Лицо Бригельзы и правда на миг стало испуганным. Но она умела держать себя в руках, и когда задала новый вопрос, в голосе не было страха:
- Я знаю, что мир подошел к Концу, но почему так быстро?
- Потому что Хаос ушел наружу. Не захотел делиться собой с таким, как я. Баланс нарушен… А мир и так давно был готов, так что теперь его конец – дело пары часов.
«Нет! Мама, отец, Мэннар!» Это были не все имена, которые вспыхнули в разуме Сильхе, не все чувства – отчаяние, желание спасти любимых, желание сделать хоть что-то… «Мэннар!» - она позвала того, что был ближе, но муж не отозвался. Пришло только видение бурного моря. Пришло и погасло. По крайней мере ему сейчас грозила только буря…
- Наконец-то, - произнес Игнар, отвлекая ее. – Ты прекрасно умеешь чувствовать ужас, певичка.
Мертвое лицо оживало, и почему-то это было еще неприятнее. Словно происходило что-то неестественное, чего не должен видеть ни один человек на свете.
Стены эхорина снова дрогнули и сдвинулись, жалобно заскрипев.
Девочка вскочила, подняла руку с браслетами.
- Только не так, - напомнил Игнар, - отсюда нет выхода с помощью магии. Только чудом.
- И чудо – это ты?
Он пожал плечами.
- А разве нет? Я был жив много раз и мертв много раз. Теперь я и то, и другое. Из-за этого законы мира надо мной больше не властны, - новая усмешка, чуть более живая, но от этого легче не стало. – Похоже, мир просто не знает, что со мной делать.
- И ты сам не знаешь! – бросила Бригельза. – Поэту и делаешь всякую ерунду!
Вспышка ее гнева прибавила жизни Игнару. Жизни, но не счастья. Он больше не улыбался даже мёртвой улыбкой, а Сильхе заметила, что стены медленно, но верно сдвигаются все больше, теперь без содроганий, словно великан спокойно и неторопливо сжимал пальцы в кулак.
- Эта ерунда может спасти тебе жизнь, девочка. Дай мне силу, и я вытащу нас отсюда.
Он говорил как человек, которому почти все равно – и Сильхе не понимала, где лежит это «почти». Если Бригельза права, если все его смерти и воскрешения, и последний трюк с её «избавлением» от сирены заставили Игнара потерять себя, но ему нет дела до чьей-то смерти. Или есть, но иначе – убить Сильхе, чтобы причинить боль Мэннару, которого он считает виновником собственных бед.
- Зачем тебе нас спасать? – спросила она тоже вставая. - Разве ты не собирался погубить меня чтобы отомстить Мэннару?
- Собирался. – На ожившем лице вдруг возникла растерянность. – Да, собирался.
И всё. Словно он и сам не знал ответа.
Но удивляться не осталось времени. Становилось трудно дышать и свет постепенно гас, сначала едва заметно для глаза, и, наверное, с самого начала, а теперь вокруг воцарился полумрак.
- Ну? – поторопил Игнар.
- Куда ты нас выведешь? – спросила девочка. – Если весь мир разрушается…
- Туда, где будет шанс. Чего вы ждете?
Шанс… Сильхе точно знала, куда ей надо и все еще не понимала зачем это Игнару.
Бригельза смотрела так, что слова не был нужны. Или все-таки они обменялись ими. «Нам придётся». - «Знаю. Не бойся. Мы что-нибудь придумаем». - «Что тут можно придумать?» Но времени уже точно не осталось, и девочка подняла скрипку. Сильхе еще раз пожалела, что потеряла кинтару. Хорошо, что голос остался с ней.
Стоило прозвучать перовым нотам, глухим в тесноте сжимавшегося эхорина, как захотелось петь, словно она не делала этого очень давно и соскучилась. Хватит ли тут места еще и для песни?
Голос лёг на грустную мелодию как будто всегда был частью её. Никаких слов – протяжные «о» и «а», ощутимо толкавшие стены и потолок вверх и в стороны, просьба-уговоры: это же убежище, место для спасения, а как можно спасать других если не можешь спасти себя?.. В песню вплелась тоска со стороны и едва слышный стеклянный звон, в котором слышалось «ни-ког-да». Но света стало чуть больше. В этом свете бледное лицо Игнара наполнялось красками и все равно оставалось мёртвым. И он не двигался, кажется. Даже не моргал. Мертвые не оживают… хотя ей это удалось трижды, но только потому, что Беллия помнила ее прежней. Беллия, которой она не могла помочь.
Губы Игнара шевельнулись. Она не услышала, но поняла – «еще».
Бригельза вдруг сменила мелодию; до этого была горчащая растерянностью и печалью баллада, а сейчас, внезапно, как вызов, припев поучительной песенки про Золотую Лань. «Пустое сердце, звон пустой – кого накормишь пустотой? Хоть злата выше головы, всего и сам не съешь, увы». И тут же Бригельза вернулась к прежней теме. Сильхе поняла. Игнар кажется тоже, губы дернулись, пытаясь изобразить улыбку, но он теперь весь выглядел закаменевшим, словно наполнявшая его сила лишала подвижности. Девушка поймала взгляд ученицы и кивнула – если им нужен план, то единственный был в том, чтобы дать Игнару то, чего он хочет. И даже больше. Как в сказке.
Для начала громче. Мелодия осталась печальной, но их общими усилиями обрела мощь. Никакой тоски. Не обязательно смиряться, даже с неизбежным, грустить, уронив голову и руки, ждать, теряя силы. Где-то там, у Мэннара, сейчас буря и он наверняка смотрит ей в лицо. Вот и она – смотрела, отстраняясь от своих «неприятно» и «не хочу». Одни черты Игнара делались резкими, другие оплыли, искажаясь, оплыл и он, сполз из кресла на пол, как неловко брошенная деревянная кукла. Только глаза сверкали, грозя прожечь насквозь… Но и только. Еще? Больше силы? Бери и делай с ней, что хочешь.
Он сделал странное. Заговорил, медленно, выпуская слова сквозь неподатливые неподвижные губы:
- Жила на свете сирена… самое доброе существо на свете, которое… только и мечтало петь всем, даря радость, красоту и силу. Этим… она и занималась с самого детства. А еще ждала… что услышит в ответ такую же песню. Только никто ей не пел… Хотя слушали всегда охотно, ведь в самом деле получали силу от звуков. Отдавая, но ничего не получая в ответ, она… пустела, тратя звуки на других и однажды ей самой ничего не осталось. Не осталось бы и от неё – кожа да кости, да темные глаза на белом лице - но её нашла морская Ведьма, которая заботится о всех, но так, что мало кто сам к ней приходит, ведь за помощь Ведьмы всегда надо платить. Увидев Ведьму, сирена испуганно спросила: «Я умираю?», ведь та заботилась и о легкой смерти для обреченных. «Нет, – ответила ведьма, - но умрешь, если и дальше будешь раздавать себя даром тем, кто не ценит даров, если за них не надо платить». «Но я не могу по-другому», - заметила сирена. «Я научу тебя, но взамен ты споешь и мне».
Слова звенели как стекляшки. Этот звон почти оглушал.
- Сирена не хотела учиться такому и еще меньше – петь Ведьме. Но сколько еще добра она могла сделать, сколько силы принести тем, кто в ней нуждался! Ради этого – и немного ради себя – она согласилась. Ведьма научила ее придерживать звуки и силу для себя – хотя бы по чуть-чуть, а потом - таким звукам, которые как незаконченная история, вызывали бы у слушателя желание продолжить. «Они будут петь тебе в ответ, и ты не растратишь себя». «Но в этом не будет их воли, - заметила сирена, - только принуждение». «Поверь мне, если не заставлять, никто и ничего для тебя не сделает. А если не мне – поверь себе, ведь ты чуть не умерла именно от этого. В мире все едят всех, так уж заведено. Мы питаемся кусками чужой плоти и частями души и все приедается кроме того, что нельзя съесть. Тебя тоже съедят, если не будешь как все». И пришлось верить, и пришлось учиться. А потом петь для Ведьмы. И так вышло, что, научившись многому, сирена наконец увидела, какую дыру оставляет в ней каждый звук, который она отдает даром, безответно. Этого было никогда уже никогда не забыть… Не забыть, как она была глупа. И несмотря на это, сирена не смогла сразу использовать полученную науку. Она по-прежнему дарила песни, лишь иногда заставляя ей отвечать. Чаще и чаще. Дыры от растраченного не причиняли боли, но она поняла однажды, что вообще ничего больше не чувствует. И поняла почему. Ведьма была милосердна и солгала. Сирена не заметила, как умерла, растратив себя.
Он замолчал. Приподнялся на локтях и сел, прислонившись к креслу. Выглядел немного лучше и а глазах не было того дикого жгучего огня. Стеклянный звон стих, но последним мелодичным перезвоном привлёк внимание, заставил вспомнить, что звенело раньше и посмотреть на стену с витражём. На нем была белая девушка с оплывающими чертами и глазами полными огня. Огонь тёк струйками по щекам, как слёзы.
- Так ты мёртвый? – спросила Бригельза, опустив скрипку. – Как сирена? И можешь жить только забирая жизнь у других?
- Разве я что-то у вас забрал? Разве ты чувствуешь себя умирающей? Разве это похоже на жизнь?.. – Игнар вдруг заговорил слишком быстро, так что мало что можно было понять: - …думал, что вырвался… не бывает… остался… и там, и тут…
Чем больше он говорил, тем больше гасли остатки света в глазах, тем больше Игнар становился похож на куклу из белого дерева… и переставал быть похожим на себя прежнего. Сильхе удивилась, как не замечала этого раньше. Совсем другой человек. Разве что голос почти прежний. Какую-то свою правду он понял сейчас, ведь эхорин защищал человека от любых врагов, кроме собственной правды. Даже стены перестали сдвигаться и дрожать. Но от этой правды ему, кажется, стало легче.
Договорив, выплеснув всё, Игнар встал, чуть кривобоко, неуверенно. С таким телом он не смог бы выполнять трюки. Узкие плечи, одно выше другого, тянущий вниз живот, короткие ноги. Если кукла – то небрежно сделанная.
- Ты… - Девочка шумно вздохнула и спросила явно не то. Что собиралась: - Ты обещал вывести нас отсюда, если дадим тебе силу. Сделаешь?
- Он не может, - сказала Сильхе, поняв, зачем он сначала рассказал сказку, а потом вопросы и правду. – Сила просто… распирает его изнутри. Не пропитывает и не становится его силой. Обессиливает. Уродует.
Он повернулся к ней.
- Порадуйся, если можешь. Нет, не можешь. Останешься здесь. Потому что вы обе ни на что не способны. Ваша сила – ничто. Бесполезная магия…
- А нужно чудо, - Сильхе не собиралась выслушивать истерики, да и времени на это не осталось. – Значит, мы совершим чудо.
Он рассмеялся… попытался. Так могла бы смеяться кукла у неумелого кукловода, кривляясь лицом и телом.
- «Совершим…» Достанешь звезду с неба или бога из кармана?..
Снова зазвенели стекляшки. Кусочки витража менялись цветами и местами, но не создавали картинку. Ничего знакомого. Только зеленое и синее. Потом белое с мерцающими разводами. Словно на шёлке. Рыжее – развевающиеся волосы? Алая клякса на белом и немного зеленого короткой вертикальной чертой.
На витраже не было картинки, но в голове она неожиданно сложилась.
Кто сказал, что она не может ничего сделать для Беллии?
- Бригельза, нужна музыка… Мелодия с нотами, острыми как песок, - сказала Сильхе.
Вспоминала, знает ли такую сама, не находила ничего… и понимала, что надо создать что-то новое из старого. Из собственной памяти. Все, что помнишь, существует, пока его помнишь.
Кажется, она сказала это вслух.
- Я попробую, - сказала девочка и заиграла.
Конечно, с перового раза не вышло.
И со второго. Но эхорин больше не дрожал и не уменьшался, Игнар не вмешивался, цель казалась ясной и достижимой. Так что Сильхе быстро поняла, чего не хватает.
- Твоя «техника».
Бригельза сделала небольшую паузу и снова заиграла. Ощутив касание новой музыки, Сильхе разрешила себе поддаться «технике». Была ли ее суть в том, чтоб заставлять людей говорить то, о чём им хотелось бы промолчать? Вряд ли. Слишком просто. Для них обеих это была неизвестная земля, где можно найти что угодно. Ключ к какой-то силе. Силу не получить просто так. Сначала нужно признать, как мало ты можешь. Или как много.
Что у неё есть?
Голос. Память. Воображение. Воля. Опыт. Судьба.
Перечисляя, превращая в звуки, она пропела так много, прежде чем добралась до полученных в приключениях даров. Способность слышать личную музыку и музыку мира. Связь супругов. Гарпия-защитница… Почему-то всё это заставило мысленно улыбнуться. «Я прямо настоящая героиня сказки. Глядишь, еще и мир сумею спасти»…
Игнар что-то говорил, тихо, неразборчиво, все быстрее. То ли помогал, то ли хотел помешать. В его речи был ритм, немного противоречащий тому, что уже несла в себе музыка. Бригельза мгновенно изменила свой; доверившись ей, Сильхе последовала ему же.
- Однажды спросят словно в первый раз:
Как правильно? Вот мир и что в нём мимо?
Когда пришел и всех мгновенно спас,
И принял похвалы невозмутимо?
Когда, сияя в отблесках зари,
Уходишь, новый выход обнаружив?
Когда ты снова это повторишь?
Когда ты сам – не мимо, но снаружи?
Это же ритм той самой, незаконченной песни, начатой не в то время не в том месте!
Что-то шевельнулось внутри… а может и снаружи. Сдвинулись стены эхорина, снова начиная уменьшать пространство убежища, но страшно не было, словно ничего плохого с ней не могло произойти. Сильхе подумала о Сагриндорэ и Беллии – такими, как их помнила. Песок из окаменевшей древней Воды Творения, крови мира, белые полотнища, каменные блоки и роза возле одного из них. Напомнила о себе слабой вспышкой боли давно зажившая татуировка. Роза тянулась к другой розе, пока еще не существующей? Надо было дать ей шанс.
- Так можно жить, все струны теребя,
И света звёзд за тучами не зная.
Но где-то там есть место для тебя,
Все всех вопросов, вне времен без края.
Где нет героев, подвигов и драм,
Где правильно, когда необходимо
Где каждый голос тих, а выбор прям,
И не бывает «никогда» и «мимо».
Стекляшки на окне-витраже снова пришли в движение, но медленно и неохотно, словно через сопротивление. Едва о нём подумав, Сильхе ощутила – в самом деле есть - и рванулась вперёд голосом и волей, желая сломать сопротивление.
Но ломать было не в ее природе. Поэтому бросив вперед трель-таран, она не донесла ее до встающей на пути стены, остановила сама себя. Вместо броска-напора, выпела вопрос. Как сделать?
Что-то со стороны, снаружи, извне изменило вопрос и вернуло ей. Что она готова отдать?
«Себя», - ответила Сильхе, хотя до этого перечислила столько всего. Столько ценного.
«Пой».
Так сказала морская ведьма Сирене. Так говорили ей и не раз, но как сейчас – никогда. Она пела. Звенели стекляшки.
Вот теперь в их движениях на витраже возникли упорядоченность и уверенность. Стремительно возникал на картинке Шелковый Мир. Каменные здания без дверей, каменные блоки, даже алое пятно, роза возле одного из них. Белые полотнища, непривычно неподвижные. И серость вместо песка – Сильхе никак не могла рассмотреть, что там. Древняя память да просто память вряд ли могли возникнуть просто из песни, которая в конце концов не была чем-то материальным.
Сильхе полезла в карман. Нашла что искала – синий стеклянный шарик, оставшийся от Дриана Ву. Он был теплым и слабо светился. Стекло как кусочек витража. Стекло, которое когда-то было песком. Песок как память, которую можно потрогать.
То, что она пропела, было наполовину именем, наполовину чем-то, заставившим ее напрячь голос и силы. Все силы. Вот когда пригодился бы таран, потому что стена все еще была здесь. Но была и дверь и надо было шагнуть за нее.
Каждый шаг-звук длился бесконечно, заставляя вливать в себя все больше сил.
- Я знаю, что мир подошел к Концу, но почему так быстро?
- Потому что Хаос ушел наружу. Не захотел делиться собой с таким, как я. Баланс нарушен… А мир и так давно был готов, так что теперь его конец – дело пары часов.
«Нет! Мама, отец, Мэннар!» Это были не все имена, которые вспыхнули в разуме Сильхе, не все чувства – отчаяние, желание спасти любимых, желание сделать хоть что-то… «Мэннар!» - она позвала того, что был ближе, но муж не отозвался. Пришло только видение бурного моря. Пришло и погасло. По крайней мере ему сейчас грозила только буря…
- Наконец-то, - произнес Игнар, отвлекая ее. – Ты прекрасно умеешь чувствовать ужас, певичка.
Мертвое лицо оживало, и почему-то это было еще неприятнее. Словно происходило что-то неестественное, чего не должен видеть ни один человек на свете.
Стены эхорина снова дрогнули и сдвинулись, жалобно заскрипев.
Девочка вскочила, подняла руку с браслетами.
- Только не так, - напомнил Игнар, - отсюда нет выхода с помощью магии. Только чудом.
- И чудо – это ты?
Он пожал плечами.
- А разве нет? Я был жив много раз и мертв много раз. Теперь я и то, и другое. Из-за этого законы мира надо мной больше не властны, - новая усмешка, чуть более живая, но от этого легче не стало. – Похоже, мир просто не знает, что со мной делать.
- И ты сам не знаешь! – бросила Бригельза. – Поэту и делаешь всякую ерунду!
Вспышка ее гнева прибавила жизни Игнару. Жизни, но не счастья. Он больше не улыбался даже мёртвой улыбкой, а Сильхе заметила, что стены медленно, но верно сдвигаются все больше, теперь без содроганий, словно великан спокойно и неторопливо сжимал пальцы в кулак.
- Эта ерунда может спасти тебе жизнь, девочка. Дай мне силу, и я вытащу нас отсюда.
Он говорил как человек, которому почти все равно – и Сильхе не понимала, где лежит это «почти». Если Бригельза права, если все его смерти и воскрешения, и последний трюк с её «избавлением» от сирены заставили Игнара потерять себя, но ему нет дела до чьей-то смерти. Или есть, но иначе – убить Сильхе, чтобы причинить боль Мэннару, которого он считает виновником собственных бед.
- Зачем тебе нас спасать? – спросила она тоже вставая. - Разве ты не собирался погубить меня чтобы отомстить Мэннару?
- Собирался. – На ожившем лице вдруг возникла растерянность. – Да, собирался.
И всё. Словно он и сам не знал ответа.
Но удивляться не осталось времени. Становилось трудно дышать и свет постепенно гас, сначала едва заметно для глаза, и, наверное, с самого начала, а теперь вокруг воцарился полумрак.
- Ну? – поторопил Игнар.
- Куда ты нас выведешь? – спросила девочка. – Если весь мир разрушается…
- Туда, где будет шанс. Чего вы ждете?
Шанс… Сильхе точно знала, куда ей надо и все еще не понимала зачем это Игнару.
Бригельза смотрела так, что слова не был нужны. Или все-таки они обменялись ими. «Нам придётся». - «Знаю. Не бойся. Мы что-нибудь придумаем». - «Что тут можно придумать?» Но времени уже точно не осталось, и девочка подняла скрипку. Сильхе еще раз пожалела, что потеряла кинтару. Хорошо, что голос остался с ней.
Стоило прозвучать перовым нотам, глухим в тесноте сжимавшегося эхорина, как захотелось петь, словно она не делала этого очень давно и соскучилась. Хватит ли тут места еще и для песни?
Голос лёг на грустную мелодию как будто всегда был частью её. Никаких слов – протяжные «о» и «а», ощутимо толкавшие стены и потолок вверх и в стороны, просьба-уговоры: это же убежище, место для спасения, а как можно спасать других если не можешь спасти себя?.. В песню вплелась тоска со стороны и едва слышный стеклянный звон, в котором слышалось «ни-ког-да». Но света стало чуть больше. В этом свете бледное лицо Игнара наполнялось красками и все равно оставалось мёртвым. И он не двигался, кажется. Даже не моргал. Мертвые не оживают… хотя ей это удалось трижды, но только потому, что Беллия помнила ее прежней. Беллия, которой она не могла помочь.
Губы Игнара шевельнулись. Она не услышала, но поняла – «еще».
Бригельза вдруг сменила мелодию; до этого была горчащая растерянностью и печалью баллада, а сейчас, внезапно, как вызов, припев поучительной песенки про Золотую Лань. «Пустое сердце, звон пустой – кого накормишь пустотой? Хоть злата выше головы, всего и сам не съешь, увы». И тут же Бригельза вернулась к прежней теме. Сильхе поняла. Игнар кажется тоже, губы дернулись, пытаясь изобразить улыбку, но он теперь весь выглядел закаменевшим, словно наполнявшая его сила лишала подвижности. Девушка поймала взгляд ученицы и кивнула – если им нужен план, то единственный был в том, чтобы дать Игнару то, чего он хочет. И даже больше. Как в сказке.
Для начала громче. Мелодия осталась печальной, но их общими усилиями обрела мощь. Никакой тоски. Не обязательно смиряться, даже с неизбежным, грустить, уронив голову и руки, ждать, теряя силы. Где-то там, у Мэннара, сейчас буря и он наверняка смотрит ей в лицо. Вот и она – смотрела, отстраняясь от своих «неприятно» и «не хочу». Одни черты Игнара делались резкими, другие оплыли, искажаясь, оплыл и он, сполз из кресла на пол, как неловко брошенная деревянная кукла. Только глаза сверкали, грозя прожечь насквозь… Но и только. Еще? Больше силы? Бери и делай с ней, что хочешь.
Он сделал странное. Заговорил, медленно, выпуская слова сквозь неподатливые неподвижные губы:
- Жила на свете сирена… самое доброе существо на свете, которое… только и мечтало петь всем, даря радость, красоту и силу. Этим… она и занималась с самого детства. А еще ждала… что услышит в ответ такую же песню. Только никто ей не пел… Хотя слушали всегда охотно, ведь в самом деле получали силу от звуков. Отдавая, но ничего не получая в ответ, она… пустела, тратя звуки на других и однажды ей самой ничего не осталось. Не осталось бы и от неё – кожа да кости, да темные глаза на белом лице - но её нашла морская Ведьма, которая заботится о всех, но так, что мало кто сам к ней приходит, ведь за помощь Ведьмы всегда надо платить. Увидев Ведьму, сирена испуганно спросила: «Я умираю?», ведь та заботилась и о легкой смерти для обреченных. «Нет, – ответила ведьма, - но умрешь, если и дальше будешь раздавать себя даром тем, кто не ценит даров, если за них не надо платить». «Но я не могу по-другому», - заметила сирена. «Я научу тебя, но взамен ты споешь и мне».
Слова звенели как стекляшки. Этот звон почти оглушал.
- Сирена не хотела учиться такому и еще меньше – петь Ведьме. Но сколько еще добра она могла сделать, сколько силы принести тем, кто в ней нуждался! Ради этого – и немного ради себя – она согласилась. Ведьма научила ее придерживать звуки и силу для себя – хотя бы по чуть-чуть, а потом - таким звукам, которые как незаконченная история, вызывали бы у слушателя желание продолжить. «Они будут петь тебе в ответ, и ты не растратишь себя». «Но в этом не будет их воли, - заметила сирена, - только принуждение». «Поверь мне, если не заставлять, никто и ничего для тебя не сделает. А если не мне – поверь себе, ведь ты чуть не умерла именно от этого. В мире все едят всех, так уж заведено. Мы питаемся кусками чужой плоти и частями души и все приедается кроме того, что нельзя съесть. Тебя тоже съедят, если не будешь как все». И пришлось верить, и пришлось учиться. А потом петь для Ведьмы. И так вышло, что, научившись многому, сирена наконец увидела, какую дыру оставляет в ней каждый звук, который она отдает даром, безответно. Этого было никогда уже никогда не забыть… Не забыть, как она была глупа. И несмотря на это, сирена не смогла сразу использовать полученную науку. Она по-прежнему дарила песни, лишь иногда заставляя ей отвечать. Чаще и чаще. Дыры от растраченного не причиняли боли, но она поняла однажды, что вообще ничего больше не чувствует. И поняла почему. Ведьма была милосердна и солгала. Сирена не заметила, как умерла, растратив себя.
Он замолчал. Приподнялся на локтях и сел, прислонившись к креслу. Выглядел немного лучше и а глазах не было того дикого жгучего огня. Стеклянный звон стих, но последним мелодичным перезвоном привлёк внимание, заставил вспомнить, что звенело раньше и посмотреть на стену с витражём. На нем была белая девушка с оплывающими чертами и глазами полными огня. Огонь тёк струйками по щекам, как слёзы.
- Так ты мёртвый? – спросила Бригельза, опустив скрипку. – Как сирена? И можешь жить только забирая жизнь у других?
- Разве я что-то у вас забрал? Разве ты чувствуешь себя умирающей? Разве это похоже на жизнь?.. – Игнар вдруг заговорил слишком быстро, так что мало что можно было понять: - …думал, что вырвался… не бывает… остался… и там, и тут…
Чем больше он говорил, тем больше гасли остатки света в глазах, тем больше Игнар становился похож на куклу из белого дерева… и переставал быть похожим на себя прежнего. Сильхе удивилась, как не замечала этого раньше. Совсем другой человек. Разве что голос почти прежний. Какую-то свою правду он понял сейчас, ведь эхорин защищал человека от любых врагов, кроме собственной правды. Даже стены перестали сдвигаться и дрожать. Но от этой правды ему, кажется, стало легче.
Договорив, выплеснув всё, Игнар встал, чуть кривобоко, неуверенно. С таким телом он не смог бы выполнять трюки. Узкие плечи, одно выше другого, тянущий вниз живот, короткие ноги. Если кукла – то небрежно сделанная.
- Ты… - Девочка шумно вздохнула и спросила явно не то. Что собиралась: - Ты обещал вывести нас отсюда, если дадим тебе силу. Сделаешь?
- Он не может, - сказала Сильхе, поняв, зачем он сначала рассказал сказку, а потом вопросы и правду. – Сила просто… распирает его изнутри. Не пропитывает и не становится его силой. Обессиливает. Уродует.
Он повернулся к ней.
- Порадуйся, если можешь. Нет, не можешь. Останешься здесь. Потому что вы обе ни на что не способны. Ваша сила – ничто. Бесполезная магия…
- А нужно чудо, - Сильхе не собиралась выслушивать истерики, да и времени на это не осталось. – Значит, мы совершим чудо.
Он рассмеялся… попытался. Так могла бы смеяться кукла у неумелого кукловода, кривляясь лицом и телом.
- «Совершим…» Достанешь звезду с неба или бога из кармана?..
Снова зазвенели стекляшки. Кусочки витража менялись цветами и местами, но не создавали картинку. Ничего знакомого. Только зеленое и синее. Потом белое с мерцающими разводами. Словно на шёлке. Рыжее – развевающиеся волосы? Алая клякса на белом и немного зеленого короткой вертикальной чертой.
На витраже не было картинки, но в голове она неожиданно сложилась.
Кто сказал, что она не может ничего сделать для Беллии?
- Бригельза, нужна музыка… Мелодия с нотами, острыми как песок, - сказала Сильхе.
Вспоминала, знает ли такую сама, не находила ничего… и понимала, что надо создать что-то новое из старого. Из собственной памяти. Все, что помнишь, существует, пока его помнишь.
Кажется, она сказала это вслух.
- Я попробую, - сказала девочка и заиграла.
Конечно, с перового раза не вышло.
И со второго. Но эхорин больше не дрожал и не уменьшался, Игнар не вмешивался, цель казалась ясной и достижимой. Так что Сильхе быстро поняла, чего не хватает.
- Твоя «техника».
Бригельза сделала небольшую паузу и снова заиграла. Ощутив касание новой музыки, Сильхе разрешила себе поддаться «технике». Была ли ее суть в том, чтоб заставлять людей говорить то, о чём им хотелось бы промолчать? Вряд ли. Слишком просто. Для них обеих это была неизвестная земля, где можно найти что угодно. Ключ к какой-то силе. Силу не получить просто так. Сначала нужно признать, как мало ты можешь. Или как много.
Что у неё есть?
Голос. Память. Воображение. Воля. Опыт. Судьба.
Перечисляя, превращая в звуки, она пропела так много, прежде чем добралась до полученных в приключениях даров. Способность слышать личную музыку и музыку мира. Связь супругов. Гарпия-защитница… Почему-то всё это заставило мысленно улыбнуться. «Я прямо настоящая героиня сказки. Глядишь, еще и мир сумею спасти»…
Игнар что-то говорил, тихо, неразборчиво, все быстрее. То ли помогал, то ли хотел помешать. В его речи был ритм, немного противоречащий тому, что уже несла в себе музыка. Бригельза мгновенно изменила свой; доверившись ей, Сильхе последовала ему же.
- Однажды спросят словно в первый раз:
Как правильно? Вот мир и что в нём мимо?
Когда пришел и всех мгновенно спас,
И принял похвалы невозмутимо?
Когда, сияя в отблесках зари,
Уходишь, новый выход обнаружив?
Когда ты снова это повторишь?
Когда ты сам – не мимо, но снаружи?
Это же ритм той самой, незаконченной песни, начатой не в то время не в том месте!
Что-то шевельнулось внутри… а может и снаружи. Сдвинулись стены эхорина, снова начиная уменьшать пространство убежища, но страшно не было, словно ничего плохого с ней не могло произойти. Сильхе подумала о Сагриндорэ и Беллии – такими, как их помнила. Песок из окаменевшей древней Воды Творения, крови мира, белые полотнища, каменные блоки и роза возле одного из них. Напомнила о себе слабой вспышкой боли давно зажившая татуировка. Роза тянулась к другой розе, пока еще не существующей? Надо было дать ей шанс.
- Так можно жить, все струны теребя,
И света звёзд за тучами не зная.
Но где-то там есть место для тебя,
Все всех вопросов, вне времен без края.
Где нет героев, подвигов и драм,
Где правильно, когда необходимо
Где каждый голос тих, а выбор прям,
И не бывает «никогда» и «мимо».
Стекляшки на окне-витраже снова пришли в движение, но медленно и неохотно, словно через сопротивление. Едва о нём подумав, Сильхе ощутила – в самом деле есть - и рванулась вперёд голосом и волей, желая сломать сопротивление.
Но ломать было не в ее природе. Поэтому бросив вперед трель-таран, она не донесла ее до встающей на пути стены, остановила сама себя. Вместо броска-напора, выпела вопрос. Как сделать?
Что-то со стороны, снаружи, извне изменило вопрос и вернуло ей. Что она готова отдать?
«Себя», - ответила Сильхе, хотя до этого перечислила столько всего. Столько ценного.
«Пой».
Так сказала морская ведьма Сирене. Так говорили ей и не раз, но как сейчас – никогда. Она пела. Звенели стекляшки.
Вот теперь в их движениях на витраже возникли упорядоченность и уверенность. Стремительно возникал на картинке Шелковый Мир. Каменные здания без дверей, каменные блоки, даже алое пятно, роза возле одного из них. Белые полотнища, непривычно неподвижные. И серость вместо песка – Сильхе никак не могла рассмотреть, что там. Древняя память да просто память вряд ли могли возникнуть просто из песни, которая в конце концов не была чем-то материальным.
Сильхе полезла в карман. Нашла что искала – синий стеклянный шарик, оставшийся от Дриана Ву. Он был теплым и слабо светился. Стекло как кусочек витража. Стекло, которое когда-то было песком. Песок как память, которую можно потрогать.
То, что она пропела, было наполовину именем, наполовину чем-то, заставившим ее напрячь голос и силы. Все силы. Вот когда пригодился бы таран, потому что стена все еще была здесь. Но была и дверь и надо было шагнуть за нее.
Каждый шаг-звук длился бесконечно, заставляя вливать в себя все больше сил.
