Марьинке полно. На следующий год замуж повыскакивают. Год на год не приходится.
- И я бы так думал, если бы хоть один жених за пару десятков лет сватов прислал, так нет же. Только трое девиц из полсотни незамужних пристроены. Точнее двое. Дочку мою ты своей не считаешь.
- Ну, я же объяснил тебе, как всё получилось! Чего с упрёками напираешь?
Мои возражения потерялись в звуках громкого, басистого приветствия,
- Здорово, Фадей! Михей и тебе того же! – поздоровался с нами бородач, которого я запомнил по схожести с медведем, когда услышал, что и звали его соответственно, по-медвежьи – Потап.
Я произнёс ответное «Не хворай!». Фадей Паныч, приходя в обычное беззаботное состояние, после недавних откровений, живо поинтересовался,
- Неужели так быстро копчения разошлись?
- Мясо я перекупу отдал. Не до торговли мне. В Топчиху направляюсь. Игнат сказал, что был вчера в Топчихе и перепуган до краю. Нет, говорит, в деревне никого – ни народу, ни скотины. Пыль на полу в хатах с палец толщиной легла, да паутины косами сплелись. У меня тётка рядом с его матерью жила, вот он и пришел сказать, что с ней неладное приключилось, ровно как и с другими топчихинскими.
- Давно, поди, народ ушел, раз пыль толстым слоем лежит? Как же без следа исчезнуть? – недоумевал Фадей. - Путь закрыт весь год.
- Вот и я не пойму. Не поверю, пока сам не увижу.
Фадея отвлёк от беседы очередной покупатель. Я кивнул на предположение Потапа о проделках лукавого и попрощался, когда тот не найдя во мне достойного собеседника, пожелав нам хорошей торговли, ушел на запад, в направлении Пути.
- Может набрехали про Топчиху, как думаешь? – Я только пожал плечами, не зная, что ответить. Исчезнувшая деревня. Что может быть ужасней, только вот уже несколько дней как я стал верить в ожившие кошмары и только твёрдая уверенность в собственном психическом здоровье удерживает меня от мысли, что я «съехал с катушек». - Михей, чего молчишь? Я говорю, ещё пара дорожек и можно в пивную отправляться, - пытался приободрить меня заботливый селянин.
- Тебе же к воеводе идти?!
- Тьфу ты, чтоб меня коромыслом! Чуть не забыл. Может приказ не доставят или кого другого обяжут? – Надежда, появившаяся в его голосе, тут же уступила место послушной обреченности, - Если это дело меня не пропустит, то мы в любом случае товар вместе закупим, в телегу сложим. А до дома ты с соседями поедешь, чтоб меня не ждать.
Так мы и решили. Через час, продав последнюю дорожку, неторопливо прогуливаясь от одного знакомого ко второму, от продуктов к загонам с животными и так далее, по бесконечным рядам, Паныч вёл, точнее, учил меня, по его утверждению, развлекаться.
Большая часть телег, разных размеров (которые называли редванками) от маленькой для куба дров, до объёмных с несколькими этажами полок и ящиков были ещё полны товаров, только некоторые, как и наша уже загружались повторно, для обратной дороги.
Фадей Паныч купил сотню пуговиц разного размера, ограничиваясь пятью цветами: белым, чёрным, красным, зелёным и синим. Следующей покупкой были два мешка шерстяных и льняных ниток, и пять отрезов материи. После этого мы, наконец, вышли в ряды, где было поменьше тряпок и других женских штучек, но и там ещё долго перебирали специи, нагрузились солью, какой-то пахучей смесью, крупами.
«Как будто с мамой по базару хожу» - нытик внутри меня, нудил от скуки, пока моё туловище терпеливо стояло в толпе «массовки рекламы средневековых рынков», нагруженное тряпичными тюками и мешками.
- Может, мяты больше взять? – перебирал сухие травы отец Есении, - Мытник точно от простуды помогает?
- Конечно! Неизменно в том порядке сборы заваривать и пить, как я сказал. Очерёдность дело важное.
- Михей, ты что думаешь?
- Правильно говорит. Анис эфирное масло содержит, его сразу как горло заболит нужно принимать, ромашка и таволга богаты аспирином, алтей и мать-и-мачеха как отхаркивающее средство.
- А я что говорю. Столько лет травами занимаюсь. Уж я пользу от них как никто разумею, - обрадованный моей поддержкой белобрысый мужичок-травник, стал расхваливать свои необыкновенно полезные снадобья.
Неординарный всё-таки народ здесь живёт! Я сравнивал их поведение с привычным мне образом жизни людей и понимал, что если и есть люди не зараженные моральными пороками, то это народ Чуди. Они были просты и предсказуемы как дети и также откровенно высказывали свои мысли и желания. И признаться честно, я с первого дня думал о них как о недостойных моего внимания алкоголиках, тунеядствующих на женском населении. Однако день за днём, я не уставал делать для себя открытия и, наконец, понял их главное отличие от нас – эти ребята живут и получают от этого удовольствие. Правда, они до сих пор находились в каком-то тридесятом царстве, далёкие от современных удобств, но наслаждались собственным бытом, наполненным тяжелой работой потому, что других примеров им не показывали. Я сам пролил семь потов на коллективном сенокосе, но осознание тяжести этого дела давило только на меня. Остальные люди, точнее слабый так у нас называемый «слабый пол», словно и не трудились - просто жили, так как и должны, по их мнению, жить: вытирали пот с лица, перекрикивались остротами, подтрунивали над всяким: малым, молодым или старым – они смеялись потому, что им было хорошо в этой их сумасшедшей жизни. Все искренне радовались тому, как они существуют. Возможно, их простота во всём и есть тот сдерживающий пленившие мой мир пороки? Зависть, лживость и жадность не находили подпитки у народа Чуди, не знавшего прелестей телевидения и интернета, а слава не являлась мотивом ведущим их по жизни. Только простота, иногда принимаемая мной за глупость, оказывалась выверенным укладом неспешной жизни без стремления к прогрессу, к завоеваниям значимости или территорий, которые потом необходимо было бы срочно населять и отстаивать. В этом мире время исчезало, как и расстояние, разделяющее их города и деревни. Словом, мне стало казаться, что моё продвинутое общество во многом проигрывает моральному облику этих беззаботных, не устающих шутить людей. Первыми меня поразили женщины, позже я стал проникаться уважением и к мужикам. Тут, я вспомнил о матери Есении,
- Надо же прямо как у нас в России.
- Как ты свой Мир назвал?
- Россия- это не мир, это страна, где я живу.
- Что такое страна?
- Это много городов и сёл, за которые отвечает один глава государства.
- То есть ты хочешь сказать, что в Яви правят несколько царей.
- Царей вот, как раз, и не осталось. Последнего почти сто лет назад большевики расстреляли.
- Не дай Род такого! Ты хоть не потомок Цареубийцы?
- Уверен, что нет. Хотя, в моём родном городе это произошло, но я не знаю, кто там именно замешан был.
- И как же вы без государя живёте?
- Не скажу, чтоб хреново. Раньше и вправду думал, что не очень, - из опасения обидеть Фадея Паныча сравнением, я промолчал, собираясь мыслями и чуть не поперхнулся от накатившего приступа тошноты, глядя как несколько щуплых слабаков издевается над человеком, прикованным цепями к верху стены.
Какой-то беззубый старикашка, щерясь в обе десны от прилива воинственности, ткнул мужчину в кандалах палкой в бок, что-то брякнул о потере мужской силы, от чего другие одобрительно кивали головами и загоготали, словно стая сытых гусей, которым и жрать не хочется - да мимо зерна пройти жадность не даёт.
- Фадей Паныч, за что его так?
Паныч отвёл глаза,
- Как я думаю - это урман. С утра в Марьинке болтали что воевода клохтуна в цепи заковал.
- А по доходчивей? Я не просёк что за чел?
- Не человек он - нежить типа упыря, убийца-людоед, судя по тому, что говорят.
Наша телега двигалась дальше по дороге, а народец тем временем продолжал глумиться над скованным цепями, перепачканным в грязи людоедом. Некоторые особо опасливые кидали проклятия, боясь подойти ближе, другие, проявляя сдержанность, но уступив агрессивности, топтались ближе к стене, их вялые попытки как я не сразу понял, сводились к тому, чтобы выдрать с головы упыря чёрные, длинные до плеч волосы или разорвать его одежду. Они вытягивали руки, цеплялись за спутанные кудри, одновременно, стараясь сохранить максимально безопасную дистанцию, и при этом причинить хоть какое-нибудь увечье упырю. На самом деле им это как-то слабо удавалось.
- «Одежда крепкая или силёнок маловато? Вот ведь, если этот крепыш с фигурой атлета не качественно скован?!» - Закованный в кандалы мужчина, казалось, не замечал их нападок, когда камень полетел ему в лицо, он не сделал попытки увернуться. Глаза открыты, он смотрел вдаль или никуда, и вдруг, как если бы до него дошли мои мысли, его взгляд нашел меня, и не замечая удара камнем по лицу, он рыкнул и бросился в нашем направлении, натягивая звонкие цепи как струны.
Толпа трусливо отпрянула, людской гомон усилился. По рассечённой щеке «нелюди» потекла обычная алая жидкость.
- И кто это наверняка устанавливает, человек он или нет?
- А зачем? Ежели клохтун пойман, суд скорый - вечером на кострище.
- Если он не человек, как утверждают, у него не будет обычных функций… Ну, там пульса нет. А он с виду живой, вон кровь из раны потекла.
Мой оппонент молчал, не проявляя никакого интереса к предмету спора. Его равнодушие к судьбе чужого человека меня раздражало.
- Фадей Паныч, а что ты делать будешь, если меня сегодня урманом объявят?
- Тебя-то почему? – изумление застыло на его лице. - Ты ж никого не убил и в зверя не превращаешься.
- А вдруг и он не превращается. Ты же это наверняка не знаешь?
Паныч задумался, немного, затем махнул на меня рукой: - А ну тебя! Голову не морочь! Тоже мне клохтун нашелся!
«А-а-а, струхнул малость! Засомневался, кого в телеге везёшь!» - я погладил угол рта, скрывая кривую ухмылку. Щетина неприятно карябала кожу. – «Хорошо, что не вздумал девчонку зацеловать. Ей бы сейчас пришлось прикладывать к лицу компрессы как после поцелуев с ёжиком. Ага! Есения и компрессы! Нашел же что представить! Она либо в поле, либо в огороде вкалывает. А вообще нужно, про этого упыря разузнать, вдруг какой горемыка типа меня здесь очутился».
Поворот направо скрыл упыря вместе с его экзекуторами, в тот момент, когда хлипик в коротких штанишках, с шутовскими кривляниями, пристраивался сбоку от прикованного, с явным намерением дать тому пинка. Он был намного ниже объекта наказания, такое впечатление, будто упыря специально на забаву «недоделанным» подвесили. Чтобы напустить больше бравады, «мужичок с ноготок» что-то выкрикнул и занёс ногу для удара. Пнул ли он урмана или нет, я не узнал, жеребец Паныча сделал поворот и теперь тащил деревянную телегу по другой улице. Мыслями, я был ещё где-то до поворота, пока не осознал, что самый центр этого города какой-то неестественно пустой. На расстоянии площадью не менее километра были видны только глыбы камней, кусты, да курай выше человеческого роста. Я покрутил головой, не понимая, мы в городе или уже нет. Справа, как и раньше город, жилые дома и жители, идущие потоком в одном с нами направлении, а слева от дороги нагромождение огромных камней образовывало углубление, похожее на альков. Плющ заплетал плиты полуразрушенной серой ограды, мешая рассмотреть пустырь, что находился за каменной кладкой.
«Зачем они оставили столько места в самом центре города, вместо того, чтобы убрать глыбы и построить новый район?» - Подобное отношение к обустройству жизни нарушило мои представления о здешнем понимании прагматичности.
- Что ты видишь сейчас? – Фадей Паныч натянул поводья, конь остановился.
- Большой пустырь, развалины какой-то древности, что ли...
- А ты говоришь «урман»! – воскликнул он, - Человек ты, как я или он, - отец Есении указал на прохожего и тронул коня. – Нооо! Пошел! – Сзади, с других повозок на нас уже сыпались ругательства, за то, что мы своей телегой образовали в столице средневековую транспортную пробку.
- Чего это ты так радуешься? Ну, не увидел я ничего кроме развалин и что?
- А то, что здесь не это увидеть можно, если ты не простой человек.
- Ты сам, что видешь?
- То, что честным людям положено.
- То есть пустырь?
- Пустырь не пустырь, только пялиться на старые развалины не советую, - в назидание сказал Паныч, всем своим видом показывая, что я данной темы не стою.
«Вот и поговорили! Чтоб тебя! - булькало моё самолюбие, - не объяснил толком, что там за стеной».
Мы подъезжали к торговой площади. Её начало виднелось впереди большим нагромождением торговых палаток и телег в дюжине сотен метров от поворота.
?
Глава 9
- Ковры с цветами и зверями! – время от времени Паныч зазывал покупателя. Мы пристроили нашу повозку в ряд таких же деревянных «торговых лавок», проехав всю площадь насквозь почти до самого конца. - Подходите! Полюбуйтесь! Таких больше нигде нет, - заверял он сразу нескольких потенциальных покупателей, шедших мимо. Его слова не были преувеличением. Я рассматривал рисунки созданные шерстяными нитями и убеждался, что они сделаны настоящими мастерами, точнее мастерицами.
- Кто эти ковры делал?
- Всей семьёй по зиме ткали. Сеньке нашей узоры выдумывать только дай, мать нитки не успевала подбирать, а я сукно на станок прикладывать и клеем пропитывать в оконцовке. Ткать не люблю. Но последний пришлось всем по очереди два дня не отрываясь доделывать. До посевной чуток не успевали, а он особо хорош показался, - завершил описание процесса Паныч.
- Я представлял, что вы с мужиками только бухаете …
- Бухаете? Это как?
- Пьёте бражку часто, а всю работу женщины выполняют.
- Им и вправду больше достаётся. Мужиков у нас по пальцам перечесть. Беда просто, что твориться, – произнеся такое признание, он, не меняя доверительных интонаций в голосе, переключился на первого покупателя и, не уступая цену, продал сразу два своих замечательных ковра. На одном краски шерсти создавали букет из ярких цветов, а другой привлекал взор стройными белоствольными берёзами с яркой зеленью листвы.
- Я не часто пью, на самом деле, если ты так подумал. Праздник - дело святое. – Он снова отвлёкся на покупателя, затем без переходов продолжал своё размышление вслух, - Хмеля, зараза поселяется там, где худо. А нас напасти много лет преследуют, - отец Есении решил развить свою мысль, как только мы снова остались вдвоём. – Мальчишки редко рождаются, умирают, до зрелости не дожив. Вот ведь, как бывает. Девок из Марьинки в жены брать не хотят. Слава, наверное, недобрая про наши беды пошла. Только, если на Ладушкину поляну кого выберут.
Паныч разволновался, перечисляя проблемы деревни, он переживал их как собственное горе. Мне трудно было оставаться равнодушным к такому человеку, я только надеялся, что всё не так мрачно на самом деле.
- Фадей Паныч, ну не всё так безнадёжно. Молодых девчонок в Марьинке полно. На следующий год замуж повыскакивают. Год на год не приходится.
- И я бы так думал, если бы хоть один жених за пару десятков лет сватов прислал, так нет же. Только трое девиц из полсотни незамужних пристроены. Точнее двое. Дочку мою ты своей не считаешь.
- Ну, я же объяснил тебе, как всё получилось! Чего с упрёками напираешь?
Мои возражения потерялись в звуках громкого, басистого приветствия,
- Здорово, Фадей! Михей и тебе того же! – поздоровался с нами бородач, которого я запомнил по схожести с медведем, когда услышал, что и звали его соответственно, по-медвежьи – Потап.
Я произнёс ответное «Не хворай!». Фадей Паныч, приходя в обычное беззаботное состояние, после недавних откровений, живо поинтересовался,
- Неужели так быстро копчения разошлись?
- Мясо я перекупу отдал. Не до торговли мне. В Топчиху направляюсь. Игнат сказал, что был вчера в Топчихе и перепуган до краю. Нет, говорит, в деревне никого – ни народу, ни скотины. Пыль на полу в хатах с палец толщиной легла, да паутины косами сплелись. У меня тётка рядом с его матерью жила, вот он и пришел сказать, что с ней неладное приключилось, ровно как и с другими топчихинскими.
- Давно, поди, народ ушел, раз пыль толстым слоем лежит? Как же без следа исчезнуть? – недоумевал Фадей. - Путь закрыт весь год.
- Вот и я не пойму. Не поверю, пока сам не увижу.
Фадея отвлёк от беседы очередной покупатель. Я кивнул на предположение Потапа о проделках лукавого и попрощался, когда тот не найдя во мне достойного собеседника, пожелав нам хорошей торговли, ушел на запад, в направлении Пути.
- Может набрехали про Топчиху, как думаешь? – Я только пожал плечами, не зная, что ответить. Исчезнувшая деревня. Что может быть ужасней, только вот уже несколько дней как я стал верить в ожившие кошмары и только твёрдая уверенность в собственном психическом здоровье удерживает меня от мысли, что я «съехал с катушек». - Михей, чего молчишь? Я говорю, ещё пара дорожек и можно в пивную отправляться, - пытался приободрить меня заботливый селянин.
- Тебе же к воеводе идти?!
- Тьфу ты, чтоб меня коромыслом! Чуть не забыл. Может приказ не доставят или кого другого обяжут? – Надежда, появившаяся в его голосе, тут же уступила место послушной обреченности, - Если это дело меня не пропустит, то мы в любом случае товар вместе закупим, в телегу сложим. А до дома ты с соседями поедешь, чтоб меня не ждать.
Так мы и решили. Через час, продав последнюю дорожку, неторопливо прогуливаясь от одного знакомого ко второму, от продуктов к загонам с животными и так далее, по бесконечным рядам, Паныч вёл, точнее, учил меня, по его утверждению, развлекаться.
Большая часть телег, разных размеров (которые называли редванками) от маленькой для куба дров, до объёмных с несколькими этажами полок и ящиков были ещё полны товаров, только некоторые, как и наша уже загружались повторно, для обратной дороги.
Фадей Паныч купил сотню пуговиц разного размера, ограничиваясь пятью цветами: белым, чёрным, красным, зелёным и синим. Следующей покупкой были два мешка шерстяных и льняных ниток, и пять отрезов материи. После этого мы, наконец, вышли в ряды, где было поменьше тряпок и других женских штучек, но и там ещё долго перебирали специи, нагрузились солью, какой-то пахучей смесью, крупами.
«Как будто с мамой по базару хожу» - нытик внутри меня, нудил от скуки, пока моё туловище терпеливо стояло в толпе «массовки рекламы средневековых рынков», нагруженное тряпичными тюками и мешками.
- Может, мяты больше взять? – перебирал сухие травы отец Есении, - Мытник точно от простуды помогает?
- Конечно! Неизменно в том порядке сборы заваривать и пить, как я сказал. Очерёдность дело важное.
- Михей, ты что думаешь?
- Правильно говорит. Анис эфирное масло содержит, его сразу как горло заболит нужно принимать, ромашка и таволга богаты аспирином, алтей и мать-и-мачеха как отхаркивающее средство.
- А я что говорю. Столько лет травами занимаюсь. Уж я пользу от них как никто разумею, - обрадованный моей поддержкой белобрысый мужичок-травник, стал расхваливать свои необыкновенно полезные снадобья.
Неординарный всё-таки народ здесь живёт! Я сравнивал их поведение с привычным мне образом жизни людей и понимал, что если и есть люди не зараженные моральными пороками, то это народ Чуди. Они были просты и предсказуемы как дети и также откровенно высказывали свои мысли и желания. И признаться честно, я с первого дня думал о них как о недостойных моего внимания алкоголиках, тунеядствующих на женском населении. Однако день за днём, я не уставал делать для себя открытия и, наконец, понял их главное отличие от нас – эти ребята живут и получают от этого удовольствие. Правда, они до сих пор находились в каком-то тридесятом царстве, далёкие от современных удобств, но наслаждались собственным бытом, наполненным тяжелой работой потому, что других примеров им не показывали. Я сам пролил семь потов на коллективном сенокосе, но осознание тяжести этого дела давило только на меня. Остальные люди, точнее слабый так у нас называемый «слабый пол», словно и не трудились - просто жили, так как и должны, по их мнению, жить: вытирали пот с лица, перекрикивались остротами, подтрунивали над всяким: малым, молодым или старым – они смеялись потому, что им было хорошо в этой их сумасшедшей жизни. Все искренне радовались тому, как они существуют. Возможно, их простота во всём и есть тот сдерживающий пленившие мой мир пороки? Зависть, лживость и жадность не находили подпитки у народа Чуди, не знавшего прелестей телевидения и интернета, а слава не являлась мотивом ведущим их по жизни. Только простота, иногда принимаемая мной за глупость, оказывалась выверенным укладом неспешной жизни без стремления к прогрессу, к завоеваниям значимости или территорий, которые потом необходимо было бы срочно населять и отстаивать. В этом мире время исчезало, как и расстояние, разделяющее их города и деревни. Словом, мне стало казаться, что моё продвинутое общество во многом проигрывает моральному облику этих беззаботных, не устающих шутить людей. Первыми меня поразили женщины, позже я стал проникаться уважением и к мужикам. Тут, я вспомнил о матери Есении,
