Витька не спросил, как у него дела на любовном фронте, про отношения с Ириной он знал, а Денис даже не вспомнил, что всего несколько часов назад хотел расстаться с жизнью, считая себя самым несчастным человеком на Земле.
Он сам не заметил, как разложил по полочкам события сегодняшнего дня, присвоив каждому из них оценочное значение, где Ирина прочно заняла незаметное место на второй полке, потеснившись в пользу дружбы с Софией.
Если отношения с Ириной он рассматривал в отчётливом матримониальном контексте, многократно красочно представляя свадьбу, эротические моменты предстоящего близкого общения, создание прочной семьи, то с Софией это всё не представляло интереса и ценности.
Дениса привлекли совсем иные особенные отличия девушки, которые прежде не приходилось замечать в качестве приоритетных характеристик для самой близкой представительницы противоположного пола.
София была настолько неповторимой, своеобразной, что вызывала позитивные эмоции независимо от интимных фантазий.
Но так юноша думал лишь в самом начале. Когда дома он читал рассказ, слушая одновременно пение подруги, в голову то и дело проникало воспоминание о невинном поцелуе, который, всплывая, возбуждал вполне определённое желание.
Пусть эротическим грёзам не суждено быть реализованными, так распорядилась судьба девочки, разве это так важно, когда ты готов к полной самоотдаче, независимо от телесных наслаждений? Так Денис думал, пытаясь понять, что движет его стремлением быть для Софии самым близким и самым нужным.
Юноша представлял, как поменяет ради Софии профессию, как окунётся в суть проблем её многочисленных болезней и непременно найдёт способ спасти. Не может быть, что совсем ничего нельзя сделать. Так не бывает. Должны же когда-то случаться чудеса.
Записей песен было много, качество звучания ужасное, однако, обаяние и магнетизм голоса неизменно порождали бурю эмоций, наслаиваясь, усиливая желание быть как можно ближе к удивительной, поражающей силой характера Софии.
Денис с наслаждением перебирал в уме разнообразные звучания её имени: Софья, Соня, Софочка. У Витьки в интернете он нашёл это замечательное имя, обозначающее понятие мудрости. И то, что София считается матерью основных христианских добродетелей: Веры, Надежды и Любови.
Так оно и было на самом деле. Юноша верил, что София – его судьба, по крайней мере, сегодня и сейчас. Чувствовал, что она дарит ему надежду на счастливую жизнь, пусть не очень долгую, но полную радости. Откуда появились такие мысли, не было даже малейшего желания задумываться. Что касается любви, разве без этого чувства можно было бы проникнуться к человеку таким беспредельным доверием?
Повесть, в которой был юноша по имени Денис, сцена их знакомства и романтическая история отношений с девушкой по имени Люся, была интересная, но до жути наивная. Что могла написать неопытная девушка, ни разу в жизни не испытавшая любви, ориентируясь лишь на прочитанные книги?
Эмоции, чувства и поведение молодых людей по ходу чтения много раз вызывали у Дениса улыбку. По отношению к Софии он был слишком опытен, хотя его познания и практика мало чем отличались от целомудренной жизни девушки.
Поцелуи, несколько контактных танцев, скромные объятия – вот и все приобретения на данной ниве, не считая конечно коллекции чувственных эмоциональных впечатлений.
Ценность рассказа была в ином. Это были не просто фантазии. В своём повествовании София отразила всё то, о чём мечтала, чего ждала от жизни, но была уверена, что ничего даже в достаточно далёком приближении не могло осуществиться из-за жестокой болезни.
Денис читал и представлял себе, что из списка грёз реально можно преподнести в качестве осуществимых событий.
Всё было настолько сложно, ведь он даже ни разу не видел обнажённой женщины, не представлял истинное строение нежного девичьего тела.
Как можно было пытаться осуществить чужие чувственные мечты, не имея личного опыта? Это равносильно тому, как София пишет свои рассказы.
Денис понимал, что задуманное им – чистой воды авантюризм, но ему так хотелось сделать Софию счастливой, что иные мысли полностью исчезли из сознания. Юноша закрыл глаза, без труда вызвав образ подруги, и принялся вести с ней оживлённый диалог. Даже голос представлял, словно она рядом, сам уже не понимая, снится ему это общение или настолько яркое видение он способен создавать в воображении.
Когда на следующий день молодые люди встретились, Денис путался, что ему привиделось и о чём действительно говорили.
София рдела, как рябиновая гроздь в предзимье, радуясь и восхищаясь каждым сказанным юношей словом.
Несмотря на то, что днём девочке непременно нужно было спать, делать необходимые процедуры, обо всём на свете было забыто до прихода Анны Павловны.
Она не ругалась, лишь безвольно изображала всплеском рук негодование, качала головой и пожимала плечами.
Мама даже уйти Дениса попросила позже обычного срока. А ребята всё говорили, говорили, говорили. Число тем не уменьшалось. Им было интересно знать друг о друге всё. София по ходу Денискиных рассказов переживала эмоционально за каждое слово, радуясь, если всё складывалось в его пользу.
Каникулы закончились. Денис уехал учиться, а Соня села за написание новых рассказов. Теперь она знала много больше. Её друг оказался великолепным рассказчиком. Каждый день девочка отправляла ему по письму, описывая свои занятия, копируя выдержки из рассказов, посылая стихи. Ведь теперь она знала так много про настоящую любовь.
Кому-то покажется странным, но через год они поженились. Даже умудрялись иногда очень осторожно осуществлять интимную близость. И счастливо прожили почти семь лет, до того момента, когда София тихо умерла во сне, так ни разу и не пожаловавшись на ужасные боли, ограничения и превратности судьбы.
Она постоянно мечтала, воплощая задуманное в длинных романах, даже забеременела в одном из них, выносила плод и родила. Правда так и не увидела никогда своего первенца, потому, что умерла при родах.
Супруги всё время проводили вместе, увлечённо разговаривали, так и не сумев наговориться. София писала, сочиняла стихи о любви и верности, глубокие, романтичные, немного грустные. Всегда про него, своего Дениску, посвящала ему песни, и пела, пела.
Иногда после сольных концертов, посвящённых любимому, приходилось менять окровавленные бинты, потому, что у неё не было настоящей кожи, а та, что была, лопалась от напряжения с сильнейшими болями.
София терпела и улыбалась, считая себя самой счастливой, потому, что была настоящей женщиной, благодаря Денису.
В пухлых папках лежали сотни его карандашных портретов, и рисунков целующейся пары. В реальности им не суждено было по-настоящему обняться.
На её теле было лишь несколько небольших участков с чувствительной кожей. Один из них, малюсенькая, совсем неразвитая грудь, дарила супругам самые яркие минуты чувственных наслаждений.
Девушка так никогда и не узнала, что такое немощность и старость, умерев молодой и юной. Она всегда улыбалась, радуясь жизни, иногда сквозь слёзы. Денис чувствовал её боль, как свою собственную, страдая от невозможности помочь, облегчить жестокую болезнь.
Он так и не сумел найти средство, способное вылечить любимую, отчего приходил в отчаяние и плакал, когда София не могла этого увидеть.
После её смерти Денис женился лишь через десять лет, когда похоронил Анну Павловну, любившую его все эти годы как собственного сына.
До последнего дня своей жизни мужчина в день рождения и в день смерти Софии слушал её песни и читал рассказы, которые, накопив достаточно денег, издал четырьмя книгами с дизайнерским оформлением, так и не сумев продать ни одной. Он их просто дарил, подписывая на добрую память.
Стихи и песни издать не решился. Считал слишком личными, очень интимными, чтобы выставлять их напоказ. За некоторым малым исключением все они были посвящены ему и их необычной любви.
Читая и слушая, Денис не стеснялся слёз. Они были солёные на вкус, но пробуждали необычную, сладкую грусть, напоминая о самых счастливых минутах беспредельного счастья с любимой женщиной.
Сон пригрезился замороченный:
И щипала себя, и резала,
Застрелиться пришлось, короче, мне...
Пробудилась - в поту и трезвая.
Юлия Соломонова
Верка работала телятницей на третьей, самой старой ферме, где не было никакой механизации и вообще ничего, кроме разваливающихся стен с обветшалой крышей, да стойл, пропитанных насквозь мочой и навозом. Даже примитивного дощатого пола в этом утлом сооружении не было.
Все технологические процессы здесь приходилось исполнять вручную.
В качестве тягловой силы – старая седая кляча со странной кличкой, Лариска, слепая на один глаз.
Работница тоже мало чем отличалась от своей подопечной: длинные, спутанные, местами полинялые волосы, не знающие внимания и заботы, проваленный беззубый рот, выцветшие глаза с поволокой из безнадёги, глубокие морщины, заскорузлые грубые пальцы с обкусанными ногтями.
Картинка не очень симпатичного облика дополнялась сутулой осанкой, мужицкой застиранной одеждой, подвязанной огрызком пенькового каната и лексикой на две трети состоящей из непереводимого русского фольклора.
Старуха (оказалось, что впечатление обманчивое – ей и тридцати нет) была замужем, имела на попечении трёхлетнюю дочурку.
С моим приходом в совхоз в качестве зоотехника работница вдруг стала стахановкой и на глазах начала преображаться: трудится день и ночь, млеет от каждой похвалы, даже пытается флиртовать, что выглядело неуместно, нелепо.
Представьте, что вам подмигивает, краснея и смущаясь, застенчиво кокетничает, раскачиваясь и приподнимая плечики косматая старуха-нищенка. При этом она робко рисует на заляпанном навозом полу ножкой в резиновом сапоге рисунок, напоминающий по форме сердечко.
Где-то так.
Лично мне становилось не по себе от такого рода внимания, хотя я был настолько юн, что принимать эти игривые намёки всерьёз никак не мог – фантазии не хватало.
Верка делала всё для того, чтобы я её заметил: обстригла и причесала волосы, подкрашивала губы. Вместо застиранной спецовки стала одевать цветастую кофточку, обнажившую рельеф довольно стройной фигуры, поверх брюк – весёленькую юбчонку.
Разительные перемены стали заметны всем. Кроме меня.
Не хвалить ответственного и дисциплинированного работника я не мог. В пример другим её достижения ставил постоянно, что вызывало Веркино смущение.
Позднее я понял, что она терпеть не может, когда я выделяю её при всех. Женщина ждала внимания индивидуального и совсем иного.
В ней вдруг проснулась женственность, которая, похоже, долго не приходила в сознание и вдруг очнулась.
На таких выносливых, неутомимых трудягах как Верка вся деревня пока что держится.
Ни для кого не секрет, что женщина на селе в любом случае превращается в бабу. Романтические и женственные натуры покидают пределы села сразу, как только представляется такая возможность.
В деревни по поводу причин стремительного Веркиного преображения не на шутку шушукались, сочиняли всякого рода “правдивые” истории, в которых именно я, “недёржаный” блудливый холостяк, был источником её скандального вдохновения.
Непристойное поведение, всякого рода грехопадения и оскорбление целомудренной семейной нравственности в местности, где даже телевидения нет, чтобы отвести душеньку, самый востребованный повод для сенсационных коммуникаций.
Впрочем, я старался не реагировать: не до этого было. Мало того, что молодость сама по себе слепа, глуха и беспечна (я ведь только вылетел из родительского гнезда), привыкать к скудному и нелёгкому деревенскому быту было совсем не просто для вчерашнего горожанина.
Верка тем временем агрессивно окультуривалась: на ферму приходила в нарядной одежде, гладко причёсанная, чистенькая. В спецовку уже на месте переодевалась, причём старательно попадалась мне на глаза.
Глупая баба. Ну, скажите на милость – какой резон молодому парню глазеть замужнюю женщину, убитую к тому же тяжёлой работой?
Однажды вечером, я уже к тому времени закончил с повседневными домашними делами, поужинал, готовился немного почитать перед сном.
Внешний вид деревенского обывателя, готовящегося прилечь, понятен: ноги в обрезанных валенках, семейные трусы и голый торс.
На стук в дверь смело ответил “входи”. Как правило, в это время иногда приходили друзья сыграть в шахматы.
Молчание, но потом кто-то робко постучал ещё раз.
Открыл дверь, а там Верка.
Двумя руками держит на груди цветастый узелок: чистенькая, причёсанная, с подведёнными ресницами и накрашенными яркой помадой губами.
Одета весьма прилично, по молодёжному.
Больше всего удивили модельные коричневые ботиночки малюсенького размера.
Даже представить не мог, что у неё настолько миниатюрные ступни, осиная талия и вполне соблазнительные бёдра.
Верка была не похожа сама на себя. Просто немыслимое несоответствие с размером мозолистых ладоней и привычными на работе безразмерными сапогами.
Ноги в капроновые чулки затянуты, платье до колен из чего-то воздушного, но сразу видно, что носить подобные кружева женщина не умеет. То ли из старых запасников достала, то ли в посёлок ездила за обновкой.
Массивные золотые серьги в ушах, несколько рядов ажурного плетения цепочек из драгоценного металла, витой браслет на тоненьком запястье.
Да она и не старуха оказывается вовсе, нормальная молодая женщина. Мне, конечно, в подружки не годится, а так ничего.
Однако впечатление основательно портит кошмарный запах отвратительно резких духов вперемежку с тошнотворным ароматом коровника, который невозможно ничем заглушить или закамуфлировать.
Запах навоза несмываемый, вечный. Он впитывается во все поры. Даже если не ходишь на ферму целую неделю, определить место работы не составляет труда. Ничего с этим не поделать – такая уж специфика у этой профессии.
Позитивное впечатление основательно портит беззубая провалившаяся улыбка на измождённом лице.
Это неземное создание стоит, кокетливо переминаясь с ноги на ногу, носочком миниатюрного, почти детского ботиночка рисует на полу восьмёрки и смотрит на меня исподлобья застенчивым взглядом.
Я заметался в поисках, чего бы на себя накинуть.
Трусы, конечно, вполне пляжные, но я всё-таки её начальник – не могу предстать перед своей работницей в неглиже.
Пришлось завернуться до пояса в махровое полотенце и накинуть ватную телогрейку.
– Чего тебе, Вера? Отгул, извини, дать не могу. Все подменные животноводы заняты.
– Да не, Петрович, я к тебе лично. Я это, – проходит к столу, разворачивает
свой узелок. Внутри большая банка молока, варёные яйца, сдобные пирожки, исходящие жаром и бутылка водки.
– Ого! По какому поводу, чего празднуешь?
– Ещё не знаю.
– Так ты в гости или как? Что за гостинец, никак взятка?
– Скажешь тоже. Я это, – замялась она, оглянувшись на дверь и занавешенные пожелтевшей газетой окна, отступила на шаг, опустила к подолу руки, скрестив их загадочным образом, и рывком сдёрнула платье, как это умеют только женщины, под которым ничего не было надето, кроме капроновых чулок.
Неожиданно, эффектно.
Конечно, я опешил, увидев разом всё то, что для постороннего взгляда совсем не предназначено.
Кстати, кожа у неё оказалось упругой, белой, бархатистой, а живот плоский и грудь стояла колокольчиком.
Он сам не заметил, как разложил по полочкам события сегодняшнего дня, присвоив каждому из них оценочное значение, где Ирина прочно заняла незаметное место на второй полке, потеснившись в пользу дружбы с Софией.
Если отношения с Ириной он рассматривал в отчётливом матримониальном контексте, многократно красочно представляя свадьбу, эротические моменты предстоящего близкого общения, создание прочной семьи, то с Софией это всё не представляло интереса и ценности.
Дениса привлекли совсем иные особенные отличия девушки, которые прежде не приходилось замечать в качестве приоритетных характеристик для самой близкой представительницы противоположного пола.
София была настолько неповторимой, своеобразной, что вызывала позитивные эмоции независимо от интимных фантазий.
Но так юноша думал лишь в самом начале. Когда дома он читал рассказ, слушая одновременно пение подруги, в голову то и дело проникало воспоминание о невинном поцелуе, который, всплывая, возбуждал вполне определённое желание.
Пусть эротическим грёзам не суждено быть реализованными, так распорядилась судьба девочки, разве это так важно, когда ты готов к полной самоотдаче, независимо от телесных наслаждений? Так Денис думал, пытаясь понять, что движет его стремлением быть для Софии самым близким и самым нужным.
Юноша представлял, как поменяет ради Софии профессию, как окунётся в суть проблем её многочисленных болезней и непременно найдёт способ спасти. Не может быть, что совсем ничего нельзя сделать. Так не бывает. Должны же когда-то случаться чудеса.
Записей песен было много, качество звучания ужасное, однако, обаяние и магнетизм голоса неизменно порождали бурю эмоций, наслаиваясь, усиливая желание быть как можно ближе к удивительной, поражающей силой характера Софии.
Денис с наслаждением перебирал в уме разнообразные звучания её имени: Софья, Соня, Софочка. У Витьки в интернете он нашёл это замечательное имя, обозначающее понятие мудрости. И то, что София считается матерью основных христианских добродетелей: Веры, Надежды и Любови.
Так оно и было на самом деле. Юноша верил, что София – его судьба, по крайней мере, сегодня и сейчас. Чувствовал, что она дарит ему надежду на счастливую жизнь, пусть не очень долгую, но полную радости. Откуда появились такие мысли, не было даже малейшего желания задумываться. Что касается любви, разве без этого чувства можно было бы проникнуться к человеку таким беспредельным доверием?
Повесть, в которой был юноша по имени Денис, сцена их знакомства и романтическая история отношений с девушкой по имени Люся, была интересная, но до жути наивная. Что могла написать неопытная девушка, ни разу в жизни не испытавшая любви, ориентируясь лишь на прочитанные книги?
Эмоции, чувства и поведение молодых людей по ходу чтения много раз вызывали у Дениса улыбку. По отношению к Софии он был слишком опытен, хотя его познания и практика мало чем отличались от целомудренной жизни девушки.
Поцелуи, несколько контактных танцев, скромные объятия – вот и все приобретения на данной ниве, не считая конечно коллекции чувственных эмоциональных впечатлений.
Ценность рассказа была в ином. Это были не просто фантазии. В своём повествовании София отразила всё то, о чём мечтала, чего ждала от жизни, но была уверена, что ничего даже в достаточно далёком приближении не могло осуществиться из-за жестокой болезни.
Денис читал и представлял себе, что из списка грёз реально можно преподнести в качестве осуществимых событий.
Всё было настолько сложно, ведь он даже ни разу не видел обнажённой женщины, не представлял истинное строение нежного девичьего тела.
Как можно было пытаться осуществить чужие чувственные мечты, не имея личного опыта? Это равносильно тому, как София пишет свои рассказы.
Денис понимал, что задуманное им – чистой воды авантюризм, но ему так хотелось сделать Софию счастливой, что иные мысли полностью исчезли из сознания. Юноша закрыл глаза, без труда вызвав образ подруги, и принялся вести с ней оживлённый диалог. Даже голос представлял, словно она рядом, сам уже не понимая, снится ему это общение или настолько яркое видение он способен создавать в воображении.
Когда на следующий день молодые люди встретились, Денис путался, что ему привиделось и о чём действительно говорили.
София рдела, как рябиновая гроздь в предзимье, радуясь и восхищаясь каждым сказанным юношей словом.
Несмотря на то, что днём девочке непременно нужно было спать, делать необходимые процедуры, обо всём на свете было забыто до прихода Анны Павловны.
Она не ругалась, лишь безвольно изображала всплеском рук негодование, качала головой и пожимала плечами.
Мама даже уйти Дениса попросила позже обычного срока. А ребята всё говорили, говорили, говорили. Число тем не уменьшалось. Им было интересно знать друг о друге всё. София по ходу Денискиных рассказов переживала эмоционально за каждое слово, радуясь, если всё складывалось в его пользу.
Каникулы закончились. Денис уехал учиться, а Соня села за написание новых рассказов. Теперь она знала много больше. Её друг оказался великолепным рассказчиком. Каждый день девочка отправляла ему по письму, описывая свои занятия, копируя выдержки из рассказов, посылая стихи. Ведь теперь она знала так много про настоящую любовь.
Кому-то покажется странным, но через год они поженились. Даже умудрялись иногда очень осторожно осуществлять интимную близость. И счастливо прожили почти семь лет, до того момента, когда София тихо умерла во сне, так ни разу и не пожаловавшись на ужасные боли, ограничения и превратности судьбы.
Она постоянно мечтала, воплощая задуманное в длинных романах, даже забеременела в одном из них, выносила плод и родила. Правда так и не увидела никогда своего первенца, потому, что умерла при родах.
Супруги всё время проводили вместе, увлечённо разговаривали, так и не сумев наговориться. София писала, сочиняла стихи о любви и верности, глубокие, романтичные, немного грустные. Всегда про него, своего Дениску, посвящала ему песни, и пела, пела.
Иногда после сольных концертов, посвящённых любимому, приходилось менять окровавленные бинты, потому, что у неё не было настоящей кожи, а та, что была, лопалась от напряжения с сильнейшими болями.
София терпела и улыбалась, считая себя самой счастливой, потому, что была настоящей женщиной, благодаря Денису.
В пухлых папках лежали сотни его карандашных портретов, и рисунков целующейся пары. В реальности им не суждено было по-настоящему обняться.
На её теле было лишь несколько небольших участков с чувствительной кожей. Один из них, малюсенькая, совсем неразвитая грудь, дарила супругам самые яркие минуты чувственных наслаждений.
Девушка так никогда и не узнала, что такое немощность и старость, умерев молодой и юной. Она всегда улыбалась, радуясь жизни, иногда сквозь слёзы. Денис чувствовал её боль, как свою собственную, страдая от невозможности помочь, облегчить жестокую болезнь.
Он так и не сумел найти средство, способное вылечить любимую, отчего приходил в отчаяние и плакал, когда София не могла этого увидеть.
После её смерти Денис женился лишь через десять лет, когда похоронил Анну Павловну, любившую его все эти годы как собственного сына.
До последнего дня своей жизни мужчина в день рождения и в день смерти Софии слушал её песни и читал рассказы, которые, накопив достаточно денег, издал четырьмя книгами с дизайнерским оформлением, так и не сумев продать ни одной. Он их просто дарил, подписывая на добрую память.
Стихи и песни издать не решился. Считал слишком личными, очень интимными, чтобы выставлять их напоказ. За некоторым малым исключением все они были посвящены ему и их необычной любви.
Читая и слушая, Денис не стеснялся слёз. Они были солёные на вкус, но пробуждали необычную, сладкую грусть, напоминая о самых счастливых минутах беспредельного счастья с любимой женщиной.
Глава Верка
Сон пригрезился замороченный:
И щипала себя, и резала,
Застрелиться пришлось, короче, мне...
Пробудилась - в поту и трезвая.
Юлия Соломонова
Верка работала телятницей на третьей, самой старой ферме, где не было никакой механизации и вообще ничего, кроме разваливающихся стен с обветшалой крышей, да стойл, пропитанных насквозь мочой и навозом. Даже примитивного дощатого пола в этом утлом сооружении не было.
Все технологические процессы здесь приходилось исполнять вручную.
В качестве тягловой силы – старая седая кляча со странной кличкой, Лариска, слепая на один глаз.
Работница тоже мало чем отличалась от своей подопечной: длинные, спутанные, местами полинялые волосы, не знающие внимания и заботы, проваленный беззубый рот, выцветшие глаза с поволокой из безнадёги, глубокие морщины, заскорузлые грубые пальцы с обкусанными ногтями.
Картинка не очень симпатичного облика дополнялась сутулой осанкой, мужицкой застиранной одеждой, подвязанной огрызком пенькового каната и лексикой на две трети состоящей из непереводимого русского фольклора.
Старуха (оказалось, что впечатление обманчивое – ей и тридцати нет) была замужем, имела на попечении трёхлетнюю дочурку.
С моим приходом в совхоз в качестве зоотехника работница вдруг стала стахановкой и на глазах начала преображаться: трудится день и ночь, млеет от каждой похвалы, даже пытается флиртовать, что выглядело неуместно, нелепо.
Представьте, что вам подмигивает, краснея и смущаясь, застенчиво кокетничает, раскачиваясь и приподнимая плечики косматая старуха-нищенка. При этом она робко рисует на заляпанном навозом полу ножкой в резиновом сапоге рисунок, напоминающий по форме сердечко.
Где-то так.
Лично мне становилось не по себе от такого рода внимания, хотя я был настолько юн, что принимать эти игривые намёки всерьёз никак не мог – фантазии не хватало.
Верка делала всё для того, чтобы я её заметил: обстригла и причесала волосы, подкрашивала губы. Вместо застиранной спецовки стала одевать цветастую кофточку, обнажившую рельеф довольно стройной фигуры, поверх брюк – весёленькую юбчонку.
Разительные перемены стали заметны всем. Кроме меня.
Не хвалить ответственного и дисциплинированного работника я не мог. В пример другим её достижения ставил постоянно, что вызывало Веркино смущение.
Позднее я понял, что она терпеть не может, когда я выделяю её при всех. Женщина ждала внимания индивидуального и совсем иного.
В ней вдруг проснулась женственность, которая, похоже, долго не приходила в сознание и вдруг очнулась.
На таких выносливых, неутомимых трудягах как Верка вся деревня пока что держится.
Ни для кого не секрет, что женщина на селе в любом случае превращается в бабу. Романтические и женственные натуры покидают пределы села сразу, как только представляется такая возможность.
В деревни по поводу причин стремительного Веркиного преображения не на шутку шушукались, сочиняли всякого рода “правдивые” истории, в которых именно я, “недёржаный” блудливый холостяк, был источником её скандального вдохновения.
Непристойное поведение, всякого рода грехопадения и оскорбление целомудренной семейной нравственности в местности, где даже телевидения нет, чтобы отвести душеньку, самый востребованный повод для сенсационных коммуникаций.
Впрочем, я старался не реагировать: не до этого было. Мало того, что молодость сама по себе слепа, глуха и беспечна (я ведь только вылетел из родительского гнезда), привыкать к скудному и нелёгкому деревенскому быту было совсем не просто для вчерашнего горожанина.
Верка тем временем агрессивно окультуривалась: на ферму приходила в нарядной одежде, гладко причёсанная, чистенькая. В спецовку уже на месте переодевалась, причём старательно попадалась мне на глаза.
Глупая баба. Ну, скажите на милость – какой резон молодому парню глазеть замужнюю женщину, убитую к тому же тяжёлой работой?
Однажды вечером, я уже к тому времени закончил с повседневными домашними делами, поужинал, готовился немного почитать перед сном.
Внешний вид деревенского обывателя, готовящегося прилечь, понятен: ноги в обрезанных валенках, семейные трусы и голый торс.
На стук в дверь смело ответил “входи”. Как правило, в это время иногда приходили друзья сыграть в шахматы.
Молчание, но потом кто-то робко постучал ещё раз.
Открыл дверь, а там Верка.
Двумя руками держит на груди цветастый узелок: чистенькая, причёсанная, с подведёнными ресницами и накрашенными яркой помадой губами.
Одета весьма прилично, по молодёжному.
Больше всего удивили модельные коричневые ботиночки малюсенького размера.
Даже представить не мог, что у неё настолько миниатюрные ступни, осиная талия и вполне соблазнительные бёдра.
Верка была не похожа сама на себя. Просто немыслимое несоответствие с размером мозолистых ладоней и привычными на работе безразмерными сапогами.
Ноги в капроновые чулки затянуты, платье до колен из чего-то воздушного, но сразу видно, что носить подобные кружева женщина не умеет. То ли из старых запасников достала, то ли в посёлок ездила за обновкой.
Массивные золотые серьги в ушах, несколько рядов ажурного плетения цепочек из драгоценного металла, витой браслет на тоненьком запястье.
Да она и не старуха оказывается вовсе, нормальная молодая женщина. Мне, конечно, в подружки не годится, а так ничего.
Однако впечатление основательно портит кошмарный запах отвратительно резких духов вперемежку с тошнотворным ароматом коровника, который невозможно ничем заглушить или закамуфлировать.
Запах навоза несмываемый, вечный. Он впитывается во все поры. Даже если не ходишь на ферму целую неделю, определить место работы не составляет труда. Ничего с этим не поделать – такая уж специфика у этой профессии.
Позитивное впечатление основательно портит беззубая провалившаяся улыбка на измождённом лице.
Это неземное создание стоит, кокетливо переминаясь с ноги на ногу, носочком миниатюрного, почти детского ботиночка рисует на полу восьмёрки и смотрит на меня исподлобья застенчивым взглядом.
Я заметался в поисках, чего бы на себя накинуть.
Трусы, конечно, вполне пляжные, но я всё-таки её начальник – не могу предстать перед своей работницей в неглиже.
Пришлось завернуться до пояса в махровое полотенце и накинуть ватную телогрейку.
– Чего тебе, Вера? Отгул, извини, дать не могу. Все подменные животноводы заняты.
– Да не, Петрович, я к тебе лично. Я это, – проходит к столу, разворачивает
свой узелок. Внутри большая банка молока, варёные яйца, сдобные пирожки, исходящие жаром и бутылка водки.
– Ого! По какому поводу, чего празднуешь?
– Ещё не знаю.
– Так ты в гости или как? Что за гостинец, никак взятка?
– Скажешь тоже. Я это, – замялась она, оглянувшись на дверь и занавешенные пожелтевшей газетой окна, отступила на шаг, опустила к подолу руки, скрестив их загадочным образом, и рывком сдёрнула платье, как это умеют только женщины, под которым ничего не было надето, кроме капроновых чулок.
Неожиданно, эффектно.
Конечно, я опешил, увидев разом всё то, что для постороннего взгляда совсем не предназначено.
Кстати, кожа у неё оказалось упругой, белой, бархатистой, а живот плоский и грудь стояла колокольчиком.
