Анриэ кивнул, утирая мокрый подбородок:
«Постараюсь подходить не так близко, чтобы они… почувствовали».
«А затем всех вместе проучим», — угрюмо закончила Эсфи. Интересно, кто ещё был на их стороне? Релес? Нет, только не он! Арсильда? Она училась владеть магией воды, и Тарджинья, помнится, хвасталась, что она из любого дэйя сделает превосходного волшебника за пару месяцев… Хорошо бы Арсильда оказалась непричастной к заговору!
«А на службу когда пойдём?» — спросил Анриэ, поглаживая себя по животу, но Эсфи не успела ответить — в дверь постучали, и раздался голос Гербена, да такой встревоженный, что она мигом вскочила со стула.
— Ваше Величество! Тут к вам… охранный отряд Её Светлости… герцогини Сагрельской…
С Тарджиньей что-то случилось?! Стол поднялся в воздух и перевернулся бы, не возьми Эсфи себя в руки. Ларм взвизгнул.
— Пусть заходят, — она села, оглянувшись на Анриэ. Недовольно пыхтя, он вытаскивал свою шляпу из-под опрокинувшегося кубка, а стол был залит жиденьким, смешанным с водой вином, которое капало на пол.
«Хорошо, что не на голову упал, — буркнул ларм. — Кубок-то тяжёлый».
«Прости», — виновато подумала Эсфи и перевела взгляд на распахнувшуюся дверь. Вошли трое и тут же упали на колени — это напомнило Эсфи, как Амарель сбежал из Башни Смерти, а стражники точно так же боялись, что их казнят.
«Рассказывайте», — велела Эсфи начальнику отряда — барону Дэрли. К счастью, эти трое не были ранены или побиты, и Эсфи ухватилась за мысль, что ничего опасного не случилось. Дэрли заговорил, волнуясь:
— Ваше В-Величество… светлая к-королева… м-мы не виноваты… она с-сама нас б-бросила…
Эсфи сдвинула брови, но к тому времени, как Дэрли закончил свой путаный рассказ, постаралась придать своему лицу спокойное выражение.
— М-мы не знали, ч-что делать… и в-вернулись, — Дэрли беспокойно посмотрел на своих людей, и те поспешно закивали. Эсфи не прослыла жестокой, но «простые» стражники побаивались её гнева. Эсфи ведь была не только королевой и дэйя, но и девочкой, ещё недостаточно взрослой, чтобы Дэрли и его люди могли быть уверены — взрывом её ярости их не швырнёт об стены.
— Гербен, — позвала Эсфи. Дверь заскрипела, а стоявшие на коленях люди ждали, что она прикажет. — Уведи их. За то, что не исполнили мой приказ… вы, барон Дэрли, пойдёте в тюрьму.
— А эти двое? — кивнул на них Гербен. — И остальные?
— Дэрли ответит за своих людей, — Эсфи кликнула служанок, чтобы убрались в комнате, а сама, причесавшись и переодевшись с помощью весёлой и болтливой Рекальи, пошла на службу в храме.
Впервые во время службы Эсфи думала не о богах, и голос Верховного жреца не вызывал у неё никаких чувств. Анриэ, сидевший у Эсфи на плече, был мрачнее северных туч.
«Вляпается она в беду… Я же видел, какая она… неосторожная. Эх, что теперь делать… Вот взяла бы Тарджинья с собой пирамидку, мы бы хоть знали, что та беду отведёт! Кариман говорил, от него всегда отводила!»
Пирамидка. Она стояла у Эсфи в спальне — на ощупь тёплая, даже если в комнате не топили. Эсфи призадумалась и вовсе перестала слушать Верховного жреца.
«Послушай, Анриэ. Пирамидка же волшебная?»
«Разумеется, — фыркнул ларм. — Я её осмотрел, ощупал как-то раз…»
«И она принадлежит Тарджинье, — перебила его Эсфи, захваченная новой мыслью. — Наверняка может помочь!»
Анриэ просиял и, когда Эсфи спросила его о своей догадке, уверенно подтвердил её.
Служба близилась к концу, когда Эсфи разглядела в толпе прихожан высокую худощавую фигуру лорда Бэрна. Как всегда, он был одет в жемчужно-серый кафтан и такие же узкие штаны, а серебристый плащ волочился за ним по земле.
Лорд Бэрн. Один из дэйя. Он был сравнительно молод — не старше тридцати лет, — светловолос, болезненно бледен и страдал какой-то неведомой болезнью. На королевском совете Бэрн чаще молчал или поддерживал других лордов, но сейчас Эсфи был нужен именно он.
— Ваше Величество, — с лёгким удивлением проговорил Бэрн, когда Эсфи подозвала его к себе, и склонил голову, приветствуя ларма. — Я могу быть вам полезен?
— У меня есть для вас поручение, Бэрн, — они вместе вышли из храма. — Поручение, с которым справитесь только вы…
Сидя за столом в королевской спальне, Бэрн водил руками по пирамидке, прикрыв глаза, раскачиваясь и что-то говоря себе под нос. Эсфи следила за каждым его движением, словно Бэрн мог взмахнуть плащом и прямо из пирамидки вынуть живую и невредимую Тарджинью. Чтобы зрение не затуманилось, Эсфи приходилось, как обычно, парить в воздухе. Тем временем Анриэ совсем притих, его выдавало лишь едва слышное сопение.
— Мне нужно время, — открыв глаза, сказал Бэрн, и Эсфи вздрогнула. — И… я сделаю фигурку, похожую на герцогиню Сагрельскую. Тогда мы узнаем, что с ней, — Бэрн улыбнулся, и на его худых щеках появились глубокие складки. Эсфи улыбнулась в ответ, обнадёженная.
— Сколько времени у вас уйдёт на эту фигурку?
— Совсем немного. Есть у вас, — прищурился он, — её волос?
— Да сколько угодно, — оживилась Эсфи, — когда Релес обрезал Тарджинье волосы, мы их собрали в мешочек и спрятали.
— Замечательно. Воск, волосок и волшебство — три «в». Думаю, скоро мы узнаем всё, что нам нужно, — Бэрн отвёл руки от пирамидки.
И Эсфи радостно кивнула.
Ни одно пиршество у джиннов не обходилось без рыбы. Красная с розовыми плавниками, синяя с фиолетовыми, золотистая с оранжевыми пятнами и, наконец, отливающая всеми цветами радуги — рыбу готовили разными хитрыми способами, и сколько Тарджинья себя помнила, неизменно ставили на стол. Вот и сейчас на блюде перед ней раскинулась поджаренная и обложенная травами рыбина. Тарджинья жадно отщипнула от неё и сунула кусок в рот. Люди в своих книгах любят писать о том, как у героев от горя и страданий пропадал аппетит, но, похоже, Тарджинья не умела страдать по-человечески, или рыба оказалась слишком вкусной. Тарджинья облизывала пальцы и думала о двузубых вилках, которые зачем-то изобрели в большом мире. Хорошо, что джинны всегда едят руками, так удобнее!
На пиршество в доме Фарнии из рода Фалеала собралась вся родня и семья очередного жениха. Недалеко от Тарджиньи сидел Кариман. Она заметила, что он переоделся в красную одежду, и на щеках у него появился румянец. Борода и усы Каримана блестели так, как будто их смазали маслом или жиром. Тарджинья скривилась и вернулась к рыбе, не обращая внимания на виноватый взгляд дяди и его попытки заговорить с ней. Когда-нибудь, возможно, она его простит, но не сегодня. И не завтра. И не в ближайшие сто лет.
— Я слышал, вы повидали мир, шэрми Тарджинья? — голос соседа справа оторвал её от рыбы. «Шэрми» называли незамужних девиц, но Тарджинья давно отвыкла от этого обращения, и ей больше нравилось слышать «госпожа Тарджинья» или «Ваша Светлость».
Она не слишком благосклонно покосилась на соседа. Такой же полноватый, как сейчас Кариман, но далеко не такой большой и сильный. Обычный джинн с рыжевато-каштановыми короткими волосами и приятным лицом.
Вынимая изо рта рыбью косточку, Тарджинья задумалась, как ей себя вести. Тем временем, сосед ждал ответа. Был он отцом, братом или дядей жениха — кто его разберёт! Тарджинья дала бы этому джинну от тридцати до сорока по человечьим меркам.
— Ага. Недавно из Города Эмегенов вернулась, — ответила она, так и не приняв решения, как ей разговаривать.
— Если уж люди известны своими дурными нравами, то эмегены, должно быть, и вовсе дикари? — высокомерно спросил сосед.
Наверное, эта семья из тех, кто, будь они людьми, носили бы при себе надушенные платки и говорили только изысканными фразами. Тарджинья вдруг ухмыльнулась, отставляя блюдо и вытирая пальцы розовым полотенцем, на котором были вышиты маки.
— Вы совершенно правы. Эмегены постоянно дерутся друг с другом, а кто победит — съедает другого, — она изобразила ужас и прижала ладонь к груди. — Я сама видела, и это было… ну, просто отвратительно!
— А как же они до сих пор… не переели друг друга? — Сосед был потрясён, и Тарджинья поторопилась его «успокоить»:
— Понимаете, у эмегенов всё иначе, чем у нас! Там в каждом доме растёт дерево, похожее на гигантский дуб, и на этом дереве за пять дней появляется новый эмеген. А потом отделяется от дерева. И ему торжественно дают в руки первую дубину!
— Они дерутся только дубинами? — сосед, слушавший Тарджинью с широко раскрытыми глазами, удивлённо покачал головой.
— Ага. Никакого другого оружия у них нет! Дубины делаются из тех же деревьев, из которых растут эмегены, а эти деревья упираются верхушками прямо в небо! Поэтому эмегены верят, что их народ произошёл от богов! И боги благословляют каждое дерево.
— Кощунство! — содрогнулся сосед и, подняв глаза к потолку дома, скороговоркой пробормотал: — Да простит и помилует нас Трёхликий, да накажет он эмегенов за хулу великую… А как же вы, шэрми Тарджинья, жили среди этих дикарей? Они не пытались вас съесть?
Тарджинья склонила голову, мило улыбаясь:
— Нет. Вы знаете… как-то раз эмегены уже пробовали мясо джинна, и оно показалось им невкусным.
Сосед забавно позеленел и отодвинулся от Тарджиньи, а она поймала взгляд матери, сидевшей во главе стола — тяжёлый, неприятный взгляд. Тарджинья плотно сжала губы и снова пододвинула к себе блюдо с остатками рыбы. Желание посмеяться над незадачливым родственником жениха пропало — сбежать бы лучше отсюда, да подальше.
Бедные оклеветанные эмегены! Всю неделю, что Кариман и Тарджинья жили в Эмгра, его жители строили что-то вроде храма Уш-Ша и Матери-природы, а ещё пытались возделывать землю. Рабов эмегены, ворча, всё-таки отпустили, и те, объединившись, ушли в Гафарса. Тарджинья помнила, как прощалась с эмегенами, чуть не плача, и шамана Ас-Сеи даже обняла, а он похлопал её по спине…
Вечером Саера, проскользнувшая в комнату Тарджиньи, зашептала, то и дело прикрывая рот ладошкой и оглядываясь:
— Представляешь, это был сам жених! Тот, что говорил с тобой! И он сказал — я такую выдумщицу не возьму.
Тарджинья, причёсывая распущенные волосы коралловым гребнем, обернулась и посмотрела на маленькую, румяную сестрицу. Саера всегда была на стороне Тарджиньи и теперь веселилась оттого, что жениха удалось отпугнуть.
— А что именно он назвал выдумкой?
— Дубины, — улыбнулась Саера. — Во всё поверил, только не в это! Скажи, ты ведь это сочинила? Мол, у эмегенов нет ни мечей, ни луков, ни стрел, а одни дубины…
Тарджинья отложила гребень и подмигнула Саере, хотя на душе было неспокойно: что теперь сделает мать?
— В том-то и дело, что я говорила чистую правду!
Трое джиннов из рода Фалеала наступали на Тарджинью, а за спиной у неё расстилался Гибельный лес. Удивительно, но оттуда доносился слабый цветочный аромат, а вовсе не запах разложения, как Тарджинья думала в детстве. Кто его знает — может, там и птицы пели, и муравьи бегали по тропам, как в обычном лесу!
Когда-то Гибельный лес создали пятеро сильнейших джиннов рода Фалеала. Он был тюрьмой для всякого, кто туда попадал — попытаешься сбежать, так заблудишься, а магия в Гибельном лесу была бессильна. Сюда загоняли, как скот, джиннов, которые предали свой род — проклятому джинну место на проклятой земле. Тарджинья, как и другие, знала — под кустами, деревьями, возле мирно текущей реки она увидит кости изгнанников, а потом и сама ляжет рядом с ними.
— Ты опозорила нас, — говорили трое, теснившие Тарджинью. В большой семье никто не помнил, троюродный он брат или внучатый племянник, а потому мужчину называли «братец», а женщину — «сестрица». Тарджинья держала в обеих руках ледяные копья — мол, не приближайтесь! — но ещё не верила, что всё так серьёзно. Она помнила этих троих с детства — они были старше всего на несколько лет. Вот братец Трим, когда-то он плакал и швырялся деревянной лошадкой; вот братец Жарис, шести лет он упал, распорол губу, и у него остался шрам на всю жизнь; вот братец Алмен, он играл с Тарджиньей в прятки, когда приходил в гости. Все они выросли — и теперь братцы стояли перед сестрицей, чтобы швырнуть её, как преступницу, в Гибельный лес. Но она же ничего, ровным счётом ничего плохого не сделала!
— Уйдите, — прошептала Тарджинья и нацелила на них копья. Но братцы одновременно указали на неё перстами, и Тарджинью подняло в воздух, а ледяные копья выпали у неё из рук. Тарджинья успела только крикнуть — и взлетела над Гибельным лесом, а потом рухнула, как птица с подрубленными крыльями…
…Тарджинья проснулась, задыхаясь от ужаса. В темноте она разглядела знакомую фигуру у своей постели, натянула на себя сползшее одеяло и вздохнула, пытаясь успокоиться. Сердце стало биться ровнее.
— Это я, — голос Фарнии прозвучал непривычно мягко, и она села на постель, держа в руке чашку из ихранджанского фарфора. До Тарджиньи донёсся слабый цветочный аромат. — Тебе приснился кошмар?
Тарджинья молчала, перебирая пальцами край одеяла, и думала, почему мать не злится. Ведь Тарджинья всё «испортила», новоявленный жених сбежал, и теперь опять придётся искать другого.
— Я знаю, что ты на меня обижаешься, — Фарния говорила с ней, как с маленькой неразумной девочкой. — А ты не думала о том, каково пришлось нам? Всё это время, пока ты странствовала… друзей искала… мы думали, что с тобой сталось. Ты сделала мне больнее, чем я тебе, Тари.
Всё что угодно, лишь бы не слышать этого детского прозвища! «Я же не хотела. Вы сами… сами виноваты со своими глупыми традициями!»
— Джинны седеют в сто лет, а я из-за тебя раньше поседела, — Фарния, наверное, собиралась говорить об этом ещё долго, но Тарджинья перебила её вопросом:
— Скажи, а ты правда хотела отправить меня в Гибельный лес? Хоть на миг… хотела, да?
Она приподнялась на подушках, пытаясь всмотреться в лицо матери, узнать ответ на свой вопрос раньше, чем та придумает красивую ложь. Но Фарния не замедлила со словами:
— Нет. Разве ты не говорила Саере, когда злилась на неё, что отшлёпаешь?
Тарджинья невольно улыбнулась, вспомнив, какой была младшая сестра в раннем детстве. Саера с её озорством то в заросли винограда лезла, и потом её оттуда не вытащишь, то кидалась скорлупками грецких орехов, сидя на дереве, и попробуй её достань! А потом как-то притихла, изменилась, стала примерной девочкой. В отличие от самой Тарджиньи.
— Говорила.
— Вот и я так же… Какой ещё Гибельный лес? Ты — одна из нас, и мы ведь тебя не прокляли.
Неужели Фарния, наконец, смягчилась? Тарджинья молча удивлялась этому, а к глазам предательски подступили слёзы, когда она услышала:
— И мы тебя любим.
Тарджинья вытерла правый глаз, затем левый, но слёзы всё лились и лились.
— Тогда, может, мы поговорим завтра? Про Эсфи, Мэриэн, про большой мир… я обещала вернуться. Я не могу нарушить слово. Но я бы вас навещала! И жила бы здесь летом, когда можно купаться, и собирать ягоды, и…
— Хорошо, мы обо всём поговорим, — неохотно уступила Фарния, — а пока выпей чаю.
Наконец, непрошеные слёзы иссякли. Тарджинья ещё раз, напоследок, вытерла глаза пальцами, взяла чашку и провела пальцем по нарисованным на ней цветочным лепесткам. Поднесла чашку к губам и принюхалась ещё раз.
— А что это за чай, мама?
— «Сладчайшая роза», — Фарния протянула руку и убрала волосы со лба Тарджиньи. — Пей, и у тебя больше не будет кошмаров.
Чай и вправду оказался сладким, даже приторным. Шевельнулись какие-то неясные подозрения, но Тарджинья не хотела верить. Совсем как во сне.
«Постараюсь подходить не так близко, чтобы они… почувствовали».
«А затем всех вместе проучим», — угрюмо закончила Эсфи. Интересно, кто ещё был на их стороне? Релес? Нет, только не он! Арсильда? Она училась владеть магией воды, и Тарджинья, помнится, хвасталась, что она из любого дэйя сделает превосходного волшебника за пару месяцев… Хорошо бы Арсильда оказалась непричастной к заговору!
«А на службу когда пойдём?» — спросил Анриэ, поглаживая себя по животу, но Эсфи не успела ответить — в дверь постучали, и раздался голос Гербена, да такой встревоженный, что она мигом вскочила со стула.
— Ваше Величество! Тут к вам… охранный отряд Её Светлости… герцогини Сагрельской…
С Тарджиньей что-то случилось?! Стол поднялся в воздух и перевернулся бы, не возьми Эсфи себя в руки. Ларм взвизгнул.
— Пусть заходят, — она села, оглянувшись на Анриэ. Недовольно пыхтя, он вытаскивал свою шляпу из-под опрокинувшегося кубка, а стол был залит жиденьким, смешанным с водой вином, которое капало на пол.
«Хорошо, что не на голову упал, — буркнул ларм. — Кубок-то тяжёлый».
«Прости», — виновато подумала Эсфи и перевела взгляд на распахнувшуюся дверь. Вошли трое и тут же упали на колени — это напомнило Эсфи, как Амарель сбежал из Башни Смерти, а стражники точно так же боялись, что их казнят.
«Рассказывайте», — велела Эсфи начальнику отряда — барону Дэрли. К счастью, эти трое не были ранены или побиты, и Эсфи ухватилась за мысль, что ничего опасного не случилось. Дэрли заговорил, волнуясь:
— Ваше В-Величество… светлая к-королева… м-мы не виноваты… она с-сама нас б-бросила…
Эсфи сдвинула брови, но к тому времени, как Дэрли закончил свой путаный рассказ, постаралась придать своему лицу спокойное выражение.
— М-мы не знали, ч-что делать… и в-вернулись, — Дэрли беспокойно посмотрел на своих людей, и те поспешно закивали. Эсфи не прослыла жестокой, но «простые» стражники побаивались её гнева. Эсфи ведь была не только королевой и дэйя, но и девочкой, ещё недостаточно взрослой, чтобы Дэрли и его люди могли быть уверены — взрывом её ярости их не швырнёт об стены.
— Гербен, — позвала Эсфи. Дверь заскрипела, а стоявшие на коленях люди ждали, что она прикажет. — Уведи их. За то, что не исполнили мой приказ… вы, барон Дэрли, пойдёте в тюрьму.
— А эти двое? — кивнул на них Гербен. — И остальные?
— Дэрли ответит за своих людей, — Эсфи кликнула служанок, чтобы убрались в комнате, а сама, причесавшись и переодевшись с помощью весёлой и болтливой Рекальи, пошла на службу в храме.
Впервые во время службы Эсфи думала не о богах, и голос Верховного жреца не вызывал у неё никаких чувств. Анриэ, сидевший у Эсфи на плече, был мрачнее северных туч.
«Вляпается она в беду… Я же видел, какая она… неосторожная. Эх, что теперь делать… Вот взяла бы Тарджинья с собой пирамидку, мы бы хоть знали, что та беду отведёт! Кариман говорил, от него всегда отводила!»
Пирамидка. Она стояла у Эсфи в спальне — на ощупь тёплая, даже если в комнате не топили. Эсфи призадумалась и вовсе перестала слушать Верховного жреца.
«Послушай, Анриэ. Пирамидка же волшебная?»
«Разумеется, — фыркнул ларм. — Я её осмотрел, ощупал как-то раз…»
«И она принадлежит Тарджинье, — перебила его Эсфи, захваченная новой мыслью. — Наверняка может помочь!»
Анриэ просиял и, когда Эсфи спросила его о своей догадке, уверенно подтвердил её.
Служба близилась к концу, когда Эсфи разглядела в толпе прихожан высокую худощавую фигуру лорда Бэрна. Как всегда, он был одет в жемчужно-серый кафтан и такие же узкие штаны, а серебристый плащ волочился за ним по земле.
Лорд Бэрн. Один из дэйя. Он был сравнительно молод — не старше тридцати лет, — светловолос, болезненно бледен и страдал какой-то неведомой болезнью. На королевском совете Бэрн чаще молчал или поддерживал других лордов, но сейчас Эсфи был нужен именно он.
— Ваше Величество, — с лёгким удивлением проговорил Бэрн, когда Эсфи подозвала его к себе, и склонил голову, приветствуя ларма. — Я могу быть вам полезен?
— У меня есть для вас поручение, Бэрн, — они вместе вышли из храма. — Поручение, с которым справитесь только вы…
Сидя за столом в королевской спальне, Бэрн водил руками по пирамидке, прикрыв глаза, раскачиваясь и что-то говоря себе под нос. Эсфи следила за каждым его движением, словно Бэрн мог взмахнуть плащом и прямо из пирамидки вынуть живую и невредимую Тарджинью. Чтобы зрение не затуманилось, Эсфи приходилось, как обычно, парить в воздухе. Тем временем Анриэ совсем притих, его выдавало лишь едва слышное сопение.
— Мне нужно время, — открыв глаза, сказал Бэрн, и Эсфи вздрогнула. — И… я сделаю фигурку, похожую на герцогиню Сагрельскую. Тогда мы узнаем, что с ней, — Бэрн улыбнулся, и на его худых щеках появились глубокие складки. Эсфи улыбнулась в ответ, обнадёженная.
— Сколько времени у вас уйдёт на эту фигурку?
— Совсем немного. Есть у вас, — прищурился он, — её волос?
— Да сколько угодно, — оживилась Эсфи, — когда Релес обрезал Тарджинье волосы, мы их собрали в мешочек и спрятали.
— Замечательно. Воск, волосок и волшебство — три «в». Думаю, скоро мы узнаем всё, что нам нужно, — Бэрн отвёл руки от пирамидки.
И Эсфи радостно кивнула.
Глава VII
Ни одно пиршество у джиннов не обходилось без рыбы. Красная с розовыми плавниками, синяя с фиолетовыми, золотистая с оранжевыми пятнами и, наконец, отливающая всеми цветами радуги — рыбу готовили разными хитрыми способами, и сколько Тарджинья себя помнила, неизменно ставили на стол. Вот и сейчас на блюде перед ней раскинулась поджаренная и обложенная травами рыбина. Тарджинья жадно отщипнула от неё и сунула кусок в рот. Люди в своих книгах любят писать о том, как у героев от горя и страданий пропадал аппетит, но, похоже, Тарджинья не умела страдать по-человечески, или рыба оказалась слишком вкусной. Тарджинья облизывала пальцы и думала о двузубых вилках, которые зачем-то изобрели в большом мире. Хорошо, что джинны всегда едят руками, так удобнее!
На пиршество в доме Фарнии из рода Фалеала собралась вся родня и семья очередного жениха. Недалеко от Тарджиньи сидел Кариман. Она заметила, что он переоделся в красную одежду, и на щеках у него появился румянец. Борода и усы Каримана блестели так, как будто их смазали маслом или жиром. Тарджинья скривилась и вернулась к рыбе, не обращая внимания на виноватый взгляд дяди и его попытки заговорить с ней. Когда-нибудь, возможно, она его простит, но не сегодня. И не завтра. И не в ближайшие сто лет.
— Я слышал, вы повидали мир, шэрми Тарджинья? — голос соседа справа оторвал её от рыбы. «Шэрми» называли незамужних девиц, но Тарджинья давно отвыкла от этого обращения, и ей больше нравилось слышать «госпожа Тарджинья» или «Ваша Светлость».
Она не слишком благосклонно покосилась на соседа. Такой же полноватый, как сейчас Кариман, но далеко не такой большой и сильный. Обычный джинн с рыжевато-каштановыми короткими волосами и приятным лицом.
Вынимая изо рта рыбью косточку, Тарджинья задумалась, как ей себя вести. Тем временем, сосед ждал ответа. Был он отцом, братом или дядей жениха — кто его разберёт! Тарджинья дала бы этому джинну от тридцати до сорока по человечьим меркам.
— Ага. Недавно из Города Эмегенов вернулась, — ответила она, так и не приняв решения, как ей разговаривать.
— Если уж люди известны своими дурными нравами, то эмегены, должно быть, и вовсе дикари? — высокомерно спросил сосед.
Наверное, эта семья из тех, кто, будь они людьми, носили бы при себе надушенные платки и говорили только изысканными фразами. Тарджинья вдруг ухмыльнулась, отставляя блюдо и вытирая пальцы розовым полотенцем, на котором были вышиты маки.
— Вы совершенно правы. Эмегены постоянно дерутся друг с другом, а кто победит — съедает другого, — она изобразила ужас и прижала ладонь к груди. — Я сама видела, и это было… ну, просто отвратительно!
— А как же они до сих пор… не переели друг друга? — Сосед был потрясён, и Тарджинья поторопилась его «успокоить»:
— Понимаете, у эмегенов всё иначе, чем у нас! Там в каждом доме растёт дерево, похожее на гигантский дуб, и на этом дереве за пять дней появляется новый эмеген. А потом отделяется от дерева. И ему торжественно дают в руки первую дубину!
— Они дерутся только дубинами? — сосед, слушавший Тарджинью с широко раскрытыми глазами, удивлённо покачал головой.
— Ага. Никакого другого оружия у них нет! Дубины делаются из тех же деревьев, из которых растут эмегены, а эти деревья упираются верхушками прямо в небо! Поэтому эмегены верят, что их народ произошёл от богов! И боги благословляют каждое дерево.
— Кощунство! — содрогнулся сосед и, подняв глаза к потолку дома, скороговоркой пробормотал: — Да простит и помилует нас Трёхликий, да накажет он эмегенов за хулу великую… А как же вы, шэрми Тарджинья, жили среди этих дикарей? Они не пытались вас съесть?
Тарджинья склонила голову, мило улыбаясь:
— Нет. Вы знаете… как-то раз эмегены уже пробовали мясо джинна, и оно показалось им невкусным.
Сосед забавно позеленел и отодвинулся от Тарджиньи, а она поймала взгляд матери, сидевшей во главе стола — тяжёлый, неприятный взгляд. Тарджинья плотно сжала губы и снова пододвинула к себе блюдо с остатками рыбы. Желание посмеяться над незадачливым родственником жениха пропало — сбежать бы лучше отсюда, да подальше.
Бедные оклеветанные эмегены! Всю неделю, что Кариман и Тарджинья жили в Эмгра, его жители строили что-то вроде храма Уш-Ша и Матери-природы, а ещё пытались возделывать землю. Рабов эмегены, ворча, всё-таки отпустили, и те, объединившись, ушли в Гафарса. Тарджинья помнила, как прощалась с эмегенами, чуть не плача, и шамана Ас-Сеи даже обняла, а он похлопал её по спине…
Вечером Саера, проскользнувшая в комнату Тарджиньи, зашептала, то и дело прикрывая рот ладошкой и оглядываясь:
— Представляешь, это был сам жених! Тот, что говорил с тобой! И он сказал — я такую выдумщицу не возьму.
Тарджинья, причёсывая распущенные волосы коралловым гребнем, обернулась и посмотрела на маленькую, румяную сестрицу. Саера всегда была на стороне Тарджиньи и теперь веселилась оттого, что жениха удалось отпугнуть.
— А что именно он назвал выдумкой?
— Дубины, — улыбнулась Саера. — Во всё поверил, только не в это! Скажи, ты ведь это сочинила? Мол, у эмегенов нет ни мечей, ни луков, ни стрел, а одни дубины…
Тарджинья отложила гребень и подмигнула Саере, хотя на душе было неспокойно: что теперь сделает мать?
— В том-то и дело, что я говорила чистую правду!
***
Трое джиннов из рода Фалеала наступали на Тарджинью, а за спиной у неё расстилался Гибельный лес. Удивительно, но оттуда доносился слабый цветочный аромат, а вовсе не запах разложения, как Тарджинья думала в детстве. Кто его знает — может, там и птицы пели, и муравьи бегали по тропам, как в обычном лесу!
Когда-то Гибельный лес создали пятеро сильнейших джиннов рода Фалеала. Он был тюрьмой для всякого, кто туда попадал — попытаешься сбежать, так заблудишься, а магия в Гибельном лесу была бессильна. Сюда загоняли, как скот, джиннов, которые предали свой род — проклятому джинну место на проклятой земле. Тарджинья, как и другие, знала — под кустами, деревьями, возле мирно текущей реки она увидит кости изгнанников, а потом и сама ляжет рядом с ними.
— Ты опозорила нас, — говорили трое, теснившие Тарджинью. В большой семье никто не помнил, троюродный он брат или внучатый племянник, а потому мужчину называли «братец», а женщину — «сестрица». Тарджинья держала в обеих руках ледяные копья — мол, не приближайтесь! — но ещё не верила, что всё так серьёзно. Она помнила этих троих с детства — они были старше всего на несколько лет. Вот братец Трим, когда-то он плакал и швырялся деревянной лошадкой; вот братец Жарис, шести лет он упал, распорол губу, и у него остался шрам на всю жизнь; вот братец Алмен, он играл с Тарджиньей в прятки, когда приходил в гости. Все они выросли — и теперь братцы стояли перед сестрицей, чтобы швырнуть её, как преступницу, в Гибельный лес. Но она же ничего, ровным счётом ничего плохого не сделала!
— Уйдите, — прошептала Тарджинья и нацелила на них копья. Но братцы одновременно указали на неё перстами, и Тарджинью подняло в воздух, а ледяные копья выпали у неё из рук. Тарджинья успела только крикнуть — и взлетела над Гибельным лесом, а потом рухнула, как птица с подрубленными крыльями…
…Тарджинья проснулась, задыхаясь от ужаса. В темноте она разглядела знакомую фигуру у своей постели, натянула на себя сползшее одеяло и вздохнула, пытаясь успокоиться. Сердце стало биться ровнее.
— Это я, — голос Фарнии прозвучал непривычно мягко, и она села на постель, держа в руке чашку из ихранджанского фарфора. До Тарджиньи донёсся слабый цветочный аромат. — Тебе приснился кошмар?
Тарджинья молчала, перебирая пальцами край одеяла, и думала, почему мать не злится. Ведь Тарджинья всё «испортила», новоявленный жених сбежал, и теперь опять придётся искать другого.
— Я знаю, что ты на меня обижаешься, — Фарния говорила с ней, как с маленькой неразумной девочкой. — А ты не думала о том, каково пришлось нам? Всё это время, пока ты странствовала… друзей искала… мы думали, что с тобой сталось. Ты сделала мне больнее, чем я тебе, Тари.
Всё что угодно, лишь бы не слышать этого детского прозвища! «Я же не хотела. Вы сами… сами виноваты со своими глупыми традициями!»
— Джинны седеют в сто лет, а я из-за тебя раньше поседела, — Фарния, наверное, собиралась говорить об этом ещё долго, но Тарджинья перебила её вопросом:
— Скажи, а ты правда хотела отправить меня в Гибельный лес? Хоть на миг… хотела, да?
Она приподнялась на подушках, пытаясь всмотреться в лицо матери, узнать ответ на свой вопрос раньше, чем та придумает красивую ложь. Но Фарния не замедлила со словами:
— Нет. Разве ты не говорила Саере, когда злилась на неё, что отшлёпаешь?
Тарджинья невольно улыбнулась, вспомнив, какой была младшая сестра в раннем детстве. Саера с её озорством то в заросли винограда лезла, и потом её оттуда не вытащишь, то кидалась скорлупками грецких орехов, сидя на дереве, и попробуй её достань! А потом как-то притихла, изменилась, стала примерной девочкой. В отличие от самой Тарджиньи.
— Говорила.
— Вот и я так же… Какой ещё Гибельный лес? Ты — одна из нас, и мы ведь тебя не прокляли.
Неужели Фарния, наконец, смягчилась? Тарджинья молча удивлялась этому, а к глазам предательски подступили слёзы, когда она услышала:
— И мы тебя любим.
Тарджинья вытерла правый глаз, затем левый, но слёзы всё лились и лились.
— Тогда, может, мы поговорим завтра? Про Эсфи, Мэриэн, про большой мир… я обещала вернуться. Я не могу нарушить слово. Но я бы вас навещала! И жила бы здесь летом, когда можно купаться, и собирать ягоды, и…
— Хорошо, мы обо всём поговорим, — неохотно уступила Фарния, — а пока выпей чаю.
Наконец, непрошеные слёзы иссякли. Тарджинья ещё раз, напоследок, вытерла глаза пальцами, взяла чашку и провела пальцем по нарисованным на ней цветочным лепесткам. Поднесла чашку к губам и принюхалась ещё раз.
— А что это за чай, мама?
— «Сладчайшая роза», — Фарния протянула руку и убрала волосы со лба Тарджиньи. — Пей, и у тебя больше не будет кошмаров.
Чай и вправду оказался сладким, даже приторным. Шевельнулись какие-то неясные подозрения, но Тарджинья не хотела верить. Совсем как во сне.
