Он мямлил что-то о том, что раньше никогда этого не делал, о необходимости «познать все грани бытия», и звучало это настолько нелепо, что даже мычание коровы из-за забора казалось более осмысленной речью.
Фермер почёсывал затылок, явно не решаясь отказать гвардейцу, но и не понимая, с какой стати тому понадобилось марать руки в его курятнике. В итоге он лишь махнул рукой в сторону стаи квохчущих и суетливых птиц.
— Выбирай любую.
— Ты правда собираешься это сделать? — встревоженно спросил Голос. — Взгляни на них! Это же ни в чём не повинные создания, гуляющие по двору и радующие мир своим беззаботным кудахтаньем. Каждая из них имеет полное право на жизнь!
— Убийство людей для тебя — норма, а зарубить курицу — уже за гранью? — едко мысленно парировал Энтони. Он, поймав взгляд одной из птиц, резко наклонился и схватил её за лапы. Курица захлопала крыльями, испуганно и громко закудахтав. Энтони положил её на старый, испещрённый зарубками пень, служивший здесь плахой для домашней птицы.
— Люди — эгоистичные твари, живущие в своё удовольствие и сеющие вокруг лишь боль, — с внезапной нежностью заговорил Голос. — А это… это милое, чистое существо, наполняющее этот двор теплом и простой радостью. Посмотри только в её глаза! Видишь? В них есть что-то большее, чем просто птичья душа…
В этот момент Энтони, не колеблясь больше, поднял тяжёлый топор и резко опустил его.
Раздался короткий, сухой хруст. Крылья на миг дёрнулись в последней судороге.
— НЕЕЕЕТ! — Голос в его голове взревел с такой силой, что Энтони чуть не пошатнулся. — Как ты мог?! У неё ведь ещё вся жизнь была впереди! Сколько сочных червячков она могла ещё откопать! Сколько очаровательных цыплят могло вылупиться из её яиц! Ты всего этого её лишил! ЗА ЧТО?! НЭНСИ!!!
Энтони, тяжело дыша, смотрел на бездыханное тело птицы.
— Почему ты думаешь, что её звали Нэнси? — с искренним недоумением спросил он.
— Ей очень подходило это имя! — Голос звучал так, будто его обладателю перерезали горло.
Энтони вытер лоб. Он ждал чего угодно. Но внутри была лишь пустота. Ни адреналина, ни трепета, ни того тёмного, сладкого ужаса, что сопровождал лишение жизни человека.
— Я ничего не почувствовал, — задумчиво произнёс он. — Ничего. Ни намёка на те ощущения.
— И ради этого бессмысленного эксперимента ты погубил невинную душу!
— Успокойся. Я проверил. Ничего не случилось. Теперь я ухожу.
— Теперь ты должен приютить её семью! — резко, почти истерично потребовал Голос.
— Что? Нет, ни за что, — Энтони поморщился, отряхивая одежду.
— Бездушное создание! Ты лишил её птенцов кормильца! Ты обязан нести ответственность!
— Никаких куриц, — буркнул Энтони и, кивнув ошеломлённому фермеру, быстрым шагом направился к выходу со двора.
Взгляд фермера, видевший на своём веку многое, стал ещё более удивлённым и потерянным. Но спросить о происходящем он так и не решился, лишь молча проводил взглядом странного гвардейца, уносящего с собой тайну произошедшего.
Наступил вечер. В комнате казармы было тихо и прохладно. Единственным источником света была одна одинокая свеча на столе; её пламя колыхалось от сквозняка, заставляя тени плясать на стенах. Энтони и Алан молча лежали на своих кроватях, каждый погружённый в свои мысли.
Первым не выдержал Алан. Он перевернулся на бок, лицо его было серьёзным.
— Думаешь, он ещё не скоро оправится? — тихо спросил он, голос звучал приглушённо в полумраке. — Я про сэра Адама.
Энтони не сразу ответил, его взгляд был устремлён в потолок.
— Время всё лечит. Или притупляет. Рано или поздно ему придётся принять реальность. Как бы горька она ни была.
— Дважды хоронить своего близкого друга… — Алан тяжело вздохнул. — Представь: все эти годы ты живёшь с болью утраты, ты оплакал его, смирился. А потом узнаёшь, что он был жив. Все эти долгие годы. И ты даже не искал его, не подозревал… А потом — снова потерять. Уже навсегда. Такое не каждый сможет принять. Это ломает душу пополам.
— Это делает её сильнее, — отозвался Энтони, но прозвучало это неубедительно даже для него самого. — Или ожесточает. Смотря какой человек. Адам силён. Он выстоит. Ему просто нужно побыть одному со своей болью.
Алан кивнул в темноте, и снова в комнате повисла тишина, на этот раз более тягостная, наполненная сочувствием к чужому горю. Было слышно, как где-то за стеной скрипит колесо повозки, доносится приглушённый смех с улицы.
— Энтони, — вновь нарушил молчание Алан, и в его голосе послышалось недоумение, граничащее со смехом. — Мне всё не терпится спросить… почему у нас в комнате теперь живёт курица?
Из тёмного угла донёсся тихий, довольный клокот.
— Её зовут Сэнди! — тут же с торжеством выкрикнул Голос.
Энтони застонал и закрыл лицо руками.
— Это… мой новый питомец, — растерянно и смущённо произнёс он. — Сэнди.
— Питомец? — Алан приподнялся на локте, вглядываясь в очертания птицы в углу. — Курица? В качестве питомца?
Энтони не мог объяснить. Не мог сказать, что с тех пор, как он зарубил её «сестру», навязчивый голос в его голове весь день не умолкал, требуя искупить вину и «приютить несчастную сироту». Это звучало бы как чистое безумие.
— Долго объяснять, — буркнул он, поворачиваясь лицом к стене. — Уже поздно, Алан. Надо спать.
Алан слегка усмехнулся, сдаваясь. В его смешке было больше нежности, чем насмешки.
— Хорошо. Спокойной ночи, Энтони. Спокойной ночи… Сэнди.
— Вот видишь? Он человек с хорошей душой! В отличии о тебя! — пропищал Голос.
Энтони натянул одеяло на голову, пытаясь заглушить и голос, и тихое, умиротворённое кудахтанье в углу комнаты.
Три дня. Три долгих, тягостных дня штабная комната Первого отряда пропитывалась тишиной, густой, как смола. Похороны Эдварта Норта — старого боевого товарища сэра Адама, павшего при таинственных обстоятельствах — повисли над ними мрачной тенью. Сэр Адам, их капитан, заперся в своих покоях. Слышались лишь глухие удары да иногда приглушённые крики ярости и горя, заглушаемые, возможно, хриплым шёпотом бутылки. Ожидание было невыносимым.
Утро четвёртого дня выдалось серым и тихим. Бойцы сидели за столом, не встречаясь взглядами. Даже вечно болтливый Седрик, чьи шутки обычно разряжали любую обстановку, молчал, уставившись в потрескавшуюся поверхность дуба. Воздух гудел от непроизнесённых вопросов и страха за командира.
— Что ж… — голос Джонатана, обычно такой уверенный, прозвучал глухо, срывая тягостное молчание. — Каждый знает свои обязанности на сегодня. Патрули, отчёты…
Не успел он закончить, как дверь со скрипом открылась.
В проёме стоял Адам. Он казался постаревшим на десять лет. Лицо осунулось, под глазами залегли глубокие сине-чёрные тени, борода была небрежно подстрижена. Одежда помята. От него веяло усталостью, горечью и… перегаром. Но в его глазах, запавших, но всё ещё острых, горел какой-то новый, жёсткий огонь — огонь решения, пусть и тяжёлого. Все замерли, впитывая его вид, сдерживая смешанные чувства облегчения и тревоги.
Адам медленно, слегка пошатываясь, прошёл к столу. Оперся на него руками, костяшки его пальцев побелели от напряжения. Его взгляд медленно скользил по лицам бойцов — Джонатана, Седрика, Освальда, Лоренцо, Алана, Эдмонта, Кирии… На Энтони он задержался на долю секунды дольше. Взгляд был пристальным, изучающим, почти пронзающим. Потом он опустил голову, тяжело вздохнул.
— Хватит, — произнёс он хрипло, но твёрдо. — Хватит на сегодня сражений. Пора… и отдохнуть. Всем — переодеться подобающе. Сегодня мы идём на Праздник Предков.
Праздник Предков, раз в семь лет озаряющий ночь у руин древнего города по ту сторону озера от столичных стен, был зрелищем невероятным. Серость будней растворялась в море огней и звуков. Тысячи бумажных фонариков, раскрашенных в причудливые узоры, висели на верёвках, натянутых между уцелевшими колоннами и арками, превращая ночь в волшебный день. Воздух гудел от смеха, музыки, ароматов жареного мяса, пряных лепёшек и пряного глинтвейна.
Ярмарка кипела жизнью. Лоренцо, сменивший латы на бархатный камзол цвета спелой сливы и шёлковую рубашку, уже успел обменяться томными взглядами с полдюжиной девушек и ловко поймал летящую в него ореховую скорлупку, брошенную кем-то с карусели. Он грациозно поклонился в сторону смеющейся группы горожанок, вызывая их смущённый смех.
Седрик, вечный источник энергии, рванул к силомеру — огромному деревянному молоту на пружине, где нужно было ударить по платформе, чтобы колокол на вершине столба зазвенел как можно громче. Он уже собрал толпу зевак. С громким криком он взмахнул молотом — ДЗЫНЬ! — колокол задрожал на самой верхушке. Толпа взревела от восторга. Седрик расшаркался, довольный собой, и тут же потянул кого-то из зрителей попробовать, обещая выпить с победителем.
Освальд, в простой холщовой рубахе и кожаных штанах, больше напоминавший добродушного медведя, чем грозного гвардейца, стоял у лотка с деревянными игрушками. Он долго и серьёзно разглядывал резного конька на палочке, потом крошечную мельницу с крутящимися лопастями. Его обычно суровое лицо смягчилось.
— Малой понравится, — пробормотал он про себя, доставая кошель и торгуясь с улыбчивым стариком-мастером. Купив конька, он бережно завернул его в тряпицу и спрятал за пазуху. Его взгляд на мгновение ушёл далеко, за горизонт, к дому, где ждали его жена и дочь. Грусть и нежность смешались в его глазах.
Эдмонт и Алан стояли чуть поодаль от основного шума, у тихой палатки, где старик в остроконечной шляпе предлагал сыграть в «Кольцеброс» — набросить кольца на расставленные на столе крючки разной высоты и сложности. Эдмонт, с присущей ему сосредоточенностью, методично бросал кольца. Его движения были точными, как выстрел лучника. Одно кольцо за другим ловко надевалось на самые дальние и сложные крючки. Алан лишь посмеивался, наблюдая за мастерством товарища, и попивал горячий глинтвейн из глиняной кружки.
— Как всегда без промаха, — похвалил он, когда Эдмонт выиграл маленького деревянного орла — главный приз.
Эдмонт лишь кивнул, с лёгкой улыбкой разглядывая игрушку.
Джонатан, всегда немного застенчивый вне боя, увлёкся наблюдением за стеклодувом. Он заворожённо смотрел, как мастер из раскалённого оранжевого комка на конце длинной трубки выдувал хрупкую фигурку птицы с распахнутыми крыльями. Искры летели, жар пылал — Джонатан не отрывал глаз.
Кирия с широко раскрытыми от восторга глазами крутила головой, стараясь впитать всё сразу — огни, краски, лица, смех.
— Как здесь… невероятно красиво! — прошептала она.
— Красиво? — усмехнулся Лоренцо, возвращаясь к столу с двумя кружками пенистого эля. — Это, моя дорогая, глоток жизни! Настоящей жизни, а не рутины патрулей и засад в грязи! Семь лет ожиданий… Надо брать от неё всё, пока есть такая возможность!
— Брать-то брать, — ворчливо вставил Освальд, отпивая из своей огромной кружки. Он мотнул головой в сторону семьи, веселящейся неподалёку: отец катал на плечах смеющегося малыша, мать улыбалась, поправляя дочке косички. — Но есть вещи покрепче мимолётных утех, Лоренцо. Вот представь… Вечером домой придёшь, а на тебя, с визгом, бежит твоя дочурка и обвивает ручонками. Или сидишь у камина, тишина, только треск поленьев да дыхание любимой рядом… — Он умолк, глотнул эля, и в его обычно суровых глазах мелькнула глубокая, ностальгическая грусть. — Это не уксус, Лоренцо. Это мёд. Настоящий, густой, согревающий душу. Ты его просто не пробовал. А я… — он хмуро посмотрел на пустую скамью рядом, — я сегодня могу только представлять. И ждать его вкус.
— Может, и не пробовал, — парировал Лоренцо, но без прежней бравады, с лёгкой задумчивостью, глядя на внезапно помрачневшего Освальда. Он поставил одну кружку на стол — резервная девушка, видимо, не подошла. — Но пока моё вино бодрит и веселит, я буду его пить! Каждую каплю! — Он поднял свою кружку в тост, пытаясь вернуть веселье. — За отсутствующих близких, Ос! Пусть у них там всё будет хорошо!
Эдмонт кивнул, присоединяясь к тосту. Седрик, вернувшийся с силомера, громко крикнул:
— За Первый отряд и Праздник!
Джонатан, оторвавшись от стеклодува, поспешил к столу.
— Энтони, смотри! — внезапно Кирия схватила Энтони за руку и потянула за собой, прочь от стола, к одному из ярких шатров.
Шатёр ломился от игрушек: деревянные кони с гривами из настоящего конского волоса, тряпичные солдатики в ярких мундирах, крошечные кукольные домики с миниатюрной мебелью. Но взгляд Кирии приковала одна игрушка на дальней полке, среди глиняных горшков и кувшинов всех форм и размеров. Это была тряпичная кукла в платье из лоскутков небесно-голубого шёлка, с волосами из золотистых льняных нитей и крошечными стеклянными бусинами вместо глаз. Лицо куклы было вышито с удивительной нежностью, и на нём застыла лёгкая, загадочная улыбка. Кирия смотрела на неё с таким чистым, детским восхищением, что даже Энтони почувствовал что-то тёплое внутри.
— Приветствую, добрые господа! — весёлый мужчина с огненно-рыжими усами и в ярком колпаке расшаркался перед ними. — Желаете испытать свою меткость? Три камня — один медяк! Сбиваете горшки — забираете приз! Чем больше свалите — тем приз ценнее!
— Что нужно, чтобы выиграть именно её? — указывая на куклу спросил Энтони, его голос был спокоен, но взгляд упёрся в куклу, а потом перешёл на сияющее лицо Кирии.
Мужчина лишь усмехнулся.
— А вот эта красавица, — он кивнул на куклу, — достаётся только тому, кто одним броском собьёт все мишени на этой доске! — Он указал на узкую полку, где в ряд стояло шесть маленьких, хрупких горшочков. — Одним камнем, молодой господин! Одним ударом — все шесть! И она ваша!
Энтони молча положил медяк на стойку. Мужчина взял его, положил перед Энтони три гладких, обточенных речной водой камня и отошёл в сторонку с самодовольной улыбкой.
Энтони взял один камень. Взвесил его на ладони, покрутил, пару раз подбросил, словно проверяя баланс. Кирия затаила дыхание. Энтони замахнулся — но не на горшки. Его камень со свистом пролетел мимо них и ударил точно в маленький деревянный клинышек, подпиравший один край полки. Раздался сухой щелчок. Клинышек вылетел. Полка, потеряв опору, резко наклонилась, и все шесть горшков дружно съехали с неё, разбившись о землю с глиняным треском.
Рыжие усы мужчины замерли в немом крике удивления. Его глаза стали круглыми, как блюдца. Он молча, почти машинально, снял с полки куклу и протянул Энтони. Кирия вскрикнула от восторга, схватила куклу, прижала её к груди, а потом, на мгновение забывшись, порывисто поцеловала Энтони в щеку.
— Спасибо! — её голос звенел чистым счастьем. — Она прекрасна! Пойдём к ребятам, покажи им!
Они подошли к большому столу, за которым уже шумел почти весь отряд. Седрик с азартом рассказывал Алану и Эдмонту о своём подвиге у силомера, размахивая руками. Освальд делился впечатлениями от купленной игрушки с Джонатаном. Лоренцо оживлённо беседовал с подошедшей наконец брюнеткой, жестикулируя изящно и вызывая её сдержанный смех. Стол ломился от яств: дымящиеся рёбра, запечённые в мёду, огромные пироги с дичью и грибами, дымящиеся миски с густым овощным рагу, душистые лепёшки, горы свежего хлеба и кувшины с тёмным, пенистым элем.
— Эй, смотрите, героиня с трофеем! — крикнул Седрик, заметив Кирию с куклой. — И её благородный спаситель! Ну что, Энтони, показал этому шарлатану, где раки зимуют?
Фермер почёсывал затылок, явно не решаясь отказать гвардейцу, но и не понимая, с какой стати тому понадобилось марать руки в его курятнике. В итоге он лишь махнул рукой в сторону стаи квохчущих и суетливых птиц.
— Выбирай любую.
— Ты правда собираешься это сделать? — встревоженно спросил Голос. — Взгляни на них! Это же ни в чём не повинные создания, гуляющие по двору и радующие мир своим беззаботным кудахтаньем. Каждая из них имеет полное право на жизнь!
— Убийство людей для тебя — норма, а зарубить курицу — уже за гранью? — едко мысленно парировал Энтони. Он, поймав взгляд одной из птиц, резко наклонился и схватил её за лапы. Курица захлопала крыльями, испуганно и громко закудахтав. Энтони положил её на старый, испещрённый зарубками пень, служивший здесь плахой для домашней птицы.
— Люди — эгоистичные твари, живущие в своё удовольствие и сеющие вокруг лишь боль, — с внезапной нежностью заговорил Голос. — А это… это милое, чистое существо, наполняющее этот двор теплом и простой радостью. Посмотри только в её глаза! Видишь? В них есть что-то большее, чем просто птичья душа…
В этот момент Энтони, не колеблясь больше, поднял тяжёлый топор и резко опустил его.
Раздался короткий, сухой хруст. Крылья на миг дёрнулись в последней судороге.
— НЕЕЕЕТ! — Голос в его голове взревел с такой силой, что Энтони чуть не пошатнулся. — Как ты мог?! У неё ведь ещё вся жизнь была впереди! Сколько сочных червячков она могла ещё откопать! Сколько очаровательных цыплят могло вылупиться из её яиц! Ты всего этого её лишил! ЗА ЧТО?! НЭНСИ!!!
Энтони, тяжело дыша, смотрел на бездыханное тело птицы.
— Почему ты думаешь, что её звали Нэнси? — с искренним недоумением спросил он.
— Ей очень подходило это имя! — Голос звучал так, будто его обладателю перерезали горло.
Энтони вытер лоб. Он ждал чего угодно. Но внутри была лишь пустота. Ни адреналина, ни трепета, ни того тёмного, сладкого ужаса, что сопровождал лишение жизни человека.
— Я ничего не почувствовал, — задумчиво произнёс он. — Ничего. Ни намёка на те ощущения.
— И ради этого бессмысленного эксперимента ты погубил невинную душу!
— Успокойся. Я проверил. Ничего не случилось. Теперь я ухожу.
— Теперь ты должен приютить её семью! — резко, почти истерично потребовал Голос.
— Что? Нет, ни за что, — Энтони поморщился, отряхивая одежду.
— Бездушное создание! Ты лишил её птенцов кормильца! Ты обязан нести ответственность!
— Никаких куриц, — буркнул Энтони и, кивнув ошеломлённому фермеру, быстрым шагом направился к выходу со двора.
Взгляд фермера, видевший на своём веку многое, стал ещё более удивлённым и потерянным. Но спросить о происходящем он так и не решился, лишь молча проводил взглядом странного гвардейца, уносящего с собой тайну произошедшего.
***
Наступил вечер. В комнате казармы было тихо и прохладно. Единственным источником света была одна одинокая свеча на столе; её пламя колыхалось от сквозняка, заставляя тени плясать на стенах. Энтони и Алан молча лежали на своих кроватях, каждый погружённый в свои мысли.
Первым не выдержал Алан. Он перевернулся на бок, лицо его было серьёзным.
— Думаешь, он ещё не скоро оправится? — тихо спросил он, голос звучал приглушённо в полумраке. — Я про сэра Адама.
Энтони не сразу ответил, его взгляд был устремлён в потолок.
— Время всё лечит. Или притупляет. Рано или поздно ему придётся принять реальность. Как бы горька она ни была.
— Дважды хоронить своего близкого друга… — Алан тяжело вздохнул. — Представь: все эти годы ты живёшь с болью утраты, ты оплакал его, смирился. А потом узнаёшь, что он был жив. Все эти долгие годы. И ты даже не искал его, не подозревал… А потом — снова потерять. Уже навсегда. Такое не каждый сможет принять. Это ломает душу пополам.
— Это делает её сильнее, — отозвался Энтони, но прозвучало это неубедительно даже для него самого. — Или ожесточает. Смотря какой человек. Адам силён. Он выстоит. Ему просто нужно побыть одному со своей болью.
Алан кивнул в темноте, и снова в комнате повисла тишина, на этот раз более тягостная, наполненная сочувствием к чужому горю. Было слышно, как где-то за стеной скрипит колесо повозки, доносится приглушённый смех с улицы.
— Энтони, — вновь нарушил молчание Алан, и в его голосе послышалось недоумение, граничащее со смехом. — Мне всё не терпится спросить… почему у нас в комнате теперь живёт курица?
Из тёмного угла донёсся тихий, довольный клокот.
— Её зовут Сэнди! — тут же с торжеством выкрикнул Голос.
Энтони застонал и закрыл лицо руками.
— Это… мой новый питомец, — растерянно и смущённо произнёс он. — Сэнди.
— Питомец? — Алан приподнялся на локте, вглядываясь в очертания птицы в углу. — Курица? В качестве питомца?
Энтони не мог объяснить. Не мог сказать, что с тех пор, как он зарубил её «сестру», навязчивый голос в его голове весь день не умолкал, требуя искупить вину и «приютить несчастную сироту». Это звучало бы как чистое безумие.
— Долго объяснять, — буркнул он, поворачиваясь лицом к стене. — Уже поздно, Алан. Надо спать.
Алан слегка усмехнулся, сдаваясь. В его смешке было больше нежности, чем насмешки.
— Хорошо. Спокойной ночи, Энтони. Спокойной ночи… Сэнди.
— Вот видишь? Он человек с хорошей душой! В отличии о тебя! — пропищал Голос.
Энтони натянул одеяло на голову, пытаясь заглушить и голос, и тихое, умиротворённое кудахтанье в углу комнаты.
Глава 29. Праздник предков
Три дня. Три долгих, тягостных дня штабная комната Первого отряда пропитывалась тишиной, густой, как смола. Похороны Эдварта Норта — старого боевого товарища сэра Адама, павшего при таинственных обстоятельствах — повисли над ними мрачной тенью. Сэр Адам, их капитан, заперся в своих покоях. Слышались лишь глухие удары да иногда приглушённые крики ярости и горя, заглушаемые, возможно, хриплым шёпотом бутылки. Ожидание было невыносимым.
Утро четвёртого дня выдалось серым и тихим. Бойцы сидели за столом, не встречаясь взглядами. Даже вечно болтливый Седрик, чьи шутки обычно разряжали любую обстановку, молчал, уставившись в потрескавшуюся поверхность дуба. Воздух гудел от непроизнесённых вопросов и страха за командира.
— Что ж… — голос Джонатана, обычно такой уверенный, прозвучал глухо, срывая тягостное молчание. — Каждый знает свои обязанности на сегодня. Патрули, отчёты…
Не успел он закончить, как дверь со скрипом открылась.
В проёме стоял Адам. Он казался постаревшим на десять лет. Лицо осунулось, под глазами залегли глубокие сине-чёрные тени, борода была небрежно подстрижена. Одежда помята. От него веяло усталостью, горечью и… перегаром. Но в его глазах, запавших, но всё ещё острых, горел какой-то новый, жёсткий огонь — огонь решения, пусть и тяжёлого. Все замерли, впитывая его вид, сдерживая смешанные чувства облегчения и тревоги.
Адам медленно, слегка пошатываясь, прошёл к столу. Оперся на него руками, костяшки его пальцев побелели от напряжения. Его взгляд медленно скользил по лицам бойцов — Джонатана, Седрика, Освальда, Лоренцо, Алана, Эдмонта, Кирии… На Энтони он задержался на долю секунды дольше. Взгляд был пристальным, изучающим, почти пронзающим. Потом он опустил голову, тяжело вздохнул.
— Хватит, — произнёс он хрипло, но твёрдо. — Хватит на сегодня сражений. Пора… и отдохнуть. Всем — переодеться подобающе. Сегодня мы идём на Праздник Предков.
***
Праздник Предков, раз в семь лет озаряющий ночь у руин древнего города по ту сторону озера от столичных стен, был зрелищем невероятным. Серость будней растворялась в море огней и звуков. Тысячи бумажных фонариков, раскрашенных в причудливые узоры, висели на верёвках, натянутых между уцелевшими колоннами и арками, превращая ночь в волшебный день. Воздух гудел от смеха, музыки, ароматов жареного мяса, пряных лепёшек и пряного глинтвейна.
Ярмарка кипела жизнью. Лоренцо, сменивший латы на бархатный камзол цвета спелой сливы и шёлковую рубашку, уже успел обменяться томными взглядами с полдюжиной девушек и ловко поймал летящую в него ореховую скорлупку, брошенную кем-то с карусели. Он грациозно поклонился в сторону смеющейся группы горожанок, вызывая их смущённый смех.
Седрик, вечный источник энергии, рванул к силомеру — огромному деревянному молоту на пружине, где нужно было ударить по платформе, чтобы колокол на вершине столба зазвенел как можно громче. Он уже собрал толпу зевак. С громким криком он взмахнул молотом — ДЗЫНЬ! — колокол задрожал на самой верхушке. Толпа взревела от восторга. Седрик расшаркался, довольный собой, и тут же потянул кого-то из зрителей попробовать, обещая выпить с победителем.
Освальд, в простой холщовой рубахе и кожаных штанах, больше напоминавший добродушного медведя, чем грозного гвардейца, стоял у лотка с деревянными игрушками. Он долго и серьёзно разглядывал резного конька на палочке, потом крошечную мельницу с крутящимися лопастями. Его обычно суровое лицо смягчилось.
— Малой понравится, — пробормотал он про себя, доставая кошель и торгуясь с улыбчивым стариком-мастером. Купив конька, он бережно завернул его в тряпицу и спрятал за пазуху. Его взгляд на мгновение ушёл далеко, за горизонт, к дому, где ждали его жена и дочь. Грусть и нежность смешались в его глазах.
Эдмонт и Алан стояли чуть поодаль от основного шума, у тихой палатки, где старик в остроконечной шляпе предлагал сыграть в «Кольцеброс» — набросить кольца на расставленные на столе крючки разной высоты и сложности. Эдмонт, с присущей ему сосредоточенностью, методично бросал кольца. Его движения были точными, как выстрел лучника. Одно кольцо за другим ловко надевалось на самые дальние и сложные крючки. Алан лишь посмеивался, наблюдая за мастерством товарища, и попивал горячий глинтвейн из глиняной кружки.
— Как всегда без промаха, — похвалил он, когда Эдмонт выиграл маленького деревянного орла — главный приз.
Эдмонт лишь кивнул, с лёгкой улыбкой разглядывая игрушку.
Джонатан, всегда немного застенчивый вне боя, увлёкся наблюдением за стеклодувом. Он заворожённо смотрел, как мастер из раскалённого оранжевого комка на конце длинной трубки выдувал хрупкую фигурку птицы с распахнутыми крыльями. Искры летели, жар пылал — Джонатан не отрывал глаз.
Кирия с широко раскрытыми от восторга глазами крутила головой, стараясь впитать всё сразу — огни, краски, лица, смех.
— Как здесь… невероятно красиво! — прошептала она.
— Красиво? — усмехнулся Лоренцо, возвращаясь к столу с двумя кружками пенистого эля. — Это, моя дорогая, глоток жизни! Настоящей жизни, а не рутины патрулей и засад в грязи! Семь лет ожиданий… Надо брать от неё всё, пока есть такая возможность!
— Брать-то брать, — ворчливо вставил Освальд, отпивая из своей огромной кружки. Он мотнул головой в сторону семьи, веселящейся неподалёку: отец катал на плечах смеющегося малыша, мать улыбалась, поправляя дочке косички. — Но есть вещи покрепче мимолётных утех, Лоренцо. Вот представь… Вечером домой придёшь, а на тебя, с визгом, бежит твоя дочурка и обвивает ручонками. Или сидишь у камина, тишина, только треск поленьев да дыхание любимой рядом… — Он умолк, глотнул эля, и в его обычно суровых глазах мелькнула глубокая, ностальгическая грусть. — Это не уксус, Лоренцо. Это мёд. Настоящий, густой, согревающий душу. Ты его просто не пробовал. А я… — он хмуро посмотрел на пустую скамью рядом, — я сегодня могу только представлять. И ждать его вкус.
— Может, и не пробовал, — парировал Лоренцо, но без прежней бравады, с лёгкой задумчивостью, глядя на внезапно помрачневшего Освальда. Он поставил одну кружку на стол — резервная девушка, видимо, не подошла. — Но пока моё вино бодрит и веселит, я буду его пить! Каждую каплю! — Он поднял свою кружку в тост, пытаясь вернуть веселье. — За отсутствующих близких, Ос! Пусть у них там всё будет хорошо!
Эдмонт кивнул, присоединяясь к тосту. Седрик, вернувшийся с силомера, громко крикнул:
— За Первый отряд и Праздник!
Джонатан, оторвавшись от стеклодува, поспешил к столу.
— Энтони, смотри! — внезапно Кирия схватила Энтони за руку и потянула за собой, прочь от стола, к одному из ярких шатров.
Шатёр ломился от игрушек: деревянные кони с гривами из настоящего конского волоса, тряпичные солдатики в ярких мундирах, крошечные кукольные домики с миниатюрной мебелью. Но взгляд Кирии приковала одна игрушка на дальней полке, среди глиняных горшков и кувшинов всех форм и размеров. Это была тряпичная кукла в платье из лоскутков небесно-голубого шёлка, с волосами из золотистых льняных нитей и крошечными стеклянными бусинами вместо глаз. Лицо куклы было вышито с удивительной нежностью, и на нём застыла лёгкая, загадочная улыбка. Кирия смотрела на неё с таким чистым, детским восхищением, что даже Энтони почувствовал что-то тёплое внутри.
— Приветствую, добрые господа! — весёлый мужчина с огненно-рыжими усами и в ярком колпаке расшаркался перед ними. — Желаете испытать свою меткость? Три камня — один медяк! Сбиваете горшки — забираете приз! Чем больше свалите — тем приз ценнее!
— Что нужно, чтобы выиграть именно её? — указывая на куклу спросил Энтони, его голос был спокоен, но взгляд упёрся в куклу, а потом перешёл на сияющее лицо Кирии.
Мужчина лишь усмехнулся.
— А вот эта красавица, — он кивнул на куклу, — достаётся только тому, кто одним броском собьёт все мишени на этой доске! — Он указал на узкую полку, где в ряд стояло шесть маленьких, хрупких горшочков. — Одним камнем, молодой господин! Одним ударом — все шесть! И она ваша!
Энтони молча положил медяк на стойку. Мужчина взял его, положил перед Энтони три гладких, обточенных речной водой камня и отошёл в сторонку с самодовольной улыбкой.
Энтони взял один камень. Взвесил его на ладони, покрутил, пару раз подбросил, словно проверяя баланс. Кирия затаила дыхание. Энтони замахнулся — но не на горшки. Его камень со свистом пролетел мимо них и ударил точно в маленький деревянный клинышек, подпиравший один край полки. Раздался сухой щелчок. Клинышек вылетел. Полка, потеряв опору, резко наклонилась, и все шесть горшков дружно съехали с неё, разбившись о землю с глиняным треском.
Рыжие усы мужчины замерли в немом крике удивления. Его глаза стали круглыми, как блюдца. Он молча, почти машинально, снял с полки куклу и протянул Энтони. Кирия вскрикнула от восторга, схватила куклу, прижала её к груди, а потом, на мгновение забывшись, порывисто поцеловала Энтони в щеку.
— Спасибо! — её голос звенел чистым счастьем. — Она прекрасна! Пойдём к ребятам, покажи им!
Они подошли к большому столу, за которым уже шумел почти весь отряд. Седрик с азартом рассказывал Алану и Эдмонту о своём подвиге у силомера, размахивая руками. Освальд делился впечатлениями от купленной игрушки с Джонатаном. Лоренцо оживлённо беседовал с подошедшей наконец брюнеткой, жестикулируя изящно и вызывая её сдержанный смех. Стол ломился от яств: дымящиеся рёбра, запечённые в мёду, огромные пироги с дичью и грибами, дымящиеся миски с густым овощным рагу, душистые лепёшки, горы свежего хлеба и кувшины с тёмным, пенистым элем.
— Эй, смотрите, героиня с трофеем! — крикнул Седрик, заметив Кирию с куклой. — И её благородный спаситель! Ну что, Энтони, показал этому шарлатану, где раки зимуют?
