План был чётким. План провалился.
Кэм
- Всеблагая Зрящая! Кто, во имя Единого Бога, так её изуродовал? Сестра накажет нас за недосмотр!
- Но мы не виноваты…
- Ещё вчера вечером всё было в порядке…
- Никто не знает, как это могло случиться…
- Её нашли в той самой комнате.
- Но неужели ничего нельзя…
- Нет. Тут уж ничего не поделаешь – обратно не пришьёшь.
Кэм сквозь полудрёму слышала приглушенные голоса. Изъяснялись говорившие странно, будто на смеси европейских языков, да ещё и коверкая слова. Чтобы что-то понять, приходилось напрягаться. А напрягаться сейчас не хотелось. Судя по упоминавшейся сестре, она всё-таки в больнице, а не в полиции, как грозился продавец. О ком говорят эти женщины? Похоже, к ним поступила какая-то изуродованная несчастная. Может, лежит в одной с ней комнате. Но мозг ворочался вяло, и сил не хватало даже на любопытство.
Она с усилием приподняла ресницы. Из красного тумана выплыло и зависло прямо перед её носом бурое пятно. Когда резкость настроилась, оно превратилось в лицо землистого оттенка с мясистым носом-картошкой. Встретившись с Кэм взглядом, оно моргнуло и исчезло.
- Сёстры, она очнулась!
Приглушённое шушуканье тут же прекратилось. В комнате стало очень тихо. К Кэм участливо придвинулось уже другое лицо, вытянутое и печальное, но с кожей такого же унылого цвета.
- Миледи, как вы себя чувствуете?
Миледи? Здесь так принято шутить? Но ей вовсе не было смешно. Напротив, стало даже не по себе, потому что из полумрака начали проступать другие женские лица, удивительно схожие цветом и выражением, и отличавшиеся разве что формой. И все они смотрели на неё с одинаковым сочувствием.
- Я не миледи, - прохрипела Кэм басом и тут же закашлялась, прочищая горло.
- Вы были без сознания почти сутки, миледи, и мы все очень волновались. Что произошло?
- Я думала, вы мне скажете, - опешила Кэм, а потом помолчала, вспоминая, - До примерки всё было прекрасно…а затем зуд…да, точно, то платье! Теперь я вспомнила! Можете передать хозяину бутика, что я этого так просто не оставлю. Это не он, а я здесь пострадавшая сторона! Так, что пусть не надеется избежать суда!
Как известно, лучшая защита – нападение.
Лица – а их насчитывалось с полдюжины – неуверенно переглянулись. Слово снова взяло первое:
- Да, ваше платье, миледи… Мы сделали, что могли, но прежним оно уже не будет…
Кэм непонимающе моргнула. Тут женщины-тени расступились, открыв её взору ширму справа от кровати, сплошь расшитую упитанными тушками райских птиц. На ней мирно висело давешнее кружевное платье, причина всех её бед. При виде его, Кэм вздрогнула. Её первым порывом было подбежать и порвать его на лоскуты. А те, в свою очередь - на лоскутики. Но, приглядевшись, она заметила, что итак неплохо над ним потрудилась. Кто-то успел его постирать и умело зашил разрыв от горловины до лифа, но полностью скрыть стежки не удалось. Она снова обернулась к многочисленным сиделкам:
- Здесь всех называют «миледи»? Это какое-то стандартное обращение?
Лица вновь переглянулись.
- Но…леди Камилла, к вам так обращались все девятнадцать вёсен…
Кэм нервно дернулась. Они знают её настоящее имя! И возраст. Несмотря на фальшивую дату в паспорте. Но через секунду она успокоилась, сообразив, что сама же и проболталась, пока лежала без сознания. Собравшись с мыслями, она медленно и внятно задала, пожалуй, главный вопрос:
- Где я?
- Вам не о чем беспокоиться, миледи. Вы среди друзей, в своём родном монастыре на западе Приморской Долины.
Если бы говорившая метнула в Кэм молнию, то и тогда вряд ли поразила бы её больше. Как это могло случиться? Почему её вместо больницы привезли в дом для умалишенных? Произошла какая-то чудовищная ошибка… На секунду она даже подумала на продавца, но столь изощрённая месть как-то не вязалась с масштабом её преступления, и она откинула эту мысль.
Всё внутри сжалось от нехорошего предчувствия, а от лопаток к копчику побежали холодные мурашки. Окинув взглядом помещение, она поняла, что находится в небольшой полутёмной комнате, хотя за окном ещё достаточно светло. Полутьма объяснялась полным отсутствием ламп. Стены были выложены из грубого, но гладко шлифованного камня. Помимо кровати, на которой она лежала, и ширмы с платьем, имелся ещё массивный дубовый комод, сундук и овальный столик, покрытый розовой эмалью. Этим мебель и ограничивалась, если не считать самих женщин. Их тоже вполне можно было принять за элемент декора – так неподвижно стояли.
Все они были облачены в одинаковые серые платья в пол из грубой шерстяной ткани, а на голове удерживали довольно громоздкую конструкцию: нечто среднее между широкополой шляпой и колпаком, того же мышиного цвета. Очевидно, его здесь очень любили.
Затянувшееся молчание нарушила Картофеленосая:
- Вам ещё кое-что следует знать, миледи… - тут она помедлила и оглянулась на остальных, а потом снова заторопилась, оправдываясь. - Никто не понимает, как это могло произойти! Только что они были на месте, а потом…а когда вас нашли…мы скорбим вместе с вами… - докончила она и всхлипнула.
Кэм вдруг вспомнила их приглушённый разговор в самом начале - про изуродованную бедняжку, и её замутило. Ноги стали ватными.
- Покажите… - прошептала она.
Одна из присутствующих, молоденькая девушка, робко протянула ей изящное ручное зеркало и тут же отвела взгляд. Собравшись с духом, Кэм глянула в отражение и застыла в недоумении.
Хильда
Хильда брела вслед за односельчанами по дороге, прижимая к груди узел, который ей отдал Калеб. Она пыталась расставить события прошлой ночи в голове в правильном порядке. Для этого она представляла их в виде картинок. Вот их навещает Калеб, а вот мама, сидя, засыпает рядом с неподвижным Вильмаром. Следующая картинка – это пахучая, разъедающая глаза и горло тень, движущаяся к Хильде через всю комнату. А потом – треск, Калеб, яркое пламя, кашель, когда он вынес её наружу. И наконец последняя картинка - мама, закрывшаяся в доме, который жадно пожирает огонь.
От их мазанки осталась такая же черная куча, как и от других, на которых вывешивали черный лоскут. Может, в нём всё дело?
- Это значит, - говорил Калеб, - что кого-то в доме поцеловала Чёрная.
Хильда видела, как в такие дома приходила их деревенская знахарка, Дорте. При этом она закрывала нос тряпкой. А когда она выходила, Хильда почти всегда слышала доносящийся оттуда плач. И в тот же день или на следующий вместо мазанки уже были дымящиеся головёшки, а остатки семьи перебирались к соседям. Некоторых пускал к себе Калеб – он ведь староста. Он всем помогает. Он и их всегда выручал. Так, почему не выручил и в этот раз? На глаза Хильды навернулись слезы. Зачем он держал её? Почему не дал вернуться в дом за мамой? Ведь она, похоже, не знала, что надо скорее бежать из мазанки, а не прятаться в ней! Хильда царапалась, вырывалась, даже прокусила Калебу руку, но он крепко прижимал её к себе и отпустил, только когда огонь срыгнул в воздух последнюю тучу пепла.
Наверняка, всё дело в черном лоскуте. Да, в нём. Без него ничего бы этого не случилось: Вильмар встал бы с постели, и мама сейчас была бы с ней, и их мазанка осталась бы цела. Но когда Вильмар слёг, Калеб велел им вывесить эту тряпку, и вскоре к ним пришла Дорте. Она поскребла один из бурых волдырей Вильмара, покачала головой и дала матери какое-то травяное питьё для него.
- Чтобы облегчить боль, - пояснила она и ушла.
Тогда Калеб сказал, что они могут жить у него, но мама ничего ему не ответила.
- Ты знаешь, что должна сделать. У тебя ещё есть она, - Калеб кивнул головой в сторону Хильды и тоже вышел.
С того часа мама больше не отходила от Вильмара, ничего не видела и не слышала. А потом случилось всё это.
Пока Хильда брела, размышляя над всем этим, небо начало светлеть, но теплее не стало. Она шла в одном платье, без платка и одеяла, и дрожала. Куда именно шла, она не знала. Никогда прежде она не выходила за деревенскую ограду и почему-то думала, что за ней снова начинается их деревня. И так до бесконечности. Она удивилась, когда оказалось, что это не так.
Перед ней далеко-далеко вперёд уходила дорога, по которой тянулась вереница её односельчан. Никто не разговаривал, и от этой оглушительной тишины было жутко. Их осталось совсем не много: как если собрать пальцы на руках у неё, мамы, Вильмара и Калеба. Некоторые, как и она, несли узлы, другие – пахотный инструмент и корзины с едой. А кто-то шёл и вовсе без ничего: в их деревне у людей было не так много вещей. А теперь у них не было даже деревни.
Среди идущих Хильда не увидела Дорте. Не было там и кузнеца, и ещё очень-очень многих. Заволновавшись, она поискала глазами Калеба, вдруг и он исчез? Но он был тут – шёл чуть впереди, и она успокоилась. Она злилась на Калеба (правда, меньше, чем на черную тряпку), но без него было бы совсем страшно.
Калеб замедлил шаг и поравнялся с ней. Сначала он молчал, а потом заговорил. Иногда, когда он что-то ей рассказывал, Хильде очень хотелось ему ответить. Она пыталась складывать губы и шевелить ими в точности, как он. Со стороны, это казалось легко, но вместо слов у неё всегда выходило только мычание.
- Знаешь, я ведь не всегда жил в этой деревне и не всегда был один. Правда, это было очень давно, ещё до твоего рождения.
Калеб сделал паузу, будто ждал от неё ответа. Не дождавшись, он продолжил:
- На свете, помимо нашей деревни, есть много прекрасных мест, где живут добрые, трудолюбивые люди. В одном из них мы и поселимся. Я пока ещё не знаю, где именно, но там нам будет очень хорошо. Дальше, на юге, есть города, ты ведь не бывала в городах. Господи, - перебил сам себя Калеб, чему-то усмехнувшись, - ты ведь ещё нигде не была и даже не знаешь, что такое город! Представь себе место, где помещается вот столько деревень, как наша, - Калеб несколько раз согнул и разогнул все свои пальцы. – Дома там совсем другие: каменные и высокие, как если сложить несколько мазанок друг на друга. А людей живёт столько, что не все даже знакомы меж собой.
Хильда понимала не всё из того, что он говорил. Она представила сложенные друг на друга мазанки, так что людям приходилось карабкаться по ним, чтобы попасть в самую верхнюю. А жители были точь-в-точь её соседи, только каждого человека было по несколько: несколько Калебов, несколько Дорте и даже несколько Хильд. И они не знали, как друг друга зовут.
- Когда-нибудь наступит день, и твоя прошлая жизнь в деревне покажется чем-то очень-очень далёким. Хотя полностью ты её никогда не забудешь. Как и я не забыл свою жену Гюнн и дочурку, такую же молчунью, как и ты. До сих пор снится, как сидит у меня на коленях…Она бы стала настоящей красавицей, кабы Чёрная дала ей вырасти… - голос Калеба дрогнул, и он замолчал, о чём-то задумавшись.
Дальше они шли молча, думая каждый о своём.
Когда солнце поднялось и начало подсушивать лучами дорогу, стало не так зябко. По обеим сторонам потянулись деревья, и пейзаж стал не таким унылым. Хильда даже приноровилась шагать в своих башмаках – раньше она надевала их только по особым случаям. Например, когда они ходили в Дом Бога. Сейчас же ей нравилось смотреть на оставляемые ими в пыли следы. По ним она всегда найдёт дорогу обратно в деревню.
Пожалуй, ей даже понравилась сама дорога. Но тут мирную тишину их северного утра прорезал гортанный вой, больше похожий на животный. Не успела она и остальные идущие опомниться, как из-за деревьев высыпали и окружили их люди. Хотя Хильда, у которой от ужаса перехватило дыхание, не была до конца уверена, что это люди, пускай и ходили они на двух ногах.
У них у всех были совершенно гладкие, как варёное яичко, головы и волосатые мускулистые руки и ноги. Лица были наполовину скрыты намордниками. Пёстрая одежда состояла из холщовых, меховых и кожаных лоскутов. Поверх была нашита пеньковая верёвка – такую и не проколешь. Вокруг ступней они обмотали мешковину и перехватили на середине икры обрывками верёвок. Но больше всего Хильду напугала свирепая ненависть на их грязных лицах. Они всех их ненавидели, всех её односельчан и даже её саму! В руках у них не было ни узелков, ни корзин с едой, зато были дубины, колья, ножи, топоры и крюки.
Вперёд вышел мужчина, размером с небольшой холм, держа в руках шипованную гирю на цепи. Хильда догадалась, что именно он и издал этот жуткий вой. Глаза всех этих страшных людей обратились к нему в ожидании новой команды.
- Баб и ублюдков связать, мужчин убить, - пролаял он.
Кэм
Кэм снова и снова вглядывалась в своё отражение в зеркале, ничего не понимая.
- Простите, а в чём, собственно, причина скорби?
Тени удивлённо переглянулись.
- Ну, как же…ваши волосы…
- Прекрасно выглядят?
- Миледи, их нет.
Кэм озадаченно взглянула на элегантное каре, сделанное накануне в Лондоне.
- Как это нет? Вот же они!
- Разве же это волосы? С такими коротенькими обрезками вас теперь легко принять за простолюдинку!
Кэм возмущённо воззрилась на нахалку. «Коротенькие обрезки» обошлись ей в сто фунтов, и из салона она вышла, весьма довольная своим новым имиджем.
- И это несчастье случилось накануне столь значимого события! – добавила та, что дала ей зеркало.
- Ну всё, Мэган, - перебила её старшая, - миледи устала, ей итак пришлось нелегко. Теперь ей нужно хорошенько отдохнуть.
Потом вздохнула и мужественно добавила:
- А матери-настоятельнице я сообщу о случившемся лично. Сёстры!
У Кэм оставалась ещё куча вопросов, но женщины, как по команде, развернулись и выплыли из комнаты. Глядя им вслед, она пришла к единственному логичному выводу: она в очень далёкой английской глубинке. Или, может, коммуне – по типу эмишей. Это вполне объясняет и старомодную обстановку, и отсутствие каких бы то ни было благ цивилизации. Правда, оставалось неясным, как она сюда попала.
Едва женщины вышли, как в комнату впорхнула новая посетительница – так быстро, будто ждала прямо за дверью. Скорее всего, так оно и было. На ней было такое же серое платье, как и на остальных. По крайней мере, Кэм так показалось сначала. Но, приглядевшись, она заметила и существенные отличия: ткань куда тоньше и дороже, кокетливый, слегка приталенный фасон. На затылке вместо колпака помещалась изящная причёска: массивный хвост с тонкими обручами у основания, на греческий манер. По всей длине его перехватывали золотистые ленты и унизывали перламутровые и костяные бусины. Ореховые пряди имели почти такой же оттенок, как и у неё, но заканчивался волосяной шедевр аж ниже поясницы.
Гостья (лет пятнадцать, не больше) была среднего роста, стройная и гибкая, с подвижным миловидным лицом - похожа на грациозного оленёнка.
- Любезная Камилла, как я рада, что ты пришла в себя! – девушка вспорхнула на краешек кровати и сжала её руку своей узкой ладошкой. При этом она искоса бросила взгляд на её каре, но промолчала.
- Я всё утро провела на каменных плитах часовни, моля Зрящую о твоём исцелении! Она услышала мои мольбы!
Вытирание полов часовни, если и имело место, никак не отразилось на её наряде. Даже сейчас складки лежали на постели так непринуждённо, будто над ними с полчаса трудился костюмер. Бывают люди, которые выглядят изящно, даже копая выгребную яму. Именно к таким девушка и относилась.
Кэм
- Всеблагая Зрящая! Кто, во имя Единого Бога, так её изуродовал? Сестра накажет нас за недосмотр!
- Но мы не виноваты…
- Ещё вчера вечером всё было в порядке…
- Никто не знает, как это могло случиться…
- Её нашли в той самой комнате.
- Но неужели ничего нельзя…
- Нет. Тут уж ничего не поделаешь – обратно не пришьёшь.
Кэм сквозь полудрёму слышала приглушенные голоса. Изъяснялись говорившие странно, будто на смеси европейских языков, да ещё и коверкая слова. Чтобы что-то понять, приходилось напрягаться. А напрягаться сейчас не хотелось. Судя по упоминавшейся сестре, она всё-таки в больнице, а не в полиции, как грозился продавец. О ком говорят эти женщины? Похоже, к ним поступила какая-то изуродованная несчастная. Может, лежит в одной с ней комнате. Но мозг ворочался вяло, и сил не хватало даже на любопытство.
Она с усилием приподняла ресницы. Из красного тумана выплыло и зависло прямо перед её носом бурое пятно. Когда резкость настроилась, оно превратилось в лицо землистого оттенка с мясистым носом-картошкой. Встретившись с Кэм взглядом, оно моргнуло и исчезло.
- Сёстры, она очнулась!
Приглушённое шушуканье тут же прекратилось. В комнате стало очень тихо. К Кэм участливо придвинулось уже другое лицо, вытянутое и печальное, но с кожей такого же унылого цвета.
- Миледи, как вы себя чувствуете?
Миледи? Здесь так принято шутить? Но ей вовсе не было смешно. Напротив, стало даже не по себе, потому что из полумрака начали проступать другие женские лица, удивительно схожие цветом и выражением, и отличавшиеся разве что формой. И все они смотрели на неё с одинаковым сочувствием.
- Я не миледи, - прохрипела Кэм басом и тут же закашлялась, прочищая горло.
- Вы были без сознания почти сутки, миледи, и мы все очень волновались. Что произошло?
- Я думала, вы мне скажете, - опешила Кэм, а потом помолчала, вспоминая, - До примерки всё было прекрасно…а затем зуд…да, точно, то платье! Теперь я вспомнила! Можете передать хозяину бутика, что я этого так просто не оставлю. Это не он, а я здесь пострадавшая сторона! Так, что пусть не надеется избежать суда!
Как известно, лучшая защита – нападение.
Лица – а их насчитывалось с полдюжины – неуверенно переглянулись. Слово снова взяло первое:
- Да, ваше платье, миледи… Мы сделали, что могли, но прежним оно уже не будет…
Кэм непонимающе моргнула. Тут женщины-тени расступились, открыв её взору ширму справа от кровати, сплошь расшитую упитанными тушками райских птиц. На ней мирно висело давешнее кружевное платье, причина всех её бед. При виде его, Кэм вздрогнула. Её первым порывом было подбежать и порвать его на лоскуты. А те, в свою очередь - на лоскутики. Но, приглядевшись, она заметила, что итак неплохо над ним потрудилась. Кто-то успел его постирать и умело зашил разрыв от горловины до лифа, но полностью скрыть стежки не удалось. Она снова обернулась к многочисленным сиделкам:
- Здесь всех называют «миледи»? Это какое-то стандартное обращение?
Лица вновь переглянулись.
- Но…леди Камилла, к вам так обращались все девятнадцать вёсен…
Кэм нервно дернулась. Они знают её настоящее имя! И возраст. Несмотря на фальшивую дату в паспорте. Но через секунду она успокоилась, сообразив, что сама же и проболталась, пока лежала без сознания. Собравшись с мыслями, она медленно и внятно задала, пожалуй, главный вопрос:
- Где я?
- Вам не о чем беспокоиться, миледи. Вы среди друзей, в своём родном монастыре на западе Приморской Долины.
Если бы говорившая метнула в Кэм молнию, то и тогда вряд ли поразила бы её больше. Как это могло случиться? Почему её вместо больницы привезли в дом для умалишенных? Произошла какая-то чудовищная ошибка… На секунду она даже подумала на продавца, но столь изощрённая месть как-то не вязалась с масштабом её преступления, и она откинула эту мысль.
Всё внутри сжалось от нехорошего предчувствия, а от лопаток к копчику побежали холодные мурашки. Окинув взглядом помещение, она поняла, что находится в небольшой полутёмной комнате, хотя за окном ещё достаточно светло. Полутьма объяснялась полным отсутствием ламп. Стены были выложены из грубого, но гладко шлифованного камня. Помимо кровати, на которой она лежала, и ширмы с платьем, имелся ещё массивный дубовый комод, сундук и овальный столик, покрытый розовой эмалью. Этим мебель и ограничивалась, если не считать самих женщин. Их тоже вполне можно было принять за элемент декора – так неподвижно стояли.
Все они были облачены в одинаковые серые платья в пол из грубой шерстяной ткани, а на голове удерживали довольно громоздкую конструкцию: нечто среднее между широкополой шляпой и колпаком, того же мышиного цвета. Очевидно, его здесь очень любили.
Затянувшееся молчание нарушила Картофеленосая:
- Вам ещё кое-что следует знать, миледи… - тут она помедлила и оглянулась на остальных, а потом снова заторопилась, оправдываясь. - Никто не понимает, как это могло произойти! Только что они были на месте, а потом…а когда вас нашли…мы скорбим вместе с вами… - докончила она и всхлипнула.
Кэм вдруг вспомнила их приглушённый разговор в самом начале - про изуродованную бедняжку, и её замутило. Ноги стали ватными.
- Покажите… - прошептала она.
Одна из присутствующих, молоденькая девушка, робко протянула ей изящное ручное зеркало и тут же отвела взгляд. Собравшись с духом, Кэм глянула в отражение и застыла в недоумении.
Хильда
Хильда брела вслед за односельчанами по дороге, прижимая к груди узел, который ей отдал Калеб. Она пыталась расставить события прошлой ночи в голове в правильном порядке. Для этого она представляла их в виде картинок. Вот их навещает Калеб, а вот мама, сидя, засыпает рядом с неподвижным Вильмаром. Следующая картинка – это пахучая, разъедающая глаза и горло тень, движущаяся к Хильде через всю комнату. А потом – треск, Калеб, яркое пламя, кашель, когда он вынес её наружу. И наконец последняя картинка - мама, закрывшаяся в доме, который жадно пожирает огонь.
От их мазанки осталась такая же черная куча, как и от других, на которых вывешивали черный лоскут. Может, в нём всё дело?
- Это значит, - говорил Калеб, - что кого-то в доме поцеловала Чёрная.
Хильда видела, как в такие дома приходила их деревенская знахарка, Дорте. При этом она закрывала нос тряпкой. А когда она выходила, Хильда почти всегда слышала доносящийся оттуда плач. И в тот же день или на следующий вместо мазанки уже были дымящиеся головёшки, а остатки семьи перебирались к соседям. Некоторых пускал к себе Калеб – он ведь староста. Он всем помогает. Он и их всегда выручал. Так, почему не выручил и в этот раз? На глаза Хильды навернулись слезы. Зачем он держал её? Почему не дал вернуться в дом за мамой? Ведь она, похоже, не знала, что надо скорее бежать из мазанки, а не прятаться в ней! Хильда царапалась, вырывалась, даже прокусила Калебу руку, но он крепко прижимал её к себе и отпустил, только когда огонь срыгнул в воздух последнюю тучу пепла.
Наверняка, всё дело в черном лоскуте. Да, в нём. Без него ничего бы этого не случилось: Вильмар встал бы с постели, и мама сейчас была бы с ней, и их мазанка осталась бы цела. Но когда Вильмар слёг, Калеб велел им вывесить эту тряпку, и вскоре к ним пришла Дорте. Она поскребла один из бурых волдырей Вильмара, покачала головой и дала матери какое-то травяное питьё для него.
- Чтобы облегчить боль, - пояснила она и ушла.
Тогда Калеб сказал, что они могут жить у него, но мама ничего ему не ответила.
- Ты знаешь, что должна сделать. У тебя ещё есть она, - Калеб кивнул головой в сторону Хильды и тоже вышел.
С того часа мама больше не отходила от Вильмара, ничего не видела и не слышала. А потом случилось всё это.
Пока Хильда брела, размышляя над всем этим, небо начало светлеть, но теплее не стало. Она шла в одном платье, без платка и одеяла, и дрожала. Куда именно шла, она не знала. Никогда прежде она не выходила за деревенскую ограду и почему-то думала, что за ней снова начинается их деревня. И так до бесконечности. Она удивилась, когда оказалось, что это не так.
Перед ней далеко-далеко вперёд уходила дорога, по которой тянулась вереница её односельчан. Никто не разговаривал, и от этой оглушительной тишины было жутко. Их осталось совсем не много: как если собрать пальцы на руках у неё, мамы, Вильмара и Калеба. Некоторые, как и она, несли узлы, другие – пахотный инструмент и корзины с едой. А кто-то шёл и вовсе без ничего: в их деревне у людей было не так много вещей. А теперь у них не было даже деревни.
Среди идущих Хильда не увидела Дорте. Не было там и кузнеца, и ещё очень-очень многих. Заволновавшись, она поискала глазами Калеба, вдруг и он исчез? Но он был тут – шёл чуть впереди, и она успокоилась. Она злилась на Калеба (правда, меньше, чем на черную тряпку), но без него было бы совсем страшно.
Калеб замедлил шаг и поравнялся с ней. Сначала он молчал, а потом заговорил. Иногда, когда он что-то ей рассказывал, Хильде очень хотелось ему ответить. Она пыталась складывать губы и шевелить ими в точности, как он. Со стороны, это казалось легко, но вместо слов у неё всегда выходило только мычание.
- Знаешь, я ведь не всегда жил в этой деревне и не всегда был один. Правда, это было очень давно, ещё до твоего рождения.
Калеб сделал паузу, будто ждал от неё ответа. Не дождавшись, он продолжил:
- На свете, помимо нашей деревни, есть много прекрасных мест, где живут добрые, трудолюбивые люди. В одном из них мы и поселимся. Я пока ещё не знаю, где именно, но там нам будет очень хорошо. Дальше, на юге, есть города, ты ведь не бывала в городах. Господи, - перебил сам себя Калеб, чему-то усмехнувшись, - ты ведь ещё нигде не была и даже не знаешь, что такое город! Представь себе место, где помещается вот столько деревень, как наша, - Калеб несколько раз согнул и разогнул все свои пальцы. – Дома там совсем другие: каменные и высокие, как если сложить несколько мазанок друг на друга. А людей живёт столько, что не все даже знакомы меж собой.
Хильда понимала не всё из того, что он говорил. Она представила сложенные друг на друга мазанки, так что людям приходилось карабкаться по ним, чтобы попасть в самую верхнюю. А жители были точь-в-точь её соседи, только каждого человека было по несколько: несколько Калебов, несколько Дорте и даже несколько Хильд. И они не знали, как друг друга зовут.
- Когда-нибудь наступит день, и твоя прошлая жизнь в деревне покажется чем-то очень-очень далёким. Хотя полностью ты её никогда не забудешь. Как и я не забыл свою жену Гюнн и дочурку, такую же молчунью, как и ты. До сих пор снится, как сидит у меня на коленях…Она бы стала настоящей красавицей, кабы Чёрная дала ей вырасти… - голос Калеба дрогнул, и он замолчал, о чём-то задумавшись.
Дальше они шли молча, думая каждый о своём.
Когда солнце поднялось и начало подсушивать лучами дорогу, стало не так зябко. По обеим сторонам потянулись деревья, и пейзаж стал не таким унылым. Хильда даже приноровилась шагать в своих башмаках – раньше она надевала их только по особым случаям. Например, когда они ходили в Дом Бога. Сейчас же ей нравилось смотреть на оставляемые ими в пыли следы. По ним она всегда найдёт дорогу обратно в деревню.
Пожалуй, ей даже понравилась сама дорога. Но тут мирную тишину их северного утра прорезал гортанный вой, больше похожий на животный. Не успела она и остальные идущие опомниться, как из-за деревьев высыпали и окружили их люди. Хотя Хильда, у которой от ужаса перехватило дыхание, не была до конца уверена, что это люди, пускай и ходили они на двух ногах.
У них у всех были совершенно гладкие, как варёное яичко, головы и волосатые мускулистые руки и ноги. Лица были наполовину скрыты намордниками. Пёстрая одежда состояла из холщовых, меховых и кожаных лоскутов. Поверх была нашита пеньковая верёвка – такую и не проколешь. Вокруг ступней они обмотали мешковину и перехватили на середине икры обрывками верёвок. Но больше всего Хильду напугала свирепая ненависть на их грязных лицах. Они всех их ненавидели, всех её односельчан и даже её саму! В руках у них не было ни узелков, ни корзин с едой, зато были дубины, колья, ножи, топоры и крюки.
Вперёд вышел мужчина, размером с небольшой холм, держа в руках шипованную гирю на цепи. Хильда догадалась, что именно он и издал этот жуткий вой. Глаза всех этих страшных людей обратились к нему в ожидании новой команды.
- Баб и ублюдков связать, мужчин убить, - пролаял он.
Кэм
Кэм снова и снова вглядывалась в своё отражение в зеркале, ничего не понимая.
- Простите, а в чём, собственно, причина скорби?
Тени удивлённо переглянулись.
- Ну, как же…ваши волосы…
- Прекрасно выглядят?
- Миледи, их нет.
Кэм озадаченно взглянула на элегантное каре, сделанное накануне в Лондоне.
- Как это нет? Вот же они!
- Разве же это волосы? С такими коротенькими обрезками вас теперь легко принять за простолюдинку!
Кэм возмущённо воззрилась на нахалку. «Коротенькие обрезки» обошлись ей в сто фунтов, и из салона она вышла, весьма довольная своим новым имиджем.
- И это несчастье случилось накануне столь значимого события! – добавила та, что дала ей зеркало.
- Ну всё, Мэган, - перебила её старшая, - миледи устала, ей итак пришлось нелегко. Теперь ей нужно хорошенько отдохнуть.
Потом вздохнула и мужественно добавила:
- А матери-настоятельнице я сообщу о случившемся лично. Сёстры!
У Кэм оставалась ещё куча вопросов, но женщины, как по команде, развернулись и выплыли из комнаты. Глядя им вслед, она пришла к единственному логичному выводу: она в очень далёкой английской глубинке. Или, может, коммуне – по типу эмишей. Это вполне объясняет и старомодную обстановку, и отсутствие каких бы то ни было благ цивилизации. Правда, оставалось неясным, как она сюда попала.
Едва женщины вышли, как в комнату впорхнула новая посетительница – так быстро, будто ждала прямо за дверью. Скорее всего, так оно и было. На ней было такое же серое платье, как и на остальных. По крайней мере, Кэм так показалось сначала. Но, приглядевшись, она заметила и существенные отличия: ткань куда тоньше и дороже, кокетливый, слегка приталенный фасон. На затылке вместо колпака помещалась изящная причёска: массивный хвост с тонкими обручами у основания, на греческий манер. По всей длине его перехватывали золотистые ленты и унизывали перламутровые и костяные бусины. Ореховые пряди имели почти такой же оттенок, как и у неё, но заканчивался волосяной шедевр аж ниже поясницы.
Гостья (лет пятнадцать, не больше) была среднего роста, стройная и гибкая, с подвижным миловидным лицом - похожа на грациозного оленёнка.
- Любезная Камилла, как я рада, что ты пришла в себя! – девушка вспорхнула на краешек кровати и сжала её руку своей узкой ладошкой. При этом она искоса бросила взгляд на её каре, но промолчала.
- Я всё утро провела на каменных плитах часовни, моля Зрящую о твоём исцелении! Она услышала мои мольбы!
Вытирание полов часовни, если и имело место, никак не отразилось на её наряде. Даже сейчас складки лежали на постели так непринуждённо, будто над ними с полчаса трудился костюмер. Бывают люди, которые выглядят изящно, даже копая выгребную яму. Именно к таким девушка и относилась.
