Спрашивал Вазуль кузнеца:
- А что же ты, Фарко, в тот день на сход не пришёл? Или тебе барское слово не указ?
Отвечал ему кузнец:
- Оттого не пришёл, что плачу барину оброк личный, работой своей штучной, что заказал он мне. Да исправно я его плачу, что на годы вперёд хватит.
- Вот как... А я вот всё думаю, отчего барин тебя не в поместье своём поселил, а к нам выслал. Коли работал бы ты при нём, так не надо было бы Абше издали такой решётки кованные забирать да вдаль такую металл для работы везти.
Может, думал Вазуль в ответ услышать, что боится барин кузнеца за то, что тот с незнатью знается, да ответил ему Фарко:
- Видно по одной лишь глупости своей барин меня подальше от себя да поближе к людям поселил.
- По глупости, говоришь?
- А как же ещё. Только глупый барин кузнеца, что может оружие ковать да весь люд честной им снабжать, подселит к землепашцам, коих убивать не стесняется.
Как услышал это Вазуль, так не сразу с ответом нашёлся:
- Это ты к чему ж клонишь?
- Сказал, что думаю. А про остальное ты сам решай.
И призадумался Вазуль, да так сильно, что чуть не позабыл про дело, ради которого гость нежданный пришёл.
- Так ты что это, - спросил кузнеца Вазуль, - к бунту призываешь? Так ведь батюшку моего без вины убили, когда бунтовщиком всякого мужика деревенского объявили.
- А вот будь у всякого мужика оружие в руках, ещё не известно, кто бы в наступление шёл, а кто прочь бежал.
Смотрел Вазуль на Фарко внимательно, да заключил:
- Нет, и верно люди говорят, что ты с вражными духами знаешься. Видно полуночник какой тебе на ухо нашептал сей план коварный - подговорить деревенских к бунту, чтоб всех нас до единого солдаты убили. Нет уж, не поддамся я твоим уговорам против бар бунтовать. А решению батюшки верен останусь - не отдам за тебя сестрицу.
- Вазуль! - вскочила было Марица, да мать тут же её обратно на лавку усадила и молчать велела.
- Нет, решено, - настоял братец, - прав батюшка был, недобрый ты человек, Фарко, погубишь Марицу, как есть погубишь. Если и не волшбой, так бунтовскими своими намерениями. Понял мой ответ?
Встал тут Фарко, да без лишних уговоров к двери направился:
- Я-то что, - сказал он напоследок, - это вас ворами и бунтовщиками назвали и в вас стреляли. Не в меня.
С тем и ушёл он. А Марица, наконец, с места сорвалась, да к окну кинулась, чтоб хоть ещё чуток вслед Фарко поглядеть.
- Ох, болезная моя, - покачала головой матушка. - Совсем разума лишилась. О нём одном, проклятущем, думает-то.
А Марица не стерпела, да на Вазуля с упрёками кинулась:
- Ты что же, что же делаешь? Зачем жизнь мою губишь? Ведь знаешь сам, никто меня больше в жены брать кроме Фарко не желает. Боятся все. А ты единственному ему отказываешь. Зачем? Хочешь, чтоб так в девках я и осталась? Чтоб вековухой в доме твоём всю жизнь лишним ртом пробыла?
- А хоть и пробудь, - ответил он ей. - Не попрекну тебя куском хлеба. И жена моя будущая и дети не посмеют попрекнуть. Ведь сестра ты мне, кровь родная. Как же я могу тебя на погибель кузнецу отдать? Глупая ты, не понимаешь совсем - опасный он человек. Пусть и враньё это всё про полуночников в кузне и что приворожил кузнец тебя, а всё равно дурной он человек. Оружие он задумал ковать, мужиков против солдат вооружать... Где это видано? Землепашцы мы, мирные люди. Трудом своим живём, чужой хлеб не едим. А тут, убийцами нас кузнец сделать хочет. Не бывать тому!
Ничего Марица поделать не могла - упёрся Вазуль, и повторял всякий раз, что верен он отцовской воле, а отец Марицу кузнецу в жены отдавать не велел. А ведь как убили баре отца, так Марица всякий день обещание Фарко защитить её от господ вспоминала, оттого ещё больше думала о нём и скорой встречи да свадьбы желала. Печалило её решение брата, да всякий раз, как думала об этом, вспоминала Марица напутствие Фарко ждать и надеяться. Вот и ждала она. А Фарко неизменно всякую неделю ко двору их приходил, да только теперь Вазуль его на порог не пускал, так во дворе и говорил, что не изменит отцовскому решению. А соседи снова шушукаться принялись. Иные бабы говаривали матушке:
- Верно от того все наши беды, что кузнец в деревню зачастил. И точно, как стал он ко двору вашему ходить, с тех пор и мужиков-то наших солдаты поубивали. И мужа-то твоего убили! Так это ж кузнец на вас гневается и силы чёрные на нас насылает... А Вазуль-то тоже упёрся. Как бы с ним чего дурного не случилось.
В испуге от речей таких прибежала мать домой, и как Вазуля с сенокоса дождалась, так разговор с соседкой и пересказала.
- Будь спокойна, матушка, - отвечал он ей. - Не злой это рок над нами витает, и не кузнец ему виной.
С тем и успокоил он её. Да и забыла мать про глупости соседские, ведь забот-то новых и радостей прибавилось: нашёл, наконец Вазуль себе невесту по сердцу - дочь пасечника убиенного. Ох и злилась на него Марица, всякий раз попрекала, что жену молодую он в дом скоро приведёт, а сестру родную из дома этого выпускать не хочет.
Раз ночью до того Марица себя терзаниями и обидами извела, что заснуть не смогла. И вдруг слышит - в окно стучит кто-то. Уж не Фарко ли? Точно он! Увидеться хочет, слово важное сказать. Встала Марица с кровати да тихонечко на цыпочках к окошку подошла. Как одёрнула она шторку, так чуть с испугу на пол не повалилась. Стоял за окном батюшка, бледный весь, а глаза такие странные, будто и не его вовсе.
- Дочка... открой мне, дочка...
А голос до того глухой, до того жалобный, что рука сама к щеколде потянулась, да остановилась на полпути.
- Батюшка, ты ли это? - спросила его Марица, а голос у самой дрожит.
- Я дочка, а кто же ещё?
- Так ведь мы тебя в кургане схоронили. Зачем же ты обратно пришёл?
- Так голодно мне, доченька.
- Как же так? Ведь мы тебе бадью похлёбки сварили, в бочонок закатали, да в кургане оставили, чтоб было тебе чего в верхнем мире есть.
- Так ведь кончился тот бочонок, дочка. Вот и пришёл я, думал, кровиночка родная в куске хлеба не откажет. Ты открой, впусти меня, да накорми.
Сжалилась Марица над родителем, отодвинула щеколду, да окно на себя дёрнула... Да не тут-то было - ведь прибили отец с Вазулем на окна и двери петли с замками, чтоб Марица в ночи, пока спят все, к кузнецу не убежала.
- Не могу, батюшка, ты же сам все замки эти против меня навесил. Не открыть мне запоры.
- Так ты ключик найди, доченька, найди и впусти меня. Уж больно кушать хочется. Давно не ел я.
- Да где ж я ключ возьму? Нет его у меня.
- А ты возьми у того, кто хранит.
- Так откуда ж мне знать, кто хранит и где?
- Да знамо, под подушкой. Доченька, ты только открой мне, да накорми.
Делать нечего. Хоть и изменила батюшку смерть безвременная, хоть глаза его туда-сюда неприятно бегают и мерцают, а всё равно жалко родителя. Кто ж знал, что одной бочки похлёбки в верхнем мире ему мало будет?
Вернулась Марица в опочивальню, да стала к домочадцам спящим приглядываться. Кто же ключ из них прячет? Может матушка? А может Вазуль? Пока приглядывалась да выбирала, к кому первому руку под подушку засунуть, как услышала Марица голос бабушкин:
- Ты чего это встала? Чего не спишь?
Как услыхала это Марица, так и обрадовалась даже:
- Ой, бабушка, так ведь батюшка вернулся. Под окном стоит, просит впустить и накормить его.
- Ты что говоришь-то такое? - изумилась та.
- Так правду я говорю. Ты встань, пойдём, и сама увидишь.
Закряхтела бабушка, когда Марица ей и из кровати выбраться помогла, поохала, пока она ей из опочивальни не вывела. Как только глянула бабушка в окно и лик за ним увидала, так и разволновалась вся:
- Ой... ой! Прочь иди, прочь! Не мой ты сын, не сын!..
От шума такого суета в доме поднялась. Проснулись, кто не спал, и на крики прибежали, да спрашивают, что случилось, а за окном никого уж и нет.
- Батюшка там стоял, - заверяла Марица, - правду говорю, приходил он, есть просил.
- Нет, - беспокойно молвила бабушка, - не он это, не он. Видно, кромешник какой облик сына моего принял, да обманом в дом хотел явиться. Но не он это, не сын...
А матушка с Вазулем и Титу слушают и понять не могут, приходил кто или нет, да не перепутали ли в темноте чего. А Вазуль на всякий случай дверь отпер и во двор оглядеться вышел.
- Нет там никого, - заявил он, - только огоньки над курганом видны.
Тут уж все из дома высыпали и давай во все глаза во тьму ночную вглядываться. И точно, кружат над насыпью с полдесятка огоньков разноцветных, переливаются.
- Видно, - сказала мать, - по числу покойников, что от пуль солдатских погибли. Видно, души страдальцев наших покоя найти не могут, вот и кружат над останками своими бренными.
Долго еще сверкали огоньки, да не вытерпел никто за ними всю ночь наблюдать - в дом вернулись. А на утро пронеслись по деревне с десяток сплетней, что ночью де покойники каждый в свой дом приходили и впустить их просили да поесть чего подать. Вон и староста Жольт с внуком приходили, да открыли им дочь с сестрою. Так и лежат они теперь в постели болезные, встать не могут, охают и мучаются от потери сил всяких. Видно, не супа какого покойники хотели искушать, а сил жизненных у родичей своих.
- Уж лучше бы они своих убийц мучили, а не родных, - говаривали про то.
Взволновались люди в деревне, пожелали к кургану идти, да разрыть его, чтоб узнать, на месте ли убиенные или как псарь барский, сбежали из кургана и бродят где по округе и по ночам к родичам в дома стучатся.
Как разрыли мужики курган, так пахнуло на них не смрадом трупным, а запахом до селе им не знаемым. А как увидели люди покойников, так и ахнули. Вряд лежали они, как и оставили их - все на месте. А лица-то у них зелёные! И точно, ни чёрточкой не изменились, ни носы, ни глазницы не провалились - будто недавно совсем они преставились. А лица отчего-то зеленёхоньки.
Думали люди, гадали, как покойники из кургана не вылезая к домам своим ходить сподобились, да так ничего и не придумали. Решили только каши побольше наварить, да в бочонки закатать и в кургане их оставить, чтоб уж этим покойники сыты были и не тревожили больше живых.
Как исполнили задуманное, так, вроде, мертвые живых и не беспокоили вовсе. Болезные выздоровели, здоровые повеселели, ведь настала пора свадеб в деревне. Уже и Вазуль невесту свою Иляну готовился вскоре женою в дом привести. А Марица всё дулась, и радоваться за брата на свадьбе его отказывалась. Хоть и приходил Фарко исправно к их двору, а всё равно стоял Вазуль на своём, и возвращался кузнец обратно ни с чем. Вот и горевала Марица, что уж почти все девки, с которыми она на вечёрки ходила, нынче замуж выйдут, а она так вековухой и останется.
Так и накликала Марица горестью своей беду на всю деревню. Приехал к старосте новому управляющий Абша, да не один, а со слугами - мужиками здоровенными, крепкими. Объявил тут изверг окаянный, что барин про убыток свой от свиней не забыл и решил, раз землепашцы подобру-поздорову уплатить ему оброк отказались, стало быть, сами теперь в уплату за свиней и пойдут - продал барин с дюжину парней и мужиков молодых в рекруты, а Абша теперь пусть выбирает, хватает, да к барскому поместью их гонит, откуда молодцев в поселение рекрутское и отошлют.
Ой, что началось-то!.. Слуги барские парней с мужичками хватают, руки им верёвкой в ряд обвязывают, а жены с матерями да детушками следом бегут, мужиков своих за руки тянут, в ноги падают, голосят и слёзы горькие льют. Знают ведь, кого в рекруты забирают, тот уж домой никогда не вернётся. Коли на войне не погибнет, так по пути с голоду помрёт, а коли не помрёт, так останется на всю жизнь в поселении рекрутском, так и семьёй там обзаведётся и помрёт там, а дети его сами солдатами станут, и их дети, и их...Так и будут жить на чужбине от семьи родной отлучённые навек.
Вот и Вазуля слуги сцапали, верёвкой обмотали, да за телегой привязанного идти заставили. Бегут матушка с Титу и Марицей да Иляной, к нему на шею с плачем кидаются, а слуги барские их отпихивают да кнутами в воздухе рассекают. По всей дороге плач бабский стоит, иные так за телегой бегут и без сил на землю валятся, смотрят лишь вслед мужьям и сыновьям своим, ведь знают, не свидеться им больше никогда.
Как вернулись матушка с Титу и Марицей домой, так бабушка и молвила им грозно:
- Что живого оплакиваете словно покойника?
- Забрали сыночка моего... - голосила в ответ матушка, - не увижу его больше...
- И я своего не увижу, - отрезала бабушка.- Так оттого, что мёртв он. А ты Вазуля заживо хоронить не смей. Кто знает, как теперь жизнь его сложится.
- Ой, да как же он без на-а-ас...
- Это нам без него тяжко будет. А ты не про то думай. Думай, что там далеко всё хорошо у него. Думай, что солдатом он станет, а там, может и до офицера дослужится, видным человеком станет, что не посмеет никто его ни сечь, ни бить, ни куском хлеба попрекать. Тогда лучшая его жизнь ждёт, что радоваться надо, а не слёзы лить.
Послушала мать бабушку, уж и плакать перестала. Сказал ей тогда Титу:
- Не печалься матушка. Хоть и помер батюшка, да увели Вазуля, а всё равно есть в доме мужик, значит, не пропадём.
Смотрит матушка на мужика этого, что ростом ей по плечо, да опять слёзы на глазах наворачиваются. А Титу не отстаёт, дальше говорит:
- Не бойся, к следующему лету подрасту я, да в поле выйду и за троих работать стану, как батюшка тому учил. Прокормлю я и тебя, и бабушку, и сестрицу Марицу. Заботиться о вас отныне моя обязанность, так что будьте покойны, исполню я долг свой мужицкий.
Растрогалась тут матушка, ободрила Титу бабушка, да слова похвальные сказала. А всё же первая забота Титу не о прокорме была, а о сестрице своей Марице, ведь снова пришёл в дом их кузнец Фарко:
- Слышал про горе ваше. Вот, подсобить вам пришёл.
- И чем же это? - удивилась матушка.
- Рот лишний от вас забрать. Зима впереди. Может, и запаслись вы знатно, да вот на следующий год поубавилось в семье вашей землепашцев. Как дальше-то жить будете?
Встал тут Титу, к дядьке взрослому подошёл, да сказал твёрдо так:
- А ты в следующий год и приходи, чего загадывать?
Тут невольно улыбнулся кузнец, когда слова мальца заслышал:
- Ты что же, не хочешь с сестрой своей расставаться?
- Батюшка её за тебя отдавать не велел, брат Вазуль тоже, потому что злой ты человек, к бунту его подстрекал. Вот и я как единственный мужик в доме верен их слову буду - не отдам сестрицу.
Тут уж Марица не стерпела, вскочила да прикрикнула:
- Мужик он в доме! Вот сейчас как отвешу тебе подзатыльник!
Но тут одернула её мать:
- Сиди уже.
И Марица покорно на лавку-то и села. А Фарко на неё с улыбкой глянул, да снова к Титу обратился:
- Что ж, - говорит, - мужик так мужик. Вон брат твой старший верен слову и делу был, не желал против бар взаправду бунтовать, за отца вашего мстить. А теперь самого его в рекруты забрали. Вот погоди, пройдёт время, учудит барин ещё что, да призовёт солдат деревню вашу снова карать. Может тогда и брат твой, солдат, в края родные вернётся, да будет из ружья землепашцев безоружных расстреливать, как его самого когда-то. А может и в тебя целить будет и выстрелит даже, потому как не узнает брата родного за давностью лет.
- Ты к чему страсти-то такие говоришь? - разволновалась мать.
- А к тому, - говорит ей Фарко, - что мужик в доме вашем может быть мать с сестрой и бабкой прокормит. А вот как защищать будет, коли опять баре веселиться приедут?
- А что же ты, Фарко, в тот день на сход не пришёл? Или тебе барское слово не указ?
Отвечал ему кузнец:
- Оттого не пришёл, что плачу барину оброк личный, работой своей штучной, что заказал он мне. Да исправно я его плачу, что на годы вперёд хватит.
- Вот как... А я вот всё думаю, отчего барин тебя не в поместье своём поселил, а к нам выслал. Коли работал бы ты при нём, так не надо было бы Абше издали такой решётки кованные забирать да вдаль такую металл для работы везти.
Может, думал Вазуль в ответ услышать, что боится барин кузнеца за то, что тот с незнатью знается, да ответил ему Фарко:
- Видно по одной лишь глупости своей барин меня подальше от себя да поближе к людям поселил.
- По глупости, говоришь?
- А как же ещё. Только глупый барин кузнеца, что может оружие ковать да весь люд честной им снабжать, подселит к землепашцам, коих убивать не стесняется.
Как услышал это Вазуль, так не сразу с ответом нашёлся:
- Это ты к чему ж клонишь?
- Сказал, что думаю. А про остальное ты сам решай.
И призадумался Вазуль, да так сильно, что чуть не позабыл про дело, ради которого гость нежданный пришёл.
- Так ты что это, - спросил кузнеца Вазуль, - к бунту призываешь? Так ведь батюшку моего без вины убили, когда бунтовщиком всякого мужика деревенского объявили.
- А вот будь у всякого мужика оружие в руках, ещё не известно, кто бы в наступление шёл, а кто прочь бежал.
Смотрел Вазуль на Фарко внимательно, да заключил:
- Нет, и верно люди говорят, что ты с вражными духами знаешься. Видно полуночник какой тебе на ухо нашептал сей план коварный - подговорить деревенских к бунту, чтоб всех нас до единого солдаты убили. Нет уж, не поддамся я твоим уговорам против бар бунтовать. А решению батюшки верен останусь - не отдам за тебя сестрицу.
- Вазуль! - вскочила было Марица, да мать тут же её обратно на лавку усадила и молчать велела.
- Нет, решено, - настоял братец, - прав батюшка был, недобрый ты человек, Фарко, погубишь Марицу, как есть погубишь. Если и не волшбой, так бунтовскими своими намерениями. Понял мой ответ?
Встал тут Фарко, да без лишних уговоров к двери направился:
- Я-то что, - сказал он напоследок, - это вас ворами и бунтовщиками назвали и в вас стреляли. Не в меня.
С тем и ушёл он. А Марица, наконец, с места сорвалась, да к окну кинулась, чтоб хоть ещё чуток вслед Фарко поглядеть.
- Ох, болезная моя, - покачала головой матушка. - Совсем разума лишилась. О нём одном, проклятущем, думает-то.
А Марица не стерпела, да на Вазуля с упрёками кинулась:
- Ты что же, что же делаешь? Зачем жизнь мою губишь? Ведь знаешь сам, никто меня больше в жены брать кроме Фарко не желает. Боятся все. А ты единственному ему отказываешь. Зачем? Хочешь, чтоб так в девках я и осталась? Чтоб вековухой в доме твоём всю жизнь лишним ртом пробыла?
- А хоть и пробудь, - ответил он ей. - Не попрекну тебя куском хлеба. И жена моя будущая и дети не посмеют попрекнуть. Ведь сестра ты мне, кровь родная. Как же я могу тебя на погибель кузнецу отдать? Глупая ты, не понимаешь совсем - опасный он человек. Пусть и враньё это всё про полуночников в кузне и что приворожил кузнец тебя, а всё равно дурной он человек. Оружие он задумал ковать, мужиков против солдат вооружать... Где это видано? Землепашцы мы, мирные люди. Трудом своим живём, чужой хлеб не едим. А тут, убийцами нас кузнец сделать хочет. Не бывать тому!
Ничего Марица поделать не могла - упёрся Вазуль, и повторял всякий раз, что верен он отцовской воле, а отец Марицу кузнецу в жены отдавать не велел. А ведь как убили баре отца, так Марица всякий день обещание Фарко защитить её от господ вспоминала, оттого ещё больше думала о нём и скорой встречи да свадьбы желала. Печалило её решение брата, да всякий раз, как думала об этом, вспоминала Марица напутствие Фарко ждать и надеяться. Вот и ждала она. А Фарко неизменно всякую неделю ко двору их приходил, да только теперь Вазуль его на порог не пускал, так во дворе и говорил, что не изменит отцовскому решению. А соседи снова шушукаться принялись. Иные бабы говаривали матушке:
- Верно от того все наши беды, что кузнец в деревню зачастил. И точно, как стал он ко двору вашему ходить, с тех пор и мужиков-то наших солдаты поубивали. И мужа-то твоего убили! Так это ж кузнец на вас гневается и силы чёрные на нас насылает... А Вазуль-то тоже упёрся. Как бы с ним чего дурного не случилось.
В испуге от речей таких прибежала мать домой, и как Вазуля с сенокоса дождалась, так разговор с соседкой и пересказала.
- Будь спокойна, матушка, - отвечал он ей. - Не злой это рок над нами витает, и не кузнец ему виной.
С тем и успокоил он её. Да и забыла мать про глупости соседские, ведь забот-то новых и радостей прибавилось: нашёл, наконец Вазуль себе невесту по сердцу - дочь пасечника убиенного. Ох и злилась на него Марица, всякий раз попрекала, что жену молодую он в дом скоро приведёт, а сестру родную из дома этого выпускать не хочет.
Раз ночью до того Марица себя терзаниями и обидами извела, что заснуть не смогла. И вдруг слышит - в окно стучит кто-то. Уж не Фарко ли? Точно он! Увидеться хочет, слово важное сказать. Встала Марица с кровати да тихонечко на цыпочках к окошку подошла. Как одёрнула она шторку, так чуть с испугу на пол не повалилась. Стоял за окном батюшка, бледный весь, а глаза такие странные, будто и не его вовсе.
- Дочка... открой мне, дочка...
А голос до того глухой, до того жалобный, что рука сама к щеколде потянулась, да остановилась на полпути.
- Батюшка, ты ли это? - спросила его Марица, а голос у самой дрожит.
- Я дочка, а кто же ещё?
- Так ведь мы тебя в кургане схоронили. Зачем же ты обратно пришёл?
- Так голодно мне, доченька.
- Как же так? Ведь мы тебе бадью похлёбки сварили, в бочонок закатали, да в кургане оставили, чтоб было тебе чего в верхнем мире есть.
- Так ведь кончился тот бочонок, дочка. Вот и пришёл я, думал, кровиночка родная в куске хлеба не откажет. Ты открой, впусти меня, да накорми.
Сжалилась Марица над родителем, отодвинула щеколду, да окно на себя дёрнула... Да не тут-то было - ведь прибили отец с Вазулем на окна и двери петли с замками, чтоб Марица в ночи, пока спят все, к кузнецу не убежала.
- Не могу, батюшка, ты же сам все замки эти против меня навесил. Не открыть мне запоры.
- Так ты ключик найди, доченька, найди и впусти меня. Уж больно кушать хочется. Давно не ел я.
- Да где ж я ключ возьму? Нет его у меня.
- А ты возьми у того, кто хранит.
- Так откуда ж мне знать, кто хранит и где?
- Да знамо, под подушкой. Доченька, ты только открой мне, да накорми.
Делать нечего. Хоть и изменила батюшку смерть безвременная, хоть глаза его туда-сюда неприятно бегают и мерцают, а всё равно жалко родителя. Кто ж знал, что одной бочки похлёбки в верхнем мире ему мало будет?
Вернулась Марица в опочивальню, да стала к домочадцам спящим приглядываться. Кто же ключ из них прячет? Может матушка? А может Вазуль? Пока приглядывалась да выбирала, к кому первому руку под подушку засунуть, как услышала Марица голос бабушкин:
- Ты чего это встала? Чего не спишь?
Как услыхала это Марица, так и обрадовалась даже:
- Ой, бабушка, так ведь батюшка вернулся. Под окном стоит, просит впустить и накормить его.
- Ты что говоришь-то такое? - изумилась та.
- Так правду я говорю. Ты встань, пойдём, и сама увидишь.
Закряхтела бабушка, когда Марица ей и из кровати выбраться помогла, поохала, пока она ей из опочивальни не вывела. Как только глянула бабушка в окно и лик за ним увидала, так и разволновалась вся:
- Ой... ой! Прочь иди, прочь! Не мой ты сын, не сын!..
От шума такого суета в доме поднялась. Проснулись, кто не спал, и на крики прибежали, да спрашивают, что случилось, а за окном никого уж и нет.
- Батюшка там стоял, - заверяла Марица, - правду говорю, приходил он, есть просил.
- Нет, - беспокойно молвила бабушка, - не он это, не он. Видно, кромешник какой облик сына моего принял, да обманом в дом хотел явиться. Но не он это, не сын...
А матушка с Вазулем и Титу слушают и понять не могут, приходил кто или нет, да не перепутали ли в темноте чего. А Вазуль на всякий случай дверь отпер и во двор оглядеться вышел.
- Нет там никого, - заявил он, - только огоньки над курганом видны.
Тут уж все из дома высыпали и давай во все глаза во тьму ночную вглядываться. И точно, кружат над насыпью с полдесятка огоньков разноцветных, переливаются.
- Видно, - сказала мать, - по числу покойников, что от пуль солдатских погибли. Видно, души страдальцев наших покоя найти не могут, вот и кружат над останками своими бренными.
Долго еще сверкали огоньки, да не вытерпел никто за ними всю ночь наблюдать - в дом вернулись. А на утро пронеслись по деревне с десяток сплетней, что ночью де покойники каждый в свой дом приходили и впустить их просили да поесть чего подать. Вон и староста Жольт с внуком приходили, да открыли им дочь с сестрою. Так и лежат они теперь в постели болезные, встать не могут, охают и мучаются от потери сил всяких. Видно, не супа какого покойники хотели искушать, а сил жизненных у родичей своих.
- Уж лучше бы они своих убийц мучили, а не родных, - говаривали про то.
Взволновались люди в деревне, пожелали к кургану идти, да разрыть его, чтоб узнать, на месте ли убиенные или как псарь барский, сбежали из кургана и бродят где по округе и по ночам к родичам в дома стучатся.
Как разрыли мужики курган, так пахнуло на них не смрадом трупным, а запахом до селе им не знаемым. А как увидели люди покойников, так и ахнули. Вряд лежали они, как и оставили их - все на месте. А лица-то у них зелёные! И точно, ни чёрточкой не изменились, ни носы, ни глазницы не провалились - будто недавно совсем они преставились. А лица отчего-то зеленёхоньки.
Думали люди, гадали, как покойники из кургана не вылезая к домам своим ходить сподобились, да так ничего и не придумали. Решили только каши побольше наварить, да в бочонки закатать и в кургане их оставить, чтоб уж этим покойники сыты были и не тревожили больше живых.
Как исполнили задуманное, так, вроде, мертвые живых и не беспокоили вовсе. Болезные выздоровели, здоровые повеселели, ведь настала пора свадеб в деревне. Уже и Вазуль невесту свою Иляну готовился вскоре женою в дом привести. А Марица всё дулась, и радоваться за брата на свадьбе его отказывалась. Хоть и приходил Фарко исправно к их двору, а всё равно стоял Вазуль на своём, и возвращался кузнец обратно ни с чем. Вот и горевала Марица, что уж почти все девки, с которыми она на вечёрки ходила, нынче замуж выйдут, а она так вековухой и останется.
Так и накликала Марица горестью своей беду на всю деревню. Приехал к старосте новому управляющий Абша, да не один, а со слугами - мужиками здоровенными, крепкими. Объявил тут изверг окаянный, что барин про убыток свой от свиней не забыл и решил, раз землепашцы подобру-поздорову уплатить ему оброк отказались, стало быть, сами теперь в уплату за свиней и пойдут - продал барин с дюжину парней и мужиков молодых в рекруты, а Абша теперь пусть выбирает, хватает, да к барскому поместью их гонит, откуда молодцев в поселение рекрутское и отошлют.
Ой, что началось-то!.. Слуги барские парней с мужичками хватают, руки им верёвкой в ряд обвязывают, а жены с матерями да детушками следом бегут, мужиков своих за руки тянут, в ноги падают, голосят и слёзы горькие льют. Знают ведь, кого в рекруты забирают, тот уж домой никогда не вернётся. Коли на войне не погибнет, так по пути с голоду помрёт, а коли не помрёт, так останется на всю жизнь в поселении рекрутском, так и семьёй там обзаведётся и помрёт там, а дети его сами солдатами станут, и их дети, и их...Так и будут жить на чужбине от семьи родной отлучённые навек.
Вот и Вазуля слуги сцапали, верёвкой обмотали, да за телегой привязанного идти заставили. Бегут матушка с Титу и Марицей да Иляной, к нему на шею с плачем кидаются, а слуги барские их отпихивают да кнутами в воздухе рассекают. По всей дороге плач бабский стоит, иные так за телегой бегут и без сил на землю валятся, смотрят лишь вслед мужьям и сыновьям своим, ведь знают, не свидеться им больше никогда.
Как вернулись матушка с Титу и Марицей домой, так бабушка и молвила им грозно:
- Что живого оплакиваете словно покойника?
- Забрали сыночка моего... - голосила в ответ матушка, - не увижу его больше...
- И я своего не увижу, - отрезала бабушка.- Так оттого, что мёртв он. А ты Вазуля заживо хоронить не смей. Кто знает, как теперь жизнь его сложится.
- Ой, да как же он без на-а-ас...
- Это нам без него тяжко будет. А ты не про то думай. Думай, что там далеко всё хорошо у него. Думай, что солдатом он станет, а там, может и до офицера дослужится, видным человеком станет, что не посмеет никто его ни сечь, ни бить, ни куском хлеба попрекать. Тогда лучшая его жизнь ждёт, что радоваться надо, а не слёзы лить.
Послушала мать бабушку, уж и плакать перестала. Сказал ей тогда Титу:
- Не печалься матушка. Хоть и помер батюшка, да увели Вазуля, а всё равно есть в доме мужик, значит, не пропадём.
Смотрит матушка на мужика этого, что ростом ей по плечо, да опять слёзы на глазах наворачиваются. А Титу не отстаёт, дальше говорит:
- Не бойся, к следующему лету подрасту я, да в поле выйду и за троих работать стану, как батюшка тому учил. Прокормлю я и тебя, и бабушку, и сестрицу Марицу. Заботиться о вас отныне моя обязанность, так что будьте покойны, исполню я долг свой мужицкий.
Растрогалась тут матушка, ободрила Титу бабушка, да слова похвальные сказала. А всё же первая забота Титу не о прокорме была, а о сестрице своей Марице, ведь снова пришёл в дом их кузнец Фарко:
- Слышал про горе ваше. Вот, подсобить вам пришёл.
- И чем же это? - удивилась матушка.
- Рот лишний от вас забрать. Зима впереди. Может, и запаслись вы знатно, да вот на следующий год поубавилось в семье вашей землепашцев. Как дальше-то жить будете?
Встал тут Титу, к дядьке взрослому подошёл, да сказал твёрдо так:
- А ты в следующий год и приходи, чего загадывать?
Тут невольно улыбнулся кузнец, когда слова мальца заслышал:
- Ты что же, не хочешь с сестрой своей расставаться?
- Батюшка её за тебя отдавать не велел, брат Вазуль тоже, потому что злой ты человек, к бунту его подстрекал. Вот и я как единственный мужик в доме верен их слову буду - не отдам сестрицу.
Тут уж Марица не стерпела, вскочила да прикрикнула:
- Мужик он в доме! Вот сейчас как отвешу тебе подзатыльник!
Но тут одернула её мать:
- Сиди уже.
И Марица покорно на лавку-то и села. А Фарко на неё с улыбкой глянул, да снова к Титу обратился:
- Что ж, - говорит, - мужик так мужик. Вон брат твой старший верен слову и делу был, не желал против бар взаправду бунтовать, за отца вашего мстить. А теперь самого его в рекруты забрали. Вот погоди, пройдёт время, учудит барин ещё что, да призовёт солдат деревню вашу снова карать. Может тогда и брат твой, солдат, в края родные вернётся, да будет из ружья землепашцев безоружных расстреливать, как его самого когда-то. А может и в тебя целить будет и выстрелит даже, потому как не узнает брата родного за давностью лет.
- Ты к чему страсти-то такие говоришь? - разволновалась мать.
- А к тому, - говорит ей Фарко, - что мужик в доме вашем может быть мать с сестрой и бабкой прокормит. А вот как защищать будет, коли опять баре веселиться приедут?
