- Отец Йегван и его помощник брат Руне, - чересчур громко объявил глашатай.
Йегвана усадили в левом конце их стола. Руне же оправил рясу и кротко прошествовал к столу у правой стены. Гунилла проводила его сожалеющим взглядом. Он, такой чистый, юный, почтительный, будет сидеть с прочими второсортными. Будь её воля, она бы стряхнула с лавки нескольких родственничков-прихлебателей, наевших за их счёт брюхо. Ну, или хотя бы тучного шерифа, который последние пять минут, как загипнотизированный, пялится на её корсаж, аж лысина вспотела от усердия. Но вряд ли его там интересуют опалы.
- И как вам сегодняшний вечер, сестрица? – раздался насмешливый голос прямо над ухом. Гунилла вздрогнула. - В вашем корсаже ещё не образовалась дыра от пламенного взгляда нашего шерифа? Не будьте жестоки, хоть улыбнитесь бедняге - так выворачивать шею в его возрасте опасно.
Гунилла чуть обернулась. За ней, склонившись почти к самому уху, стоял молодой человек с пшеничными волосами до плеч и аккуратно подстриженными усами. Одет небогато, но с претензией на щеголеватость. Сейчас на его лице не было и следа почтительно-смиренной маски, которую он обычно надевал при матери и Эмерике.
- Мой корсаж – не твоя забота, Харланд. И сколько раз повторять: не называй меня сестрицей! Ты мне даже не кузен, а седьмая вода на киселе.
- Ваш милый брат и наш лорд с вами не согласен, великодушно сочтя мою скромную персону достойной пребывать за родственным столом.
- Милорд часто проявляет великодушие к тем, кто этого не заслуживает.
- Мы сегодня не в духе? Разве вас не радует появление в замке прекрасной и юной (это слово он выделил с особым тщанием) девы, предназначенной спасти наши грешные души?
- Твою уже не спасёт и десяток таких дев, - отрезала Гунилла. - К тому же, едва ли девятнадцать вёсен можно считать порой ранней юности.
- Кажется, я знаю причину вашего нерасположения. У милой Гуниллы есть секрет.
Внутри у неё всё похолодело. Неужели знает. Но как? Догадался или она себя чем-то выдала? Внешне она сохраняла спокойствие. Медленно, будто нехотя, ответила:
- Я не в настроении играть в шарады. Если есть что сказать – говори. В противном случае, иди докучать кому-то другому.
- Зачем мне кто-то другой, если истинное моё удовольствие – докучать вам.
От продолжения опасного разговора её избавили прислужники, которые начали обносить гостей чашами с отваром майорана. Гунилла изящно опустила пальцы в ароматную воду, а вытаскивая, как бы случайно стряхнула их через левое плечо. Услышав за спиной чертыхание, удовлетворённо улыбнулась и вытерла руки о полотенце.
- О, прости, ты всё ещё там? Надеюсь, это не единственный твой парадный костюм? Впрочем, он и не твой. Если бы не милорд, на тебе бы сейчас были только усы и подштанники.
- Восхищаюсь вашими глубокими познаниями интимных деталей мужского гардероба, миледи. Приятного вечера.
Гунилла в ярости развернулась, но Харланд уже шествовал дальше вдоль скамьи, в самый конец стола. Он всегда выводил её из себя, одним лишь своим видом. Почему никто не видит, какой он на самом деле? Для всех он всего лишь почтительный смышленый юноша. Дальний родственник, из благородной, но обедневшей семьи, чьи таланты, скромность и острый ум могут сослужить хорошую службу. Принятый в их доме из милости, он очень быстро сумел втереться в доверие к Эмерику. Но каждый раз, сталкиваясь с ним, Гунилла чувствовала себя не в своей тарелке. Казалось, Харланд читает её, как раскрытую книгу. Скучную книгу. Вот и сейчас непонятно, что означали его туманные намёки. Она должна быть осторожной – не только ради себя, но, в первую очередь, ради Руне. Гунилла непроизвольно покосилась туда, где сидел любимый. Его кроткое лицо было опущено. Но, словно почувствовав на себе её взгляд, он поднял голову и немедленно залился краской по самый ворот рясы. Гунилла поспешно отвернулась. Ещё не хватает подкинуть Харланду новой пищи для размышлений. Если что-то заметил он, вскоре заметят и другие.
Все гости уже расселись, и над столами витала оживлённая беседа. Когда раздался звук рожка, разговоры немедленно стихли, музыка смолкла, и глашатай самым торжественным тоном возвестил о приходе леди Камиллы. Гунилла, как и все, с любопытством посмотрела на вход.
Первыми в проёме появились четыре девушки-компаньонки. Пройдя половину пути до помоста, они расступились и заняли места по краям прохода. Гунилла смогла, наконец, лицезреть будущую невестку. Зрелище было весьма посредственным, что утешало. Заурядность лица леди Камиллы компенсировало дорогое платье из нежно-голубого бархата с золотистым кушаком и пышная причёска (вот её волосы, по моде забранные в высокий хвост, поистине были даром небес! Хотя, естественно, уступали волосам самой Гуниллы). Она не удивилась бы, узнав, что над девушкой самолично потрудилась матушка: будущая жена лорда не имеет права макать их в грязь перед всеми этими людьми.
Эмерик встал, а за ним поднялись и остальные гости. Гунилла внимательно вглядывалась в девушку, пока та в почтительной тишине шла к их помосту. Грацией та тоже не отличалась и озиралась так, будто всё происходящее было сном. Хотя, если подумать, вся её жизнь на протяжении последних десяти лет ограничивалась стенами монастыря. Что она могла знать о мире за его пределами? Гунилла снисходительно прищурилась и, перехватив взгляд Харланда, насмешливо ему улыбнулась: и вот так выглядит их спасительница? Наверняка, кроткая, как пташка, и ума с голубиное яйцо. Зато стала бы Эмерику идеальной женой, перемежая вышивку произведением на свет очередного наследника, пока вся не иссохнется.
Та, тем временем, подошла к помосту и поклонилась брату и матери, на удивление, весьма грациозно, после чего приняла предложенную Эмериком руку и заняла место рядом с ним, справа от Гуниллы.
Голос брата ясно зазвучал в тишине залы:
- Ни для кого не секрет причина, по которой все мы сегодня собрались. Перед вами леди, которая согласилась составить моё счастье, и которая в самом скором времени станет хозяйкой Наскального.
Раздались возгласы одобрения, кто-то поднял кубок в приветственном жесте. Эмерик продолжил:
- Да, всем вам это прекрасно известно. Однако в лице этой прекраснейшей из лилий (Гунилла еле сдержалась, чтобы не фыркнуть), я обретаю не только нежную супругу. События, которое в самом скором времени произойдёт, долгие годы ждала не только наша семья. Его с нетерпением ожидали наши с вами отцы, деды и прадеды на протяжении тринадцати с лишним столетий.
По залу пробежал ропот удивления. Гунилла снисходительно оглядывала недоумённые лица. Эмерик выдержал паузу и продолжил:
- Бракосочетание состоится через три дня - сразу по прибытии в наш замок Верховного Лорда Квинтахейма, который и назначил этот день (Гунилла уловила в голосе брата тень недовольства, которое он пытался скрыть за почтительностью речи. Конечно - они ведь даже не вольны сами назначить день). Столь высокой чести мы удостоились потому, что леди Камилла – первая в роду Мироу, рождённая по женской линии».
Секунду над залом стояла гробовая тишина, а потом поднялся такой шум, будто гости, до этого сдерживавшие дыхание, разом выдохнули. «Прекраснейшая из лилий» тоже зачем-то делала вид, что удивлена. К чему это лицемерие?
Гунилла с торжеством оглядывала собравшихся: недоумение, неверие, изумление, восторг, зависть. Теперь уже никто не посмеет смотреть в их сторону со злорадным осуждением, как если бы их род был виноват в том, что эта девка почти четырнадцать веков отказывалась появляться на свет! Гунилла посмотрела на мать: та стояла, сдержанно изогнув тонкий рот в подобие улыбки. Для неё это, должно быть, настоящий триумф.
Эмерик поднял руку, призывая к молчанию.
- Отец Йегван, вы принесли то, о чём я вас просил?
Старик, довольный тем, что сам лорд обратился к нему в присутствии стольких знатных особ, неторопливо поднялся со своего места. Оправив сутану и намеренно долго прокашливаясь, он наконец ответил:
- Да, милорд, она здесь.
Он указал на лежавшую перед ним книгу. Эмерик снова обратился к присутствующим:
- Я просил отца Йегвана принести «Историю Квинтахейма», которую, по преданию, начали писать ученики Зрящей и Обиженного, ещё до Великой Ссоры.
- Совершенно верно, милорд. Увы, оригинал книги считается утерянным, и в руках я держу лишь одну из копий. И, хотя полный текст до нас не дошёл, все мы знаем, что Зрящая и Обиженный были…
- Отец Йегван, - перебил Эмерик разошедшегося старика, - не нужно всю историю. Зачитайте только отрывок с Пророчеством Зрящей.
Старик скривился, будто хозяин замка только что затолкал ему в глотку пару лимонов, потом холодно кивнул и бережно приподнял ветхие страницы. Он сразу открыл книгу в нужном месте – явно тщательно готовился к этому моменту. Дряхлые руки подрагивали, наверное, под влиянием значимости момента или потому что взгляды всех присутствующих одновременно вперились в книгу (а, может, ввиду пристрастия к их сливовой настойке). Воздух стал плотным от напряжения.
Громким, срывающимся голосом старик прочел:
«Когда Юг и Север, Первая и Последний в роду соединятся в Священном месте, как ближайшие, в последний раз, Первая узрит смерть Чёрной».
Произнеси эти слова кто другой, и их давно бы затоптали башмаками времени. Но всё сказанное Зрящей сбывалось. Всегда. Без исключений. И все это знали.
Гунилла с детства помнила пророчество наизусть. Даже сейчас у неё перед глазами стояла закапанная воском страница с едва читаемым текстом. Край пергамента был оторван. Впрочем, дальнейшая часть книги представляла куда меньший интерес. Главное, что сохранилась эта строчка. Большую часть жизни Гунилла жалела, что она сохранилась.
С незапямятных времен Югом правила семья леди Камиллы, род Мироу, славившийся своими мальчиками. А их род, Норгард, так же прочно и давно обосновался на Севере. И вот Эмерик – последний представитель их рода, наследников нет, а леди Камилла – первая дева Мироу (хоть за четырнадцать веков ожидания природа могла бы и больше постараться).
Из-за этих нескольких полустертых слов люди столетиями с надеждой смотрели на их семью, молились на них и почитали. А, когда приходила Чёрная – с ненавистью, в бессильной злобе проклинали за то, что они сидели сложа руки. Но что они могли? Из поколения в поколение, из века в век у Мироу рождались одни мальчики. И вот в одночасье мир перевернулся: они наконец одолеют напасть, опустошавшую эти земли, снимут с себя тяжкую ответственность. И своим избавлением все эти люди будут обязаны им, их семье.
Гунилла перестала прислушиваться к шуму голосов – присутствующие в возбуждении обсуждали новость. Вскоре музыка возобновилась, в зал внесли подносы с едой. Служки принялись разливать вино. Пир начался. По традиции Эмерик пригласил будущую супругу на первый танец, потом к ним присоединились и другие гости. Момент был как нельзя подходящий: все поглощены пиром и молодыми. Гунилла незаметно ото всех вытащила из-за пояса сложенную записку и, когда один из служек наполнял её кубок, вложила ему в руку.
- Для брата Руне. Никто не должен заметить. Тебе ясно?
Тот кивнул.
- А это тебе за усердие и сдержанность.
Она сняла массивное кольцо с черным агатом и тоже отдала ему.
- Да, миледи.
Мать была поглощена беседой с шерифом, Харланд мелькал среди танцующих. Никто не обращал на неё внимания. Пора.
Приняв безразличный вид, она направилась к выходу. В коридоре свернула направо, миновала капеллу и прошла в дальний конец крыла, где располагалась библиотека. Среди книг она задерживаться не стала и, приоткрыв боковую дверь, выскользнула на террасу с зимним садом.
Там она зябко поежилась, но тут же с наслаждением вдохнула вечерний воздух. Здесь, вдали от этого шума, можно будет представить, что они одни на всём свете. Деревья в этой части замка вплотную примыкали к стенам. Гунилла заняла скамью в дальнем конца сада и приготовилась ждать. Нависавшие ветви вяза почти полностью скрывали её. Долго мучиться не пришлось: вскоре в библиотеке послышались шаги. Она вцепилась в подлокотники и подалась вперёд. На террасу вышел человек, немного постоял, озираясь, и опустил капюшон. Гунилла с облегчением узнала Руне.
Йегвана усадили в левом конце их стола. Руне же оправил рясу и кротко прошествовал к столу у правой стены. Гунилла проводила его сожалеющим взглядом. Он, такой чистый, юный, почтительный, будет сидеть с прочими второсортными. Будь её воля, она бы стряхнула с лавки нескольких родственничков-прихлебателей, наевших за их счёт брюхо. Ну, или хотя бы тучного шерифа, который последние пять минут, как загипнотизированный, пялится на её корсаж, аж лысина вспотела от усердия. Но вряд ли его там интересуют опалы.
- И как вам сегодняшний вечер, сестрица? – раздался насмешливый голос прямо над ухом. Гунилла вздрогнула. - В вашем корсаже ещё не образовалась дыра от пламенного взгляда нашего шерифа? Не будьте жестоки, хоть улыбнитесь бедняге - так выворачивать шею в его возрасте опасно.
Гунилла чуть обернулась. За ней, склонившись почти к самому уху, стоял молодой человек с пшеничными волосами до плеч и аккуратно подстриженными усами. Одет небогато, но с претензией на щеголеватость. Сейчас на его лице не было и следа почтительно-смиренной маски, которую он обычно надевал при матери и Эмерике.
- Мой корсаж – не твоя забота, Харланд. И сколько раз повторять: не называй меня сестрицей! Ты мне даже не кузен, а седьмая вода на киселе.
- Ваш милый брат и наш лорд с вами не согласен, великодушно сочтя мою скромную персону достойной пребывать за родственным столом.
- Милорд часто проявляет великодушие к тем, кто этого не заслуживает.
- Мы сегодня не в духе? Разве вас не радует появление в замке прекрасной и юной (это слово он выделил с особым тщанием) девы, предназначенной спасти наши грешные души?
- Твою уже не спасёт и десяток таких дев, - отрезала Гунилла. - К тому же, едва ли девятнадцать вёсен можно считать порой ранней юности.
- Кажется, я знаю причину вашего нерасположения. У милой Гуниллы есть секрет.
Внутри у неё всё похолодело. Неужели знает. Но как? Догадался или она себя чем-то выдала? Внешне она сохраняла спокойствие. Медленно, будто нехотя, ответила:
- Я не в настроении играть в шарады. Если есть что сказать – говори. В противном случае, иди докучать кому-то другому.
- Зачем мне кто-то другой, если истинное моё удовольствие – докучать вам.
От продолжения опасного разговора её избавили прислужники, которые начали обносить гостей чашами с отваром майорана. Гунилла изящно опустила пальцы в ароматную воду, а вытаскивая, как бы случайно стряхнула их через левое плечо. Услышав за спиной чертыхание, удовлетворённо улыбнулась и вытерла руки о полотенце.
- О, прости, ты всё ещё там? Надеюсь, это не единственный твой парадный костюм? Впрочем, он и не твой. Если бы не милорд, на тебе бы сейчас были только усы и подштанники.
- Восхищаюсь вашими глубокими познаниями интимных деталей мужского гардероба, миледи. Приятного вечера.
Гунилла в ярости развернулась, но Харланд уже шествовал дальше вдоль скамьи, в самый конец стола. Он всегда выводил её из себя, одним лишь своим видом. Почему никто не видит, какой он на самом деле? Для всех он всего лишь почтительный смышленый юноша. Дальний родственник, из благородной, но обедневшей семьи, чьи таланты, скромность и острый ум могут сослужить хорошую службу. Принятый в их доме из милости, он очень быстро сумел втереться в доверие к Эмерику. Но каждый раз, сталкиваясь с ним, Гунилла чувствовала себя не в своей тарелке. Казалось, Харланд читает её, как раскрытую книгу. Скучную книгу. Вот и сейчас непонятно, что означали его туманные намёки. Она должна быть осторожной – не только ради себя, но, в первую очередь, ради Руне. Гунилла непроизвольно покосилась туда, где сидел любимый. Его кроткое лицо было опущено. Но, словно почувствовав на себе её взгляд, он поднял голову и немедленно залился краской по самый ворот рясы. Гунилла поспешно отвернулась. Ещё не хватает подкинуть Харланду новой пищи для размышлений. Если что-то заметил он, вскоре заметят и другие.
Все гости уже расселись, и над столами витала оживлённая беседа. Когда раздался звук рожка, разговоры немедленно стихли, музыка смолкла, и глашатай самым торжественным тоном возвестил о приходе леди Камиллы. Гунилла, как и все, с любопытством посмотрела на вход.
Первыми в проёме появились четыре девушки-компаньонки. Пройдя половину пути до помоста, они расступились и заняли места по краям прохода. Гунилла смогла, наконец, лицезреть будущую невестку. Зрелище было весьма посредственным, что утешало. Заурядность лица леди Камиллы компенсировало дорогое платье из нежно-голубого бархата с золотистым кушаком и пышная причёска (вот её волосы, по моде забранные в высокий хвост, поистине были даром небес! Хотя, естественно, уступали волосам самой Гуниллы). Она не удивилась бы, узнав, что над девушкой самолично потрудилась матушка: будущая жена лорда не имеет права макать их в грязь перед всеми этими людьми.
Эмерик встал, а за ним поднялись и остальные гости. Гунилла внимательно вглядывалась в девушку, пока та в почтительной тишине шла к их помосту. Грацией та тоже не отличалась и озиралась так, будто всё происходящее было сном. Хотя, если подумать, вся её жизнь на протяжении последних десяти лет ограничивалась стенами монастыря. Что она могла знать о мире за его пределами? Гунилла снисходительно прищурилась и, перехватив взгляд Харланда, насмешливо ему улыбнулась: и вот так выглядит их спасительница? Наверняка, кроткая, как пташка, и ума с голубиное яйцо. Зато стала бы Эмерику идеальной женой, перемежая вышивку произведением на свет очередного наследника, пока вся не иссохнется.
Та, тем временем, подошла к помосту и поклонилась брату и матери, на удивление, весьма грациозно, после чего приняла предложенную Эмериком руку и заняла место рядом с ним, справа от Гуниллы.
Голос брата ясно зазвучал в тишине залы:
- Ни для кого не секрет причина, по которой все мы сегодня собрались. Перед вами леди, которая согласилась составить моё счастье, и которая в самом скором времени станет хозяйкой Наскального.
Раздались возгласы одобрения, кто-то поднял кубок в приветственном жесте. Эмерик продолжил:
- Да, всем вам это прекрасно известно. Однако в лице этой прекраснейшей из лилий (Гунилла еле сдержалась, чтобы не фыркнуть), я обретаю не только нежную супругу. События, которое в самом скором времени произойдёт, долгие годы ждала не только наша семья. Его с нетерпением ожидали наши с вами отцы, деды и прадеды на протяжении тринадцати с лишним столетий.
По залу пробежал ропот удивления. Гунилла снисходительно оглядывала недоумённые лица. Эмерик выдержал паузу и продолжил:
- Бракосочетание состоится через три дня - сразу по прибытии в наш замок Верховного Лорда Квинтахейма, который и назначил этот день (Гунилла уловила в голосе брата тень недовольства, которое он пытался скрыть за почтительностью речи. Конечно - они ведь даже не вольны сами назначить день). Столь высокой чести мы удостоились потому, что леди Камилла – первая в роду Мироу, рождённая по женской линии».
Секунду над залом стояла гробовая тишина, а потом поднялся такой шум, будто гости, до этого сдерживавшие дыхание, разом выдохнули. «Прекраснейшая из лилий» тоже зачем-то делала вид, что удивлена. К чему это лицемерие?
Гунилла с торжеством оглядывала собравшихся: недоумение, неверие, изумление, восторг, зависть. Теперь уже никто не посмеет смотреть в их сторону со злорадным осуждением, как если бы их род был виноват в том, что эта девка почти четырнадцать веков отказывалась появляться на свет! Гунилла посмотрела на мать: та стояла, сдержанно изогнув тонкий рот в подобие улыбки. Для неё это, должно быть, настоящий триумф.
Эмерик поднял руку, призывая к молчанию.
- Отец Йегван, вы принесли то, о чём я вас просил?
Старик, довольный тем, что сам лорд обратился к нему в присутствии стольких знатных особ, неторопливо поднялся со своего места. Оправив сутану и намеренно долго прокашливаясь, он наконец ответил:
- Да, милорд, она здесь.
Он указал на лежавшую перед ним книгу. Эмерик снова обратился к присутствующим:
- Я просил отца Йегвана принести «Историю Квинтахейма», которую, по преданию, начали писать ученики Зрящей и Обиженного, ещё до Великой Ссоры.
- Совершенно верно, милорд. Увы, оригинал книги считается утерянным, и в руках я держу лишь одну из копий. И, хотя полный текст до нас не дошёл, все мы знаем, что Зрящая и Обиженный были…
- Отец Йегван, - перебил Эмерик разошедшегося старика, - не нужно всю историю. Зачитайте только отрывок с Пророчеством Зрящей.
Старик скривился, будто хозяин замка только что затолкал ему в глотку пару лимонов, потом холодно кивнул и бережно приподнял ветхие страницы. Он сразу открыл книгу в нужном месте – явно тщательно готовился к этому моменту. Дряхлые руки подрагивали, наверное, под влиянием значимости момента или потому что взгляды всех присутствующих одновременно вперились в книгу (а, может, ввиду пристрастия к их сливовой настойке). Воздух стал плотным от напряжения.
Громким, срывающимся голосом старик прочел:
«Когда Юг и Север, Первая и Последний в роду соединятся в Священном месте, как ближайшие, в последний раз, Первая узрит смерть Чёрной».
Произнеси эти слова кто другой, и их давно бы затоптали башмаками времени. Но всё сказанное Зрящей сбывалось. Всегда. Без исключений. И все это знали.
Гунилла с детства помнила пророчество наизусть. Даже сейчас у неё перед глазами стояла закапанная воском страница с едва читаемым текстом. Край пергамента был оторван. Впрочем, дальнейшая часть книги представляла куда меньший интерес. Главное, что сохранилась эта строчка. Большую часть жизни Гунилла жалела, что она сохранилась.
С незапямятных времен Югом правила семья леди Камиллы, род Мироу, славившийся своими мальчиками. А их род, Норгард, так же прочно и давно обосновался на Севере. И вот Эмерик – последний представитель их рода, наследников нет, а леди Камилла – первая дева Мироу (хоть за четырнадцать веков ожидания природа могла бы и больше постараться).
Из-за этих нескольких полустертых слов люди столетиями с надеждой смотрели на их семью, молились на них и почитали. А, когда приходила Чёрная – с ненавистью, в бессильной злобе проклинали за то, что они сидели сложа руки. Но что они могли? Из поколения в поколение, из века в век у Мироу рождались одни мальчики. И вот в одночасье мир перевернулся: они наконец одолеют напасть, опустошавшую эти земли, снимут с себя тяжкую ответственность. И своим избавлением все эти люди будут обязаны им, их семье.
Гунилла перестала прислушиваться к шуму голосов – присутствующие в возбуждении обсуждали новость. Вскоре музыка возобновилась, в зал внесли подносы с едой. Служки принялись разливать вино. Пир начался. По традиции Эмерик пригласил будущую супругу на первый танец, потом к ним присоединились и другие гости. Момент был как нельзя подходящий: все поглощены пиром и молодыми. Гунилла незаметно ото всех вытащила из-за пояса сложенную записку и, когда один из служек наполнял её кубок, вложила ему в руку.
- Для брата Руне. Никто не должен заметить. Тебе ясно?
Тот кивнул.
- А это тебе за усердие и сдержанность.
Она сняла массивное кольцо с черным агатом и тоже отдала ему.
- Да, миледи.
Мать была поглощена беседой с шерифом, Харланд мелькал среди танцующих. Никто не обращал на неё внимания. Пора.
Приняв безразличный вид, она направилась к выходу. В коридоре свернула направо, миновала капеллу и прошла в дальний конец крыла, где располагалась библиотека. Среди книг она задерживаться не стала и, приоткрыв боковую дверь, выскользнула на террасу с зимним садом.
Там она зябко поежилась, но тут же с наслаждением вдохнула вечерний воздух. Здесь, вдали от этого шума, можно будет представить, что они одни на всём свете. Деревья в этой части замка вплотную примыкали к стенам. Гунилла заняла скамью в дальнем конца сада и приготовилась ждать. Нависавшие ветви вяза почти полностью скрывали её. Долго мучиться не пришлось: вскоре в библиотеке послышались шаги. Она вцепилась в подлокотники и подалась вперёд. На террасу вышел человек, немного постоял, озираясь, и опустил капюшон. Гунилла с облегчением узнала Руне.
