Что да почему барин жене своей отдельный дом отстроил, уж не знаю, кто этих бар поймёт, отчего всё у них в жизни не как у людей. Значит, разлучили кузнеца с женой, видел он её изредка, когда в поместье готовую работу привозил - постоят они украдкой, обнимутся, а тут или её барыня к себе призывает, или Фарко уже ехать пора. В свидания те краткие узнал кузнец только, что жена его ребёночка под сердцем носит. Ох, и истосковался он по ней, да в тяжких думах извёлся, как быть, если ребёночек с матерью в доме барыни останется. А барыня-то детей в своём доме не терпела. Не нравятся мне, говорит, детский запах да крики, а ещё служанки всё больше на детей своих отвлекаются и работают хуже. Ой, что творила она с девками дворовыми, да женками! Коли родится у кого ребёночек, тут же приказывала прочь его со двора уносить, к родичам в деревню свозить. А если нет родичей?.. А если нет, приказывала нести дитятко на речку и топить - не нужны ей были дети чужие в доме. Знал про то Фарко, и жену свою словами успокаивал, что вырастит и сам дитё их, и кормилицу найдёт среди баб деревенских и няньку из девчонок босоногих в дом приведёт. Им бы только срока дождаться, когда освободит барыня свою служанку и позволит в деревню к мужу и дитю вернуться. Жене его, вроде, и спокойней после разговоров таких стало. А вот судьба иначе рассудила. Как-то прогневалась барыня на свою служанку, вроде как с кухни кусок сала пропал, а она жену Фарко в том виновной заподозрила. И ругала она её и повиниться приказывала, а та и говорит, что не крала ничего. Тут барыня совсем осерчала, да как принялась служанку свою бить, за волосы из угла в угол таскать, да головой о шкафы всякие и секретеры бить. Вот и пробила она ей голову, что кровь рекой хлынула. Пока помирала жена Фарко, так дитём разродиться и успела. Барыня тотчас приказала ребёнка прочь везти, и мать его тоже. Погрузили, значит, покойницу, в сани, а на руки ей ребёнка её живого положили. А зима была, морозы лютые... В общем, пока доехал возница, в санях уж ни один мертвец, а два - околел ребёночек-то.
Как услышали это бабы, так и всплакнули, девки заохали, а Марица стоит ни жива, ни мертва и дальше слушает.
- Хмурый, говорите, людей сторонится да слова доброго не скажет, - усмехнулся тут торговец и добавил. - Вот после того как жену и сына Фарко схоронил, так таким и стал. Судьба-то не каждому столько бед на одну голову пошлёт, а тут вроде как ей и того мало показалось. Барин-то не только с чужими жёнками греховодил в доме своём, от барыни отделённом. Пожелал он при себе танцовщиц всяких держать, чтобы они ему по вечерам взор ублажали, да по ночам постель согревать. Тьфу, срам-то какой! А ведь брал он в танцовщицы девчоночек молоденьких, да личиком смазливым, чтоб с ранних лет их учителя премудростям танца обучили. А после, плясали они для барина и его гостей... да, не только плясали. Ой, что за вой по деревням стоял, когда приезжал барин себе новеньких танцовщиц искать. Матери на землю падали и бились, руки заламывали, волосы на себе рвали. Ведь позор-то какой на весь род, если известно всякому, что девка в барском доме пляшет. Да что барину чужие слёзы... Девчоночки-то те тоже в слезах от семей своих уезжали, хоть и знали, что не навсегда. Да вот только уж лучше не видеть дома родного вовеки, чем с позором в деревню возвращаться. Вот так-то и случилось, надоела барину одна его плясунья. А чего не надоесть, если у него и помоложе и покрасивее есть. Мог бы он и прогнать её со двора, да только плясунья брюхата оказалась. Ничего лучше барин не придумал, чем замуж её за деревенского мужика выдать - вроде как не в безвестность её от себя прогоняет, а даже жизнь ей устраивает. Но кто по доброй воле возьмёт в жены плясунью, барином порченую и обрюхаченную? Вот и устроил барин женитьбу по своему разумению и мужа нашёл, его самого не спросясь. Уж сколько в барских деревнях бобылей было, а отчего-то пожелал барин плясунью вдовцу сбыть, Фарко, значит. Даже сказал ему, мол, потерял жену да ребёнка, вот, я от щедрот своих тебе новых жалую. Ничего ему тогда Фарко не сказал, только посмотрел, как на многих теперь смотрит. Ох, что за жизнь у него началась... То один был с думами своими тяжкими наедине, а тут и жена не по сердцу и ребёнок, да не свой, а барский. И терзала же его мысль, что уж вторая жена у него, да всё через барскую постель прошедшая. Да только первую свою жену, красавицу, любил он и мысли дурные от себя гнал, а эту, плясунью, ну совсем в доме своём видеть не желал. Нет, лицом она хороша была, уж барин в этом толк знал, а вот по хозяйству что сделать - ну ничегошеньки не умела. Ведь в девичьих летах проплясала она свою жизнь, ведь в барском доме-то иного от неё и не требовали. А тут вернулась она в деревню, а как корову подоить - не умеет, как хлеб завести и спечь - тоже не знает. Много с ней Фарко бранился, она хоть и слезами заливается в ответ и винится, а он её жалеть не желает. Навязанная она ему жена, не любая. Но больше чем жена, сынок барский ему был противен. Ведь как мальчонка подрастать стал, так лицом ну вылитый барин. До чего же Фарко невзлюбил его, ещё пуще жены. Не бил, вроде, но вот слова доброго ни разу не сказал. А мальчонка его вроде и батюшкой называть пытается, а Фарко - в штыки, мол не сын ты мне, сына моего баре убили, а за место него тебя подкинули. Вот так и жили: Фарко с тех пор, как женили его, всё больше в кузне пропадал за работой для барина, а жена его в доме как могла хозяйство вела, да сына растила. Училась помаленьку жизни деревенской, конечно. Жизнь заставит - и не такому научишься. А вот тут свершилось невиданное: последнюю решётку на ограду вокруг необъятного поместья барского сковал Фарко. Закончил он, значит, работу многолетнюю. С тех пор потянулись к барскому поместью господа, ограду, значит, разглядывать. И ведь было на что посмотреть-то! Уж всякий узор один такой, по всей ограде не повторяется ни разу. А зверей-то всяких в прутах изогнутых было, каких в природе и нету. И цветы невиданные, иные по лепестку выкованные, с листиками всякими, стебельками. В общем, было чему подивиться и на что посмотреть. Вот и господин один тоже насмотрелся и загорелось ему такую же ограду иметь, да только иную, чтоб тоже узор нигде не повторился, и чтоб звери с цветами другими были. Спорил он, спорил с барином, а сошлись они в цене - продал барин Фарко. И ведь как продал-то - одного, без дома, земли и семьи. Вот с тех пор ничего я про него не слышал, а он, оказывается, близ вашей деревни поселился, вашему барину, значит, решётки куёт. Да и хорошо, пусть один Фарко живёт, как ему по душе всегда и было. Видно, велика обида его на людей, раз он даже в деревню вашу наведываться не желает. Да то и немудрено. Кому другому все те беды испытать, может и удавиться бы пожелал, чем жить так. А кузнец живёт себе... Вот пускай и живёт.
Кончил свой рассказ торговец, а бабы и девки отпускать его и не хотят, всё спрашивают:
- Да как же так? Жена его с дитём, стало быть, в другой деревне живёт, а он преспокойно тут обитается?
- Да не живёт уж, страдалица. Померла два года назад, вместе с сынишкой барским так и померла. Неурожай в тот год был, а после него и голод начался. Барин ведь не станет на деньги сбережённые у других помещиков для своих землепашцев хлеб покупать. Вот и прошёлся мор по деревням его. Иные семейные и домовитые пухли, а тут баба с дитём одна живёт без помощи всякой. Померла она, а Фарко, стало быть, теперь уже дважды вдовец.
- Вот значит, что... Потому, видно, и преспокойно живёт.
- Может и так. А я вот думаю, где ему знать-то, что в чужих владениях творится. Далеко отсюда та голодающая деревня. Это я, вон, езжу по селениям, товар продаю, истории разные собираю. А кузнец-то на месте сидит. Вот я поеду дальше, а когда ворочусь, и в кузне его побываю, уж и не знаю. Разве из вас кто Фарко скажет, что свободен он от уз семейных, что померла плясунья с барчонком.
Тут же заголосили бабы - да кто осмелится на кузню пойти, где страсти такие творятся - полуночники слетаются, вражные духи козни чинят, кромешники лютуют!
- Ну, значит, так и будет Фарко жить да думать, что всё ещё с постылой обручён, что по рукам и ногам связан. Не видать ему тогда в жизнь счастья и надежды хоть маленький кусочек...
С теми словами и залез торговец на телегу да поехал себе дальше. А бабы с девками ещё долго на том месте стояли, да рассказ про кузнеца меж собой обсуждали. Не стала их Марица слушать, домой к матушке с покупками пошла. Идёт она дорогой, а всё из головы слова торговца выкинуть не может. Как вошла она в дом, так мать на неё удивлённо воззрилась.
- Ты чего это? Полуночника средь бела дня увидала, что ли? Сама на себя не похожа.
Отдала Марица матери иглы и порошок, а сама и слова не сказав, за прялку, что Вазуль ей починил, села.
- Ты чего молчишь? - допытывалась мать. - Случилось что? Так ты скажи. Знать-то я должна, что за беда стряслась.
- Беда, матушка, - ответила Марица, веретено теребя. - Горя-то сколько вокруг, а мы и не ведаем. Неправды столько над людьми чинится, что справедливости и не сыскать вовек. А молва порой до обидного бессердечна бывает, что не знаешь, куда и деваться от неё, хоть подальше от людей беги, и селись на окраине глухой, чтоб чужие глаза тебя не видели.
Выслушала мать Марицу, так озабочено и спросила:
- Это ты чего так заговорила? Обидел тебя кто-то?
- Да не о себе я говорю, о других.
- А... Ну о других, так о других...
Ох и не спалось Марице в ту ночь. Как глаза закроет, тут же слышит, как вдалеке поёт наковальня - значит, Фарко это в час ночной трудится. Откроет Марица глаза и думает: до чего же люди по глупости своей злобливы и всегда напраслину спешат на другого возвести. Ведь не оттого, что полуночник к нему приходит, стучит Фарко, а оттого что барский заказ исполнить спешит. А может оттого и спешит, что надеется от работы скорей освободиться и к семье своей вернуться? Так ведь не знает он, что нет больше никакой семьи уж. А он-то, небось, всё думает, как там жена и пасынок без него живут, может винится перед ними в душе, что груб был, да не со зла, а от жизни такой тяжкой. И никто ему из деревенских не скажет, что не к кому ему спешить и возвращаться - побоятся на кузню прийти. А он так и будет работой себя изводить, торопиться и всё зря.
Много дум Марица передумала, а как поутру встала, так и решила - пойдёт сама на кузню. Сказала она матери, что снова бы ей надо за горюн-цветом в рощу сходить, ведь решила она работу, барскими слугами испорченную, заново начать.
- И правильно, - похвалила матушка, - нечего дома сложа руки сидеть и киснуть. Хотела синее платье, так спряди нить, покрась, полотно сотки да сшей из него.
Взяла Марица корзинку да вышла из дома, потом опомнилась, назад забежала, чтоб нож взять - вспомнила она про наказ Фарко цветы с корнем не драть. Как пришла Марица на поляну, так увидала, что на месте сорванных цветов уже новые всходы появились, с бутончиками. Уже и нож Марица достала, уже и рукой в охапку стебли сочные захватила... да передумала. Поднялась Марица, положила нож в корзину и из рощи к кузне направилась.
Как подошла она к дому Фарко, уж думала в дверь постучать, да увидала, что во дворе прутья кованные разложены, все узорами изогнутые. Пригляделась Марица и ахнула: не узоры то, а картины настоящие. Вот всадники скачут, а перед ними три космача бегут. А одного из них щуп болотный за лапу обвил и вниз тащит. А внизу-то на пруте цветок выкован, да так искусно, что не признать нельзя - горюн-цвет это! А стебелёк его в корзинку кованую спускается, и по виду корзина эта ну точно такая же, что Марица в руках держит.
До того девица на работу кузнеца засмотрелась, что и позабыла, для чего пришла. А тут он сам из кузницы выходит.
- Ну что, - говорит, и вроде не злобливо, а вроде и с насмешкой, - вижу, выздоровела твоя нога, раз через рощу так смело прошла.
- Зажила, - ответила Марица.
- А чего сюда пришла?
- Грубый какой, - обиделась Марица, - спросить хотела, ты зачем мою корзину на барской решётке выковал?
- А тебе жалко что ли? - говорит кузнец, а сам, вроде как и улыбается, потешается, значит, над Марицей.
- Не жалко, - ответила она, а сама уж и рожицу недовольную скривила. - А почему щуп космача схватил?
- А ты что, хочешь, чтоб я правду выковал, как в летописях пишут? Ну ладно, выкую в следующий раз девицу растрёпанную, по кочкам скачущую. И щуп рядом прикую, что за ногу её хватает.
Сказал это кузнец, посмотрел внимательно на Марицу да рассмеялся, видно совсем недовольным лицо у неё стало.
- Не надо ковать, - сказала она, - барам на потеху картинку такую.
Зря она бар помянула. Ведь как сказала про то, так на дороге кони с телегами показались.
- Управляющий Абша едет, - сказал кузнец, вдаль глядя, - работу принимать торопится.
- Абша? - испугалась Марица. - Ой, если увидит он меня, то узнает барин, что не загрызли меня космачи. Ведь изловить меня прикажет, да ещё какую казнь мне выдумает!
Заметалась тут Марица, в рощу бежать порывалась, да остановил её кузнец, за руку схватив:
- Куда припустила так? К роще выбежишь, с дороги тебя всякий увидит. А ну скорее в дом иди и сиди там тихо.
Затолкал Фарко Марицу в дом, а сам дверь запер. Стоит Марица ни жива, ни мертва, что и пошевелиться боится. А во дворе уже кони захрипели и голоса человечьи раздались. Вроде как Абша окаянный Фарко говорит:
- Что, готова твоя работа?
- Готова, - отвечает ему Фарко, а в голосе и былого веселья, пока он с Марицей говорил, уже и нету. - Ещё одна решётка в барскую ограду уж готова.
- До чего же долго ты с ковкой возишься, - начал попрекать его Абша. - Нарочно ведь тянешь, знаю я эту вашу хамскую манеру. Лишь бы дольше на шее у барина сидеть, да за его счёт щи хлебать.
- Это когда же мне барские щи перепадали? - вопросил у него Фарко, а голос у самого посуровел так, что страшно Марице сделалось. - Когда это он мне хоть гиняк медяной за работу мою давал? Уж видно от щедрот барских мне кроме его ограды ещё и кружки с гвоздями ковать приходится, чтоб у деревенских на еду выменивать.
- А ну, не дерзи мне! - прикрикнул Абша. - Слышал я, как с прошлым барином ты дерзок был, да видно, мало он тебя порол. Подбавить бы надо, чтоб ты быстрее работал.
Не услышала больше Марица ничего, видно, не стал отвечать Абше Фарко, только возня со двора доносилась, знамо, барские слуги решетку с земли поднимали и в телегу грузили. Пока подгонял их Абша, отвлеклась Марица, да за спину себе оглянулась. Уж второй раз оказалась она в доме Фарко, а только теперь хоть немного его разглядеть смогла. Вроде и не беден он и не пуст, а как будто и не обжит до конца. На столе и хлеб и миска со свежнем стоит, и тут же кадушка полная гвоздей притулилась. Порядка нет, вот была бы в доме хозяйка...
И тут заметила Марица, что висит на крюке у стены пучок травы связанной. Пригляделась, а это стебли горюн-цвета. И точно, горюн-цвет, только сушёный.
Коснулась Марица вожделенных стебельков, а тут и дверь отворилась.
- Всё, уехал дурень господский, можешь выходить.
Тут увидел Фарко, куда Марица руки-то тянет, так и подошёл к ней, снял траву с крюка и протянул ей:
Как услышали это бабы, так и всплакнули, девки заохали, а Марица стоит ни жива, ни мертва и дальше слушает.
- Хмурый, говорите, людей сторонится да слова доброго не скажет, - усмехнулся тут торговец и добавил. - Вот после того как жену и сына Фарко схоронил, так таким и стал. Судьба-то не каждому столько бед на одну голову пошлёт, а тут вроде как ей и того мало показалось. Барин-то не только с чужими жёнками греховодил в доме своём, от барыни отделённом. Пожелал он при себе танцовщиц всяких держать, чтобы они ему по вечерам взор ублажали, да по ночам постель согревать. Тьфу, срам-то какой! А ведь брал он в танцовщицы девчоночек молоденьких, да личиком смазливым, чтоб с ранних лет их учителя премудростям танца обучили. А после, плясали они для барина и его гостей... да, не только плясали. Ой, что за вой по деревням стоял, когда приезжал барин себе новеньких танцовщиц искать. Матери на землю падали и бились, руки заламывали, волосы на себе рвали. Ведь позор-то какой на весь род, если известно всякому, что девка в барском доме пляшет. Да что барину чужие слёзы... Девчоночки-то те тоже в слезах от семей своих уезжали, хоть и знали, что не навсегда. Да вот только уж лучше не видеть дома родного вовеки, чем с позором в деревню возвращаться. Вот так-то и случилось, надоела барину одна его плясунья. А чего не надоесть, если у него и помоложе и покрасивее есть. Мог бы он и прогнать её со двора, да только плясунья брюхата оказалась. Ничего лучше барин не придумал, чем замуж её за деревенского мужика выдать - вроде как не в безвестность её от себя прогоняет, а даже жизнь ей устраивает. Но кто по доброй воле возьмёт в жены плясунью, барином порченую и обрюхаченную? Вот и устроил барин женитьбу по своему разумению и мужа нашёл, его самого не спросясь. Уж сколько в барских деревнях бобылей было, а отчего-то пожелал барин плясунью вдовцу сбыть, Фарко, значит. Даже сказал ему, мол, потерял жену да ребёнка, вот, я от щедрот своих тебе новых жалую. Ничего ему тогда Фарко не сказал, только посмотрел, как на многих теперь смотрит. Ох, что за жизнь у него началась... То один был с думами своими тяжкими наедине, а тут и жена не по сердцу и ребёнок, да не свой, а барский. И терзала же его мысль, что уж вторая жена у него, да всё через барскую постель прошедшая. Да только первую свою жену, красавицу, любил он и мысли дурные от себя гнал, а эту, плясунью, ну совсем в доме своём видеть не желал. Нет, лицом она хороша была, уж барин в этом толк знал, а вот по хозяйству что сделать - ну ничегошеньки не умела. Ведь в девичьих летах проплясала она свою жизнь, ведь в барском доме-то иного от неё и не требовали. А тут вернулась она в деревню, а как корову подоить - не умеет, как хлеб завести и спечь - тоже не знает. Много с ней Фарко бранился, она хоть и слезами заливается в ответ и винится, а он её жалеть не желает. Навязанная она ему жена, не любая. Но больше чем жена, сынок барский ему был противен. Ведь как мальчонка подрастать стал, так лицом ну вылитый барин. До чего же Фарко невзлюбил его, ещё пуще жены. Не бил, вроде, но вот слова доброго ни разу не сказал. А мальчонка его вроде и батюшкой называть пытается, а Фарко - в штыки, мол не сын ты мне, сына моего баре убили, а за место него тебя подкинули. Вот так и жили: Фарко с тех пор, как женили его, всё больше в кузне пропадал за работой для барина, а жена его в доме как могла хозяйство вела, да сына растила. Училась помаленьку жизни деревенской, конечно. Жизнь заставит - и не такому научишься. А вот тут свершилось невиданное: последнюю решётку на ограду вокруг необъятного поместья барского сковал Фарко. Закончил он, значит, работу многолетнюю. С тех пор потянулись к барскому поместью господа, ограду, значит, разглядывать. И ведь было на что посмотреть-то! Уж всякий узор один такой, по всей ограде не повторяется ни разу. А зверей-то всяких в прутах изогнутых было, каких в природе и нету. И цветы невиданные, иные по лепестку выкованные, с листиками всякими, стебельками. В общем, было чему подивиться и на что посмотреть. Вот и господин один тоже насмотрелся и загорелось ему такую же ограду иметь, да только иную, чтоб тоже узор нигде не повторился, и чтоб звери с цветами другими были. Спорил он, спорил с барином, а сошлись они в цене - продал барин Фарко. И ведь как продал-то - одного, без дома, земли и семьи. Вот с тех пор ничего я про него не слышал, а он, оказывается, близ вашей деревни поселился, вашему барину, значит, решётки куёт. Да и хорошо, пусть один Фарко живёт, как ему по душе всегда и было. Видно, велика обида его на людей, раз он даже в деревню вашу наведываться не желает. Да то и немудрено. Кому другому все те беды испытать, может и удавиться бы пожелал, чем жить так. А кузнец живёт себе... Вот пускай и живёт.
Кончил свой рассказ торговец, а бабы и девки отпускать его и не хотят, всё спрашивают:
- Да как же так? Жена его с дитём, стало быть, в другой деревне живёт, а он преспокойно тут обитается?
- Да не живёт уж, страдалица. Померла два года назад, вместе с сынишкой барским так и померла. Неурожай в тот год был, а после него и голод начался. Барин ведь не станет на деньги сбережённые у других помещиков для своих землепашцев хлеб покупать. Вот и прошёлся мор по деревням его. Иные семейные и домовитые пухли, а тут баба с дитём одна живёт без помощи всякой. Померла она, а Фарко, стало быть, теперь уже дважды вдовец.
- Вот значит, что... Потому, видно, и преспокойно живёт.
- Может и так. А я вот думаю, где ему знать-то, что в чужих владениях творится. Далеко отсюда та голодающая деревня. Это я, вон, езжу по селениям, товар продаю, истории разные собираю. А кузнец-то на месте сидит. Вот я поеду дальше, а когда ворочусь, и в кузне его побываю, уж и не знаю. Разве из вас кто Фарко скажет, что свободен он от уз семейных, что померла плясунья с барчонком.
Тут же заголосили бабы - да кто осмелится на кузню пойти, где страсти такие творятся - полуночники слетаются, вражные духи козни чинят, кромешники лютуют!
- Ну, значит, так и будет Фарко жить да думать, что всё ещё с постылой обручён, что по рукам и ногам связан. Не видать ему тогда в жизнь счастья и надежды хоть маленький кусочек...
С теми словами и залез торговец на телегу да поехал себе дальше. А бабы с девками ещё долго на том месте стояли, да рассказ про кузнеца меж собой обсуждали. Не стала их Марица слушать, домой к матушке с покупками пошла. Идёт она дорогой, а всё из головы слова торговца выкинуть не может. Как вошла она в дом, так мать на неё удивлённо воззрилась.
- Ты чего это? Полуночника средь бела дня увидала, что ли? Сама на себя не похожа.
Отдала Марица матери иглы и порошок, а сама и слова не сказав, за прялку, что Вазуль ей починил, села.
- Ты чего молчишь? - допытывалась мать. - Случилось что? Так ты скажи. Знать-то я должна, что за беда стряслась.
- Беда, матушка, - ответила Марица, веретено теребя. - Горя-то сколько вокруг, а мы и не ведаем. Неправды столько над людьми чинится, что справедливости и не сыскать вовек. А молва порой до обидного бессердечна бывает, что не знаешь, куда и деваться от неё, хоть подальше от людей беги, и селись на окраине глухой, чтоб чужие глаза тебя не видели.
Выслушала мать Марицу, так озабочено и спросила:
- Это ты чего так заговорила? Обидел тебя кто-то?
- Да не о себе я говорю, о других.
- А... Ну о других, так о других...
Ох и не спалось Марице в ту ночь. Как глаза закроет, тут же слышит, как вдалеке поёт наковальня - значит, Фарко это в час ночной трудится. Откроет Марица глаза и думает: до чего же люди по глупости своей злобливы и всегда напраслину спешат на другого возвести. Ведь не оттого, что полуночник к нему приходит, стучит Фарко, а оттого что барский заказ исполнить спешит. А может оттого и спешит, что надеется от работы скорей освободиться и к семье своей вернуться? Так ведь не знает он, что нет больше никакой семьи уж. А он-то, небось, всё думает, как там жена и пасынок без него живут, может винится перед ними в душе, что груб был, да не со зла, а от жизни такой тяжкой. И никто ему из деревенских не скажет, что не к кому ему спешить и возвращаться - побоятся на кузню прийти. А он так и будет работой себя изводить, торопиться и всё зря.
Много дум Марица передумала, а как поутру встала, так и решила - пойдёт сама на кузню. Сказала она матери, что снова бы ей надо за горюн-цветом в рощу сходить, ведь решила она работу, барскими слугами испорченную, заново начать.
- И правильно, - похвалила матушка, - нечего дома сложа руки сидеть и киснуть. Хотела синее платье, так спряди нить, покрась, полотно сотки да сшей из него.
Взяла Марица корзинку да вышла из дома, потом опомнилась, назад забежала, чтоб нож взять - вспомнила она про наказ Фарко цветы с корнем не драть. Как пришла Марица на поляну, так увидала, что на месте сорванных цветов уже новые всходы появились, с бутончиками. Уже и нож Марица достала, уже и рукой в охапку стебли сочные захватила... да передумала. Поднялась Марица, положила нож в корзину и из рощи к кузне направилась.
Как подошла она к дому Фарко, уж думала в дверь постучать, да увидала, что во дворе прутья кованные разложены, все узорами изогнутые. Пригляделась Марица и ахнула: не узоры то, а картины настоящие. Вот всадники скачут, а перед ними три космача бегут. А одного из них щуп болотный за лапу обвил и вниз тащит. А внизу-то на пруте цветок выкован, да так искусно, что не признать нельзя - горюн-цвет это! А стебелёк его в корзинку кованую спускается, и по виду корзина эта ну точно такая же, что Марица в руках держит.
До того девица на работу кузнеца засмотрелась, что и позабыла, для чего пришла. А тут он сам из кузницы выходит.
- Ну что, - говорит, и вроде не злобливо, а вроде и с насмешкой, - вижу, выздоровела твоя нога, раз через рощу так смело прошла.
- Зажила, - ответила Марица.
- А чего сюда пришла?
- Грубый какой, - обиделась Марица, - спросить хотела, ты зачем мою корзину на барской решётке выковал?
- А тебе жалко что ли? - говорит кузнец, а сам, вроде как и улыбается, потешается, значит, над Марицей.
- Не жалко, - ответила она, а сама уж и рожицу недовольную скривила. - А почему щуп космача схватил?
- А ты что, хочешь, чтоб я правду выковал, как в летописях пишут? Ну ладно, выкую в следующий раз девицу растрёпанную, по кочкам скачущую. И щуп рядом прикую, что за ногу её хватает.
Сказал это кузнец, посмотрел внимательно на Марицу да рассмеялся, видно совсем недовольным лицо у неё стало.
- Не надо ковать, - сказала она, - барам на потеху картинку такую.
Зря она бар помянула. Ведь как сказала про то, так на дороге кони с телегами показались.
- Управляющий Абша едет, - сказал кузнец, вдаль глядя, - работу принимать торопится.
- Абша? - испугалась Марица. - Ой, если увидит он меня, то узнает барин, что не загрызли меня космачи. Ведь изловить меня прикажет, да ещё какую казнь мне выдумает!
Заметалась тут Марица, в рощу бежать порывалась, да остановил её кузнец, за руку схватив:
- Куда припустила так? К роще выбежишь, с дороги тебя всякий увидит. А ну скорее в дом иди и сиди там тихо.
Затолкал Фарко Марицу в дом, а сам дверь запер. Стоит Марица ни жива, ни мертва, что и пошевелиться боится. А во дворе уже кони захрипели и голоса человечьи раздались. Вроде как Абша окаянный Фарко говорит:
- Что, готова твоя работа?
- Готова, - отвечает ему Фарко, а в голосе и былого веселья, пока он с Марицей говорил, уже и нету. - Ещё одна решётка в барскую ограду уж готова.
- До чего же долго ты с ковкой возишься, - начал попрекать его Абша. - Нарочно ведь тянешь, знаю я эту вашу хамскую манеру. Лишь бы дольше на шее у барина сидеть, да за его счёт щи хлебать.
- Это когда же мне барские щи перепадали? - вопросил у него Фарко, а голос у самого посуровел так, что страшно Марице сделалось. - Когда это он мне хоть гиняк медяной за работу мою давал? Уж видно от щедрот барских мне кроме его ограды ещё и кружки с гвоздями ковать приходится, чтоб у деревенских на еду выменивать.
- А ну, не дерзи мне! - прикрикнул Абша. - Слышал я, как с прошлым барином ты дерзок был, да видно, мало он тебя порол. Подбавить бы надо, чтоб ты быстрее работал.
Не услышала больше Марица ничего, видно, не стал отвечать Абше Фарко, только возня со двора доносилась, знамо, барские слуги решетку с земли поднимали и в телегу грузили. Пока подгонял их Абша, отвлеклась Марица, да за спину себе оглянулась. Уж второй раз оказалась она в доме Фарко, а только теперь хоть немного его разглядеть смогла. Вроде и не беден он и не пуст, а как будто и не обжит до конца. На столе и хлеб и миска со свежнем стоит, и тут же кадушка полная гвоздей притулилась. Порядка нет, вот была бы в доме хозяйка...
И тут заметила Марица, что висит на крюке у стены пучок травы связанной. Пригляделась, а это стебли горюн-цвета. И точно, горюн-цвет, только сушёный.
Коснулась Марица вожделенных стебельков, а тут и дверь отворилась.
- Всё, уехал дурень господский, можешь выходить.
Тут увидел Фарко, куда Марица руки-то тянет, так и подошёл к ней, снял траву с крюка и протянул ей:
