– Повтори, что ты сказал?!
– Я… я всего лишь сказал: «Мы прибыли, мой дей. Вам пора одеваться», – услышал он прерывающийся от боли голос Шиона.
Рогар распахнул глаз, чтобы убедиться, что перед ним его верный кнест, а кошмары Подэры понемногу тают в голове вместе с остатками тяжелого хмельного сна.
– Нет, – все же злобно проворчал он, еще путаясь между забытьем и явью, – ты сказал: «Предатель».
– Нет, я… – Шион посмотрел в лицо бога и осекся на полуслове. В его глазах мелькнуло новое выражение, а губы покорно проговорили: – Как пожелает мой дей. Я знаю, что оскорбление дея карается смертью. Вы сейчас подарите мне ее?
С раздраженным стоном Рогар отпустил его, сел в постели и закрыл ладонями лицо. Кнест пошел на хитрость, только сам он тоже не дурак и прекрасно понимает, в каких случаях разговаривают таким елейным тоном.
Когда не хотят провоцировать буйнопомешанного.
Он и правда такой.
Предатель…
– Ваше Благословение по-прежнему хранит нас, – продолжил тем временем Шион, украдкой потирая горло над жестким воротничком котта и откашливаясь, – барг причалил к тому острову, про который и рассказывал старик. Вшивый сын козла не обманул, на первый взгляд эти люди живут так, как он описывал. Все готово к тому, чтобы вы к ним вышли. Я принес чистую одежду моему дею. И кувшин холодной граппы тоже принес.
Морская качка действительно больше не донимала, но Рогар все равно с трудом поднялся с постели, неловко задев босой ногой разбросанные по полу пустые медные кувшины. Те со звоном откатились по сторонам. Он совсем не пьет, пока находится в цитадели, хотя там ему всегда ужасно хочется пьянствовать, а в походе, где перед глазами не маячит бесконечно разлом между мирами и где тяжесть, сгибающая плечи Рогара, немного отпускает, он лакает любое пойло, как проклятый, не просыхает ни ночью, ни днем.
Чтобы только уснуть… чтобы не помнить… чтобы не слышать…
Предатель…
Повернувшись спиной к Шиону, он помочился в ночной горшок из хрусталя – дар, преподнесенный свирепому богу каким-то очередным правителем очередного чудесного местечка. Местечка, полного зеленых лесов и голубого неба, где никогда не знали ни боли, ни войны.
До тех пор, пока Рогар не принес им это.
Памятуя о том, что он сделал, они все пытались задобрить его, стоило ему лишь появиться в их землях. Дарили драгоценности, красоты и дороговизны которых на Подэре еще не видали, предлагали своих прелестных дочерей и жен. Да и вообще, все, на что только падал его глаз, ему тут же подносили в дар. Чтобы не злился. Чтобы не перебил их всех, как своих друзей из Подэры. Предсмертный хрип каждого из той пятерки все еще звучал в ушах Рогара. Он помнил, как их полные слез глаза сверлили его напоследок растерянными взглядами, пальцы хватали воздух, выходящий из разверстых глоток, а обагренные кровью рты шевелились в агонии, повторяя одно и то же.
Предатель…
Шион, склонив голову, стоял на одном колене, держа на руках аккуратно сложенные стопкой одежды. Сам он уже давно принарядился, натянул парадный котт, начистил до блеска сапоги из черной кожи, а меч подвязал к поясу украшенной золотом перевязью. Через распахнутое оконце в каюту влетал жаркий ветерок южного океана, и Рогар видел, как по вискам кнеста, облаченного по всем правилам, текут капли пота. Это немного согрело его сердце: дея не любят, но ему подчиняются, и порядки, которые он установил, не рискуют менять.
Он полил себе на голову холодной воды из умывального кувшина и встряхнулся, как собака, разбрызгивая капли во все стороны по золоченой капитанской каюте. Пригладив назад мокрые волосы, залпом опохмелился. Взял из рук Шиона парчовые шоссы и принялся натягивать их на голое тело, попутно прислушиваясь к топоту ног на палубе. Этот тридцативесельный барг ему тоже подарили – а он всего-то раз вскользь бросил капитану, что в восторге от маневренности и прочности корабля. Застегивая пуговицы над паховым карманом, Рогар мрачно ухмыльнулся, подумав о том, что его богатства на Эре равны сумме, за которую он мог бы купить всю Подэру целиком.
Если бы, конечно, вздумал туда вернуться.
Предатель…
Он сунул ноги в любимые подбитые железом сапоги, быстро застегнул на себе рубашку и котт, пристегнул меч к поясу. Перехватил волосы на затылке, чтобы не мешали. Сделал знак Шиону, что уже можно подниматься с колен. Верный кнест замялся, что не предвещало ничего хорошего.
– Сегодня утром на барг прилетела голубка от Ириллин, мой дей.
Рогар подавил в себе желание стиснуть пальцами рукоять меча и спросил нарочито спокойно:
– И каким же было послание?
– Только это, мой дэй, – Шион вынул из кармана котта и развернул перед богом квадратный кусочек черной ткани. – Черный плат, мой дэй.
Рогар на миг закрыл глаза. Он представил, как Ириллин отправляет птицу из своих комнат на самой высокой башне цитадели: ее ночная рубашка белеет на фоне грубых каменных стен, темные волосы разбросаны по плечам, глаза заплаканы. Сколько бы ни занимали его походы – одну луну, две, поллета – хотя бы раз она обязательно присылает ему голубку с повязанным вокруг лапки черным платком. И бесконечно плачет в его отсутствие, хоть он каждый раз твердит ей, что не берет себе походных жен, и при этом не кривит сердцем.
Действительно не берет, но не потому что так любит Ириллин, а потому что женщины все равно не помогают ему уснуть. Не помогают не думать. Не так, как спиртное, по крайней мере. А Ириллин, пожалуй, единственная на Эре, кто по-настоящему была к нему добра, поэтому обижать ее Рогар не хочет. Поэтому терпит ее слезы, проливаемые и без него, и рядом с ним.
Поэтому молчит о том, как смертельно он устал от Ириллин и ее слез.
Предатель…
Была ли Ириллин с ним рядом, когда из Подэры выкинули его мать? Нет, то было начало, когда все думали, что Рогар сломается почти сразу, вернется. Они швырнули в разлом обнаженное женское тело, чтобы он его нашел. Послание было ясным: смерть предателю, а если предатель не готов понести наказание, его примут на себя близкие и родные. Рогар с первого взгляда это понял и сразу же запретил приближаться к разлому хоть кому-нибудь, кроме него. Мысль о том, что другие будут смотреть на то, во что превратили женщину, родившую и вырастившую его, вскормившую его грудью и лечившую его первые детские ушибы, причиняла ему боль, которая даже не находила выхода из горла.
Как наяву, он до сих пор помнил, как шел один по «бутылочному горлышку», а переливающаяся всеми цветами радуги стена разлома манила его. Достаточно просто шагнуть туда – и все страдания прекратятся. Но он оглядывался назад, на манящее чистое небо Эры, на ее густые леса, на основание цитадели, которое только-только начали складывать люди для него – и крепче стискивал зубы. Он не вернется. Никогда не вернется в Подэру.
Они не сломают его.
Предатель…
Его бывшие соплеменники поступили так, как было принято веками на Подэре поступать с предателями. Они измучили, убили и швырнули Рогару его мать. Тогда он стоял на коленях перед истерзанным телом, и не мог заставить себя посмотреть на нее: нагота резала ему глаза, выглядела противоестественно, выворачивала наизнанку. Кто-то из кнехтов – тогда они еще пытались принять его – ослушался приказа и подошел, чтобы укрыть тело своим плащом, и в глубине души Рогар был ему за это очень благодарен.
Когда он поднял на руки закутанное в плащ тело, то сообразил, что мать весит меньше пушинки. Ее морили голодом какое-то время, подвешивали и срезали кожу, изредка давая ему послушать ее крики и мольбы. Ей отрубили груди, которыми она кормила его, и вырезали чрево, из которого он вышел, обойдясь как и положено поступать с матерью предателя. Напоследок ей выкололи глаза, и какое-то время, истекающая кровью и ослепшая, она сама ползла к разлому между мирами, ища там спасения от мучителей. Ее добили в спину у самой радужной стены, кровь еще была свежей и сочилась сквозь плащ, пока Рогар нес тело.
Для ее могилы он выбрал на склонах Меарра самое красивое место, какое только нашел: с высоты открывался вид на плодородную долину, а сверху нависало бесконечное небо, на которое он сам порой не мог наглядеться, вокруг росли желтые одуванчики и красные багряноголовки. Там же, над ее могилой, он сам выколол себе глаз – в знак скорби и наказания за эту утрату. За то, что в ее смерти был виноват только он.
Предатель…
Ириллин, конечно, знала эту историю. Она прожила в цитадели достаточно лет бок о бок с богом, чтобы проникнуть в его душу. У женщин вообще есть это замечательное свойство – пролезать вглубь мужских мозгов и понимать в них что-то такое, что мужчины сами о себе порой не разумеют. Даже мужчины божественного происхождения. Конечно, этим талантом правильно умеют пользоваться не все, но вот Ириллин как-то умела.
– Мой дей…
Рогар снова стряхнул с себя наваждение. Такое с ним случалось довольно часто: или бесконечные ночные кошмары, или ступор от воспоминаний, который мог нахлынуть в любой миг посреди дня, подавить сознание, оглушить, обезоружить. Опасная слабость, которая однажды может стоить жизни.
Шион стоял у дверей, услужливо придерживая створку, и бог мотнул головой, уверенно прошагал по дощатому полу к выходу и поднялся на палубу из каюты.
Все солнце мира с размаху ударило ему в лицо. Прищурившись, Рогар посмотрел на столь любимое им бездонное голубое небо Эры, ощутил на коже тепло лучей света, но увидел вместо них вечно мрачные, холодные, грязно-желтые небеса Подэры. Услышал рокот ее мутно-серых рек, в которых давно не водилось ничто живое, как наяву вдохнул ее смрадный, оседающий камнями в легких воздух. Узрел землю, полную разломов, из которых к небесам всполохами прорывался всепожирающий огонь, кишащую теми, кто еще жил и никак не мог умереть.
Разве не от всего этого он бежал в Эру?
Нет, он никогда туда не вернется.
Он моргнул и вернул зрению четкость, сосредоточившись на песчаном берегу, к которому причалил его барг, и разноцветной группке аборигенов, встречающей бога и его приближенных. Прокаленные беспощадным солнцем люди острова были низкорослыми и меднокожими, их волосы казались жесткими от впитавшейся соли, одежды в основном состояли из волокон высушенных водорослей. Женщины, правда, выглядели лучше мужчин, их платья в чем-то напоминали наряды красавиц из большой земли, многочисленные бусы и браслеты украшали запястья и шеи. Среди всей толпы выделялся старик с коралловым посохом и зеленой бородой, судя по величественной позе, он считался здесь главой.
«Тем, кто меня одарит», – подумал Рогар с усмешкой.
Он обвел взглядом удивительно похожие друг на друга мужские и женские лица, и едва сдержал вздох предвкушения, наткнувшись на сокровище, ради которого, собственно, и проделал долгий и порой сложный путь через Водорослево море, чтобы достигнуть всеми забытого, небольшого и дикого островка. Вот ради чего он терпел любые тяготы походов, выносил набившие оскомину лживые улыбки старост и в любую свободную минуту заливался спиртным, глуша глубоко внутри себя рвущиеся наружу кошмары. Прямо перед Рогаром, в досягаемости нескольких шагов, находилась та редкая ценность, за которую он отдал бы и тридцативесельный барг с золоченой каютой, и драгоценности вместе с хрустальным ночным горшком и, что греха таить, даже Ириллин.
Его будущие кнесты.
Марево полуденного зноя дрожало над берегом Нершижа, и вместе с ним дрожала и Кайлин. Белый от соляного налета камень причала обжигал ей ступни, берилловые бусы оттягивали шею, от волнения кружилась голова. «Только бы не этот», – беззвучно шептали ее губы каждый раз, как кто-нибудь появлялся на сходнях барга.
Глупо и бесполезно, как если привязать к ногам тяжеленные камни и надеяться доплыть с ними через океан до материка. Раз отец повел ее встречать гостей, значит, с кем-нибудь все равно лечь придется. Или смерть – в случае отказа. Права выбора у Кайлин нет, есть только женский долг, обязанность приносить здоровых детей умирающему Нершижу. Но она все равно перебирала в уме каждого из чужаков, будто ее нежелание могло на что-то повлиять.
Первым, как водится, на берег ступил Нерпу-Поводырь. Бывший вор и попрошайка, теперь он вышагивал чуть ли не как правитель. Острову и всем его обитателям повезло, что некоторое время назад Нерпу, бежавший из тюрьмы, тайком пробрался на один из торговых баргов, курсировавших из Паррина в Меарр и обратно. Дурные привычки взяли верх над здравым рассудком, и, выбравшись как-то ночью из укрытия, Нерпу принялся рыскать по кораблю в надежде чем-нибудь поживиться. Так он и был пойман, избит и выброшен за борт. В наказании Кайлин не видела ничего удивительного – на Нешиже тоже выбрасывали в океан все, что приходило в негодность или просто становилось бесполезным.
Нерпу повезло, что торговый путь проходил в относительной близи от острова, и течение поднесло его к берегам прежде, чем тело ослабло и он захлебнулся. А дальше все складывалось просто. Быстро смекнув, как обстоят дела, Нерпу стал Поводырем. Старейшина отдал ему большую часть древесных запасов из казны, чтобы построить утлую лодчонку – и то, ее они использовали лишь для небольшого расстояния, когда, сидя на одном из каменных пальцев Опасного Рифа, Нерпу разглядел идущий мимо караван торговцев и бросился к ним через воды.
Старый, почти как отец Кайлин, с выжженной меткой вора на лбу, прихрамывающий из-за перебитой когда-то в тюрьмах Паррина ноги, Нерпу-Поводырь тем не менее легко нес поджарое тело. Он скатился вниз с корабля и приблизился к старейшине острова, чтобы отвесить учтивый поклон. Не успел бывший бродяга завершить процедуру приветствия, как от толпы отделились и с визгом понеслись к нему навстречу пятеро или шестеро детишек возрастом от двух до пяти лет. Самого младшего, которому едва минуло одно лето, держала на руках островная жена Нерпу.
Кровь Нерпу-Поводыря тоже чужая для Нершижа, и он по возможности приносит пользу не только тем, что приводит гостей. Помимо законной супруги, он одарил своим семенем и некоторых других женщин, став их мужьям побратимом. Иногда Кайлин казалось, что ее отец лишь номинально решает на их острове все. Настоящая власть давно лежит в цепких заскорузлых руках бывшего бродяги. Однажды – до того, как пуститься в нынешнее плавание и привести бога – Нерпу-Поводырь подошел к Кайлин, с сомнением покосился на ее плоскую, слабо развитую еще грудь и «утешил», что, если потребуется, даст и ей ребенка.
«Только бы не этот», – поеживаясь, прошептала она, глядя теперь на него после полутора лет отсутствия.
Следующими ноги в пыли Нершижа искупали гребцы с барга. Угрюмые, сильные мужчины, с бритыми налысо головами, покрытыми цветастыми платками для защиты от солнца, с мощными плечами, кожа на которых почернела и задубела от ветра и солнца, с руками, равными по обхвату талии Кайлин. У женщин Нершижа они почему-то вызвали возбужденный трепет. Каждая оживилась, каждая хотела подойти ближе, чтобы потрогать их мышцы или рассмотреть вставные каменные зубы – по традиции всех гребцов тот, кто пережил смертельный шторм, должен был обзавестись таким украшением во рту. Чем больше штормов осталось позади, тем тяжелее челюсти – в знак того, что их хозяин умеет прогрызать себе путь в морских просторах.
– Я… я всего лишь сказал: «Мы прибыли, мой дей. Вам пора одеваться», – услышал он прерывающийся от боли голос Шиона.
Рогар распахнул глаз, чтобы убедиться, что перед ним его верный кнест, а кошмары Подэры понемногу тают в голове вместе с остатками тяжелого хмельного сна.
– Нет, – все же злобно проворчал он, еще путаясь между забытьем и явью, – ты сказал: «Предатель».
– Нет, я… – Шион посмотрел в лицо бога и осекся на полуслове. В его глазах мелькнуло новое выражение, а губы покорно проговорили: – Как пожелает мой дей. Я знаю, что оскорбление дея карается смертью. Вы сейчас подарите мне ее?
С раздраженным стоном Рогар отпустил его, сел в постели и закрыл ладонями лицо. Кнест пошел на хитрость, только сам он тоже не дурак и прекрасно понимает, в каких случаях разговаривают таким елейным тоном.
Когда не хотят провоцировать буйнопомешанного.
Он и правда такой.
Предатель…
– Ваше Благословение по-прежнему хранит нас, – продолжил тем временем Шион, украдкой потирая горло над жестким воротничком котта и откашливаясь, – барг причалил к тому острову, про который и рассказывал старик. Вшивый сын козла не обманул, на первый взгляд эти люди живут так, как он описывал. Все готово к тому, чтобы вы к ним вышли. Я принес чистую одежду моему дею. И кувшин холодной граппы тоже принес.
Морская качка действительно больше не донимала, но Рогар все равно с трудом поднялся с постели, неловко задев босой ногой разбросанные по полу пустые медные кувшины. Те со звоном откатились по сторонам. Он совсем не пьет, пока находится в цитадели, хотя там ему всегда ужасно хочется пьянствовать, а в походе, где перед глазами не маячит бесконечно разлом между мирами и где тяжесть, сгибающая плечи Рогара, немного отпускает, он лакает любое пойло, как проклятый, не просыхает ни ночью, ни днем.
Чтобы только уснуть… чтобы не помнить… чтобы не слышать…
Предатель…
Повернувшись спиной к Шиону, он помочился в ночной горшок из хрусталя – дар, преподнесенный свирепому богу каким-то очередным правителем очередного чудесного местечка. Местечка, полного зеленых лесов и голубого неба, где никогда не знали ни боли, ни войны.
До тех пор, пока Рогар не принес им это.
Памятуя о том, что он сделал, они все пытались задобрить его, стоило ему лишь появиться в их землях. Дарили драгоценности, красоты и дороговизны которых на Подэре еще не видали, предлагали своих прелестных дочерей и жен. Да и вообще, все, на что только падал его глаз, ему тут же подносили в дар. Чтобы не злился. Чтобы не перебил их всех, как своих друзей из Подэры. Предсмертный хрип каждого из той пятерки все еще звучал в ушах Рогара. Он помнил, как их полные слез глаза сверлили его напоследок растерянными взглядами, пальцы хватали воздух, выходящий из разверстых глоток, а обагренные кровью рты шевелились в агонии, повторяя одно и то же.
Предатель…
Шион, склонив голову, стоял на одном колене, держа на руках аккуратно сложенные стопкой одежды. Сам он уже давно принарядился, натянул парадный котт, начистил до блеска сапоги из черной кожи, а меч подвязал к поясу украшенной золотом перевязью. Через распахнутое оконце в каюту влетал жаркий ветерок южного океана, и Рогар видел, как по вискам кнеста, облаченного по всем правилам, текут капли пота. Это немного согрело его сердце: дея не любят, но ему подчиняются, и порядки, которые он установил, не рискуют менять.
Он полил себе на голову холодной воды из умывального кувшина и встряхнулся, как собака, разбрызгивая капли во все стороны по золоченой капитанской каюте. Пригладив назад мокрые волосы, залпом опохмелился. Взял из рук Шиона парчовые шоссы и принялся натягивать их на голое тело, попутно прислушиваясь к топоту ног на палубе. Этот тридцативесельный барг ему тоже подарили – а он всего-то раз вскользь бросил капитану, что в восторге от маневренности и прочности корабля. Застегивая пуговицы над паховым карманом, Рогар мрачно ухмыльнулся, подумав о том, что его богатства на Эре равны сумме, за которую он мог бы купить всю Подэру целиком.
Если бы, конечно, вздумал туда вернуться.
Предатель…
Он сунул ноги в любимые подбитые железом сапоги, быстро застегнул на себе рубашку и котт, пристегнул меч к поясу. Перехватил волосы на затылке, чтобы не мешали. Сделал знак Шиону, что уже можно подниматься с колен. Верный кнест замялся, что не предвещало ничего хорошего.
– Сегодня утром на барг прилетела голубка от Ириллин, мой дей.
Рогар подавил в себе желание стиснуть пальцами рукоять меча и спросил нарочито спокойно:
– И каким же было послание?
– Только это, мой дэй, – Шион вынул из кармана котта и развернул перед богом квадратный кусочек черной ткани. – Черный плат, мой дэй.
Рогар на миг закрыл глаза. Он представил, как Ириллин отправляет птицу из своих комнат на самой высокой башне цитадели: ее ночная рубашка белеет на фоне грубых каменных стен, темные волосы разбросаны по плечам, глаза заплаканы. Сколько бы ни занимали его походы – одну луну, две, поллета – хотя бы раз она обязательно присылает ему голубку с повязанным вокруг лапки черным платком. И бесконечно плачет в его отсутствие, хоть он каждый раз твердит ей, что не берет себе походных жен, и при этом не кривит сердцем.
Действительно не берет, но не потому что так любит Ириллин, а потому что женщины все равно не помогают ему уснуть. Не помогают не думать. Не так, как спиртное, по крайней мере. А Ириллин, пожалуй, единственная на Эре, кто по-настоящему была к нему добра, поэтому обижать ее Рогар не хочет. Поэтому терпит ее слезы, проливаемые и без него, и рядом с ним.
Поэтому молчит о том, как смертельно он устал от Ириллин и ее слез.
Предатель…
Была ли Ириллин с ним рядом, когда из Подэры выкинули его мать? Нет, то было начало, когда все думали, что Рогар сломается почти сразу, вернется. Они швырнули в разлом обнаженное женское тело, чтобы он его нашел. Послание было ясным: смерть предателю, а если предатель не готов понести наказание, его примут на себя близкие и родные. Рогар с первого взгляда это понял и сразу же запретил приближаться к разлому хоть кому-нибудь, кроме него. Мысль о том, что другие будут смотреть на то, во что превратили женщину, родившую и вырастившую его, вскормившую его грудью и лечившую его первые детские ушибы, причиняла ему боль, которая даже не находила выхода из горла.
Как наяву, он до сих пор помнил, как шел один по «бутылочному горлышку», а переливающаяся всеми цветами радуги стена разлома манила его. Достаточно просто шагнуть туда – и все страдания прекратятся. Но он оглядывался назад, на манящее чистое небо Эры, на ее густые леса, на основание цитадели, которое только-только начали складывать люди для него – и крепче стискивал зубы. Он не вернется. Никогда не вернется в Подэру.
Они не сломают его.
Предатель…
Его бывшие соплеменники поступили так, как было принято веками на Подэре поступать с предателями. Они измучили, убили и швырнули Рогару его мать. Тогда он стоял на коленях перед истерзанным телом, и не мог заставить себя посмотреть на нее: нагота резала ему глаза, выглядела противоестественно, выворачивала наизнанку. Кто-то из кнехтов – тогда они еще пытались принять его – ослушался приказа и подошел, чтобы укрыть тело своим плащом, и в глубине души Рогар был ему за это очень благодарен.
Когда он поднял на руки закутанное в плащ тело, то сообразил, что мать весит меньше пушинки. Ее морили голодом какое-то время, подвешивали и срезали кожу, изредка давая ему послушать ее крики и мольбы. Ей отрубили груди, которыми она кормила его, и вырезали чрево, из которого он вышел, обойдясь как и положено поступать с матерью предателя. Напоследок ей выкололи глаза, и какое-то время, истекающая кровью и ослепшая, она сама ползла к разлому между мирами, ища там спасения от мучителей. Ее добили в спину у самой радужной стены, кровь еще была свежей и сочилась сквозь плащ, пока Рогар нес тело.
Для ее могилы он выбрал на склонах Меарра самое красивое место, какое только нашел: с высоты открывался вид на плодородную долину, а сверху нависало бесконечное небо, на которое он сам порой не мог наглядеться, вокруг росли желтые одуванчики и красные багряноголовки. Там же, над ее могилой, он сам выколол себе глаз – в знак скорби и наказания за эту утрату. За то, что в ее смерти был виноват только он.
Предатель…
Ириллин, конечно, знала эту историю. Она прожила в цитадели достаточно лет бок о бок с богом, чтобы проникнуть в его душу. У женщин вообще есть это замечательное свойство – пролезать вглубь мужских мозгов и понимать в них что-то такое, что мужчины сами о себе порой не разумеют. Даже мужчины божественного происхождения. Конечно, этим талантом правильно умеют пользоваться не все, но вот Ириллин как-то умела.
– Мой дей…
Рогар снова стряхнул с себя наваждение. Такое с ним случалось довольно часто: или бесконечные ночные кошмары, или ступор от воспоминаний, который мог нахлынуть в любой миг посреди дня, подавить сознание, оглушить, обезоружить. Опасная слабость, которая однажды может стоить жизни.
Шион стоял у дверей, услужливо придерживая створку, и бог мотнул головой, уверенно прошагал по дощатому полу к выходу и поднялся на палубу из каюты.
Все солнце мира с размаху ударило ему в лицо. Прищурившись, Рогар посмотрел на столь любимое им бездонное голубое небо Эры, ощутил на коже тепло лучей света, но увидел вместо них вечно мрачные, холодные, грязно-желтые небеса Подэры. Услышал рокот ее мутно-серых рек, в которых давно не водилось ничто живое, как наяву вдохнул ее смрадный, оседающий камнями в легких воздух. Узрел землю, полную разломов, из которых к небесам всполохами прорывался всепожирающий огонь, кишащую теми, кто еще жил и никак не мог умереть.
Разве не от всего этого он бежал в Эру?
Нет, он никогда туда не вернется.
Он моргнул и вернул зрению четкость, сосредоточившись на песчаном берегу, к которому причалил его барг, и разноцветной группке аборигенов, встречающей бога и его приближенных. Прокаленные беспощадным солнцем люди острова были низкорослыми и меднокожими, их волосы казались жесткими от впитавшейся соли, одежды в основном состояли из волокон высушенных водорослей. Женщины, правда, выглядели лучше мужчин, их платья в чем-то напоминали наряды красавиц из большой земли, многочисленные бусы и браслеты украшали запястья и шеи. Среди всей толпы выделялся старик с коралловым посохом и зеленой бородой, судя по величественной позе, он считался здесь главой.
«Тем, кто меня одарит», – подумал Рогар с усмешкой.
Он обвел взглядом удивительно похожие друг на друга мужские и женские лица, и едва сдержал вздох предвкушения, наткнувшись на сокровище, ради которого, собственно, и проделал долгий и порой сложный путь через Водорослево море, чтобы достигнуть всеми забытого, небольшого и дикого островка. Вот ради чего он терпел любые тяготы походов, выносил набившие оскомину лживые улыбки старост и в любую свободную минуту заливался спиртным, глуша глубоко внутри себя рвущиеся наружу кошмары. Прямо перед Рогаром, в досягаемости нескольких шагов, находилась та редкая ценность, за которую он отдал бы и тридцативесельный барг с золоченой каютой, и драгоценности вместе с хрустальным ночным горшком и, что греха таить, даже Ириллин.
Его будущие кнесты.
***
Марево полуденного зноя дрожало над берегом Нершижа, и вместе с ним дрожала и Кайлин. Белый от соляного налета камень причала обжигал ей ступни, берилловые бусы оттягивали шею, от волнения кружилась голова. «Только бы не этот», – беззвучно шептали ее губы каждый раз, как кто-нибудь появлялся на сходнях барга.
Глупо и бесполезно, как если привязать к ногам тяжеленные камни и надеяться доплыть с ними через океан до материка. Раз отец повел ее встречать гостей, значит, с кем-нибудь все равно лечь придется. Или смерть – в случае отказа. Права выбора у Кайлин нет, есть только женский долг, обязанность приносить здоровых детей умирающему Нершижу. Но она все равно перебирала в уме каждого из чужаков, будто ее нежелание могло на что-то повлиять.
Первым, как водится, на берег ступил Нерпу-Поводырь. Бывший вор и попрошайка, теперь он вышагивал чуть ли не как правитель. Острову и всем его обитателям повезло, что некоторое время назад Нерпу, бежавший из тюрьмы, тайком пробрался на один из торговых баргов, курсировавших из Паррина в Меарр и обратно. Дурные привычки взяли верх над здравым рассудком, и, выбравшись как-то ночью из укрытия, Нерпу принялся рыскать по кораблю в надежде чем-нибудь поживиться. Так он и был пойман, избит и выброшен за борт. В наказании Кайлин не видела ничего удивительного – на Нешиже тоже выбрасывали в океан все, что приходило в негодность или просто становилось бесполезным.
Нерпу повезло, что торговый путь проходил в относительной близи от острова, и течение поднесло его к берегам прежде, чем тело ослабло и он захлебнулся. А дальше все складывалось просто. Быстро смекнув, как обстоят дела, Нерпу стал Поводырем. Старейшина отдал ему большую часть древесных запасов из казны, чтобы построить утлую лодчонку – и то, ее они использовали лишь для небольшого расстояния, когда, сидя на одном из каменных пальцев Опасного Рифа, Нерпу разглядел идущий мимо караван торговцев и бросился к ним через воды.
Старый, почти как отец Кайлин, с выжженной меткой вора на лбу, прихрамывающий из-за перебитой когда-то в тюрьмах Паррина ноги, Нерпу-Поводырь тем не менее легко нес поджарое тело. Он скатился вниз с корабля и приблизился к старейшине острова, чтобы отвесить учтивый поклон. Не успел бывший бродяга завершить процедуру приветствия, как от толпы отделились и с визгом понеслись к нему навстречу пятеро или шестеро детишек возрастом от двух до пяти лет. Самого младшего, которому едва минуло одно лето, держала на руках островная жена Нерпу.
Кровь Нерпу-Поводыря тоже чужая для Нершижа, и он по возможности приносит пользу не только тем, что приводит гостей. Помимо законной супруги, он одарил своим семенем и некоторых других женщин, став их мужьям побратимом. Иногда Кайлин казалось, что ее отец лишь номинально решает на их острове все. Настоящая власть давно лежит в цепких заскорузлых руках бывшего бродяги. Однажды – до того, как пуститься в нынешнее плавание и привести бога – Нерпу-Поводырь подошел к Кайлин, с сомнением покосился на ее плоскую, слабо развитую еще грудь и «утешил», что, если потребуется, даст и ей ребенка.
«Только бы не этот», – поеживаясь, прошептала она, глядя теперь на него после полутора лет отсутствия.
Следующими ноги в пыли Нершижа искупали гребцы с барга. Угрюмые, сильные мужчины, с бритыми налысо головами, покрытыми цветастыми платками для защиты от солнца, с мощными плечами, кожа на которых почернела и задубела от ветра и солнца, с руками, равными по обхвату талии Кайлин. У женщин Нершижа они почему-то вызвали возбужденный трепет. Каждая оживилась, каждая хотела подойти ближе, чтобы потрогать их мышцы или рассмотреть вставные каменные зубы – по традиции всех гребцов тот, кто пережил смертельный шторм, должен был обзавестись таким украшением во рту. Чем больше штормов осталось позади, тем тяжелее челюсти – в знак того, что их хозяин умеет прогрызать себе путь в морских просторах.
