1.
Сразу за порогом Курьерского дома в лицо ударил обжигающе-ледяной ветер. В прошлом году зима не была такой холодной; сейчас стужа стоит неделями, а чуть потеплеет - свирепствуют метели. Но мне надо пройти только семнадцать шагов.
Поправить ремешок сумки на плече – в этот раз там лишь одно, зато срочное, послание, бутерброды и фляга с водой, - и «курьерским ходом» вперед, сквозь зимнюю ночь. Самое трудное - заставить себя выйти на холод.
Первый шаг. Мир привычно смазался, расстояние, отделявшее от цели, города Хинты, стало тонкой нитью наматываться на мою внутреннюю «катушку». В курьерской школе нам объясняли, что люди живут в двух временах – внутреннем и внешнем, имеющих разную скорость. «Внутреннее» течет гораздо быстрее, и обученный курьер может, погрузившись в его поток, проделать любой путь за минуты. Срочные письма доставляются только так.
Пятый шаг. Я вырвалась, наконец, за пределы обычного времени, не отпускавшего, державшего цепко, как хищник добычу. Теперь набрать разбег… В голове немного гудело; преодолевать большие расстояния – напряжение, внешний мир сопротивляется, когда навязываешь ему стремительность мира внутреннего. Холод двигался тоже – он будет окутывать меня коконом, пока не прибуду в точку назначения, а в Хинте рассеется, там должно быть теплее. Я потянулась проверить застежки форменной куртки на меху. Шерстяные перчатки в спешке оставила на столе, вот балбеска. Хорошо хоть варежки, которые выдавали вместе с курткой, нашлись в кармане. Я натянула их - без перчаток мои кисти свободно болтались внутри пошитых как попало меховых «чехлов», - но так все-таки теплее.
Девятый. Каждый шаг, даже когда «разбежишься», длится бесконечно долго. Не по времени - по ощущениям он растягивается на четверть вечности. На дорогу смотреть не обязательно – да тут и нет никакой дороги, хотя я ступаю по твердому. Можно зажмуриться, замотать лицо шарфом – станет немного теплее. И важно не сбиться со счета. Конечно, теперь я «иду» по инерции, но контролировать процесс все равно надо.
Семнадцатый - последний и самый долгий шаг. Я словно двигалась сквозь воду, а потом эта вода стала льдом. Не протиснуться, не пробиться, и холодно так, что больно. Эта медленно но верно растущая боль сводила с ума, заставляя сжиматься в комок и отчаянно скулить.
И я не выдержала, попыталась сократить отпущенную на последний шаг четверть вечности, движением воли подтолкнув себя к цели. Взвыл ветер, голова закружилась, как после глотка горячего вина – Аиша, старшая моей курьерской восьмерки, конечно, предложит кружку, когда вернусь с холода, - и вдруг стало тихо, безветренно и почему-то – щемяще-тоскливо.
Я стояла посреди белого поля, по колено в снегу. Вокруг – пустота, большая луна сияет посреди неба, меньшая только поднимается из-за горизонта. Ни родного города, ни Хинты, ни даже метели, лишь стужа, настолько дикая, что дышать морозным воздухом получалось с трудом. Потрескивали, замерзая, капельки влаги, оседающие на шарфе, закрывавшем рот и нос. Силы, куда меня занесло?
Спокойно, Риа?н. Надо вернуться назад корректирующими пятью шагами, только и всего. Я постаралась вытащить ноги из сугроба, хотя кроме другого сугроба ставить их было некуда, но для начала «курьерский ход» нужно движение... Вызвала в себе привычное ощущение гудящей «вечности», слегка шершавой, как хорошая дорога, прямой и удобной…
Ничего. Попробовала повторить, с трудом шагнув вперед – но дар быстрого пути не работал – или в этом месте, или… вообще. Ледяной волной накатила паника. Я переждала волну и заставила себя думать. Дар не в помощь, значит, пойду как все, ножками. Да, ночь и очень холодно, но, по крайней мере, достаточно светло. Только куда идти, если в любой стороне только снег? В растерянности, как в паутине, вязла моя привычка к действию. Курьеру нужна цель, человеку нужен ориентир... Я еще раз вдохнула и выдохнула сквозь обледеневший шарф - и пошла, не выбирая направления.
Красиво сказано, «пошла» - сугробы кое-где оказывались по пояс. Пришлось подтянуть ремешок сумки и перевесить ее на грудь, чтобы уберечь от снега. Скоро начала задыхаться и постоянно пробовала перейти на «курьерский шаг», но без успеха.
Нелегкий путь помог отвлечься от безысходных панических мыслей и даже согреться, но ненадолго. Я пробовала включить «внутренний обогрев», как учила Аиша - ощутить в груди горячую точку и распространить ее тепло на все тело, - но не смогла представить ощущение тепла.
Ненавижу сдаваться, поэтому упрямо продолжала куда-то идти. Луны скрылись за горизонтом, но почти сразу встало солнце. Почувствовав голод, я достала из сумки и кое-как сгрызла один заледеневший бутерброд. Через час или около того снега начали нестерпимо сиять и смотреть на это оказалось больно. Курьерский дар не возвращался. От сверкающей белизны глаза слезились даже закрытые, иней склеивал ресницы.
Повторение одних и тех же действий затягивало, я уже плохо соображала, куда и зачем иду, лишь краткими вспышками осознавая, что больше не пытаюсь проверить, не вернулся ли дар. Наверное, нужна передышка... Остановилась, потопталась, приминая снег, и села - хотела на корточки, но голова закружилась и плохо сгибавшиеся ноги подвели, поэтому неловко завалилась набок, перевернулась на спину, сунула подмышки - еле найдя эти самые подмышки - окоченевшие руки и так замерла.
Я поняла, насколько сильно устала, лишь когда усилием воли попыталась поднять себя и заставить идти. Тело отказывалось слушаться, последнее тепло стремительно утекало. Каждое движение, и даже попытка его стоили чудовищных усилий, отчаянно хотелось перестать бороться с собой, свернутся калачиком и забыться.
Вместо этого я изо всех сил оттолкнулась локтями и спиной, одновременно стараясь совладать с замерзшими ногами и своим нежеланием двигаться. Встать удалось с шестой попытки, продолжить путь – с третьей.
...Иногда я все-таки впадала в отчаяние, но оно не задерживалось надолго – наверное, тоже не любило стужи. Порой являлся страх, и оставался надолго, ведь страху не положено бояться, даже холода. Можно умереть тут и исчезнуть безвестно, как иногда случалось с курьерами, но сумка с посланием все еще висела на груди. Когда я понимала, что все, сейчас сяду в снег и уже не поднимусь, то думала: в Хинте ждут письма, и мой долг его доставить. Очень простая мысль, которая помогала держать оборону и перед страхом, и перед отчаянием. Но в конце концов и ее вытеснило острое, до боли желание - хочу в тепло, согреться, хоть кончик мизинца отогреть или одну щеку, хочу изменений, любых - пусть темная точка появится в бесконечной белизне или настанет ночь. Не зная, сколько у меня осталось времени, я все равно торопила его.
Шарф обледенел и царапал лицо, но без него морозный воздух ранил горло и легкие. Возникшая мысль «наверное, я все-таки умру» была не так страшна, как другая - «скорей бы…»
Уже в который раз я вспомнила Аишу. Она хорошая наставница для молодых курьеров и почему-то думала, что когда-нибудь и я могу стать не худшей Старшей. Но какая наставница из человека, который не способен решить свои проблемы? И даже не пробует. Хватит нытья, Рианнат! Постарайся справиться хоть с чем-то.
Белизна отчаянно жгла глаза. Еще немного, и совсем ослепну... Проблема? Да. Я еще раз огляделась, дала себе направление - вперед, по прямой, а потом зажмурилась и когда, наконец, перестала видеть белое пятно и под опущенными веками, то мысленно нарисовала перед собой дорогу. На ней совсем мало снега, а на обочинах пробивается трава. Вот по этой нарисованной в уме дороге я и пошла, стараясь не замечать нестыковки, вроде увязавших в снегу сапог. Снежная равнина была мне чужой, а воображаемая дорога - нет. Я представляла ее в таких деталях, как длинная выбоина почти посредине, или вот два камня прислонились друг к другу, как уставшие братья, старший и младший. А впереди ждет дом, в котором тепло.
Само собой припомнилось второе упражнение на согревание, и я пустила по телу «волны», сначала прохладные, потом все теплее и теплее. Немного помогло. В какой-то миг и правда стало легче идти, и сквозь веки уже не проникал свет, отраженный от сугробов. Нарисованный мир с дорогой и теплым домом мне нравился, и я продолжила путь по нему, не открывая глаз, чтобы не оказаться снова в белой пустоте. Захотелось есть, но при мысли об еще одном замерзшем куске хлеба с сыром пришла тоска. Ну его... Дойду до дома, там и перекушу.
Хорошая игра. И если у меня сейчас больше ничего нет - не перестану играть, пока могу.
Усталость постепенно побеждала, но отдыха я боялась больше, чем упасть и не встать. Время есть, пока иду, остановлюсь - и оно закончится почти сразу же. И все-таки в какой-то миг поняла - еще два, может, три шага - и свалюсь. Осознание конца ударило по остаткам моей воли и заставило остановиться, замереть с закрытыми глазами, все еще видя свою внутреннюю дорогу и дом, совсем близко. Я попробовала мысленно взбодрить себя сначала ласковым словом, потом грубым, собиралась ударить по щеке, но промахнулась, лишь мазнув жесткой варежкой по потерявшей чувствительность обмороженной коже. Колени начали подгибаться. Каким-то последним полубессознательным усилием я попыталась превратить падение в новый шаг, «курьерский», без мыслей о надежде и безнадежности, смерти и долге, потянулась к дому впереди... И, все-таки упав на колени, ухитрилась приложиться лбом о какую-то преграду.
Я открыла глаза, и когда в голове перестало звенеть, поняла - стою перед дверью дома, настоящего, если судить по шишке на лбу. Потянулась к ручке, большой резной деревянной скобе, сильно толкнула створку, и та открылась. Изнутри дохнуло теплом. Я шагнула через порог и, отчаянно жалея каждую частицу тепла, которую выпустила наружу, тут же захлопнула дверь с напугавшим меня саму стуком. Ноги снова подвели. Но лежать на теплом полу лучше, чем на снегу. Я вновь закрыла глаза, и, кажется, заснула или отключилась прямо здесь, в коридоре, поняв, что теперь можно перестать бороться.
2.
Тут все было не так! Во-первых, за окном никакой зимы и снега, только бесконечное пространство каменисто-песчаной пустоши. Во-вторых, в доме никого кроме меня нет, а на кухне отыскалась свежая еда. Теплая, словно ее только сейчас приготовили. В-третьих - я не понимала реакций своего тела. После сна зверски хотела есть, но стоило проглотить первый кусочек тушеного с овощами мяса, как я насытилась. После многочасового изучения дома не чувствовалось усталости, обмороженная кожа не горела...
На второй день – ночь так и не наступила, но ход времени ощущался – я почувствовала отчаянную жажду хоть какого-то дела. Одиночество не пугало; острой нужды в компании никогда не испытывала и даже друзьями не обзавелась за свои двадцать лет, но безделье выпивало из меня жизнь. Дело оставалось лишь одно – недоставленное письмо, но «курьерский ход» не работал: когда удавалось сделать несколько шагов с ощущением прохладной четверть-вечности, то с каждым нарастала дикая отчаянная тоска, глубоко ранящая душу, а я так и оставалась в доме. Если дар не вернется в ближайшее время - возьму на кухне еды и воды и пойду наугад в любом направлении.
Никогда не думала, что это так горько - тосковать по неизвестному, по чему-то несбывшемуся, непонятному, но безумно необходимому. Стоило присесть, и я тут же вскакивала и начинала ходить от стены к стене, как зверь в клетке, кусая губы, сжимая и разжимая пальцы и дыша в странном ритме, то слишком быстро, то чересчур медленно. Зачем-то брала со стола письмо, и возвращала его на место, в курьерскую сумку, а ее вешала на плечо. От этого становилось чуть легче. Но потом я клала сумку на стол и принималась ходить по комнате, словно ища чего-то или прокладывая маршруты, пробуя их на вкус. Мир снаружи оставался прежним - серебристые пески, выступавшие из них пестрые скалы, горизонт, расплывающийся в тумане. А в доме нечему было меняться - тут и обстановка-то вся состояла из стола на условной кухне, где пару раз появилась ниоткуда еда, еще одного в зале, и мягкой кушетки. Комнаты второго этажа оставались совершенно пустыми. Правда, там нашелся симпатичный балкон, на котором я провела несколько часов в ожидании заката или рассвета.
В конце концов в моих блужданиях по дому обнаружился правильный маршрут - от окна к двери и обратно. Повторять его приносило облегчение. А еще лучше оказалось, сунув недоставленное письмо в карман куртки, выйти за дверь, и, не останавливаясь, шагать вперед. Дорога помогла успокоиться, и через какое-то время высасывающая тоска утихла, освободив разум для вопроса: а куда я вообще-то иду? Путь как самоцель не привлекал, но останавливаться не хотелось - хотелось разнообразия. Огляделась – Теплый Дом позади, а передо мной - несколько скал причудливых форм, мягкий песок, бесконечность пустыни и неба, следы босых ног на песке - тоска заставила меня выйти из дому, не обуваясь. Впрочем, какая разница? Песок мелкий и теплый, очень приятный для ступней, а зимние сапоги - не сандалии, в них тяжело ходить. Пожалуй, вон та скала, составленная из двух неровных половинок, одна темнее, другая светлее, подойдет в качестве ориентира. Теперь можно было выбирать - идти вперед, стоять или вернуться. Но именно дорога приносила тихую, спокойную радость, и потому я шла и шла к той скале, по пути вспоминая подходящие вирши. Ритмика рифмованных строк всегда завораживала меня, приносила странное удовольствие и покой душе и разуму. Ради нее я выучила наизусть несколько десятков стихов и даже сама пыталась писать, не слишком успешно, так и не сумев добиться хрустальной ясности и четкости от собственных строк.
Память удивительно скоро нашла стихотворение, подходившее мне и окружающему:
Если ты станешь птицей, и поднимешься высоко -
Нет, я не знаю - как, это чудо и тайна -
Увидишь синие горы, пустыню и брег морской,
Кусочки целого мира, созданного случайно.
Маленький бог играл, веря, что все умеет,
Игра - это радость, значит, наполнит жизнь Красотой.
А с волей того, кто верит, спорить и мир не смеет...
И вот, посмотри, барханы и песок золотой,
А горы остры. Их пики небо царапнуть могут,
Правда, у гор и неба миролюбивый нрав.
Так что не будет драки, и молодому богу
Те, кто старше, не скажут: ты в этот раз не прав.
Да, ошибиться просто, если творишь, что ново,
А не лежишь на туче, пестуя лень свою.
Кто-то твой труд оценит мягко или сурово,
Барханы пустынь и горы, что до небес встают...
Вкус похвалы приятен, но это не так уж важно.
Сделанное - пусть будет, в несделанном нет тепла.
В небе твоей пустыни птица крикнет протяжно -
Голос и жизнь той птице чья-то воля дала.
Впрочем, откуда знать, может всё и не так,
Может быть, Красота сама по себе родится?
Это неважно тоже, лишь мечта - не пустяк,
Крылья дает она и делает богом птицу.
Дочитав - вслух! - с улыбкой подумала, что на весь мой путь стихов не хватит... Туманный горизонт не приближался, но тем сильнее манил, дразня кажущейся или реальной недостижимостью. И, словно корабль, я шла верным курсом - только вперед, обходя «рифы» - каменные обломки, разбросанные среди мелкого, почти белого песка, острогранные, серо-коричневые и серебристые, синеватые и черные куски камня.
Сразу за порогом Курьерского дома в лицо ударил обжигающе-ледяной ветер. В прошлом году зима не была такой холодной; сейчас стужа стоит неделями, а чуть потеплеет - свирепствуют метели. Но мне надо пройти только семнадцать шагов.
Поправить ремешок сумки на плече – в этот раз там лишь одно, зато срочное, послание, бутерброды и фляга с водой, - и «курьерским ходом» вперед, сквозь зимнюю ночь. Самое трудное - заставить себя выйти на холод.
Первый шаг. Мир привычно смазался, расстояние, отделявшее от цели, города Хинты, стало тонкой нитью наматываться на мою внутреннюю «катушку». В курьерской школе нам объясняли, что люди живут в двух временах – внутреннем и внешнем, имеющих разную скорость. «Внутреннее» течет гораздо быстрее, и обученный курьер может, погрузившись в его поток, проделать любой путь за минуты. Срочные письма доставляются только так.
Пятый шаг. Я вырвалась, наконец, за пределы обычного времени, не отпускавшего, державшего цепко, как хищник добычу. Теперь набрать разбег… В голове немного гудело; преодолевать большие расстояния – напряжение, внешний мир сопротивляется, когда навязываешь ему стремительность мира внутреннего. Холод двигался тоже – он будет окутывать меня коконом, пока не прибуду в точку назначения, а в Хинте рассеется, там должно быть теплее. Я потянулась проверить застежки форменной куртки на меху. Шерстяные перчатки в спешке оставила на столе, вот балбеска. Хорошо хоть варежки, которые выдавали вместе с курткой, нашлись в кармане. Я натянула их - без перчаток мои кисти свободно болтались внутри пошитых как попало меховых «чехлов», - но так все-таки теплее.
Девятый. Каждый шаг, даже когда «разбежишься», длится бесконечно долго. Не по времени - по ощущениям он растягивается на четверть вечности. На дорогу смотреть не обязательно – да тут и нет никакой дороги, хотя я ступаю по твердому. Можно зажмуриться, замотать лицо шарфом – станет немного теплее. И важно не сбиться со счета. Конечно, теперь я «иду» по инерции, но контролировать процесс все равно надо.
Семнадцатый - последний и самый долгий шаг. Я словно двигалась сквозь воду, а потом эта вода стала льдом. Не протиснуться, не пробиться, и холодно так, что больно. Эта медленно но верно растущая боль сводила с ума, заставляя сжиматься в комок и отчаянно скулить.
И я не выдержала, попыталась сократить отпущенную на последний шаг четверть вечности, движением воли подтолкнув себя к цели. Взвыл ветер, голова закружилась, как после глотка горячего вина – Аиша, старшая моей курьерской восьмерки, конечно, предложит кружку, когда вернусь с холода, - и вдруг стало тихо, безветренно и почему-то – щемяще-тоскливо.
Я стояла посреди белого поля, по колено в снегу. Вокруг – пустота, большая луна сияет посреди неба, меньшая только поднимается из-за горизонта. Ни родного города, ни Хинты, ни даже метели, лишь стужа, настолько дикая, что дышать морозным воздухом получалось с трудом. Потрескивали, замерзая, капельки влаги, оседающие на шарфе, закрывавшем рот и нос. Силы, куда меня занесло?
Спокойно, Риа?н. Надо вернуться назад корректирующими пятью шагами, только и всего. Я постаралась вытащить ноги из сугроба, хотя кроме другого сугроба ставить их было некуда, но для начала «курьерский ход» нужно движение... Вызвала в себе привычное ощущение гудящей «вечности», слегка шершавой, как хорошая дорога, прямой и удобной…
Ничего. Попробовала повторить, с трудом шагнув вперед – но дар быстрого пути не работал – или в этом месте, или… вообще. Ледяной волной накатила паника. Я переждала волну и заставила себя думать. Дар не в помощь, значит, пойду как все, ножками. Да, ночь и очень холодно, но, по крайней мере, достаточно светло. Только куда идти, если в любой стороне только снег? В растерянности, как в паутине, вязла моя привычка к действию. Курьеру нужна цель, человеку нужен ориентир... Я еще раз вдохнула и выдохнула сквозь обледеневший шарф - и пошла, не выбирая направления.
Красиво сказано, «пошла» - сугробы кое-где оказывались по пояс. Пришлось подтянуть ремешок сумки и перевесить ее на грудь, чтобы уберечь от снега. Скоро начала задыхаться и постоянно пробовала перейти на «курьерский шаг», но без успеха.
Нелегкий путь помог отвлечься от безысходных панических мыслей и даже согреться, но ненадолго. Я пробовала включить «внутренний обогрев», как учила Аиша - ощутить в груди горячую точку и распространить ее тепло на все тело, - но не смогла представить ощущение тепла.
Ненавижу сдаваться, поэтому упрямо продолжала куда-то идти. Луны скрылись за горизонтом, но почти сразу встало солнце. Почувствовав голод, я достала из сумки и кое-как сгрызла один заледеневший бутерброд. Через час или около того снега начали нестерпимо сиять и смотреть на это оказалось больно. Курьерский дар не возвращался. От сверкающей белизны глаза слезились даже закрытые, иней склеивал ресницы.
Повторение одних и тех же действий затягивало, я уже плохо соображала, куда и зачем иду, лишь краткими вспышками осознавая, что больше не пытаюсь проверить, не вернулся ли дар. Наверное, нужна передышка... Остановилась, потопталась, приминая снег, и села - хотела на корточки, но голова закружилась и плохо сгибавшиеся ноги подвели, поэтому неловко завалилась набок, перевернулась на спину, сунула подмышки - еле найдя эти самые подмышки - окоченевшие руки и так замерла.
Я поняла, насколько сильно устала, лишь когда усилием воли попыталась поднять себя и заставить идти. Тело отказывалось слушаться, последнее тепло стремительно утекало. Каждое движение, и даже попытка его стоили чудовищных усилий, отчаянно хотелось перестать бороться с собой, свернутся калачиком и забыться.
Вместо этого я изо всех сил оттолкнулась локтями и спиной, одновременно стараясь совладать с замерзшими ногами и своим нежеланием двигаться. Встать удалось с шестой попытки, продолжить путь – с третьей.
...Иногда я все-таки впадала в отчаяние, но оно не задерживалось надолго – наверное, тоже не любило стужи. Порой являлся страх, и оставался надолго, ведь страху не положено бояться, даже холода. Можно умереть тут и исчезнуть безвестно, как иногда случалось с курьерами, но сумка с посланием все еще висела на груди. Когда я понимала, что все, сейчас сяду в снег и уже не поднимусь, то думала: в Хинте ждут письма, и мой долг его доставить. Очень простая мысль, которая помогала держать оборону и перед страхом, и перед отчаянием. Но в конце концов и ее вытеснило острое, до боли желание - хочу в тепло, согреться, хоть кончик мизинца отогреть или одну щеку, хочу изменений, любых - пусть темная точка появится в бесконечной белизне или настанет ночь. Не зная, сколько у меня осталось времени, я все равно торопила его.
Шарф обледенел и царапал лицо, но без него морозный воздух ранил горло и легкие. Возникшая мысль «наверное, я все-таки умру» была не так страшна, как другая - «скорей бы…»
Уже в который раз я вспомнила Аишу. Она хорошая наставница для молодых курьеров и почему-то думала, что когда-нибудь и я могу стать не худшей Старшей. Но какая наставница из человека, который не способен решить свои проблемы? И даже не пробует. Хватит нытья, Рианнат! Постарайся справиться хоть с чем-то.
Белизна отчаянно жгла глаза. Еще немного, и совсем ослепну... Проблема? Да. Я еще раз огляделась, дала себе направление - вперед, по прямой, а потом зажмурилась и когда, наконец, перестала видеть белое пятно и под опущенными веками, то мысленно нарисовала перед собой дорогу. На ней совсем мало снега, а на обочинах пробивается трава. Вот по этой нарисованной в уме дороге я и пошла, стараясь не замечать нестыковки, вроде увязавших в снегу сапог. Снежная равнина была мне чужой, а воображаемая дорога - нет. Я представляла ее в таких деталях, как длинная выбоина почти посредине, или вот два камня прислонились друг к другу, как уставшие братья, старший и младший. А впереди ждет дом, в котором тепло.
Само собой припомнилось второе упражнение на согревание, и я пустила по телу «волны», сначала прохладные, потом все теплее и теплее. Немного помогло. В какой-то миг и правда стало легче идти, и сквозь веки уже не проникал свет, отраженный от сугробов. Нарисованный мир с дорогой и теплым домом мне нравился, и я продолжила путь по нему, не открывая глаз, чтобы не оказаться снова в белой пустоте. Захотелось есть, но при мысли об еще одном замерзшем куске хлеба с сыром пришла тоска. Ну его... Дойду до дома, там и перекушу.
Хорошая игра. И если у меня сейчас больше ничего нет - не перестану играть, пока могу.
Усталость постепенно побеждала, но отдыха я боялась больше, чем упасть и не встать. Время есть, пока иду, остановлюсь - и оно закончится почти сразу же. И все-таки в какой-то миг поняла - еще два, может, три шага - и свалюсь. Осознание конца ударило по остаткам моей воли и заставило остановиться, замереть с закрытыми глазами, все еще видя свою внутреннюю дорогу и дом, совсем близко. Я попробовала мысленно взбодрить себя сначала ласковым словом, потом грубым, собиралась ударить по щеке, но промахнулась, лишь мазнув жесткой варежкой по потерявшей чувствительность обмороженной коже. Колени начали подгибаться. Каким-то последним полубессознательным усилием я попыталась превратить падение в новый шаг, «курьерский», без мыслей о надежде и безнадежности, смерти и долге, потянулась к дому впереди... И, все-таки упав на колени, ухитрилась приложиться лбом о какую-то преграду.
Я открыла глаза, и когда в голове перестало звенеть, поняла - стою перед дверью дома, настоящего, если судить по шишке на лбу. Потянулась к ручке, большой резной деревянной скобе, сильно толкнула створку, и та открылась. Изнутри дохнуло теплом. Я шагнула через порог и, отчаянно жалея каждую частицу тепла, которую выпустила наружу, тут же захлопнула дверь с напугавшим меня саму стуком. Ноги снова подвели. Но лежать на теплом полу лучше, чем на снегу. Я вновь закрыла глаза, и, кажется, заснула или отключилась прямо здесь, в коридоре, поняв, что теперь можно перестать бороться.
2.
Тут все было не так! Во-первых, за окном никакой зимы и снега, только бесконечное пространство каменисто-песчаной пустоши. Во-вторых, в доме никого кроме меня нет, а на кухне отыскалась свежая еда. Теплая, словно ее только сейчас приготовили. В-третьих - я не понимала реакций своего тела. После сна зверски хотела есть, но стоило проглотить первый кусочек тушеного с овощами мяса, как я насытилась. После многочасового изучения дома не чувствовалось усталости, обмороженная кожа не горела...
На второй день – ночь так и не наступила, но ход времени ощущался – я почувствовала отчаянную жажду хоть какого-то дела. Одиночество не пугало; острой нужды в компании никогда не испытывала и даже друзьями не обзавелась за свои двадцать лет, но безделье выпивало из меня жизнь. Дело оставалось лишь одно – недоставленное письмо, но «курьерский ход» не работал: когда удавалось сделать несколько шагов с ощущением прохладной четверть-вечности, то с каждым нарастала дикая отчаянная тоска, глубоко ранящая душу, а я так и оставалась в доме. Если дар не вернется в ближайшее время - возьму на кухне еды и воды и пойду наугад в любом направлении.
Никогда не думала, что это так горько - тосковать по неизвестному, по чему-то несбывшемуся, непонятному, но безумно необходимому. Стоило присесть, и я тут же вскакивала и начинала ходить от стены к стене, как зверь в клетке, кусая губы, сжимая и разжимая пальцы и дыша в странном ритме, то слишком быстро, то чересчур медленно. Зачем-то брала со стола письмо, и возвращала его на место, в курьерскую сумку, а ее вешала на плечо. От этого становилось чуть легче. Но потом я клала сумку на стол и принималась ходить по комнате, словно ища чего-то или прокладывая маршруты, пробуя их на вкус. Мир снаружи оставался прежним - серебристые пески, выступавшие из них пестрые скалы, горизонт, расплывающийся в тумане. А в доме нечему было меняться - тут и обстановка-то вся состояла из стола на условной кухне, где пару раз появилась ниоткуда еда, еще одного в зале, и мягкой кушетки. Комнаты второго этажа оставались совершенно пустыми. Правда, там нашелся симпатичный балкон, на котором я провела несколько часов в ожидании заката или рассвета.
В конце концов в моих блужданиях по дому обнаружился правильный маршрут - от окна к двери и обратно. Повторять его приносило облегчение. А еще лучше оказалось, сунув недоставленное письмо в карман куртки, выйти за дверь, и, не останавливаясь, шагать вперед. Дорога помогла успокоиться, и через какое-то время высасывающая тоска утихла, освободив разум для вопроса: а куда я вообще-то иду? Путь как самоцель не привлекал, но останавливаться не хотелось - хотелось разнообразия. Огляделась – Теплый Дом позади, а передо мной - несколько скал причудливых форм, мягкий песок, бесконечность пустыни и неба, следы босых ног на песке - тоска заставила меня выйти из дому, не обуваясь. Впрочем, какая разница? Песок мелкий и теплый, очень приятный для ступней, а зимние сапоги - не сандалии, в них тяжело ходить. Пожалуй, вон та скала, составленная из двух неровных половинок, одна темнее, другая светлее, подойдет в качестве ориентира. Теперь можно было выбирать - идти вперед, стоять или вернуться. Но именно дорога приносила тихую, спокойную радость, и потому я шла и шла к той скале, по пути вспоминая подходящие вирши. Ритмика рифмованных строк всегда завораживала меня, приносила странное удовольствие и покой душе и разуму. Ради нее я выучила наизусть несколько десятков стихов и даже сама пыталась писать, не слишком успешно, так и не сумев добиться хрустальной ясности и четкости от собственных строк.
Память удивительно скоро нашла стихотворение, подходившее мне и окружающему:
Если ты станешь птицей, и поднимешься высоко -
Нет, я не знаю - как, это чудо и тайна -
Увидишь синие горы, пустыню и брег морской,
Кусочки целого мира, созданного случайно.
Маленький бог играл, веря, что все умеет,
Игра - это радость, значит, наполнит жизнь Красотой.
А с волей того, кто верит, спорить и мир не смеет...
И вот, посмотри, барханы и песок золотой,
А горы остры. Их пики небо царапнуть могут,
Правда, у гор и неба миролюбивый нрав.
Так что не будет драки, и молодому богу
Те, кто старше, не скажут: ты в этот раз не прав.
Да, ошибиться просто, если творишь, что ново,
А не лежишь на туче, пестуя лень свою.
Кто-то твой труд оценит мягко или сурово,
Барханы пустынь и горы, что до небес встают...
Вкус похвалы приятен, но это не так уж важно.
Сделанное - пусть будет, в несделанном нет тепла.
В небе твоей пустыни птица крикнет протяжно -
Голос и жизнь той птице чья-то воля дала.
Впрочем, откуда знать, может всё и не так,
Может быть, Красота сама по себе родится?
Это неважно тоже, лишь мечта - не пустяк,
Крылья дает она и делает богом птицу.
Дочитав - вслух! - с улыбкой подумала, что на весь мой путь стихов не хватит... Туманный горизонт не приближался, но тем сильнее манил, дразня кажущейся или реальной недостижимостью. И, словно корабль, я шла верным курсом - только вперед, обходя «рифы» - каменные обломки, разбросанные среди мелкого, почти белого песка, острогранные, серо-коричневые и серебристые, синеватые и черные куски камня.
