Я не понимала происходящего. Мирт явно раздражала Син, с самого начала, с таверны. Но почему-то была приглашена в это приключение. Несмотря на весь опыт наблюдений и игр, я не могла сообразить, чего хочет подруга. А она явно вела нас к какой-то цели.
- Меня – не хватит. Но может, ее заполнит наша уверенность в себе или чистота наших намерений? – Мирт, кажется, дразнила Син, иронизируя, почти издеваясь. Только зачем?
- Ты знаешь, что наши намерения чисты!
- Знаю? Откуда? Разве я помогала вам их отмывать?
Молчавший все это время Рейн-Алафе раздраженно пнул возникшее на пути полупрозрачное препятствие.
- Может, хватит?
- Пожалуй, нет, - ответила Мирт, терзая инструмент как-то особенно бездарно, вызывая скрипучие, неприятные звуки. Но они, кажется, меняли окружающее. Пока звучала какофония, мир словно наполнялся жизнью, цветами, казавшимися оттенками серого обретал объем, хотя местность и оставалась безрадостной. Но, по крайней мере, я видела дорогу, а не ее контуры.
- Долго еще? – требовательно спросил Алафе.
- Не знаю. Резонанса нет. Вы недостаточно сильно злитесь. И не все. – Мирт посмотрела на меня. - Хиннир, тебя что-нибудь раздражает сейчас?
- Это место, - призналась я, - где должны быть все предатели и подлецы, каких свет не видывал. Бессмысленность его существования. Ну и бессмысленность нашего путешествия, возможно, кажущаяся. Для чего мы тут? Миссия спасения хорошего человека, случайно попавшего в ряды плохих? Необходимость покарать особенно подлого подлеца? Уничтожение этого самого Шима?
- В жизни не догадаешься, - усмехнулась менестрельша, - но главное ты ухватила – бессмысленность…
- Она просто пока не понимает, - почти мирно сказал Алафе, - и не может судить. Песок, по которому мы все идем – это и есть подлецы. Мелкие люди…
- Как раз настолько мелкие, чтобы правильные и не способные на измену мы могли попирать их ногами, - встряла Мирт и снова ударила по струнам, на этот раз вышло удивительно мелодично. - А как же иначе? В этом и есть справедливость – когда хорошие попирают плохих…
- Должны же они хоть где-то получать по заслугам! – вскинулся Алафе. - Хоть где-то! И я готов признать совершенное зло…
- Малыш, не увлекайся, - засмеялась Мирт, продолжая наигрывать мелодию, становящуюся все более и боле беспокойной.
- Почему ты назвала меня малышом? – удивился он, кажется, не успев обидеться.
- Потому что только малыш говорит о грехах с таким пылом и азартом, словно упивается новой интересной игрой. Словно прячется за ними от жизни и себя самого. И тем самым становится предателем.
И она вдруг запела:
- Скажи мне все, что хочешь ты сказать,
Не нужно прятать душу или слово!
И, может, я успею осознать:
Тем, что смолчал, меня ты предал снова.
Всего-то нужно было - сделать шаг,
Но так уютно за чужой спиною.
Спасибо, что сказал мне, что и как,
Теперь иллюзий я уже не строю.
И, может, правда по заслугам казнь,
И незачем кричать и бить посуду...
Но если я предам тебя хоть раз,
Не больше, чем ты сам, я стоить буду.
Рейн-Алафе сделал движение – словно вот сейчас бросится на певицу… И в этот миг мир решительно и резко, слишком резко, стал настоящим: цвета загустели и перестали казаться оттенками серого, появились запахи и звуки. Пахло пылью и почему-то грозой, шуршал пересыпающий песчинки ветер и звучало вдалеке нечто, похожее на эхо горного обвала.
- Мы пришли, - сухо сказала Мирт, опуская инструмент, словно сделала свою работу. В ее голосе не было радости.
- Благодарю, - Син достала откуда-то и протянула ей битком набитый мешочек-кошель.
Менестрельша взяла, кажется, без особой охоты, и тут же шагнула в открывшийся портал, исчезла.
- А теперь, - Син посмотрела на меня, - взлети повыше и посмотри на все это сверху. То, что увидишь… ты поймешь. И когда вернешься, я отвечу на все вопросы.
Звучало слишком серьезно. Странная игра. Но я все-таки хотела ответов, и потому сделала, как просила подруга, взлетела на полосатых крыльях тигровой феи и глянула сверху.
Пустыня не была пустыней. Она была лицом, хорошо знакомым мне, или просто очень похожим на него. Лицом Фая, которое не оставалось неизменным. Песок внизу словно двигался волнами и от того выражение лица менялось, становясь то презрительным, то гневным, то обиженным, то мрачным. А еще оно росло – с разных сторон к нему стекались струи песка, растворялись в нем, дополняли.
Спустившись, я не стала ничего говорить, просто посмотрела на Син. Но заговорила не она, а Алафе:
- Любая подлость становится меньше и исчезает, как тень в полдень, если сказать подлецу все, что о нем думаешь. Правду в лицо. Вообще любую правду.
И улыбнулся. Я вдруг поняла – он тут не в первый раз и все видел. Потому Син и не предложила ему посмотреть, как мне. Но если Алафе думает так, как говорит, то почему его взбесила песня Мирт, всего лишь сказавшей ему в лицо свою правду?
- Присоединишься к нам? – спросила подруга. – Мы сюда приходим время от времени. Лечим подлость.
И не дожидаясь моего ответа, показала, как.
Начала Син с того, что «В каждом языке слово “подлость” имеет четкое происхождение, отсылая к таким понятиям как “лживый”, “двуличный” и “предательство”». Но ее очень быстро снесло на брань, правда, без слов, которые не произносят в приличном обществе.
Алафе продолжил, когда она выдохлась, по-своему: «Я сам достоин порицания, но все же готов признать это, а значит небезнадежен…». А потом слова закончились; от Алафе волнами пошли гнев, ярость боль… И желание умереть. Настолько сильные, что ощущались физически, когда кожа вдруг становилась шершавой и каменной, глаза переставали видеть, и замирали все мысли. Смерть растекалась от него как чернила из треснувшей чернильницы, пятная пустыню, и та корчилась, вздымая пески и бессильно роняя их, отползая от наших ног, словно хотела спрятаться и не могла. И мне тоже хотелось спрятаться, от смущения и стыда. Словно… я видела взрослых людей, вдруг впавших в детство или безумцев во время приступа - и первые, и вторые хотели, чтобы я разделила с ними их состояние, их веру в нормальность ненормального. Но мои друзья вовсе не безумны. Это всего лишь игра.
Алафе выдохся быстрее, чем Син. И тогда пришла моя очередь. Очередь играть эту роль, уничтожая бесконечную пустыню в мире, предназначенном для «низких людей». А захотелось совсем другого. Придуманная пустыня ничего не стоит; настоящая пустота, боль, гнев стоят настоящих слов.
- Великий квест во имя всяких благ,
Святая цель – уничтоженье зла.
Пожалуй, нет. Оно творится – так,
Когда в душе обида расцвела,
А совладать с ней не хватает сил,
И, взяв копье и меч, как на врага
Идешь на все, что раньше так любил.
Попытка убежать из тупика,
Построив стену меж собой и тем,
Что под размер души не подошло,
И высветило множество проблем,
Которые ты создал. Создал зло?
Нет, я с улыбкой это говорю,
Хотя и страшно за тебя, прости.
А хочешь, дверь чуть-чуть приотворю,
Чтоб смог ты выйти или же войти?
Твой детский квест – игра, спектакль смешной,
В котором столько горькой пустоты…
И все-таки, ты не пойдешь со мной,
И я играть не стану так, как ты.
…Упрямство – камень, а слова - зола…
В игре давно продуманный сюжет
Уже зачат. И хочет или нет,
А завтра будет мир спасен от зла.
Очередные стихи Мирэ Авен. Словно поэтесса, жившая пять сотен лет назад в совсем другом мире, столкнулось с тем же, с чем я сейчас.
Син и Алафе молчали очень по-разному. Друг, кажется, ждал объяснений.
- Ты не поняла, - заговорил он. - Так не получится, нужно совсем другое.
- Да все она прекрасно поняла! – перебила его Син. – И сделала это нарочно. Зачем?
- Потому что больше, чем с пустыней, хотелось говорить с вами.
И хотя никто из нас не сказал ничего, выходящего за рамки игры, мир вдруг поплыл, начал таять и выцветать… Шим уходил от нас или мы уходили от него.
И оказались стоящими перед Вратами в Раскованный мир.
- Ты заболела? – спросила Син, уже в своем облике, спросила даже заботливо, но взгляд слишком суровый. Да еще Алафе стоял рядом и держал ее… именно держал, не пуская, кажется, кинуться на меня. – Зачем? Разве не видела?
- Видела. Но для чего… создавать больной мир, чтобы потом его лечить, тем более - так?
Она осторожно, но очень уж ловко вывернулась из рук Алафе.
- Пожалуйста, дай нам поговорить наедине, - попросила девушка друга.
Он кивнул и исчез.
- Послушай, - начала Син, - понимаю, ты обижена за Файанту. Я не собиралась никого обижать. Но, конечно, все несколько не так, как тебе бы хотелось. Чем конкретно недовольна? Не по игре, а вообще?
- Орнадой я недовольна. Тем, что ты совсем ее забросила. А может и остальные миры.
- Недавно там была, - пожала плечами Син, - ничего страшного не происходит. А Алафе наведывается постоянно. Но сделаем вот так.
Я ощутила странное… Словно какая-то часть меня выросла или хотела вырасти, но ждала разрешения.
- Расширяю твои права в Орнаде, - объяснила подруга, - теперь не формально, а по-настоящему. Можешь вмешиваться, когда пожелаешь. Только прими их.
Я не знала, как… но сама в ответ расширила что-то, дав место новому.
- Отлично, - одобрила подруга, - а теперь о главном. Все это - ради Алафе. Дать ему возможность спасти равного, такого, как мы, не вышло из-за Фая. А память о давнем убийстве мучает Ала и то и дело прорывается желанием умереть. Я придумала другой способ помочь: дать выразить себя в самоуничижительном действии, которое ему не повредит. А ты все испортила. Да еще эта твоя игра-подарок с намеком… Но теперь, когда получила, что хотела – не станешь портить следующий раз? Я нарочно сделала пустыню узнаваемой для тебя. Для настройки на нужную волну и в качестве предупреждения, ведь, возможно, ты все еще хорошего мнения о Фае и даже встречаешься с ним.
- Встречаюсь иногда, - признала я, - и мнение все еще хорошее.
Она посмотрела укоризненно, потом вздохнула:
- Ну и глупо. Ладно, просто больше так не делай. А то в следующий раз нам и раздражитель не понадобится, чтобы попасть в Шим.
- Раздражитель?
- Думаешь, зачем Мирт? В Шиме можно оказаться, только потеряв над собой контроль. Защита, чтоб кто попало туда не лез, - Син усмехнулась. – Мирт жутко бесит, то песенками, то неуместными замечаниями. Только игроки, которые бросают свои мирки в Раскованном, бесят еще больше.
И она, мгновенно сменив тему, начала жаловаться. Раскованный, мир-мозаика, оказался сложен в ведении. Если у сотворенного один хозяин – его Творец, то здесь их было множество, и каждый старался для себя. Не связанные друг с другом «площадки» разных людей все-таки находились в одном пространстве и взаимодействовали. Творцы не только общались друг с другом, но иногда спорили, и это, как ни странно, влияло на мир.
- Когда кто-то совсем уходит, его часть мира умирает, и это как зараза какая-то. Все соседние части лихорадит, их хозяева начинают делать глупости… Например, устраивают своим мирам «репетицию Заката». Думала, каждый станет отвечать за свой небольшой кусочек, и все вместе – за целое. Но пока выходит, что нужен и общий контроль с моей стороны…
Подруга болтала, явно увлекаясь, а я все сильнее ощущала неудобство… Хотелось сбежать и как можно скорее.
- Мне пора, - перехватив паузу, вклинилась я, - надо идти.
- А. Давай. Но возвращайся.
На это я ответила неопределенным жестом. Таким же неопределенным, как «наверное, да, а может, и нет».
17.
Вернувшись домой, я застала у себя гостя. Фай сидел в главной зале Дома на первом этаже и ждал, ничего не делая. Это ему совершенно не шло.
- Здравствуй, - приветствовала друга я, - рада тебе.
- Здравствуй. Тебя не поймаешь… Много дел?
- Не очень. Но много увлеченности, - ответила я, потом подумала и задала вопрос, который мог ранить или порадовать, но я рискнула: - Ты же давно нигде не был, да?
- Очень. А что?
Я вызвала молочный туман рабочей среды и открыла Орнаду. Над столом появлялись и исчезали картинки, и на всех – драконы.
- Вот. Узнаешь? В этом мире нет ящериц, правда, есть змеи. Люди рисуют именно крылатых змей, хотя начальный образ был другим. И где-то я видела, если, конечно, он сохранился... Да, вот этот витраж.
- Не очень-то похоже, - заметил Фай, рассматривая сине-зеленое нечто на стекле, закрывающем круглую чашу чердачного окна небольшого… Ну, пусть замка. - И что у него с пастью?
- А это, - я хихикнула, - часть легенды. Драконы, видишь ли, огнедышащие, и алое возле пасти - пламя. Ты прекрасный Творец, Фай. Твои создания, даже еще не воплощенные, хотят жить. Думаю, надо им помочь. Только расскажи побольше, а то сделаю не такими, как их представляешь.
Он беспечно пожал плечами:
- Ну и что?
Я задумалась. В самом деле…
- Пойдешь со мной? Поприсутствуешь при творении?
- Хорошо, пошли, - улыбнулся друг.
Молочный туман окружил нас и выпустил в Орнаде, на моем любимом месте, у озера, где уже лет двадцать стоял целый город. Мир встретил вспышкой радости, такой сильной, что на миг я забыла дышать. «Ну, тихо, тихо», - сказала я Орнаде, и она послушалась, затихла.
Я села прямо на траву. Фай опустился рядом. Кажется, весна, воздух полон запахов цветов и сырой земли. Здесь и сейчас я использую подаренное мне право вмешиваться в замысел создателей этого мира. Сотворю новое.
Четко представила себе маленького дракончика. Клубок молочной дымки возник над моими ладонями и обрел форму.
- Стрекозиные крылья? – возмутился Фай тотчас.
Я протянула руку, почесала пузико парящего в воздухе дракошки, он забавно мурлыкнул и тут же улепетнул прочь.
- Пускай пока так, ладно?
Фай засмеялся:
- Ладно, но не делай их слишком хрупкими и слишком доверчивыми, хорошо?
…Мир не сопротивлялся новым существам, ведь драконы уже были тут своими, вписанные в него сказками и легендами, разными на всех четырех континентах и как-то похожими. И той первой, моей сказкой.
Пришлось создать сразу несколько сотен существ и за каждым присматривать - чтобы не обижали. Просьбу Фая я исполнила, сделав их осторожными, а еще – любящими детей. Так проще ввести в мир новое существо – познакомив с ним сначала маленьких людей, которые еще ничего не боятся и всем-всем интересуются. Знакомство прошло удачно. Несколько мальчишек и девочка сразу же заметили чудесных существ и проявили к ним интерес. Познакомившись поближе – когда доверие уже было таким, что позволяло маленьким драконам садиться на плечо или детскую ладонь – придумали общую игру, нечто среднее между прятками и догонялками.
- Пока все! – с облегчением заметила я. - Теперь подождать лет двадцать. Можно, покажу тебе другие миры, то есть слегка похвастаюсь?
- А давай! – легко и весело сказал Фай.
И по правде сказать, я действительно хвалилась перед ним – сначала лучшими, любимыми мирами, тем же Аннат, а потом другими, и одновременно делала работу Творца.
Фай не мог творить, зато он любил и умел рисовать. Я нашла его следы, его картины в одном из своих миров через несколько дней после того, как мы расстались. А потом еще в одном. Но поймать его так и не смогла – друг сам рассказал, как несколько лет по времени мира жил в одном из городов Аннат, где «зарабатывал на жизнь» рисованием, покупал на заработанные деньги какие-то семена и клубни.
- Меня – не хватит. Но может, ее заполнит наша уверенность в себе или чистота наших намерений? – Мирт, кажется, дразнила Син, иронизируя, почти издеваясь. Только зачем?
- Ты знаешь, что наши намерения чисты!
- Знаю? Откуда? Разве я помогала вам их отмывать?
Молчавший все это время Рейн-Алафе раздраженно пнул возникшее на пути полупрозрачное препятствие.
- Может, хватит?
- Пожалуй, нет, - ответила Мирт, терзая инструмент как-то особенно бездарно, вызывая скрипучие, неприятные звуки. Но они, кажется, меняли окружающее. Пока звучала какофония, мир словно наполнялся жизнью, цветами, казавшимися оттенками серого обретал объем, хотя местность и оставалась безрадостной. Но, по крайней мере, я видела дорогу, а не ее контуры.
- Долго еще? – требовательно спросил Алафе.
- Не знаю. Резонанса нет. Вы недостаточно сильно злитесь. И не все. – Мирт посмотрела на меня. - Хиннир, тебя что-нибудь раздражает сейчас?
- Это место, - призналась я, - где должны быть все предатели и подлецы, каких свет не видывал. Бессмысленность его существования. Ну и бессмысленность нашего путешествия, возможно, кажущаяся. Для чего мы тут? Миссия спасения хорошего человека, случайно попавшего в ряды плохих? Необходимость покарать особенно подлого подлеца? Уничтожение этого самого Шима?
- В жизни не догадаешься, - усмехнулась менестрельша, - но главное ты ухватила – бессмысленность…
- Она просто пока не понимает, - почти мирно сказал Алафе, - и не может судить. Песок, по которому мы все идем – это и есть подлецы. Мелкие люди…
- Как раз настолько мелкие, чтобы правильные и не способные на измену мы могли попирать их ногами, - встряла Мирт и снова ударила по струнам, на этот раз вышло удивительно мелодично. - А как же иначе? В этом и есть справедливость – когда хорошие попирают плохих…
- Должны же они хоть где-то получать по заслугам! – вскинулся Алафе. - Хоть где-то! И я готов признать совершенное зло…
- Малыш, не увлекайся, - засмеялась Мирт, продолжая наигрывать мелодию, становящуюся все более и боле беспокойной.
- Почему ты назвала меня малышом? – удивился он, кажется, не успев обидеться.
- Потому что только малыш говорит о грехах с таким пылом и азартом, словно упивается новой интересной игрой. Словно прячется за ними от жизни и себя самого. И тем самым становится предателем.
И она вдруг запела:
- Скажи мне все, что хочешь ты сказать,
Не нужно прятать душу или слово!
И, может, я успею осознать:
Тем, что смолчал, меня ты предал снова.
Всего-то нужно было - сделать шаг,
Но так уютно за чужой спиною.
Спасибо, что сказал мне, что и как,
Теперь иллюзий я уже не строю.
И, может, правда по заслугам казнь,
И незачем кричать и бить посуду...
Но если я предам тебя хоть раз,
Не больше, чем ты сам, я стоить буду.
Рейн-Алафе сделал движение – словно вот сейчас бросится на певицу… И в этот миг мир решительно и резко, слишком резко, стал настоящим: цвета загустели и перестали казаться оттенками серого, появились запахи и звуки. Пахло пылью и почему-то грозой, шуршал пересыпающий песчинки ветер и звучало вдалеке нечто, похожее на эхо горного обвала.
- Мы пришли, - сухо сказала Мирт, опуская инструмент, словно сделала свою работу. В ее голосе не было радости.
- Благодарю, - Син достала откуда-то и протянула ей битком набитый мешочек-кошель.
Менестрельша взяла, кажется, без особой охоты, и тут же шагнула в открывшийся портал, исчезла.
- А теперь, - Син посмотрела на меня, - взлети повыше и посмотри на все это сверху. То, что увидишь… ты поймешь. И когда вернешься, я отвечу на все вопросы.
Звучало слишком серьезно. Странная игра. Но я все-таки хотела ответов, и потому сделала, как просила подруга, взлетела на полосатых крыльях тигровой феи и глянула сверху.
Пустыня не была пустыней. Она была лицом, хорошо знакомым мне, или просто очень похожим на него. Лицом Фая, которое не оставалось неизменным. Песок внизу словно двигался волнами и от того выражение лица менялось, становясь то презрительным, то гневным, то обиженным, то мрачным. А еще оно росло – с разных сторон к нему стекались струи песка, растворялись в нем, дополняли.
Спустившись, я не стала ничего говорить, просто посмотрела на Син. Но заговорила не она, а Алафе:
- Любая подлость становится меньше и исчезает, как тень в полдень, если сказать подлецу все, что о нем думаешь. Правду в лицо. Вообще любую правду.
И улыбнулся. Я вдруг поняла – он тут не в первый раз и все видел. Потому Син и не предложила ему посмотреть, как мне. Но если Алафе думает так, как говорит, то почему его взбесила песня Мирт, всего лишь сказавшей ему в лицо свою правду?
- Присоединишься к нам? – спросила подруга. – Мы сюда приходим время от времени. Лечим подлость.
И не дожидаясь моего ответа, показала, как.
Начала Син с того, что «В каждом языке слово “подлость” имеет четкое происхождение, отсылая к таким понятиям как “лживый”, “двуличный” и “предательство”». Но ее очень быстро снесло на брань, правда, без слов, которые не произносят в приличном обществе.
Алафе продолжил, когда она выдохлась, по-своему: «Я сам достоин порицания, но все же готов признать это, а значит небезнадежен…». А потом слова закончились; от Алафе волнами пошли гнев, ярость боль… И желание умереть. Настолько сильные, что ощущались физически, когда кожа вдруг становилась шершавой и каменной, глаза переставали видеть, и замирали все мысли. Смерть растекалась от него как чернила из треснувшей чернильницы, пятная пустыню, и та корчилась, вздымая пески и бессильно роняя их, отползая от наших ног, словно хотела спрятаться и не могла. И мне тоже хотелось спрятаться, от смущения и стыда. Словно… я видела взрослых людей, вдруг впавших в детство или безумцев во время приступа - и первые, и вторые хотели, чтобы я разделила с ними их состояние, их веру в нормальность ненормального. Но мои друзья вовсе не безумны. Это всего лишь игра.
Алафе выдохся быстрее, чем Син. И тогда пришла моя очередь. Очередь играть эту роль, уничтожая бесконечную пустыню в мире, предназначенном для «низких людей». А захотелось совсем другого. Придуманная пустыня ничего не стоит; настоящая пустота, боль, гнев стоят настоящих слов.
- Великий квест во имя всяких благ,
Святая цель – уничтоженье зла.
Пожалуй, нет. Оно творится – так,
Когда в душе обида расцвела,
А совладать с ней не хватает сил,
И, взяв копье и меч, как на врага
Идешь на все, что раньше так любил.
Попытка убежать из тупика,
Построив стену меж собой и тем,
Что под размер души не подошло,
И высветило множество проблем,
Которые ты создал. Создал зло?
Нет, я с улыбкой это говорю,
Хотя и страшно за тебя, прости.
А хочешь, дверь чуть-чуть приотворю,
Чтоб смог ты выйти или же войти?
Твой детский квест – игра, спектакль смешной,
В котором столько горькой пустоты…
И все-таки, ты не пойдешь со мной,
И я играть не стану так, как ты.
…Упрямство – камень, а слова - зола…
В игре давно продуманный сюжет
Уже зачат. И хочет или нет,
А завтра будет мир спасен от зла.
Очередные стихи Мирэ Авен. Словно поэтесса, жившая пять сотен лет назад в совсем другом мире, столкнулось с тем же, с чем я сейчас.
Син и Алафе молчали очень по-разному. Друг, кажется, ждал объяснений.
- Ты не поняла, - заговорил он. - Так не получится, нужно совсем другое.
- Да все она прекрасно поняла! – перебила его Син. – И сделала это нарочно. Зачем?
- Потому что больше, чем с пустыней, хотелось говорить с вами.
И хотя никто из нас не сказал ничего, выходящего за рамки игры, мир вдруг поплыл, начал таять и выцветать… Шим уходил от нас или мы уходили от него.
И оказались стоящими перед Вратами в Раскованный мир.
- Ты заболела? – спросила Син, уже в своем облике, спросила даже заботливо, но взгляд слишком суровый. Да еще Алафе стоял рядом и держал ее… именно держал, не пуская, кажется, кинуться на меня. – Зачем? Разве не видела?
- Видела. Но для чего… создавать больной мир, чтобы потом его лечить, тем более - так?
Она осторожно, но очень уж ловко вывернулась из рук Алафе.
- Пожалуйста, дай нам поговорить наедине, - попросила девушка друга.
Он кивнул и исчез.
- Послушай, - начала Син, - понимаю, ты обижена за Файанту. Я не собиралась никого обижать. Но, конечно, все несколько не так, как тебе бы хотелось. Чем конкретно недовольна? Не по игре, а вообще?
- Орнадой я недовольна. Тем, что ты совсем ее забросила. А может и остальные миры.
- Недавно там была, - пожала плечами Син, - ничего страшного не происходит. А Алафе наведывается постоянно. Но сделаем вот так.
Я ощутила странное… Словно какая-то часть меня выросла или хотела вырасти, но ждала разрешения.
- Расширяю твои права в Орнаде, - объяснила подруга, - теперь не формально, а по-настоящему. Можешь вмешиваться, когда пожелаешь. Только прими их.
Я не знала, как… но сама в ответ расширила что-то, дав место новому.
- Отлично, - одобрила подруга, - а теперь о главном. Все это - ради Алафе. Дать ему возможность спасти равного, такого, как мы, не вышло из-за Фая. А память о давнем убийстве мучает Ала и то и дело прорывается желанием умереть. Я придумала другой способ помочь: дать выразить себя в самоуничижительном действии, которое ему не повредит. А ты все испортила. Да еще эта твоя игра-подарок с намеком… Но теперь, когда получила, что хотела – не станешь портить следующий раз? Я нарочно сделала пустыню узнаваемой для тебя. Для настройки на нужную волну и в качестве предупреждения, ведь, возможно, ты все еще хорошего мнения о Фае и даже встречаешься с ним.
- Встречаюсь иногда, - признала я, - и мнение все еще хорошее.
Она посмотрела укоризненно, потом вздохнула:
- Ну и глупо. Ладно, просто больше так не делай. А то в следующий раз нам и раздражитель не понадобится, чтобы попасть в Шим.
- Раздражитель?
- Думаешь, зачем Мирт? В Шиме можно оказаться, только потеряв над собой контроль. Защита, чтоб кто попало туда не лез, - Син усмехнулась. – Мирт жутко бесит, то песенками, то неуместными замечаниями. Только игроки, которые бросают свои мирки в Раскованном, бесят еще больше.
И она, мгновенно сменив тему, начала жаловаться. Раскованный, мир-мозаика, оказался сложен в ведении. Если у сотворенного один хозяин – его Творец, то здесь их было множество, и каждый старался для себя. Не связанные друг с другом «площадки» разных людей все-таки находились в одном пространстве и взаимодействовали. Творцы не только общались друг с другом, но иногда спорили, и это, как ни странно, влияло на мир.
- Когда кто-то совсем уходит, его часть мира умирает, и это как зараза какая-то. Все соседние части лихорадит, их хозяева начинают делать глупости… Например, устраивают своим мирам «репетицию Заката». Думала, каждый станет отвечать за свой небольшой кусочек, и все вместе – за целое. Но пока выходит, что нужен и общий контроль с моей стороны…
Подруга болтала, явно увлекаясь, а я все сильнее ощущала неудобство… Хотелось сбежать и как можно скорее.
- Мне пора, - перехватив паузу, вклинилась я, - надо идти.
- А. Давай. Но возвращайся.
На это я ответила неопределенным жестом. Таким же неопределенным, как «наверное, да, а может, и нет».
17.
Вернувшись домой, я застала у себя гостя. Фай сидел в главной зале Дома на первом этаже и ждал, ничего не делая. Это ему совершенно не шло.
- Здравствуй, - приветствовала друга я, - рада тебе.
- Здравствуй. Тебя не поймаешь… Много дел?
- Не очень. Но много увлеченности, - ответила я, потом подумала и задала вопрос, который мог ранить или порадовать, но я рискнула: - Ты же давно нигде не был, да?
- Очень. А что?
Я вызвала молочный туман рабочей среды и открыла Орнаду. Над столом появлялись и исчезали картинки, и на всех – драконы.
- Вот. Узнаешь? В этом мире нет ящериц, правда, есть змеи. Люди рисуют именно крылатых змей, хотя начальный образ был другим. И где-то я видела, если, конечно, он сохранился... Да, вот этот витраж.
- Не очень-то похоже, - заметил Фай, рассматривая сине-зеленое нечто на стекле, закрывающем круглую чашу чердачного окна небольшого… Ну, пусть замка. - И что у него с пастью?
- А это, - я хихикнула, - часть легенды. Драконы, видишь ли, огнедышащие, и алое возле пасти - пламя. Ты прекрасный Творец, Фай. Твои создания, даже еще не воплощенные, хотят жить. Думаю, надо им помочь. Только расскажи побольше, а то сделаю не такими, как их представляешь.
Он беспечно пожал плечами:
- Ну и что?
Я задумалась. В самом деле…
- Пойдешь со мной? Поприсутствуешь при творении?
- Хорошо, пошли, - улыбнулся друг.
Молочный туман окружил нас и выпустил в Орнаде, на моем любимом месте, у озера, где уже лет двадцать стоял целый город. Мир встретил вспышкой радости, такой сильной, что на миг я забыла дышать. «Ну, тихо, тихо», - сказала я Орнаде, и она послушалась, затихла.
Я села прямо на траву. Фай опустился рядом. Кажется, весна, воздух полон запахов цветов и сырой земли. Здесь и сейчас я использую подаренное мне право вмешиваться в замысел создателей этого мира. Сотворю новое.
Четко представила себе маленького дракончика. Клубок молочной дымки возник над моими ладонями и обрел форму.
- Стрекозиные крылья? – возмутился Фай тотчас.
Я протянула руку, почесала пузико парящего в воздухе дракошки, он забавно мурлыкнул и тут же улепетнул прочь.
- Пускай пока так, ладно?
Фай засмеялся:
- Ладно, но не делай их слишком хрупкими и слишком доверчивыми, хорошо?
…Мир не сопротивлялся новым существам, ведь драконы уже были тут своими, вписанные в него сказками и легендами, разными на всех четырех континентах и как-то похожими. И той первой, моей сказкой.
Пришлось создать сразу несколько сотен существ и за каждым присматривать - чтобы не обижали. Просьбу Фая я исполнила, сделав их осторожными, а еще – любящими детей. Так проще ввести в мир новое существо – познакомив с ним сначала маленьких людей, которые еще ничего не боятся и всем-всем интересуются. Знакомство прошло удачно. Несколько мальчишек и девочка сразу же заметили чудесных существ и проявили к ним интерес. Познакомившись поближе – когда доверие уже было таким, что позволяло маленьким драконам садиться на плечо или детскую ладонь – придумали общую игру, нечто среднее между прятками и догонялками.
- Пока все! – с облегчением заметила я. - Теперь подождать лет двадцать. Можно, покажу тебе другие миры, то есть слегка похвастаюсь?
- А давай! – легко и весело сказал Фай.
И по правде сказать, я действительно хвалилась перед ним – сначала лучшими, любимыми мирами, тем же Аннат, а потом другими, и одновременно делала работу Творца.
Фай не мог творить, зато он любил и умел рисовать. Я нашла его следы, его картины в одном из своих миров через несколько дней после того, как мы расстались. А потом еще в одном. Но поймать его так и не смогла – друг сам рассказал, как несколько лет по времени мира жил в одном из городов Аннат, где «зарабатывал на жизнь» рисованием, покупал на заработанные деньги какие-то семена и клубни.
