Повисла тут в доме тишина, что никто на вопрос тот и ответить не пытается, всё больше в пол смотрят, особливо Титу. Похлопал его кузнец по плечу со словами:
- Что ж, мужик, ты подумай над словами моими, хорошенько подумай, да в следующий раз обстоятельно и ответь. И ты, матушка, тоже подумай об том, - и пошёл он к двери, не дожидаясь, пока его прочь погонят.
Да уж, было о чём задуматься после слов кузнеца-то, а тут ещё соседки матушке наговаривать стали:
- Смотри, как всё складно получается. Кузнец у мужа твоего Марицу просил, тот не дал и вскоре помер. Вазуль отказал и тоже из деревни сгинул. Смотри, как бы с Титу чего не случилось. Знамо не просто так мужики в вашем доме переводятся. Недобрый глаз у кузнеца, злопамятный он.
Слушала их наговоры мать и охала, не зная, как и быть теперь. А тут ещё заговорили, что по деревенской дороге, что к кузне ведёт, ездить нынче опасно, потому как только солнце зайдёт, начинают носиться по ней вихри пыльные, высокие. Кого вихрь догонит и ветром своим обдаст, тот захворает и сляжет. Говорили о том в народе, что это полуночники к кузне летят, озорничают и людей на потеху кузнецу губят. Да только встречали мужики эти вихри и когда в соседнюю деревню ездили, далеко от кузни то было. А одна баба сказывала, что как-то нагнал её вихрь, жаром обдал, тут и услышала она голос сына своего, что давеча в рекруты забрали. Говорил он ей:
- Матушка, не горюй, мне здесь вольно летается…
А потом пронёсся вихрь дальше и пропал вовсе. А баба та и поняла, ведь дорогой той рекрутов из деревни уводили, так видно сынка её заморили в пути, на обочине помирать бросили, а теперь душенька его вихрем по дороге той носится, сойти с неё не может.
Как прознали о том матери и жены рекрутские, всё чаще на дорогу выходить стали, вихри поджидать, чтоб шепнули им сыновья и мужья что, хоть голос их услышать. И прилетали вихри к иным из них и шептали им слова успокоения.
И Марица с матушкой на дорогу ту выходили, да только не прилетал к ним вихрь никакой. Вот и надеялись они, что жив их Вазуль.
Да недолгой радость их была. Снова в деревню Абша окаянный пожаловал, с приказанием от барина сыскать мальчишек толковых, да отправить их в столицу на обучение ремёслам, чтоб сделались они мастерами искусными и работой своей несли барину личный оброк, как кузнец Фарко несёт.
Заголосили матери, за сыновей своих малых руками цепляясь. Ревели мальчишки, когда слуги барские из домов их вытаскивали и в повозке тесной, решётчатой закрывали. Как Титу из дома забрали, кинулась матушка в ноги Абше:
- Помилуй нас, пощади! Уж мужа я этим летом лишилась, когда с поля он не вернулся. Сына моего старшего в рекруты осенью забрали. Единственный сын при мне остался, да и того забираешь ты. Смилуйся! Оставь мальчика моего, матери в утешение.
Но жестокое сердце было у Абши. Усмехнулся он слезам бабским, в экипаж свой сел, да укатил с ребятами, забранными к поместью барскому.
Сидели в доме молча Марица с матушкой и бабушкой, уже и слёз у них не осталось. Была семья большая, дружная, да ополовинили её, всех мужиков забрали, да баб и девку одну сиротами оставили.
И много таких дворов отныне в деревне было. У кого мужа-кормильца отняли, у кого дитя. Да только в одной семье Марицы всех мужиков забрали себе баре. Говорили о них:
- То, верно месть кузнеца, сглазил их...
- Да нет, это Марица-болотница после щуповых объятий проклятой стала, вот и губит мужиков всех. Кабы за кузнеца вышла, и его бы сгубила.
В зимние-то вечера ходили бабы друг к другу в гости чаи распивать, песни петь, да рукоделить за разговорами. А в эту зиму если и пели, то песни грустные, если и захаживали в гости, то двор Марицы стороной обходили. Одна лишь мать Дорики, тетушка марицина, в дом их ходить не боялась. Вот она-то за разговорами всякими и спросила матушку:
- Что, сестрица, приходил к тебе кузнец?
- Нет пока, - отвечала она. - Но чую сердцем, придёт скоро, проклятущий.
- Так и хорошо, что придёт. Уважь его, сестрица. Теперь, к чему упрямиться?
А матушка на неё уставилась и понять не может, шутит ли сестра родная или издевается как.
- Ты чего это? Чего говоришь-то?
- А то и говорю, что мужики твои упрямые как один были. Напридумывали себе невесть что, и давай каждый слово другого поддерживать. А девка-то во цвете лет чахнет. Что племянница, - обратилась она к Марице, - тяжко тебе взаперти сидеть?
- Тяжко тётушка, ой, как тяжко. Ни света белого увидеть, ни к речке сходить, ни в роще погулять.
Заворчала тут матушка:
- Знамо, зачем в рощу-то хочешь. К нему, окаянному.
- А хоть и к нему, - задерзила Марица. - Всё лучше, чем с вами тут с тоски киснуть.
- Ух, неблагодарная, - взревела матушка. - Мы её поим, кормим, а она с нами знаться не хочет. Совсем от рук отбилась. А ведь какая послушная прежде была, пока кузнеца этого не повстречала.
Слушала её мать тётушка внимательно, да сказала:
- Что же ты, сестрица, когда дочь-то растила, неужто думала, что она при тебе навеки останется? Ведь готовила ты её в невесты и сватов сколько разных принимала. Так чего передумала в жены её отдавать?
- Так кому отдавать-то? Кузнецу, что двух жён своих схоронил? Верно, и её схоронить собирается и на четвёртой жениться.
- Эх, сестрица, да разве вдовец одинокий плохая пара будет? Нет, самая лучшая.
- Это с чего ты взяла такое?
- А с того, что сама в женах была, знаю, что счастья с мужем молодым не сыскать вовсе.
Тут она и притихла. Да и матушка сникла, не говорит ничего, будто и без слов всё понимает. Не стерпела тут Марица, спросила:
- Тётушка, а отчего с молодым счастья не будет?
Вздохнула та тяжко, да и рассказала:
- Ох, Марица, может, кому и будет счастье, а вот мне не было вовсе. Отдал ведь меня батюшка в жены парню, что в соседней деревне жил. Я ведь его до свадьбы и не видела вовсе - на сватовство-то к нам он не приезжал. Когда меня батюшка за него отдавал, то сказал, мол, не горюй сильно, если не сложится, так угол в моём доме для тебя всегда найдётся. По началу-то вроде хорошо всё было. Мужу я по нраву пришлась, да и я к нему привыкла. А вот мать его с первого дня меня невзлюбила, изводила по мелочам всяким и без них. А я мужу и пожаловаться на неё не могу, ведь мать его, как можно, не поймёт, да ещё сам отругает. Да и слушался он её во всём и всегда. А как Дорику я родила, так мать его словно взбесилась. Всё наговаривала сыну своему, мол, негодная у тебя жена, только девок рожать и способна, нет чтоб мальчонку. А муж мой и Дорике рад был, видно я ему люба была, потому и не думал гневаться на меня за дочь. Вот только мать он больше слушал. Как-то раз умаялась я к вечеру, как по дому делов разных переделала, прикорнуть легла, да проснулась оттого, что голоса услышала. Это мать мужу моему говорила, мол, зачем я им такая-рассекая нужна, приданое за меня совсем небольшое получили, пользы от меня в доме никакой, да ещё девку зачем-то родила. Ты, говорит, отведи жену свою завтра в лес, да пристукни её там, а после домой возвращайся, скажем потом, что пропала она, а ты снова жениться сможешь, да жену мы тебе получше присмотрим, с приданым богатым. Вот услышала я это и глаза открыть боюсь, чтоб себя не выдать, и заснуть страшно. Наутро муж меня в лес позвал, а я и пошла за ним, как могла ослушаться? Увёл он меня далеко, да вдруг остановился да посмотрел на меня, а у самого слёзы на глазах навернулись, а сказать ничего не может. Вот я и говорю, мол, знаю, что матушка тебе убить меня велела. А, видно, люба я ему была, сказал он мне тогда, чтоб бежала я прочь. Вот я и побежала, со страху ноги свело, а к деревне нашей добежала-то, к дому отчему. Выслушал меня батюшка и сказал, мол, главное, живая осталась, вот и живи здесь. А брат на следующий день к мужу моему поехал, да Дорику забрал, не противилась этому мать его. Так с тех пор мы приживалками в отчем доме, что брату достался, и живём. А что уж муж мой, как он, и не знаю того, может и женился на невесте с приданым богатым. А я вот с тех пор уяснила, что нет лучше мужа, чем вдовец одинокий. Он и годами старший, оттого и в жизни больше знает, молодой жене и по хозяйству что подсказать всегда может. И спеси молодецкой в нём уж не должно быть, такой муж жену и пожалеть сможет. А, главное, нет при нём матери пронырливой, что всякий раз с советом лезет. Так что, сестрица, отдала бы ты Марицу за кузнеца-то. Уж скорее люди с языком бескостным её обидят, чем он-то.
Долго матушка думала над словами сестры своей. Долго Марица у неё допытывалась, что решила она. А как пришёл в их дом Фарко, так и сказала ему матушка:
- Ох, сколько горя ты нам принёс, что и словами не выразить. Как измучил нас, извёл хождениями своими постоянными. Соседи без умолку про то судачат, что показаться им на глаза уже и стыдно. Чего только люди про нас не говорят, оттого что тебя во дворе нашем постоянно видят. Изверг ты, злодей, житья нам от тебя нет. Дочь как извел, что она все мысли свои лишь к тебе обратила. Мне-то житья нет оттого, что за дочерью всякий миг приглядывать нужно, чтоб она к тебе не сорвалась и не сбежала. Раньше хоть братья за ней глядели, а теперь всех детей у меня забрали. Вот и я тебе последнюю кровиночку свою отдаю.
Как сказала это матушка, так и замолкла, лишь глаза мокрые рукавом утёрла. А Фарко тоже молчит, ничего не говорит, лишь глядит на неё выжидающе.
- Что смотришь-то? - недовольно скривилась мать. - Пошли к старосте о свадьбе договариваться, пока не передумала я.
Тут уж и Марица, ушам своим не веря, вскочила с лавки и на радостях долгожданных к Фарко кинулась, чтоб обнять его. Да тут придержала её мать:
- Даже трогать друг друга не сметь, пока свадьбы не будет.
С тем матушка с Фарко дом и покинули.
А Марица и не знает, что ей делать-то. И радостно на сердце, и тягостно от ожидания долгого, что вроде и кончилось уж, а вроде и нет. Рвались наружу лишь слова весёлые:
- Согласилась!.. Согласилась матушка!..
- Ой ли, милая... - покачала головой бабушка. - Рано радуешься. Кто знает, что готовит нам день завтрашний...
Вернулась матушка в дом одна и сказала: коль Марица с Фарко не родичи друг другу даже дальние, то согласен староста их обручить. Да вот только на свадьбу их пир горой не спонадобится - кроме родственников марициных никто на свадьбу такую пойти не захочет. Вот и остается лишь благословение получить. Уж матушка его даст, а коль батюшки в живых нет, то мог бы его и староста дать, да заупрямился он. Сказал, коль Марица сыну его, Яцинту, отказала, так не старосте её за Фарко и отдавать. Есть бабка, мать отцова, вот она пусть и благословляет.
А Марица и тому рада была несказанно. Не нужен ей пир, не нужны гости со всей деревни - только Фарко один. Уж дала мать срок неделю до свадьбы, чтоб приданое приготовить, дочь собрать да попрощаться и наплакаться вволю, будто она её в соседние владения отправляет, а не на кузню, куда с полчаса ходу. Обещал Фарко к сроку назначенному явиться, а пока взяла матушка с Марицы слово, что не убежит она к кузнецу раньше времени, а за это позволит она ей из дома выйти, да неделю девичью догулять с подружками.
Как вышла Марица со двора, да прохладный воздух вдохнула, так и подумала, куда бы ей податься. Ведь нет у неё подруг больше, кроме Хелы одной. К ней и пошла Марица, не надеясь дома застать, ведь часто та у бабки своей пропадала. Но нет, застала она Хелу у родителей. Порадовалась подруга за Марицу, что вышел уж срок её заточения. Как пошли они по улице гулять, спросила её Марица:
- А что твой срок обучения? Скоро ль кончится?
- Так уж вышел весь, - ответила Хела, - сказала бабушка, что главному выучить меня успела, что и помирать не страшно. А мне, лишь бы она подольше пожила. Но ей силу свою по смерти передать мне не терпится.
Идут подружки вдоль деревни, о своём беседуют, а люди-то от них так и шарахаются в стороны, и не понять от кого больше: от Марицы ли, иль от Хелы.
Так и шли они дальше, пока цокот копыт за спиной не заслышали. Обернулись, а там, ба - экипаж барский! Обомлела тут Марица, вмиг про барина, что космачами её травил, вспомнила, что вся жизнь юная перед глазами пронеслась. Вроде и хотела Хела её с дороги утянуть, да не успела. Остановилась близ них карета, дверка открылась, а там и не барин вовсе - барыня его с молодой барышней.
- Здравствуйте, девушки, - молвила им барыня, а Марица с Хелой раскланяться перед ней и поспешили. - Гуляете?
- Гуляем, барыня.
- А подойдите ко мне ближе.
Что делать, пришлось подойти. А барыня на них смотрит, улыбается, добро-добро, прямо как барин, до того как псов с цепи спустить.
- Какое красивое у тебя платье, - обратилась она к Марице. - Ты сама его шила?
- Сама, барыня, - отвечала она, голову опустив, - и ткала сама и пряла и нить красила...
- Так ты пряха, ткачиха и швея? - обрадовалась барыня. - Это просто прелестно. Подойди поближе, я хочу получше разглядеть твой наряд.
Подошла Марица к экипажу робко, шубейку распахнула, чтоб не только подол платья виден был. А барыня склонилась, ткань пощупала и ещё больше обрадовалась:
- Какая тонкая искусная работа! Киара, - обратилась она к барышне, видно, дочери своей, - посмотри, какая вещь! И это в такой-то глуши. Девушка, - вновь глянула она на Марицу, - я вижу, ты искусная рукодельница и хорошо знаешь своё дело. Я хочу, чтоб ты поехала со мной в поместье. Мне как раз нужна такая швея как ты. Не переживай, тебе будет там хорошо. Ты будешь жить в настоящем большом доме, у тебя всегда будет еда, ты ни в чём не будешь нуждаться, не то, что здесь, в деревне.
А у Марицы уже слёзы наворачиваются от речей этих сладостных:
- Помилуй, барыня... не забирай меня... я ведь только... только матушка мне замуж идти разрешила... не забирай меня...
- Так ты невеста! - оживилась барыня и участливо так спросила, - и кто же твой жених?
- Кузнец Фарко...
Пожала тут плечами барыня, а барышня ей и говорит:
- Это тот вечно угрюмый тип, что куёт тех чудищ на ограде для нашего поместья.
- Правда? - посмотрела на неё барыня, и снова к Марице повернулась. - Так ведь это прекрасно. Я всегда говорила моему супругу, что слишком накладно держать кузнеца так далеко от нашего поместья, при том, что наша кузница давно заброшена. Я обязательно поговорю с ним, и твой жених сможет переехать поближе к нам. Вы будете с ним видеться, а может, даже для вас найдётся общий уголок.
А Марица слушает и слышать слов этих не хочет. Ведь как близко было счастье её. Отчего же она сегодня этой дорогой пошла, отчего матушка её из дома выпустить пожелала?
А барыня уж на Хелу смотрит, да спрашивает:
- А ты, девушка, пойдёшь горничной к моей дочери?
Посмотрела на неё Хела хмуро, да сказала как на духу:
- А мне бабушка не велит.
- Ничего страшного, с твоей бабушкой я поговорю. Только покажите, где вы живёте.
Как подъехал экипаж к дому Марицы, как услышала матушка, что с её дочерью совершить хотят, так и заревела от горя, что сердце на части разрывается:
- Да что ж это делается?! Последнюю кровиночку забирают!
А барыня слушает и всё в толк взять не может, чего матушка плачет. Приговаривает ей:
- Право слово, я не понимаю из-за чего так убиваться. Ведь ваша дочь будет жить в лучших условиях, чем вы. Разве вы не хотите порадоваться этому?
- Что ж, мужик, ты подумай над словами моими, хорошенько подумай, да в следующий раз обстоятельно и ответь. И ты, матушка, тоже подумай об том, - и пошёл он к двери, не дожидаясь, пока его прочь погонят.
Да уж, было о чём задуматься после слов кузнеца-то, а тут ещё соседки матушке наговаривать стали:
- Смотри, как всё складно получается. Кузнец у мужа твоего Марицу просил, тот не дал и вскоре помер. Вазуль отказал и тоже из деревни сгинул. Смотри, как бы с Титу чего не случилось. Знамо не просто так мужики в вашем доме переводятся. Недобрый глаз у кузнеца, злопамятный он.
Слушала их наговоры мать и охала, не зная, как и быть теперь. А тут ещё заговорили, что по деревенской дороге, что к кузне ведёт, ездить нынче опасно, потому как только солнце зайдёт, начинают носиться по ней вихри пыльные, высокие. Кого вихрь догонит и ветром своим обдаст, тот захворает и сляжет. Говорили о том в народе, что это полуночники к кузне летят, озорничают и людей на потеху кузнецу губят. Да только встречали мужики эти вихри и когда в соседнюю деревню ездили, далеко от кузни то было. А одна баба сказывала, что как-то нагнал её вихрь, жаром обдал, тут и услышала она голос сына своего, что давеча в рекруты забрали. Говорил он ей:
- Матушка, не горюй, мне здесь вольно летается…
А потом пронёсся вихрь дальше и пропал вовсе. А баба та и поняла, ведь дорогой той рекрутов из деревни уводили, так видно сынка её заморили в пути, на обочине помирать бросили, а теперь душенька его вихрем по дороге той носится, сойти с неё не может.
Как прознали о том матери и жены рекрутские, всё чаще на дорогу выходить стали, вихри поджидать, чтоб шепнули им сыновья и мужья что, хоть голос их услышать. И прилетали вихри к иным из них и шептали им слова успокоения.
И Марица с матушкой на дорогу ту выходили, да только не прилетал к ним вихрь никакой. Вот и надеялись они, что жив их Вазуль.
Да недолгой радость их была. Снова в деревню Абша окаянный пожаловал, с приказанием от барина сыскать мальчишек толковых, да отправить их в столицу на обучение ремёслам, чтоб сделались они мастерами искусными и работой своей несли барину личный оброк, как кузнец Фарко несёт.
Заголосили матери, за сыновей своих малых руками цепляясь. Ревели мальчишки, когда слуги барские из домов их вытаскивали и в повозке тесной, решётчатой закрывали. Как Титу из дома забрали, кинулась матушка в ноги Абше:
- Помилуй нас, пощади! Уж мужа я этим летом лишилась, когда с поля он не вернулся. Сына моего старшего в рекруты осенью забрали. Единственный сын при мне остался, да и того забираешь ты. Смилуйся! Оставь мальчика моего, матери в утешение.
Но жестокое сердце было у Абши. Усмехнулся он слезам бабским, в экипаж свой сел, да укатил с ребятами, забранными к поместью барскому.
Сидели в доме молча Марица с матушкой и бабушкой, уже и слёз у них не осталось. Была семья большая, дружная, да ополовинили её, всех мужиков забрали, да баб и девку одну сиротами оставили.
И много таких дворов отныне в деревне было. У кого мужа-кормильца отняли, у кого дитя. Да только в одной семье Марицы всех мужиков забрали себе баре. Говорили о них:
- То, верно месть кузнеца, сглазил их...
- Да нет, это Марица-болотница после щуповых объятий проклятой стала, вот и губит мужиков всех. Кабы за кузнеца вышла, и его бы сгубила.
В зимние-то вечера ходили бабы друг к другу в гости чаи распивать, песни петь, да рукоделить за разговорами. А в эту зиму если и пели, то песни грустные, если и захаживали в гости, то двор Марицы стороной обходили. Одна лишь мать Дорики, тетушка марицина, в дом их ходить не боялась. Вот она-то за разговорами всякими и спросила матушку:
- Что, сестрица, приходил к тебе кузнец?
- Нет пока, - отвечала она. - Но чую сердцем, придёт скоро, проклятущий.
- Так и хорошо, что придёт. Уважь его, сестрица. Теперь, к чему упрямиться?
А матушка на неё уставилась и понять не может, шутит ли сестра родная или издевается как.
- Ты чего это? Чего говоришь-то?
- А то и говорю, что мужики твои упрямые как один были. Напридумывали себе невесть что, и давай каждый слово другого поддерживать. А девка-то во цвете лет чахнет. Что племянница, - обратилась она к Марице, - тяжко тебе взаперти сидеть?
- Тяжко тётушка, ой, как тяжко. Ни света белого увидеть, ни к речке сходить, ни в роще погулять.
Заворчала тут матушка:
- Знамо, зачем в рощу-то хочешь. К нему, окаянному.
- А хоть и к нему, - задерзила Марица. - Всё лучше, чем с вами тут с тоски киснуть.
- Ух, неблагодарная, - взревела матушка. - Мы её поим, кормим, а она с нами знаться не хочет. Совсем от рук отбилась. А ведь какая послушная прежде была, пока кузнеца этого не повстречала.
Слушала её мать тётушка внимательно, да сказала:
- Что же ты, сестрица, когда дочь-то растила, неужто думала, что она при тебе навеки останется? Ведь готовила ты её в невесты и сватов сколько разных принимала. Так чего передумала в жены её отдавать?
- Так кому отдавать-то? Кузнецу, что двух жён своих схоронил? Верно, и её схоронить собирается и на четвёртой жениться.
- Эх, сестрица, да разве вдовец одинокий плохая пара будет? Нет, самая лучшая.
- Это с чего ты взяла такое?
- А с того, что сама в женах была, знаю, что счастья с мужем молодым не сыскать вовсе.
Тут она и притихла. Да и матушка сникла, не говорит ничего, будто и без слов всё понимает. Не стерпела тут Марица, спросила:
- Тётушка, а отчего с молодым счастья не будет?
Вздохнула та тяжко, да и рассказала:
- Ох, Марица, может, кому и будет счастье, а вот мне не было вовсе. Отдал ведь меня батюшка в жены парню, что в соседней деревне жил. Я ведь его до свадьбы и не видела вовсе - на сватовство-то к нам он не приезжал. Когда меня батюшка за него отдавал, то сказал, мол, не горюй сильно, если не сложится, так угол в моём доме для тебя всегда найдётся. По началу-то вроде хорошо всё было. Мужу я по нраву пришлась, да и я к нему привыкла. А вот мать его с первого дня меня невзлюбила, изводила по мелочам всяким и без них. А я мужу и пожаловаться на неё не могу, ведь мать его, как можно, не поймёт, да ещё сам отругает. Да и слушался он её во всём и всегда. А как Дорику я родила, так мать его словно взбесилась. Всё наговаривала сыну своему, мол, негодная у тебя жена, только девок рожать и способна, нет чтоб мальчонку. А муж мой и Дорике рад был, видно я ему люба была, потому и не думал гневаться на меня за дочь. Вот только мать он больше слушал. Как-то раз умаялась я к вечеру, как по дому делов разных переделала, прикорнуть легла, да проснулась оттого, что голоса услышала. Это мать мужу моему говорила, мол, зачем я им такая-рассекая нужна, приданое за меня совсем небольшое получили, пользы от меня в доме никакой, да ещё девку зачем-то родила. Ты, говорит, отведи жену свою завтра в лес, да пристукни её там, а после домой возвращайся, скажем потом, что пропала она, а ты снова жениться сможешь, да жену мы тебе получше присмотрим, с приданым богатым. Вот услышала я это и глаза открыть боюсь, чтоб себя не выдать, и заснуть страшно. Наутро муж меня в лес позвал, а я и пошла за ним, как могла ослушаться? Увёл он меня далеко, да вдруг остановился да посмотрел на меня, а у самого слёзы на глазах навернулись, а сказать ничего не может. Вот я и говорю, мол, знаю, что матушка тебе убить меня велела. А, видно, люба я ему была, сказал он мне тогда, чтоб бежала я прочь. Вот я и побежала, со страху ноги свело, а к деревне нашей добежала-то, к дому отчему. Выслушал меня батюшка и сказал, мол, главное, живая осталась, вот и живи здесь. А брат на следующий день к мужу моему поехал, да Дорику забрал, не противилась этому мать его. Так с тех пор мы приживалками в отчем доме, что брату достался, и живём. А что уж муж мой, как он, и не знаю того, может и женился на невесте с приданым богатым. А я вот с тех пор уяснила, что нет лучше мужа, чем вдовец одинокий. Он и годами старший, оттого и в жизни больше знает, молодой жене и по хозяйству что подсказать всегда может. И спеси молодецкой в нём уж не должно быть, такой муж жену и пожалеть сможет. А, главное, нет при нём матери пронырливой, что всякий раз с советом лезет. Так что, сестрица, отдала бы ты Марицу за кузнеца-то. Уж скорее люди с языком бескостным её обидят, чем он-то.
Долго матушка думала над словами сестры своей. Долго Марица у неё допытывалась, что решила она. А как пришёл в их дом Фарко, так и сказала ему матушка:
- Ох, сколько горя ты нам принёс, что и словами не выразить. Как измучил нас, извёл хождениями своими постоянными. Соседи без умолку про то судачат, что показаться им на глаза уже и стыдно. Чего только люди про нас не говорят, оттого что тебя во дворе нашем постоянно видят. Изверг ты, злодей, житья нам от тебя нет. Дочь как извел, что она все мысли свои лишь к тебе обратила. Мне-то житья нет оттого, что за дочерью всякий миг приглядывать нужно, чтоб она к тебе не сорвалась и не сбежала. Раньше хоть братья за ней глядели, а теперь всех детей у меня забрали. Вот и я тебе последнюю кровиночку свою отдаю.
Как сказала это матушка, так и замолкла, лишь глаза мокрые рукавом утёрла. А Фарко тоже молчит, ничего не говорит, лишь глядит на неё выжидающе.
- Что смотришь-то? - недовольно скривилась мать. - Пошли к старосте о свадьбе договариваться, пока не передумала я.
Тут уж и Марица, ушам своим не веря, вскочила с лавки и на радостях долгожданных к Фарко кинулась, чтоб обнять его. Да тут придержала её мать:
- Даже трогать друг друга не сметь, пока свадьбы не будет.
С тем матушка с Фарко дом и покинули.
А Марица и не знает, что ей делать-то. И радостно на сердце, и тягостно от ожидания долгого, что вроде и кончилось уж, а вроде и нет. Рвались наружу лишь слова весёлые:
- Согласилась!.. Согласилась матушка!..
- Ой ли, милая... - покачала головой бабушка. - Рано радуешься. Кто знает, что готовит нам день завтрашний...
Вернулась матушка в дом одна и сказала: коль Марица с Фарко не родичи друг другу даже дальние, то согласен староста их обручить. Да вот только на свадьбу их пир горой не спонадобится - кроме родственников марициных никто на свадьбу такую пойти не захочет. Вот и остается лишь благословение получить. Уж матушка его даст, а коль батюшки в живых нет, то мог бы его и староста дать, да заупрямился он. Сказал, коль Марица сыну его, Яцинту, отказала, так не старосте её за Фарко и отдавать. Есть бабка, мать отцова, вот она пусть и благословляет.
А Марица и тому рада была несказанно. Не нужен ей пир, не нужны гости со всей деревни - только Фарко один. Уж дала мать срок неделю до свадьбы, чтоб приданое приготовить, дочь собрать да попрощаться и наплакаться вволю, будто она её в соседние владения отправляет, а не на кузню, куда с полчаса ходу. Обещал Фарко к сроку назначенному явиться, а пока взяла матушка с Марицы слово, что не убежит она к кузнецу раньше времени, а за это позволит она ей из дома выйти, да неделю девичью догулять с подружками.
Как вышла Марица со двора, да прохладный воздух вдохнула, так и подумала, куда бы ей податься. Ведь нет у неё подруг больше, кроме Хелы одной. К ней и пошла Марица, не надеясь дома застать, ведь часто та у бабки своей пропадала. Но нет, застала она Хелу у родителей. Порадовалась подруга за Марицу, что вышел уж срок её заточения. Как пошли они по улице гулять, спросила её Марица:
- А что твой срок обучения? Скоро ль кончится?
- Так уж вышел весь, - ответила Хела, - сказала бабушка, что главному выучить меня успела, что и помирать не страшно. А мне, лишь бы она подольше пожила. Но ей силу свою по смерти передать мне не терпится.
Идут подружки вдоль деревни, о своём беседуют, а люди-то от них так и шарахаются в стороны, и не понять от кого больше: от Марицы ли, иль от Хелы.
Так и шли они дальше, пока цокот копыт за спиной не заслышали. Обернулись, а там, ба - экипаж барский! Обомлела тут Марица, вмиг про барина, что космачами её травил, вспомнила, что вся жизнь юная перед глазами пронеслась. Вроде и хотела Хела её с дороги утянуть, да не успела. Остановилась близ них карета, дверка открылась, а там и не барин вовсе - барыня его с молодой барышней.
- Здравствуйте, девушки, - молвила им барыня, а Марица с Хелой раскланяться перед ней и поспешили. - Гуляете?
- Гуляем, барыня.
- А подойдите ко мне ближе.
Что делать, пришлось подойти. А барыня на них смотрит, улыбается, добро-добро, прямо как барин, до того как псов с цепи спустить.
- Какое красивое у тебя платье, - обратилась она к Марице. - Ты сама его шила?
- Сама, барыня, - отвечала она, голову опустив, - и ткала сама и пряла и нить красила...
- Так ты пряха, ткачиха и швея? - обрадовалась барыня. - Это просто прелестно. Подойди поближе, я хочу получше разглядеть твой наряд.
Подошла Марица к экипажу робко, шубейку распахнула, чтоб не только подол платья виден был. А барыня склонилась, ткань пощупала и ещё больше обрадовалась:
- Какая тонкая искусная работа! Киара, - обратилась она к барышне, видно, дочери своей, - посмотри, какая вещь! И это в такой-то глуши. Девушка, - вновь глянула она на Марицу, - я вижу, ты искусная рукодельница и хорошо знаешь своё дело. Я хочу, чтоб ты поехала со мной в поместье. Мне как раз нужна такая швея как ты. Не переживай, тебе будет там хорошо. Ты будешь жить в настоящем большом доме, у тебя всегда будет еда, ты ни в чём не будешь нуждаться, не то, что здесь, в деревне.
А у Марицы уже слёзы наворачиваются от речей этих сладостных:
- Помилуй, барыня... не забирай меня... я ведь только... только матушка мне замуж идти разрешила... не забирай меня...
- Так ты невеста! - оживилась барыня и участливо так спросила, - и кто же твой жених?
- Кузнец Фарко...
Пожала тут плечами барыня, а барышня ей и говорит:
- Это тот вечно угрюмый тип, что куёт тех чудищ на ограде для нашего поместья.
- Правда? - посмотрела на неё барыня, и снова к Марице повернулась. - Так ведь это прекрасно. Я всегда говорила моему супругу, что слишком накладно держать кузнеца так далеко от нашего поместья, при том, что наша кузница давно заброшена. Я обязательно поговорю с ним, и твой жених сможет переехать поближе к нам. Вы будете с ним видеться, а может, даже для вас найдётся общий уголок.
А Марица слушает и слышать слов этих не хочет. Ведь как близко было счастье её. Отчего же она сегодня этой дорогой пошла, отчего матушка её из дома выпустить пожелала?
А барыня уж на Хелу смотрит, да спрашивает:
- А ты, девушка, пойдёшь горничной к моей дочери?
Посмотрела на неё Хела хмуро, да сказала как на духу:
- А мне бабушка не велит.
- Ничего страшного, с твоей бабушкой я поговорю. Только покажите, где вы живёте.
Как подъехал экипаж к дому Марицы, как услышала матушка, что с её дочерью совершить хотят, так и заревела от горя, что сердце на части разрывается:
- Да что ж это делается?! Последнюю кровиночку забирают!
А барыня слушает и всё в толк взять не может, чего матушка плачет. Приговаривает ей:
- Право слово, я не понимаю из-за чего так убиваться. Ведь ваша дочь будет жить в лучших условиях, чем вы. Разве вы не хотите порадоваться этому?
