Попыталась стянуть с себя толстовку, но кошак нетерпеливо сграбастал меня и, усадив на свои колени, запустил руки под эту самую толстовку.
— Я сам, — выдохнул он и прошелся горячими ладонями по спине, а я блаженно зажмурилась, обхватив иноземца за шею и запустив пальцы в не дающие мне покоя длинные волосы.
Кентанец поморщился, словно ему было больно, но не отстранился. Прошёлся губами по шее, прикусил зубами мочку и, поцеловав в скулу, жадно припал к моим губам.
Да… так очень хорошо… слишком…
Заерзала и, приподнявшись, перекинула ногу, уселась поудобнее и довольно заурчала, ощутив между ног напряжённое желание кентанца, выпирающее из-под плотной ткани брюк. Кентанец глухо зарычал и, впившись пальцами в бёдра, надавил и заставил потереться. Жажда большего болью свернулась в животе за пупком, и я жадно втянула язык иноземца, одновременно радостно ощущая его пальцы на своей попе, пробравшиеся под брюки.
— Сними, — выдохнула я, на мгновение оторвавшись от сводящих с ума губ кентанца и вытянув вверх руки.
Повторять не пришлось. Принц стянул с меня толстовку, бросил ее на пол, а через мгновение туда же полетела футболка и бюстгальтер. Я выгнулась, подставляя грудь довольно заурчавшему кошаку. Он жадно обхватил губами правый сосок и втянул его в рот, а я отчаянно остро осознала, что этого до ужаса мало. Я хотела этого белобрысого психа всего целиком и немедленно. Застонав, обхватила руками остроухую голову, и попыталась отдышаться и может немного прийти в себя. Но горячий язык продолжал лизать отвердевший сосок. А сильные руки сжимали мои бёдра, причиняя боль и даря удовольствие одновременно. Так сладко и горько…
Может ещё чуть-чуть…
Отстранилась, встретив тёмный дикий взгляд кентанца.
Резко выдохнула, рассмотрев отражение своего собственного желания, плескающееся в его глазах. Заскользила пальцами по мощным плечам, груди, нащупала пуговицы рубашки и, прожигаемая пристальным взглядом иноземца, принялась расстегивать одну за другой. Закончив, распахнула рубашку и вздрагивающими от накатывающего желания пальцами очертила линии выпирающих мускулов на груди и животе застывшего кошака.
Кончики моих пальцев остановились у линии брюк, я судорожно сглотнула и, оторвав глаза от идеального живота, прямо посмотрела в лицо кентанца. Он ждал. Почти не дыша. Только крылья носа напряженно вздрагивали.
А я, не отрывая своих испуганных глаз от совершенно темных глаз кошака, принялась расстегивать его брюки.
Принц судорожно выдохнул и, сглотнув, прохрипел:
— Не могу больше.
Я замерла, а кошак прижал меня к себе и, придерживая за попу, встал. Больше не произнеся ни слова, покинул освещенную светом пылающего в камине огня залу и по лестнице поднялся на второй этаж. Пнул ногой очередную дверь. Эта открылась сразу, и мы оказались в полумраке комнаты. Кошак наклонился, уложив меня на кровать. Я замерла, ощутив разгоряченной кожей спины прохладное гладкое покрывало. Это немного отрезвило и заставило прийти в себя. Но Крис уже расстегнул мои брюки и теперь стягивал их.
Все повторялось. Мой сон, который напугал меня до чертиков…
А теперь я молча наблюдала за тем, как кентанец стаскивает с себя брюки, а затем и трусы. И абсолютно голый нависает надо мной. Я поднимаю руки и пальцами касаюсь гладкой кожи, ощущая тугие мышцы и выпирающие пластины позвоночника.
Он снова жадно целует меня. Медленно спускается вниз. Ласкает грудь. Коленом заставляет меня раздвинуть ноги.
«Это даже не секс…» эхом прилетают слова кентанца, произнесённые им в том сне.
А вот это уже секс…
Мысли в голове путаются, одновременно хочется остановится и продолжать.
Кого винить в этом? Что думать после?
«А после ты возненавидишь меня ещё больше?» — вопрос, совсем недавно заданный кошаком. Эти слова снова и снова прокручиваются, шумом заполняя тело.
Перехватываю руку кентанца, которой он гладил внутреннюю сторону моего бедра.
Кошак напряженно замирает. Всем телом ощущаю это.
— Крис, — выдыхаю в темноту.
— Да, — глухо отзывается принц.
— Я сама.
— Что? — растерянно и одновременно недовольно переспрашивает кошак.
— Ляг на спину, — прошу я.
Кошак молча перекатывается на спину и замирает рядом. Поднимаюсь и, перекинув ногу, усаживаюсь на него. Кентанец гулко выдыхает и закрывает глаза. Наклоняюсь, целую в губы. Он отвечает, так жадно, что даже больно.
Всего пара движений…
Вверх и вниз…
Ногтями карябаю его плоский живот. Он удерживает мои бёдра, так же карябая нежную кожу когтями, не давая подниматься слишком высоко и заставляя с силой насаживаться обратно.
Откидываюсь назад. Закрываю глаза.
Ещё всего один только раз…
Кентанец рычит и с силой вбивается в меня, а я распахиваю глаза, удивляясь опустошающей силе оргазма, взорвавшегося внутри и звоном, и разноцветными искрами разнесшего окружающий мир в опадающие хлопья пушистого снега. Тишина…
Лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку, положив подбородок на вытянутую руку кентанца. Вторая его рука покоилась на моей спине, впрочем, как и нога, заброшенная на меня и надежно придавившая к матрасу. Он лежал на боку, спал, мерно выдыхая прямо мне в ухо.
Я проснулась достаточно давно, но не могла заставить себя пошевелиться или хотя бы повернуть голову, чтобы нормально вдохнуть.
В доме было тихо, как бывает тихо в заброшенных старых строениях. Случайные скрипы и завывание ветра за окном были частью этой живой тишины, которая все глубже поглощала мое застывшее оглушенное сознание. Первый испуг от осознания значения произошедшего медленно сменился злостью, и, мысленно перебрав имена всех космических богов, перешла на более приземленные выражения.
Реальность удручала своей предсказуемой последовательностью: я неизбежно протрезвела; голова, наполненная ватой невнятных осмыслений и подытогов, гудела; а я отчаянно злилась на себя, что недостаточно сожалею о случившемся и, мало того, млею от тяжести тела прижавшегося ко мне кошака. Я бы могла так задохнуться, уткнувшись в подушку, но мысль о детях и матери, а также излишняя живучесть вернули меня в ряды живущих, борющихся тупых лишенных спокойствия созданий.
Все-таки повернула голову и жадно втянула воздух. Кошак недовольно поморщился, приоткрыл глаза, улыбнулся неожиданно искренней светлой улыбкой и притянул меня к себе, заставляя уткнуться носом в свою тёплую шею, примостив свой подбородок на моей голове, удовлетворенно пробурчал что-то нечленораздельное и снова затих.
Лежала, ощущая себя потрёпанной сумасшедшей мышью в лапах разомлевшего кота. Высвободила свою зажатую между нашими телами руку и, подумав, все же не смогла отказать себе в удовольствии обнять иноземца и погладить по спине.
Так хорошо…
От осознания этого стало грустно и больно.
А также страшно за то, что будет завтра…
Очевидно много боли. Для нас всех.
Поморщилась, решив прекратить лапать спящего кентанца. Отстранилась. Попыталась выбраться.
— Куда? — схватив меня за руку, спросил моментально проснувшийся иноземец.
— В душ, — буркнула я.
— Я с тобой, — приподнявшись на локте, сообщил явно не выспавшийся кошак.
— Нет, я хочу одна, — получилось грубее, чем я рассчитывала. Принц нахмурился, уставился на меня потемневшими глазами. Но спорить не стал.
Я поднялась с кровати. Попыталась отыскать одежду, но на полу валялись только брюки. Верхняя половина моего одеяния была бесстыдно сброшена там, на первом этаже, возле камина.
Это плохо.
Растерянно огляделась. Кошак, следивший за моими действиями, подсказал:
— В шкафу есть одежда, только мужская. Если нужно. Хотя мне определенно очень нравится то, как ты сейчас выглядишь.
Я недовольно покосилась на преувеличенно серьёзного иноземца, но отвечать не стала. Что тут ответишь? Мне тоже нравилось глазеть на голого кошака, только вот пора это сворачивать.
Открыла дверцу шкафа. На полках ровными стопками были сложены вещи. Светлые рубашки, темные брюки. Встав на цыпочки, потянулась и вытащила что-то серое. Оказалось — уютная толстовочка. Правда, размеров на шесть больше чем нужно, но нам ли привередничать. Одевать не стала. Прикрыв дверцу шкафа, прихватив толстовку, протопала к приоткрытой двери, почти незаметной в тёмном углу комнаты, надеясь, что это и есть ванная. Кошак молчал, провожая меня взглядом. Я буквально чувствовала этот его пожирающий взгляд спиной и ягодицами.
Зашла, закрыв за собой дверь. Почти сразу зажегся свет, и я устало привалилась к стене. Действительно ванная. А в двери есть замок. Щёлкнула, закрывая. Бросила на пол добытую толстовку. И сама опустилась на корточки, сжалась, обхватив колени руками, и уткнулась, спрятав пылающее от стыда за содеянное лицо.
Нет хуже предательства, чем предательство себя самого.
Но вот как же понять, что именно считать предательством?
Я не понимала, чего хочу. Или просто не могла принять. Я чувствовала всем телом своим такую душевную боль, будто эту душу вытащили и пропустили сквозь мясорубку, а после залили обратно и оставили посмотреть, что же из этого выйдет. Но плакать — я не могла себе этого позволить. Потому что все это — результат моего выбора. Только вот как мне со всем этим теперь жить? Я не могла остаться. И не могла уйти. Но я уйду. Потому что должна. А вот, что будет с этим психом? — этот вопрос меня уже не касался. Не касался… но причинял боль.
Поднялась и, покачнувшись на онемевших ногах, встала под душ. Закрыла глаза, ощутив первые прохладные капли воды на своей горящей коже. Вскоре умная система настроила температуру воды, и я расслабленно выдохнула, опустила плечи, уперевшись рукой в холодную гладкую стену.
Впереди маячил беспросветный мрак моего внутреннего мира. Но к этому я привыкну. Главное привести в порядок свою жизнь. Вернуться к малышам на Землю и погрузиться в повседневность мелких проблем. Боль скоро сотрется, притупится. Так всегда бывает.
Из-под душа смогла вылезти только минут через сорок. Вода успокаивала, словно смывала все проблемы и мысли, заполняя Мир теплом и шелестом падающих капель.
Кое-как промокнув тело обнаруженным на полке полотенцем, влезла в толстовку, которую правильно было бы назвать платьем. Поскольку она доходила почти до колен. Я подвернула слишком длинные рукава, накинула на голову капюшон. Нехотя встретилась с осуждающим взглядом своего отражения.
Строже нет судьи для тебя, чем ты сам.
И в качестве палача для себя самого, ты жесток не в пример другим.
Разъяренной толпе законом запрещено устраивать самосуд. Только вот кто запретить это тебе?
И ты поднимаешься на эшафот, опустив голову и плечи. Сам себе судья, сам себе палач, сам себе жертва.
Встать. Суд идёт…
Вышла в опустевшую комнату. Кошака здесь не было. Только скомканное одеяло на разворошенной кровати, которая теперь живо напоминала место сражения. Только вот сражения не было. Была капитуляция. А белый флаг в виде кружевного бюстгальтера, позаимствованного из тех вещей, что притащила излишне заботливая Кассандра, валялся на полу первого этажа.
Схватив с пола свои брюки, поспешила в гостиную. Чувствуя крайнюю степень неудобства от того, что мое нижнее белье валяется сейчас где-то там.
Сбежав по лестнице, выскочила в гостиную и замерла, встретившись глазами с пристальным взглядом желтых внимательных глаз свежевымытого и одетого кошака. В камине уже пылал огонь. Кресла были передвинуты к маленькому столику, на котором стоял чайник, чашки. Тарелка с булочками и ещё одна с яблоками.
— Привет, — улыбнувшись, протянул кошак, прервав наше затянувшееся молчание и выдернув меня из неожиданного ступора.
Волосы кентанца были все ещё влажными и от этого свисали желтыми тонкими сбившимися прядями. От них на белой расстёгнутой рубашке расползались полупрозрачные мокрые пятна. А я пыталась не пялиться на видневшуюся мускулистую грудь, совсем не скрываемую распахнутой рубашкой.
Видимо я где-то сильно накосячила, потому что здесь и сейчас это был мой собственный ад, и как он только мог уместиться в одном иноземце?
— Проголодалась? Пойдём ужинать, — предложил кентанец, так и не дождавшись от меня адекватной реакции на своё приветствие.
Я сначала отрицательно замотала головой, потом закивала и, наконец, решив, что хватит позориться, просто молча протопала к столу и села в кресло.
Кошак сел рядом на соседнее кресло, а я озадаченно заозиралась по сторонам, пытаясь нащупать взглядом свою кружавчатую потерю.
— Не это ищешь? — довольно вопросил кентанец, протянув мне бюстгальтер.
Стыдно, конечно. Но не краснеть же. Все же взрослые люди.
Протянула руку, чтобы забрать обнаружившуюся пропажу. А кошак, видимо, решил поиграться, потому что вздернул бюстгальтер вверх и, расплывшись в улыбке, самым наглым образом заявил:
— Попробуй, отбери.
Детский сад…
А сколько вообще кошаку лет? Он вообще совершеннолетний? Сильно засомневавшись в последнем, откинулась в кресле и не спеша, выбрав булку порумяней, откусила кусочек. Оценивающе оглядела принца, который все ещё крутил в руках этот злосчастный бюстгальтер.
Нет, ну бывают же расы, у которых совершеннолетие наступает лет эдак в 200. А до того взрослых на вид индивидуумов считают детьми, не имеющими ни ответственности, ни обязанностей.
Про кентанцев я такого не слышала, но все же…
— Оставишь на память? — раздраженно буркнул кентанец, видимо расстроенный моим безразличием к его выходке.
— Он твоей сестры.
— Что? — переспросил кошак.
— Этот бюстгальтер принадлежит твоей сестре. Она мне одолжила кое-какие вещи, заявив, что мою одежду стыдно в шкаф положить, не то что надевать.
— Фу, — фыркнул принц и, скривившись, швырнул мне на колени свой недавний трофей.
— Вот-вот, — довольно подтвердила я реакцию иноземца и спрятала отвоеванный бюстик в карман толстовки.
Кентанец ещё раз передернулся и, поморщившись, отпил чай.
Следующие минут десять мы просто молчали и ели. Что не мешало мне иногда посматривать на недовольного кентанца и, не сдерживаясь, улыбаться, пряча эти нечаянные улыбки за бокалом чая или в скомканном рукаве толстовки.
И было так просто пить этот горячий горьковатый чай рядом с задумавшимся время от времени хмурящимся своим мыслям кентанцем. Даже можно было представить себе такую нашу жизнь. Дом с камином. Заметенный снегом сад. Детей, спящих в своих кроватках. И нас, простых и светлых. Без ненависти и убийств. Без причинённой друг другу боли.
Задумалась. Засмотрелась на точеный профиль Криса. Кентанец смотрел на пляшущие в камине языки пламени, отблески которого искрились в его подсохших волосах и отражались в каких-то медовых сейчас задумчивых глазах.
Такой какой-то вдруг родной…
От этой несформировавшейся ещё эмоции, сердце уже успело сжаться и с болью рухнуть вниз, окатив меня волной вязкого страха.
— Что? — так не кстати повернувшись и поймав мой испуганный взгляд, спросил кентанец.
— Ничего, — мотнув головой и поспешно отвернувшись, ответила я. — А мы завтра во сколько вылетаем? — ощущая все тот же страх, поспешно задала вопрос и затихла, не зная точно, что хочу услышать в ответ.
— Не терпится покинуть Кентан? — криво усмехнувшись, переспросил иноземец.
Утвердительно кивнула. Другого ответа и быть не могло. Ведь так?
— Во второй половине. Сегодня вернёмся поздно. Хочется успеть выспаться. Да и не люблю я эти ранние перелеты.
— Я сам, — выдохнул он и прошелся горячими ладонями по спине, а я блаженно зажмурилась, обхватив иноземца за шею и запустив пальцы в не дающие мне покоя длинные волосы.
Кентанец поморщился, словно ему было больно, но не отстранился. Прошёлся губами по шее, прикусил зубами мочку и, поцеловав в скулу, жадно припал к моим губам.
Да… так очень хорошо… слишком…
Заерзала и, приподнявшись, перекинула ногу, уселась поудобнее и довольно заурчала, ощутив между ног напряжённое желание кентанца, выпирающее из-под плотной ткани брюк. Кентанец глухо зарычал и, впившись пальцами в бёдра, надавил и заставил потереться. Жажда большего болью свернулась в животе за пупком, и я жадно втянула язык иноземца, одновременно радостно ощущая его пальцы на своей попе, пробравшиеся под брюки.
— Сними, — выдохнула я, на мгновение оторвавшись от сводящих с ума губ кентанца и вытянув вверх руки.
Повторять не пришлось. Принц стянул с меня толстовку, бросил ее на пол, а через мгновение туда же полетела футболка и бюстгальтер. Я выгнулась, подставляя грудь довольно заурчавшему кошаку. Он жадно обхватил губами правый сосок и втянул его в рот, а я отчаянно остро осознала, что этого до ужаса мало. Я хотела этого белобрысого психа всего целиком и немедленно. Застонав, обхватила руками остроухую голову, и попыталась отдышаться и может немного прийти в себя. Но горячий язык продолжал лизать отвердевший сосок. А сильные руки сжимали мои бёдра, причиняя боль и даря удовольствие одновременно. Так сладко и горько…
Может ещё чуть-чуть…
Отстранилась, встретив тёмный дикий взгляд кентанца.
Резко выдохнула, рассмотрев отражение своего собственного желания, плескающееся в его глазах. Заскользила пальцами по мощным плечам, груди, нащупала пуговицы рубашки и, прожигаемая пристальным взглядом иноземца, принялась расстегивать одну за другой. Закончив, распахнула рубашку и вздрагивающими от накатывающего желания пальцами очертила линии выпирающих мускулов на груди и животе застывшего кошака.
Кончики моих пальцев остановились у линии брюк, я судорожно сглотнула и, оторвав глаза от идеального живота, прямо посмотрела в лицо кентанца. Он ждал. Почти не дыша. Только крылья носа напряженно вздрагивали.
А я, не отрывая своих испуганных глаз от совершенно темных глаз кошака, принялась расстегивать его брюки.
Принц судорожно выдохнул и, сглотнув, прохрипел:
— Не могу больше.
Я замерла, а кошак прижал меня к себе и, придерживая за попу, встал. Больше не произнеся ни слова, покинул освещенную светом пылающего в камине огня залу и по лестнице поднялся на второй этаж. Пнул ногой очередную дверь. Эта открылась сразу, и мы оказались в полумраке комнаты. Кошак наклонился, уложив меня на кровать. Я замерла, ощутив разгоряченной кожей спины прохладное гладкое покрывало. Это немного отрезвило и заставило прийти в себя. Но Крис уже расстегнул мои брюки и теперь стягивал их.
Все повторялось. Мой сон, который напугал меня до чертиков…
А теперь я молча наблюдала за тем, как кентанец стаскивает с себя брюки, а затем и трусы. И абсолютно голый нависает надо мной. Я поднимаю руки и пальцами касаюсь гладкой кожи, ощущая тугие мышцы и выпирающие пластины позвоночника.
Он снова жадно целует меня. Медленно спускается вниз. Ласкает грудь. Коленом заставляет меня раздвинуть ноги.
«Это даже не секс…» эхом прилетают слова кентанца, произнесённые им в том сне.
А вот это уже секс…
Мысли в голове путаются, одновременно хочется остановится и продолжать.
Кого винить в этом? Что думать после?
«А после ты возненавидишь меня ещё больше?» — вопрос, совсем недавно заданный кошаком. Эти слова снова и снова прокручиваются, шумом заполняя тело.
Перехватываю руку кентанца, которой он гладил внутреннюю сторону моего бедра.
Кошак напряженно замирает. Всем телом ощущаю это.
— Крис, — выдыхаю в темноту.
— Да, — глухо отзывается принц.
— Я сама.
— Что? — растерянно и одновременно недовольно переспрашивает кошак.
— Ляг на спину, — прошу я.
Кошак молча перекатывается на спину и замирает рядом. Поднимаюсь и, перекинув ногу, усаживаюсь на него. Кентанец гулко выдыхает и закрывает глаза. Наклоняюсь, целую в губы. Он отвечает, так жадно, что даже больно.
Всего пара движений…
Вверх и вниз…
Ногтями карябаю его плоский живот. Он удерживает мои бёдра, так же карябая нежную кожу когтями, не давая подниматься слишком высоко и заставляя с силой насаживаться обратно.
Откидываюсь назад. Закрываю глаза.
Ещё всего один только раз…
Кентанец рычит и с силой вбивается в меня, а я распахиваю глаза, удивляясь опустошающей силе оргазма, взорвавшегося внутри и звоном, и разноцветными искрами разнесшего окружающий мир в опадающие хлопья пушистого снега. Тишина…
Глава 22
Лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку, положив подбородок на вытянутую руку кентанца. Вторая его рука покоилась на моей спине, впрочем, как и нога, заброшенная на меня и надежно придавившая к матрасу. Он лежал на боку, спал, мерно выдыхая прямо мне в ухо.
Я проснулась достаточно давно, но не могла заставить себя пошевелиться или хотя бы повернуть голову, чтобы нормально вдохнуть.
В доме было тихо, как бывает тихо в заброшенных старых строениях. Случайные скрипы и завывание ветра за окном были частью этой живой тишины, которая все глубже поглощала мое застывшее оглушенное сознание. Первый испуг от осознания значения произошедшего медленно сменился злостью, и, мысленно перебрав имена всех космических богов, перешла на более приземленные выражения.
Реальность удручала своей предсказуемой последовательностью: я неизбежно протрезвела; голова, наполненная ватой невнятных осмыслений и подытогов, гудела; а я отчаянно злилась на себя, что недостаточно сожалею о случившемся и, мало того, млею от тяжести тела прижавшегося ко мне кошака. Я бы могла так задохнуться, уткнувшись в подушку, но мысль о детях и матери, а также излишняя живучесть вернули меня в ряды живущих, борющихся тупых лишенных спокойствия созданий.
Все-таки повернула голову и жадно втянула воздух. Кошак недовольно поморщился, приоткрыл глаза, улыбнулся неожиданно искренней светлой улыбкой и притянул меня к себе, заставляя уткнуться носом в свою тёплую шею, примостив свой подбородок на моей голове, удовлетворенно пробурчал что-то нечленораздельное и снова затих.
Лежала, ощущая себя потрёпанной сумасшедшей мышью в лапах разомлевшего кота. Высвободила свою зажатую между нашими телами руку и, подумав, все же не смогла отказать себе в удовольствии обнять иноземца и погладить по спине.
Так хорошо…
От осознания этого стало грустно и больно.
А также страшно за то, что будет завтра…
Очевидно много боли. Для нас всех.
Поморщилась, решив прекратить лапать спящего кентанца. Отстранилась. Попыталась выбраться.
— Куда? — схватив меня за руку, спросил моментально проснувшийся иноземец.
— В душ, — буркнула я.
— Я с тобой, — приподнявшись на локте, сообщил явно не выспавшийся кошак.
— Нет, я хочу одна, — получилось грубее, чем я рассчитывала. Принц нахмурился, уставился на меня потемневшими глазами. Но спорить не стал.
Я поднялась с кровати. Попыталась отыскать одежду, но на полу валялись только брюки. Верхняя половина моего одеяния была бесстыдно сброшена там, на первом этаже, возле камина.
Это плохо.
Растерянно огляделась. Кошак, следивший за моими действиями, подсказал:
— В шкафу есть одежда, только мужская. Если нужно. Хотя мне определенно очень нравится то, как ты сейчас выглядишь.
Я недовольно покосилась на преувеличенно серьёзного иноземца, но отвечать не стала. Что тут ответишь? Мне тоже нравилось глазеть на голого кошака, только вот пора это сворачивать.
Открыла дверцу шкафа. На полках ровными стопками были сложены вещи. Светлые рубашки, темные брюки. Встав на цыпочки, потянулась и вытащила что-то серое. Оказалось — уютная толстовочка. Правда, размеров на шесть больше чем нужно, но нам ли привередничать. Одевать не стала. Прикрыв дверцу шкафа, прихватив толстовку, протопала к приоткрытой двери, почти незаметной в тёмном углу комнаты, надеясь, что это и есть ванная. Кошак молчал, провожая меня взглядом. Я буквально чувствовала этот его пожирающий взгляд спиной и ягодицами.
Зашла, закрыв за собой дверь. Почти сразу зажегся свет, и я устало привалилась к стене. Действительно ванная. А в двери есть замок. Щёлкнула, закрывая. Бросила на пол добытую толстовку. И сама опустилась на корточки, сжалась, обхватив колени руками, и уткнулась, спрятав пылающее от стыда за содеянное лицо.
Нет хуже предательства, чем предательство себя самого.
Но вот как же понять, что именно считать предательством?
Я не понимала, чего хочу. Или просто не могла принять. Я чувствовала всем телом своим такую душевную боль, будто эту душу вытащили и пропустили сквозь мясорубку, а после залили обратно и оставили посмотреть, что же из этого выйдет. Но плакать — я не могла себе этого позволить. Потому что все это — результат моего выбора. Только вот как мне со всем этим теперь жить? Я не могла остаться. И не могла уйти. Но я уйду. Потому что должна. А вот, что будет с этим психом? — этот вопрос меня уже не касался. Не касался… но причинял боль.
Поднялась и, покачнувшись на онемевших ногах, встала под душ. Закрыла глаза, ощутив первые прохладные капли воды на своей горящей коже. Вскоре умная система настроила температуру воды, и я расслабленно выдохнула, опустила плечи, уперевшись рукой в холодную гладкую стену.
Впереди маячил беспросветный мрак моего внутреннего мира. Но к этому я привыкну. Главное привести в порядок свою жизнь. Вернуться к малышам на Землю и погрузиться в повседневность мелких проблем. Боль скоро сотрется, притупится. Так всегда бывает.
Из-под душа смогла вылезти только минут через сорок. Вода успокаивала, словно смывала все проблемы и мысли, заполняя Мир теплом и шелестом падающих капель.
Кое-как промокнув тело обнаруженным на полке полотенцем, влезла в толстовку, которую правильно было бы назвать платьем. Поскольку она доходила почти до колен. Я подвернула слишком длинные рукава, накинула на голову капюшон. Нехотя встретилась с осуждающим взглядом своего отражения.
Строже нет судьи для тебя, чем ты сам.
И в качестве палача для себя самого, ты жесток не в пример другим.
Разъяренной толпе законом запрещено устраивать самосуд. Только вот кто запретить это тебе?
И ты поднимаешься на эшафот, опустив голову и плечи. Сам себе судья, сам себе палач, сам себе жертва.
Встать. Суд идёт…
Вышла в опустевшую комнату. Кошака здесь не было. Только скомканное одеяло на разворошенной кровати, которая теперь живо напоминала место сражения. Только вот сражения не было. Была капитуляция. А белый флаг в виде кружевного бюстгальтера, позаимствованного из тех вещей, что притащила излишне заботливая Кассандра, валялся на полу первого этажа.
Схватив с пола свои брюки, поспешила в гостиную. Чувствуя крайнюю степень неудобства от того, что мое нижнее белье валяется сейчас где-то там.
Сбежав по лестнице, выскочила в гостиную и замерла, встретившись глазами с пристальным взглядом желтых внимательных глаз свежевымытого и одетого кошака. В камине уже пылал огонь. Кресла были передвинуты к маленькому столику, на котором стоял чайник, чашки. Тарелка с булочками и ещё одна с яблоками.
— Привет, — улыбнувшись, протянул кошак, прервав наше затянувшееся молчание и выдернув меня из неожиданного ступора.
Волосы кентанца были все ещё влажными и от этого свисали желтыми тонкими сбившимися прядями. От них на белой расстёгнутой рубашке расползались полупрозрачные мокрые пятна. А я пыталась не пялиться на видневшуюся мускулистую грудь, совсем не скрываемую распахнутой рубашкой.
Видимо я где-то сильно накосячила, потому что здесь и сейчас это был мой собственный ад, и как он только мог уместиться в одном иноземце?
— Проголодалась? Пойдём ужинать, — предложил кентанец, так и не дождавшись от меня адекватной реакции на своё приветствие.
Я сначала отрицательно замотала головой, потом закивала и, наконец, решив, что хватит позориться, просто молча протопала к столу и села в кресло.
Глава 23
Кошак сел рядом на соседнее кресло, а я озадаченно заозиралась по сторонам, пытаясь нащупать взглядом свою кружавчатую потерю.
— Не это ищешь? — довольно вопросил кентанец, протянув мне бюстгальтер.
Стыдно, конечно. Но не краснеть же. Все же взрослые люди.
Протянула руку, чтобы забрать обнаружившуюся пропажу. А кошак, видимо, решил поиграться, потому что вздернул бюстгальтер вверх и, расплывшись в улыбке, самым наглым образом заявил:
— Попробуй, отбери.
Детский сад…
А сколько вообще кошаку лет? Он вообще совершеннолетний? Сильно засомневавшись в последнем, откинулась в кресле и не спеша, выбрав булку порумяней, откусила кусочек. Оценивающе оглядела принца, который все ещё крутил в руках этот злосчастный бюстгальтер.
Нет, ну бывают же расы, у которых совершеннолетие наступает лет эдак в 200. А до того взрослых на вид индивидуумов считают детьми, не имеющими ни ответственности, ни обязанностей.
Про кентанцев я такого не слышала, но все же…
— Оставишь на память? — раздраженно буркнул кентанец, видимо расстроенный моим безразличием к его выходке.
— Он твоей сестры.
— Что? — переспросил кошак.
— Этот бюстгальтер принадлежит твоей сестре. Она мне одолжила кое-какие вещи, заявив, что мою одежду стыдно в шкаф положить, не то что надевать.
— Фу, — фыркнул принц и, скривившись, швырнул мне на колени свой недавний трофей.
— Вот-вот, — довольно подтвердила я реакцию иноземца и спрятала отвоеванный бюстик в карман толстовки.
Кентанец ещё раз передернулся и, поморщившись, отпил чай.
Следующие минут десять мы просто молчали и ели. Что не мешало мне иногда посматривать на недовольного кентанца и, не сдерживаясь, улыбаться, пряча эти нечаянные улыбки за бокалом чая или в скомканном рукаве толстовки.
И было так просто пить этот горячий горьковатый чай рядом с задумавшимся время от времени хмурящимся своим мыслям кентанцем. Даже можно было представить себе такую нашу жизнь. Дом с камином. Заметенный снегом сад. Детей, спящих в своих кроватках. И нас, простых и светлых. Без ненависти и убийств. Без причинённой друг другу боли.
Задумалась. Засмотрелась на точеный профиль Криса. Кентанец смотрел на пляшущие в камине языки пламени, отблески которого искрились в его подсохших волосах и отражались в каких-то медовых сейчас задумчивых глазах.
Такой какой-то вдруг родной…
От этой несформировавшейся ещё эмоции, сердце уже успело сжаться и с болью рухнуть вниз, окатив меня волной вязкого страха.
— Что? — так не кстати повернувшись и поймав мой испуганный взгляд, спросил кентанец.
— Ничего, — мотнув головой и поспешно отвернувшись, ответила я. — А мы завтра во сколько вылетаем? — ощущая все тот же страх, поспешно задала вопрос и затихла, не зная точно, что хочу услышать в ответ.
— Не терпится покинуть Кентан? — криво усмехнувшись, переспросил иноземец.
Утвердительно кивнула. Другого ответа и быть не могло. Ведь так?
— Во второй половине. Сегодня вернёмся поздно. Хочется успеть выспаться. Да и не люблю я эти ранние перелеты.
