Лара обессиленно откинула голову на спинку кресла.
«Проверка! Господи…»
— Я хочу, чтобы ты сдох, — простонала она.
— Увы, не все желания сбываются. — Йорг Хольдт направил в её сторону руку. — Ши-рва-ци-ас-воль-он-тэ.
Теперь Лару оставили не только силы, но и стремление сопротивляться. Такого пугающего разногласия между головой и телом она не чувствовала никогда.
«Что он со мной сделал?!»
Лара увидела, как Хансен развязывает ей лодыжки, и совсем растерялась.
— Теперь ты будешь подчиняться моей воле. Целых три часа. — Канцлер с улыбкой показал на стол: — Продолжим сей прекрасный ужин.
Йорг Хольдт вернулся на место и скомандовал:
— Ешь.
Стоило Хансену развязать ей руки, Лара схватила ложку и накинулась на еду. Пару минут канцлер наблюдал, как она, чуть не плача, давится кусками, и наконец разрешил:
— Можешь есть не спеша. Только сиди спокойно, не колдуй и убери локти со стола. Придётся обучать тебя этикету…
Напряжение в руках уменьшилось, непреодолимое желание бросать в рот любую еду отступило. Лара едва не выкрикнула «спасибо» — еле сдержалась.
В это время Хансен одного за другим пробудил усыплённых охранников с помощью заклинания. Все ушли, и Лара осталась с канцлером наедине.
— Ненавидишь меня? — спросил сталеглазый.
— У меня были причины вас любить? — ответила она, радуясь, что заклятие хотя бы позволяет ей говорить искренне.
— Благодаря мне ты ешь досыта во время войны — не всем выпадает такое счастье.
— Вы задабриваете меня едой?
— Если тебя растила ведьма, тебе, должно быть, неизвестно, что такое голод.
— Бабушка не очень-то баловала вкусными яствами… — начала было Лара, но канцлер её оборвал:
— Не желаю слушать о твоей бабке. Об этом молчи.
Лара ощутила, как неповоротлив стал её язык, и ужаснулась. С трудом преодолев это неприятное чувство, она спросила:
— Вы теперь всегда будете держать меня в оковах заклятий?
— Нет, не всегда. Это неудобно, поскольку ведьма под заклятием становится гораздо слабее. Если, подчинив твою волю или внушив мысль мне подчиняться, я прикажу тебе околдовать делегатов, ты околдуешь не семерых, как по доброй воле, а троих. Поэтому я и пытаюсь склонить тебя на свою сторону по-хорошему.
— Так… это было «по-хорошему»?! — обомлела Лара.
— Что ты знаешь о войне? — не ответив, спросил сталеглазый.
Она натужно вздохнула, напрягая память.
— В Богемии начались преследования протестантов, и те в ответ выбросили из окна двух католиков. Католики остались живы, уверенные, что их спасли ангелы. Протестанты возражали, что их спасла солома.
— Если кратко, то да. Эта война начиналась как религиозная. Но именно она открыла врата ада, — с внезапной печалью сказал канцлер. — Почему не битвы, а разграбление и насилие над мирными жителями стали главным занятием солдат? Потому что солдатам всё равно, кто перед ними — католик или протестант. Они сражаются на стороне того, кто платит, пусть даже это враг. Наёмники готовы на всё, лишь бы безнаказанно убивать, насиловать и грабить. А когда им не платят жалования, они бесчинствуют ещё больше. Вот почему смертность среди граждан не меньше, чем среди военных. Ты наверняка заметила, что земли Мекленбурга выжжены почти дотла. Население герцогства сократилось в шесть раз: с трёхсот до пятидесяти тысяч. Ростоку повезло немного больше, он долгое время был гарнизоном Валленштейна(1). Ты пересекла три княжества и должна была видеть сама: от войны пуще других страдают крестьяне. Это у них забирают людей, еду и скот. Всё, что они могут, — это устраивать восстания. Простых горожан расстреливают за отказ накормить и напоить войска, а чем они будут их кормить? Там, где война, свирепствует голод. — Он указал на Лару пальцем. — Ты можешь ускорить заключение мира.
— Вы рассуждаете о голодных людях, сидя за обильным столом, — напомнила Лара.
— Могу себе позволить, я — власть, — ровным голосом ответил канцлер. — Я должен иметь силы, чтобы мудро управлять страной. А вот как тебе кусок в горло лезет? Хорошо ли?
Потрясённая его наглостью, Лара застыла с ложкой в руке.
— Чем скорее ты согласишься мне служить, тем раньше кончится война. Разве ты не желаешь счастья своему народу?
«Ну вот! Теперь я ещё и в народных бедах виновата…»
— Не я затевала войну, — раздражённо бросила Лара. — Это вы — жадные делегаты — никак не можете договориться о разделе территорий. Не смейте стыдить меня за свои ошибки!
— Ох, если бы я расплачивался только за свои ошибки… — отмахнулся канцлер. — Большинство князей — себялюбцы с путаными намерениями, а их представители — блохи с переменчивым мнением. Целых полгода они потратили на то, чтобы решить, кому где сидеть и кому входить в комнаты первым… Каждый посол норовит соблюсти интересы своей страны и посеять раздор между остальными. И таких послов — сто тридцать пять! Скорейшему завершению конгресса помогло бы прекращение огня, но война, как видишь, идёт. И дипломаты, надеясь получить преимущества во время переговоров, этим пользуются. Представляешь, в каких условиях приходится возвращать так называемый мир? Часть соглашений давно подписана, но многие вопросы ещё не решены. Империя уже потеряла Республику Соединённых провинций(2) и теряет Швейцарию, Западную Померанию(3), несколько епископств и городов, в том числе балтийский порт Висмар. Территория — это, прежде всего, люди. Чем больше территорий империя оставит за собой, тем больше немцев останутся немцами.
«А вчера ты говорил, что моя служба мало изменит судьбу народа, кукловод проклятый…» — со злостью подумала Лара и сказала:
— Это всё красивые слова, за которыми вы скрываете свои истинные цели. Территория для вас — это не люди, а дополнительный доход. Люди вам не интересны.
— Дура, — с презрением выдохнул канцлер, — ты спасёшь империю…
— Мне плевать на империю! Я хочу спасти лишь себя, сестру и Андреаса!
— Какое невероятное расточительство — иметь такой дар и не использовать его для великого дела! Ты помогла бы своей империи сохранить больше земель…
— Ни черта не желаю делать для своей империи, — сквозь зубы процедила Лара. — Плевать я хотела на вас, курфюрста и императора. От вашей делёжки моя жизнь не изменится. Я простолюдинка и никакими землями не владею. Чего ради мне стараться?
Йорг Хольдт посмотрел на неё чуть более заинтересованно.
— То есть ты хочешь стать землевладелицей?
— Я хочу, чтобы вы оставили меня в покое!
Сталеглазый медленно покачал головой.
— Наделить такой силой такую пустую особу…
— Я не пустая! — крикнула Лара. — Я помогла бы людям напрямую, но не через вас. От ваших дроблений их доля легче не станет. Одни хозяева просто сменят других!
Внимательный взгляд канцлера остановился на её лице.
— Так я и не спорю.
Лара почувствовала себя обезоруженной.
— Чем больше у человека власти, тем больше ответственности, — продолжил Йорг Хольдт, вставая из-за стола. — Увы, не все правители обладают умом, чтобы это понять. — Он взял кувшин и налил ей кружку пенистого пива. — В том, что война длится тридцать лет, виноват каждый из них. Князья торгуются о землях, населённых людьми, словно речь идёт о товаре. И мне это противно. Я хочу, чтобы это закончилось. Помоги мне, Лара.
Та растерялась. Но к кружке не притронулась.
— Наш курфюрст умён и честен, но излишне прямолинеен, — добавил канцлер, возвращаясь на место. — Иоганн Георг пытается примирить германских католиков и протестантов, не допуская иностранного вмешательства. Он — один из немногих, кто не ищет выгоды в этой войне. И без нас ему не справиться.
— Вы поддерживаете веротерпимость, будучи колдуном? — слегка удивилась Лара.
— Религия важна лишь для народа. Для тех, кто правит миром, это пустой звук. — Канцлер тоже налил себе пива и сделал глоток. — Что скажешь, Лара Франц-Ганцен-Мюллер? Саксония может рассчитывать на твою помощь?
— Я помогу вам, если вы поможете мне спасти Андреаса.
Ответ последовал мгновенно:
— Нет. Он будет тебе только мешать.
— Тогда ваши взывания к моему патриотизму были бесплодны. — Лара с чистой совестью пригубила прославленного ростокского пива.
— Мне казалось, что ты гуманистка, — ледяным тоном проговорил сталеглазый.
— Вы моего гуманизма не достойны.
— Влюблённая идиотка…
— Я не влюблённая! — заспорила та, громко ставя кружку. — Можно мне ещё пива?
— Нет! — Йорг Хольдт нетерпеливо постучал пальцем по столу. — Вставай. Я провожу тебя до комнаты.
— Вы хотели сказать, до тюрьмы? — покорно вставая, уточнила Лара.
Канцлер проводил её до самой постели.
— Ложись.
«Три часа ещё не истекли!» — с ужасом подумала Лара, забираясь на кровать.
— Теперь вы снимете с меня заклятие? — опасливо спросила она.
— Разумеется, — кивнул сталеглазый и вытянул в её сторону руку. — Я наложу на тебя новое.
— Что?!
— Спи, кисонька. Ур-рэв-во-дор-куц-та-ин.
Веки Лары немедленно сомкнулись, а голова упала на подушку.
— Ур-рэв-ре-вэй-куц-та-ин! — грубо ворвалось в её сон.
Лара, словно по приказу, открыла глаза. Не успела она прийти в себя, как на неё обрушилось новое заклятие:
— Ши-рва-ци-ас-воль-он-тэ.
«Нет! Нет!!! — мысленно кричало всё её существо, распознав знакомые слоги. — Я больше не хочу!»
— Поднимайся, ослица. И не смей колдовать. — Оказалось, что слова для подчинения воли произнёс Хансен, имевший все основания её ненавидеть.
Лара села на постели. Рядом с беловолосым охранником стояла низенькая, скромно одетая женщина с уставшим лицом. Она смотрела на Лару так отчаянно, что та испугалась.
— Какой у тебя рост?
— Не знаю. — Лара неуверенно сползла с кровати.
— Ой, жердь-то какая… — застонала незнакомка, буквально пригвоздив её к месту. — Я не поспею!
— Поспеешь, — отозвался Хансен. — Его милость не любит, когда одежда наколдована.
«Жердь?! Да ты сама не красавица!» — Лара с обидой уставилась на незваную гостью.
И губы, и глаза, и даже щёки — всё как будто тянулось у женщины книзу, отчего её лицо выглядело исключительно несчастным. Она безнадёжно махнула рукой.
— Пусть разденется.
— Раздевайся, — передал Хансен Ларе, и если слова незнакомой женщины не вызывали у неё ничего, кроме недоумения, то его приказов она ослушаться не могла.
Лара с содроганием вспомнила, как на допросе её раздевал епископ, и принялась расстёгивать камзол. Женщина отвернулась к столику, на котором пестрел ворох тканей, а Хансен развалился в кресле, положив одну ногу на колено.
«За подножку рассчитывается!» — догадалась Лара, и пальцы против её воли перешли к пуговицам штанов.
— Тебе непременно нужно здесь находиться? — спросила она. Слава богу, заклятие не мешало ей разговаривать.
— Непременно, — с вызовом ответил охранник. — Продолжай.
— А вы тут зачем? Извольте уйти! — напустилась на него женщина таким противно-жалобным голосом, что Хансен не вытерпел и подскочил.
Выходя за дверь, он мрачно распорядился:
— Стой смирно, ослица. Делай всё, что попросит швея.
Лара смотрела на женщину с искренней благодарностью.
— Спасибо. Вы будете шить мне платье?
— Ох, если бы у нас было время! — заголосила та. — Уже готовое платье я буду удлинять, и управиться надо до завтра.
— Почему до завтра?
— Потому что утром вы с его милостью уедете.
Никаких подробностей Лара от швеи не добилась. Когда она сняла мужскую одежду, на неё надели вышитую сорочку, две нижних юбки и платье из голубой тафты, что оказалось ей коротковатым.
— Что ж ты длинная такая? — чуть не плакала женщина, стоя на коленях и измеряя расстояние от подола платья до пола. — Это ж мне всю ночь не спать…
Лара не слушала.
«Завтра канцлер повезёт меня в Оснабрюк! — осмысливала она. — Ещё дальше от Крэха и Адской Тьмы…»
— Какое сегодня число?
— Двадцать третье сентября, — вздохнула швея.
— Проклятый ублюдок! — зашипела Лара, ещё больше напугав женщину.
— Ты чего кричишь-то?
— Прошу вас, помогите мне бежать! — взмолилась она. — Я дам вам столько денег, сколько пожелаете… И подол подшивать не придётся!
Женщина, охая, поднялась на ноги и плаксиво сказала:
— Да как я тебе помогу? Я сама немногим лучше пленницы! Как управлюсь с твоим туалетом, мне заплатят да память сотрут…
В комнату ворвался Хансен.
— Закончили? О… — Увидев Лару, он замер на пороге. — А ты, ослица, и впрямь девица. — Бесцветные глаза охранника ощупали её фигуру. — Только что же ты без корсета?
— Корсет не надену! — рявкнула та.
— Без корсета нельзя! — страстно возразил старик, выглядывающий из-за широкой спины Хансена.
«Ты ещё кто такой?» — опешила Лара.
Охранник пропустил вперёд сухопарого старика в камзоле оливкового цвета.
— Это учитель танцев. Он обучит тебя манерам.
— Корсет не столько подчёркивает талию, сколько держит спину, — объяснил учитель, для наглядности показывая на себе.
У Лары голова пошла кругом.
— Манеры… Корсет… Идите вы к чёрту! — закричала она раньше, чем поняла, что кричит. — Я не собираюсь притворяться благородной!
— Заткнись и слушай учителя, истеричка! — ещё громче взревел Хансен.
Лара ощутила, как её язык прилип к нёбу, и, не способная выразить свой гнев иначе, залилась беззвучными слезами.
«Тебя я тоже убью, красноглазый изверг», — пообещала она себе.
— Никто и не примет тебя за благородную! — будто сплёвывая, бросил Хансен. — Но как племянница канцлера ты должна хоть немного уметь вести себя в обществе. — Он обернулся к швее. — Приступай.
Женщина сняла с неё платье и поверх сорочки надела корсет. Шнуровку почти не затягивала, но Лара всё равно почувствовала себя захваченной в странного вида капкан.
На ней остались только сорочка, корсет и нижние юбки — платье унесла швея. Спина теперь была прямой и жёсткой, а себя Лара ощущала негибкой и несвободной, зато с соблазнительно приподнятой грудью. Ощущение усилилось, когда Хансен убирал её волосы в хвост, приговаривая:
— Дура ты. Благодаря господину канцлеру ты станешь придворной дамой. Вообрази, сколько девиц поменялось бы с тобой местами.
«Хочешь, поменяемся?» — мысленно съязвила Лара, не в силах сказать это вслух.
Потом её учили делать реверанс.
— Держи голову, не забывай об осанке! — восклицал старый учитель.
«Забудешь тут…» — думала она, покорно приседая и отводя ногу назад, как муштрованная лошадь.
Во время приседания Лару учили изящно расставлять руки в стороны. А они дрожали. Постепенно на смену подавляемого гнева приходило отупение: она больше ничего не воспринимала и не хотела.
«Это не я. Они превращают меня в куклу. — Лара опустила глаза на своё полуодетое тело. — Уже превратили».
Канцлер, принёсший обед, что-то почувствовал.
— Довольно уроков, ей хватит. — Он посмотрел на Хансена: — Сколько времени осталось до конца заклятия?
— Час.
— Прекрасно.
Сталеглазый отпустил и Хансена, и учителя танцев.
— Слушайся его милость, — уходя, велел охранник Ларе.
Та устремила на канцлера тяжёлый взгляд.
«Не прощу. Изничтожу».
Дверь закрылась. Йорг Хольдт указал на поднос, водружённый на столик.
— Садись в кресло и ешь не спеша.
Лара подчинилась.
— Как-то ты молчалива, — заметил сталеглазый, оставшись стоять. — Ах да, Хансен, верно, приказал тебе помалкивать. Можешь говорить.
Лара со вздохом отвела ложку и, не глядя на канцлера, сказала вполголоса:
— Вы же понимаете, что я вас когда-нибудь уничтожу?
«Проверка! Господи…»
— Я хочу, чтобы ты сдох, — простонала она.
— Увы, не все желания сбываются. — Йорг Хольдт направил в её сторону руку. — Ши-рва-ци-ас-воль-он-тэ.
Теперь Лару оставили не только силы, но и стремление сопротивляться. Такого пугающего разногласия между головой и телом она не чувствовала никогда.
«Что он со мной сделал?!»
Лара увидела, как Хансен развязывает ей лодыжки, и совсем растерялась.
— Теперь ты будешь подчиняться моей воле. Целых три часа. — Канцлер с улыбкой показал на стол: — Продолжим сей прекрасный ужин.
Глава 10. Девушка, не остановившая войну
Йорг Хольдт вернулся на место и скомандовал:
— Ешь.
Стоило Хансену развязать ей руки, Лара схватила ложку и накинулась на еду. Пару минут канцлер наблюдал, как она, чуть не плача, давится кусками, и наконец разрешил:
— Можешь есть не спеша. Только сиди спокойно, не колдуй и убери локти со стола. Придётся обучать тебя этикету…
Напряжение в руках уменьшилось, непреодолимое желание бросать в рот любую еду отступило. Лара едва не выкрикнула «спасибо» — еле сдержалась.
В это время Хансен одного за другим пробудил усыплённых охранников с помощью заклинания. Все ушли, и Лара осталась с канцлером наедине.
— Ненавидишь меня? — спросил сталеглазый.
— У меня были причины вас любить? — ответила она, радуясь, что заклятие хотя бы позволяет ей говорить искренне.
— Благодаря мне ты ешь досыта во время войны — не всем выпадает такое счастье.
— Вы задабриваете меня едой?
— Если тебя растила ведьма, тебе, должно быть, неизвестно, что такое голод.
— Бабушка не очень-то баловала вкусными яствами… — начала было Лара, но канцлер её оборвал:
— Не желаю слушать о твоей бабке. Об этом молчи.
Лара ощутила, как неповоротлив стал её язык, и ужаснулась. С трудом преодолев это неприятное чувство, она спросила:
— Вы теперь всегда будете держать меня в оковах заклятий?
— Нет, не всегда. Это неудобно, поскольку ведьма под заклятием становится гораздо слабее. Если, подчинив твою волю или внушив мысль мне подчиняться, я прикажу тебе околдовать делегатов, ты околдуешь не семерых, как по доброй воле, а троих. Поэтому я и пытаюсь склонить тебя на свою сторону по-хорошему.
— Так… это было «по-хорошему»?! — обомлела Лара.
— Что ты знаешь о войне? — не ответив, спросил сталеглазый.
Она натужно вздохнула, напрягая память.
— В Богемии начались преследования протестантов, и те в ответ выбросили из окна двух католиков. Католики остались живы, уверенные, что их спасли ангелы. Протестанты возражали, что их спасла солома.
— Если кратко, то да. Эта война начиналась как религиозная. Но именно она открыла врата ада, — с внезапной печалью сказал канцлер. — Почему не битвы, а разграбление и насилие над мирными жителями стали главным занятием солдат? Потому что солдатам всё равно, кто перед ними — католик или протестант. Они сражаются на стороне того, кто платит, пусть даже это враг. Наёмники готовы на всё, лишь бы безнаказанно убивать, насиловать и грабить. А когда им не платят жалования, они бесчинствуют ещё больше. Вот почему смертность среди граждан не меньше, чем среди военных. Ты наверняка заметила, что земли Мекленбурга выжжены почти дотла. Население герцогства сократилось в шесть раз: с трёхсот до пятидесяти тысяч. Ростоку повезло немного больше, он долгое время был гарнизоном Валленштейна(1). Ты пересекла три княжества и должна была видеть сама: от войны пуще других страдают крестьяне. Это у них забирают людей, еду и скот. Всё, что они могут, — это устраивать восстания. Простых горожан расстреливают за отказ накормить и напоить войска, а чем они будут их кормить? Там, где война, свирепствует голод. — Он указал на Лару пальцем. — Ты можешь ускорить заключение мира.
— Вы рассуждаете о голодных людях, сидя за обильным столом, — напомнила Лара.
— Могу себе позволить, я — власть, — ровным голосом ответил канцлер. — Я должен иметь силы, чтобы мудро управлять страной. А вот как тебе кусок в горло лезет? Хорошо ли?
Потрясённая его наглостью, Лара застыла с ложкой в руке.
— Чем скорее ты согласишься мне служить, тем раньше кончится война. Разве ты не желаешь счастья своему народу?
«Ну вот! Теперь я ещё и в народных бедах виновата…»
— Не я затевала войну, — раздражённо бросила Лара. — Это вы — жадные делегаты — никак не можете договориться о разделе территорий. Не смейте стыдить меня за свои ошибки!
— Ох, если бы я расплачивался только за свои ошибки… — отмахнулся канцлер. — Большинство князей — себялюбцы с путаными намерениями, а их представители — блохи с переменчивым мнением. Целых полгода они потратили на то, чтобы решить, кому где сидеть и кому входить в комнаты первым… Каждый посол норовит соблюсти интересы своей страны и посеять раздор между остальными. И таких послов — сто тридцать пять! Скорейшему завершению конгресса помогло бы прекращение огня, но война, как видишь, идёт. И дипломаты, надеясь получить преимущества во время переговоров, этим пользуются. Представляешь, в каких условиях приходится возвращать так называемый мир? Часть соглашений давно подписана, но многие вопросы ещё не решены. Империя уже потеряла Республику Соединённых провинций(2) и теряет Швейцарию, Западную Померанию(3), несколько епископств и городов, в том числе балтийский порт Висмар. Территория — это, прежде всего, люди. Чем больше территорий империя оставит за собой, тем больше немцев останутся немцами.
«А вчера ты говорил, что моя служба мало изменит судьбу народа, кукловод проклятый…» — со злостью подумала Лара и сказала:
— Это всё красивые слова, за которыми вы скрываете свои истинные цели. Территория для вас — это не люди, а дополнительный доход. Люди вам не интересны.
— Дура, — с презрением выдохнул канцлер, — ты спасёшь империю…
— Мне плевать на империю! Я хочу спасти лишь себя, сестру и Андреаса!
— Какое невероятное расточительство — иметь такой дар и не использовать его для великого дела! Ты помогла бы своей империи сохранить больше земель…
— Ни черта не желаю делать для своей империи, — сквозь зубы процедила Лара. — Плевать я хотела на вас, курфюрста и императора. От вашей делёжки моя жизнь не изменится. Я простолюдинка и никакими землями не владею. Чего ради мне стараться?
Йорг Хольдт посмотрел на неё чуть более заинтересованно.
— То есть ты хочешь стать землевладелицей?
— Я хочу, чтобы вы оставили меня в покое!
Сталеглазый медленно покачал головой.
— Наделить такой силой такую пустую особу…
— Я не пустая! — крикнула Лара. — Я помогла бы людям напрямую, но не через вас. От ваших дроблений их доля легче не станет. Одни хозяева просто сменят других!
Внимательный взгляд канцлера остановился на её лице.
— Так я и не спорю.
Лара почувствовала себя обезоруженной.
— Чем больше у человека власти, тем больше ответственности, — продолжил Йорг Хольдт, вставая из-за стола. — Увы, не все правители обладают умом, чтобы это понять. — Он взял кувшин и налил ей кружку пенистого пива. — В том, что война длится тридцать лет, виноват каждый из них. Князья торгуются о землях, населённых людьми, словно речь идёт о товаре. И мне это противно. Я хочу, чтобы это закончилось. Помоги мне, Лара.
Та растерялась. Но к кружке не притронулась.
— Наш курфюрст умён и честен, но излишне прямолинеен, — добавил канцлер, возвращаясь на место. — Иоганн Георг пытается примирить германских католиков и протестантов, не допуская иностранного вмешательства. Он — один из немногих, кто не ищет выгоды в этой войне. И без нас ему не справиться.
— Вы поддерживаете веротерпимость, будучи колдуном? — слегка удивилась Лара.
— Религия важна лишь для народа. Для тех, кто правит миром, это пустой звук. — Канцлер тоже налил себе пива и сделал глоток. — Что скажешь, Лара Франц-Ганцен-Мюллер? Саксония может рассчитывать на твою помощь?
— Я помогу вам, если вы поможете мне спасти Андреаса.
Ответ последовал мгновенно:
— Нет. Он будет тебе только мешать.
— Тогда ваши взывания к моему патриотизму были бесплодны. — Лара с чистой совестью пригубила прославленного ростокского пива.
— Мне казалось, что ты гуманистка, — ледяным тоном проговорил сталеглазый.
— Вы моего гуманизма не достойны.
— Влюблённая идиотка…
— Я не влюблённая! — заспорила та, громко ставя кружку. — Можно мне ещё пива?
— Нет! — Йорг Хольдт нетерпеливо постучал пальцем по столу. — Вставай. Я провожу тебя до комнаты.
— Вы хотели сказать, до тюрьмы? — покорно вставая, уточнила Лара.
Канцлер проводил её до самой постели.
— Ложись.
«Три часа ещё не истекли!» — с ужасом подумала Лара, забираясь на кровать.
— Теперь вы снимете с меня заклятие? — опасливо спросила она.
— Разумеется, — кивнул сталеглазый и вытянул в её сторону руку. — Я наложу на тебя новое.
— Что?!
— Спи, кисонька. Ур-рэв-во-дор-куц-та-ин.
Веки Лары немедленно сомкнулись, а голова упала на подушку.
— Ур-рэв-ре-вэй-куц-та-ин! — грубо ворвалось в её сон.
Лара, словно по приказу, открыла глаза. Не успела она прийти в себя, как на неё обрушилось новое заклятие:
— Ши-рва-ци-ас-воль-он-тэ.
«Нет! Нет!!! — мысленно кричало всё её существо, распознав знакомые слоги. — Я больше не хочу!»
— Поднимайся, ослица. И не смей колдовать. — Оказалось, что слова для подчинения воли произнёс Хансен, имевший все основания её ненавидеть.
Лара села на постели. Рядом с беловолосым охранником стояла низенькая, скромно одетая женщина с уставшим лицом. Она смотрела на Лару так отчаянно, что та испугалась.
— Какой у тебя рост?
— Не знаю. — Лара неуверенно сползла с кровати.
— Ой, жердь-то какая… — застонала незнакомка, буквально пригвоздив её к месту. — Я не поспею!
— Поспеешь, — отозвался Хансен. — Его милость не любит, когда одежда наколдована.
«Жердь?! Да ты сама не красавица!» — Лара с обидой уставилась на незваную гостью.
И губы, и глаза, и даже щёки — всё как будто тянулось у женщины книзу, отчего её лицо выглядело исключительно несчастным. Она безнадёжно махнула рукой.
— Пусть разденется.
— Раздевайся, — передал Хансен Ларе, и если слова незнакомой женщины не вызывали у неё ничего, кроме недоумения, то его приказов она ослушаться не могла.
Лара с содроганием вспомнила, как на допросе её раздевал епископ, и принялась расстёгивать камзол. Женщина отвернулась к столику, на котором пестрел ворох тканей, а Хансен развалился в кресле, положив одну ногу на колено.
«За подножку рассчитывается!» — догадалась Лара, и пальцы против её воли перешли к пуговицам штанов.
— Тебе непременно нужно здесь находиться? — спросила она. Слава богу, заклятие не мешало ей разговаривать.
— Непременно, — с вызовом ответил охранник. — Продолжай.
— А вы тут зачем? Извольте уйти! — напустилась на него женщина таким противно-жалобным голосом, что Хансен не вытерпел и подскочил.
Выходя за дверь, он мрачно распорядился:
— Стой смирно, ослица. Делай всё, что попросит швея.
Лара смотрела на женщину с искренней благодарностью.
— Спасибо. Вы будете шить мне платье?
— Ох, если бы у нас было время! — заголосила та. — Уже готовое платье я буду удлинять, и управиться надо до завтра.
— Почему до завтра?
— Потому что утром вы с его милостью уедете.
Никаких подробностей Лара от швеи не добилась. Когда она сняла мужскую одежду, на неё надели вышитую сорочку, две нижних юбки и платье из голубой тафты, что оказалось ей коротковатым.
— Что ж ты длинная такая? — чуть не плакала женщина, стоя на коленях и измеряя расстояние от подола платья до пола. — Это ж мне всю ночь не спать…
Лара не слушала.
«Завтра канцлер повезёт меня в Оснабрюк! — осмысливала она. — Ещё дальше от Крэха и Адской Тьмы…»
— Какое сегодня число?
— Двадцать третье сентября, — вздохнула швея.
— Проклятый ублюдок! — зашипела Лара, ещё больше напугав женщину.
— Ты чего кричишь-то?
— Прошу вас, помогите мне бежать! — взмолилась она. — Я дам вам столько денег, сколько пожелаете… И подол подшивать не придётся!
Женщина, охая, поднялась на ноги и плаксиво сказала:
— Да как я тебе помогу? Я сама немногим лучше пленницы! Как управлюсь с твоим туалетом, мне заплатят да память сотрут…
В комнату ворвался Хансен.
— Закончили? О… — Увидев Лару, он замер на пороге. — А ты, ослица, и впрямь девица. — Бесцветные глаза охранника ощупали её фигуру. — Только что же ты без корсета?
— Корсет не надену! — рявкнула та.
— Без корсета нельзя! — страстно возразил старик, выглядывающий из-за широкой спины Хансена.
«Ты ещё кто такой?» — опешила Лара.
Охранник пропустил вперёд сухопарого старика в камзоле оливкового цвета.
— Это учитель танцев. Он обучит тебя манерам.
— Корсет не столько подчёркивает талию, сколько держит спину, — объяснил учитель, для наглядности показывая на себе.
У Лары голова пошла кругом.
— Манеры… Корсет… Идите вы к чёрту! — закричала она раньше, чем поняла, что кричит. — Я не собираюсь притворяться благородной!
— Заткнись и слушай учителя, истеричка! — ещё громче взревел Хансен.
Лара ощутила, как её язык прилип к нёбу, и, не способная выразить свой гнев иначе, залилась беззвучными слезами.
«Тебя я тоже убью, красноглазый изверг», — пообещала она себе.
— Никто и не примет тебя за благородную! — будто сплёвывая, бросил Хансен. — Но как племянница канцлера ты должна хоть немного уметь вести себя в обществе. — Он обернулся к швее. — Приступай.
Женщина сняла с неё платье и поверх сорочки надела корсет. Шнуровку почти не затягивала, но Лара всё равно почувствовала себя захваченной в странного вида капкан.
На ней остались только сорочка, корсет и нижние юбки — платье унесла швея. Спина теперь была прямой и жёсткой, а себя Лара ощущала негибкой и несвободной, зато с соблазнительно приподнятой грудью. Ощущение усилилось, когда Хансен убирал её волосы в хвост, приговаривая:
— Дура ты. Благодаря господину канцлеру ты станешь придворной дамой. Вообрази, сколько девиц поменялось бы с тобой местами.
«Хочешь, поменяемся?» — мысленно съязвила Лара, не в силах сказать это вслух.
Потом её учили делать реверанс.
— Держи голову, не забывай об осанке! — восклицал старый учитель.
«Забудешь тут…» — думала она, покорно приседая и отводя ногу назад, как муштрованная лошадь.
Во время приседания Лару учили изящно расставлять руки в стороны. А они дрожали. Постепенно на смену подавляемого гнева приходило отупение: она больше ничего не воспринимала и не хотела.
«Это не я. Они превращают меня в куклу. — Лара опустила глаза на своё полуодетое тело. — Уже превратили».
Канцлер, принёсший обед, что-то почувствовал.
— Довольно уроков, ей хватит. — Он посмотрел на Хансена: — Сколько времени осталось до конца заклятия?
— Час.
— Прекрасно.
Сталеглазый отпустил и Хансена, и учителя танцев.
— Слушайся его милость, — уходя, велел охранник Ларе.
Та устремила на канцлера тяжёлый взгляд.
«Не прощу. Изничтожу».
Дверь закрылась. Йорг Хольдт указал на поднос, водружённый на столик.
— Садись в кресло и ешь не спеша.
Лара подчинилась.
— Как-то ты молчалива, — заметил сталеглазый, оставшись стоять. — Ах да, Хансен, верно, приказал тебе помалкивать. Можешь говорить.
Лара со вздохом отвела ложку и, не глядя на канцлера, сказала вполголоса:
— Вы же понимаете, что я вас когда-нибудь уничтожу?
