- Брякина, меня вообще-то сложно чем-либо удивить, но тебе это удалось. Паркуйся и поднимайся, вино найдётся, если речь только об этом.
Когда я открыл дверь, Аня некоторое время продолжала в нерешительности стоять за порогом, словно вновь и вновь спрашивала себя, правильно ли она поступает. Лицо её, обычно искрящееся неподдельной радостью и беспричинным оптимизмом, сейчас было своей полной противоположностью. Она продолжала стоять на лестничной клетке с потускневшими глазами и руками, беспокойно теребившими крохотную дамскую сумочку того же ярко-канареечного цвета, что и Чижик Пыжик. От её угрюмой нерешительности веяло смутной тревогой.
- Пройдёшь или вино прямо сюда нести? – попытался разрядить обстановку я.
Аня робко шагнула в прихожую и снова застыла в нерешительности. Посреди коридора лежал Немо, который ни одним жестом не выразил интереса или удивления по поводу неожиданного визита.
- Ты не говорил, что у тебя собака, - сказал Аня, прислонившись спиной ко входной двери и не решаясь переступить через распластавшегося на её пути пса.
- У меня нет собаки. Это Немо, он здесь временно, - сказал я, мысленно пытаясь вспомнить, а рассказывал ли я вообще что-нибудь Ане про свою жизнь вне офиса.
Она всё также продолжала оставаться у двери. Мне пришлось сыграть роль настойчиво-гостеприимного хозяина, взять у неё из рук сумочку, предложить тапочки, расспросить, удалось ли её удачно припарковаться прежде чем её первое волнение от появления в моей квартире прошло, и мы смогли пройти в комнату, чтобы продолжить разговор. Я предложил Ане сесть на диван и пошёл на кухню за бокалами и бутылкой красного вина из остатков моей былой коллекции ещё со времён, когда мы разъезжали по разным странам с раллийной командой, участвую каждый месяц в новой гонке раллийного сезона.
Когда я вернулся в комнату Аня с почтительным любопытством рассматривала расставленные на полках фотографии из моего гоночного прошлого. Я поставил вино и бокалы на стол и незаметно, стараясь не помешать, подошёл к Ане.
- Это мы в Карлштаде, на ралли Швеции, - прокомментировал я одну из фотографий. - Там зимой так холодно, что в перерыве между спецучастками приходилось тёплые аляски надевать прямо на раллийный комбинезон, а ноги укутывать пледом. Это мы с моим штурманом, Севой Горобцом. А это фото сделано на ралли Испании, в Коста Браво. Там сервис-парк расположен прямо на берегу моря. И пока механики готовили боевую машину к очередному спецучастку, можно было успеть окунуться в море до начала старта. Мы тут нелепо смотримся в плавках и спарковских раллийных шлемах. Севе тогда не успел переодеться и просохнуть до старта спецучастка, так и ехал с остатками морской соли на щеках и во влажных плавках.
- Почему ты ушёл из ралли? - спросила Аня, повернувшись ко мне.
- Это долгая история, расскажу как-нибудь в другой раз, - ответил я, наполняя бокалы вином. - А пока предлагаю немного снять твой стресс этим выдержанным полусухим, а то мне кажется, что ты так и не решишься рассказать мне о том, что тебя беспокоит.
- Не знаю с чего начать, всё как-то быстро, нелепо и необъяснимо закрутилось, что у меня такое впечатление, что я тону в этом водовороте, - сказала она торопливо.
Аня, кажется, опять потеряла ту толику самообладания, которую удалось вернуть с помощью вина и фотографий. Я, как тактичный собеседник, которому пока нечего было сказать, держал паузу, стараясь неосторожным словом или предположением не сбить Брякину с намеченного плана рассказа.
- В общем, мне недавно позвонил Загаров, - продолжила Аня с каким-то вынужденным усилием, растягивая слова, - и ещё раз предложил работать в твоей должности.
- Только и всего, - подхватил я, - ты же мне сегодня об этом уже говорила. Я рад за тебя.
- Подожди, ты не дослушал. Он предложил мне работать в этой должности уже с завтрашнего дня с условием, что я прямо завтра займусь делом Глота.
Вот это уже было немного странно. По крайней мере то, что об этом я узнавал от Брякиной, а не от Загарова, и то, что Артём даже не попытался это обсудить со мной.
- Не переживай, соглашайся, я передам тебе все материалы по этому делу, помогу с деталями. Тебе не стоит отказываться из-за этого от должности.
- Но и это ещё не всё. Загаров сказал, что в штатном расписании должность эксперта-аналитика в отделе страховых расследований в компании только одна. И…, - здесь Аня сделала паузу, не решаясь продолжить и подбирая правильные слова, - и Загаров планирует тебя завтра уволить.
Вот это уже было как гром в тихую безоблачную июньскую ночь. Я молчал не в силах что-либо сказать в качестве реакции на услышанное. Меня поразил не сам факт возможного увольнения, а то, что мой старинный приятель, с которым мы многое вместе прошли, делились радостями и тревогами, вместе обсуждали проблемы, приходили друг другу на выручку в трудную минуту, мог так вероломно поступить со мной. Нет, безусловно, бизнес и дружба не должны идти рука об руку. Но просто по-человечески объяснить, что вынужден принять сложное решение, он бы мог? Почему он этого не сделал? В эту минуту мной овладело чувство какой-то тоскливой пустоты. Я попытался взять себя в руки. Наполнив вином бокалы, я выпил свой залпом.
- Аня, в любом случае, это никак не должно стать препятствием для твоего решения. Это увольнение Загаров, видимо, планировал давно. Дело не в тебе, просто, похоже, сейчас подходящий для этого момент. Так что, отбрось все лишние мысли и сомнения, и, если готова попробовать себя в роли эксперта-аналитика, соглашайся.
- Но я не могу так. Это же просто…, - Аня пыталась подобрать правильные слова, - так не должно быть. Нельзя, чтобы твой успех и карьера основополагались на чьём-то разочаровании и унижении.
- Перестань. Если честно, то я давно уже подумывал о смене деятельности, всё-таки кабинетная работа не для меня, - попытался я успокоить Аню, хотя собственное внутреннее волнение мне не удалось до конца подавить, несмотря на расслабляющее действие вина.
- И потом, я как-то привыкла, что ты - рядом. То есть, привыкла, что мы работаем рядом, - спохватилась Аня, опасаясь, чтобы я неправильно не истолковал её слова. – Ты всегда готов дать мне правильный совет, отвлечь от ненужных мыслей, помочь преодолеть ощущение одиночества.
- Одиночества? - удивился я. - Да ты всегда в окружении многочисленных подруг и коллег, я тебя вообще редко вижу одну. Ты и одиночество – это две несовместимые вещи.
Аня не спешила отвечать. Комната погрузилась в какое-то чуткое молчание.
- Знаешь, - наконец продолжила она, - это только для окружающих я представляюсь такой общительной сорокой и неутомимой болтушкой, привлекающей своей говорливостью многочисленных подруг. Да и не подруги они вовсе, так, встречаемся, чтобы обменяться бессмысленными новостями, посудачить без причины. А всё это лишь для того, чтобы не ощущать, что вокруг меня – вакуум. Родители живут в далёком Приморском крае, мы с ними общаемся по телефону, конечно, но не часто, что не позволяет мне обсудить с ними те вопросы, которые меня так сильно волнуют. С Томасом я тоже стараюсь говорить только на нейтральные темы. Подруги – это только красивая, но необходимая защитная оболочка от одиночества. А по сути, я часто остаюсь наедине сама с собой своими мыслями и переживаниями.
- Но есть же Интернет, блоги, подписчики и вся эта готовая к общению рать, - я продолжал разыгрывать роль спокойного и рассудительного резонёра. - В нашу эпоху одиночество – это атавизм, - произнёс я так неуверенно, что самому поверить в сказанное было сложно.
- Мне иногда не хватает самого обычного, но чуткого и внимательного собеседника, готового без крика, чрезмерного возбуждения и пошлостей обсудить то, что я готова доверить не каждому. Иногда мне казалось, что таким собеседником можешь стать ты, несмотря на то, что серьёзным и внимательным ты быть не готов и несмотря на твоё неисправимое желание всё обратить в шутку. Я так привыкла к тебе за время, пока мы вместе работаем, что одна только мысль, что завтра это может прекратиться, повергает меня в тихое отчаяние.
Её голос дрогнул. Аня поставила бокал и подошла ко мне, не решаясь посмотреть мне в глаза. Её лицо с глазами, обрамлёнными жемчужинами готовых пролиться слёз, было совершенно непреступным в своей притягательности. Как я раньше мог не замечать, какое у неё удивительное лицо. В нём не было ничего фальшивого, поддельного, напускного. Я всегда воспринимал Аню просто как весёлую и доброжелательную девушку, коллегу по работе, с которой можно было непринуждённо обсуждать любые темы и не зло троллить безобидными шутками. Я ни разу не позволил смотреть на неё как на девушку, чтобы там ни говорили об увлекательности служебных романов или служебного флирта. И только сейчас я вдруг понял, что в этот вечер нет ничего более притягательного, чем её лицо, её полные мольбы, обворожительные и не представляющие возможности сопротивляться глаза. Она подняла ресницы и с усилием улыбнулась и вдруг в каком-то неизъяснимом нетерпении обняла меня за шею двумя руками и сначала робко, но через мгновение как-то отчаянно и жадно погрузилась поцелуем в мои губы. Этот поцелуй каким-то неудержимым импульсом и неистовым хмелем, гораздо более сильным, чем выпитое вино, прошёл сквозь моё тело. В первый момент, повинуясь бессознательному и тонкому инстинкту, я был готов не позволить ещё долго этому поцелую завершиться. Мне потребовалось неимоверное усилие чтобы взять себя в руки и не дать сценарию двигаться в том направлении, о котором мы оба, видимо, утром отчаянно бы пожалели. Аня, похоже, каким-то неуловимым подсознанием почувствовала то же самое, опустила руки и отвернулась в сторону окна.
- Это просто какое-то мимолётное наваждение, - сказала она с тихим недоумением, покачав головой. Я так давно не ощущала рядом с собой надёжного мужского плеча, что просто не могла удержаться. Прости меня за это.
- Тебе не в чем извиняться и не стоит винить себя в потере благоразумия. Это, скорее, я позволили себе быть немного несдержанным. По крайней мере, сегодня ночью я буду больше думать об этом поцелуе, чем о том, что ты мне рассказала. Но, думаю, нам надо сохранить всё как есть.
Всё это я произносил с каким-то непостижимым щемящим чувством того, что этот незабываемый момент вряд ли уж когда-нибудь повториться с Аней. Впрочем, я, скорее, пытался отчаянным усилием не утратить благоразумия, нежели сожалел о том, что могло произойти, но не произошло. Тем не менее внутренне я ощущал беспричинное стремление с какой-то неведомой мне целью запомнить, сохранить, удержать в себе это воспоминание.
- Я поеду домой, - сказал Аня с решительностью.
- Нет, об этом не может быть и речи. Второй час ночи, ты выпила вина, в таком состоянии я тебя никуда не пущу. Располагайся на диване в комнате, я принесу тебе подушку и плед, а сам лягу на диване на кухне. И не вздумай упрекать себя за происшедшее или терзать сомнениями по поводу новой должности. Поверь мне, всё устроится. Сейчас проверим, как там твой Чижик Пыжик, и можно будет ложится спать.
Я вышел на балкон. В свете уличного фонаря канареечный Пыжик был хорошо различим несмотря на свои размеры. А рядом с ним зловещим исполином расположился чёрный Гелендваген. Я отогнал от себя навязчивую мысль о очевидном совпадении. Хватит с меня этих неожиданностей в этот вечер. Немного помедлив, я покинул балкон, принёс Ане плед и подушку и отправился спать на кухню.
Утром, когда я зашёл в комнату, Ани уже не было. Плед и подушка аккуратно были сложены на диване, а под бутылкой недопитого вина лежала короткая записка: «Прости и спасибо тебе за всё».
На работу я решил поехать на машине. Во-первых, ни что так не помогает мобилизовать внутренние резервы, как необходимость ездить за рулем автомобиля по утренней Москве: сие занятие требует концентрации, внимания и определённой дерзости, всего того, чего мне не хватает в обычной обстановке. Во-вторых, я заметил, что процесс управления автомобилем даёт возможность думать, анализировать, оценивать, делать выводы и иногда принимать важные решения. А подумать мне было над чем. Если всё то, что мне рассказала Аня про намерения Загарова, было правдой, то я вынужден был себе признаться, что я совсем не знаю людей. Я всегда считал, что не плохо разбираюсь в психологии окружающих, умею верно определять мотивы их поступков, особенно, если речь идёт о людях, с которыми я давно знаком. Может быть потому, что при оценке возможных поступков я беру за основу собственное мироощущение? Для меня существуют определённые границы, за которые я не смогу переступить, как бы не развивался сценарий очередной истории. Есть ещё и неоспоримые константы, например, такие как дружба и уважение, которые по определению формируют нормы взаимоотношений между людьми. Возможно моё представление о мире было несколько дистиллированным: есть чёрное и белой и никаких оттенков, но если бы таких основополагающих вещей не существовало, то мир давно бы рухнул под бременем лжи, предательства, мести, коварства и подлости. А если мир продолжает существовать, значит дружба, уважение, порядочность, совесть – это не пустые слова. Но в этой истории данный миропорядок давал сбой. Если Загаров, с которым мы дружили уже не первый год, вместе прошли через многое и ни разу не дали друг другу повода сомневаться в том, что в сложную минуту есть рука, на которую можно опереться, вдруг решает в угоду каким-то своим интересам вот так легко это всё перечеркнуть? А может я всё преувеличиваю: нет никакого предательства, нет никакого заговора: просто Загаров, как руководитель, устал от моего далеко не безупречного отношения к своей работе: от этих постоянных утренних опозданий, игнорирования его звонков, затягивания расследований, пренебрежения к отчётам - всё это в конце концов вылилось в то, что Загарову захотелось на этом участке иметь надёжного и скрупулёзного профессионала. Интересно, как он будет мне об этом сообщать, ведь ситуация и для него была из разряда щекотливых. Я не мог себе представить, что Загаров без колебаний и сомнений, без единого переживания и самоупрёка сможет мне вот так запросто сообщить об увольнении. Я не питал иллюзий по поводу того, что мир бизнеса лишён таких понятий, как сентиментальность и чуткость, однако я не мог себе представить Загарова в роли законченного циника, равнодушно сообщающего своему приятелю новость об его увольнении. Этот предстоящий разговор, вне зависимости от того, как я на него отреагирую, невидимым, но непреодолимым барьером встанет между нами, нашим прошлым и будущим, между той непринуждённостью, которая все эти годы давало нам возможность так легко и раскрепощённо общаться. Надо что-то придумать, чтобы облегчить Загарову его задачу, чтобы этот неловкий момент не стал финалом наших отношений.
С этими мыслями и умозаключениями я вдруг обнаружил, что попал в пробку на Садовом кольце и судя по подсказкам навигатора в моём ноутбуке она растянулась на несколько километров, и это меня расстроило. Я попробовал перестроить на ноутбуке маршрут, но навигатор неизменно показывал оптимальный путь, пролегающий по Садовому кольцу.
Когда я открыл дверь, Аня некоторое время продолжала в нерешительности стоять за порогом, словно вновь и вновь спрашивала себя, правильно ли она поступает. Лицо её, обычно искрящееся неподдельной радостью и беспричинным оптимизмом, сейчас было своей полной противоположностью. Она продолжала стоять на лестничной клетке с потускневшими глазами и руками, беспокойно теребившими крохотную дамскую сумочку того же ярко-канареечного цвета, что и Чижик Пыжик. От её угрюмой нерешительности веяло смутной тревогой.
- Пройдёшь или вино прямо сюда нести? – попытался разрядить обстановку я.
Аня робко шагнула в прихожую и снова застыла в нерешительности. Посреди коридора лежал Немо, который ни одним жестом не выразил интереса или удивления по поводу неожиданного визита.
- Ты не говорил, что у тебя собака, - сказал Аня, прислонившись спиной ко входной двери и не решаясь переступить через распластавшегося на её пути пса.
- У меня нет собаки. Это Немо, он здесь временно, - сказал я, мысленно пытаясь вспомнить, а рассказывал ли я вообще что-нибудь Ане про свою жизнь вне офиса.
Она всё также продолжала оставаться у двери. Мне пришлось сыграть роль настойчиво-гостеприимного хозяина, взять у неё из рук сумочку, предложить тапочки, расспросить, удалось ли её удачно припарковаться прежде чем её первое волнение от появления в моей квартире прошло, и мы смогли пройти в комнату, чтобы продолжить разговор. Я предложил Ане сесть на диван и пошёл на кухню за бокалами и бутылкой красного вина из остатков моей былой коллекции ещё со времён, когда мы разъезжали по разным странам с раллийной командой, участвую каждый месяц в новой гонке раллийного сезона.
Когда я вернулся в комнату Аня с почтительным любопытством рассматривала расставленные на полках фотографии из моего гоночного прошлого. Я поставил вино и бокалы на стол и незаметно, стараясь не помешать, подошёл к Ане.
- Это мы в Карлштаде, на ралли Швеции, - прокомментировал я одну из фотографий. - Там зимой так холодно, что в перерыве между спецучастками приходилось тёплые аляски надевать прямо на раллийный комбинезон, а ноги укутывать пледом. Это мы с моим штурманом, Севой Горобцом. А это фото сделано на ралли Испании, в Коста Браво. Там сервис-парк расположен прямо на берегу моря. И пока механики готовили боевую машину к очередному спецучастку, можно было успеть окунуться в море до начала старта. Мы тут нелепо смотримся в плавках и спарковских раллийных шлемах. Севе тогда не успел переодеться и просохнуть до старта спецучастка, так и ехал с остатками морской соли на щеках и во влажных плавках.
- Почему ты ушёл из ралли? - спросила Аня, повернувшись ко мне.
- Это долгая история, расскажу как-нибудь в другой раз, - ответил я, наполняя бокалы вином. - А пока предлагаю немного снять твой стресс этим выдержанным полусухим, а то мне кажется, что ты так и не решишься рассказать мне о том, что тебя беспокоит.
- Не знаю с чего начать, всё как-то быстро, нелепо и необъяснимо закрутилось, что у меня такое впечатление, что я тону в этом водовороте, - сказала она торопливо.
Аня, кажется, опять потеряла ту толику самообладания, которую удалось вернуть с помощью вина и фотографий. Я, как тактичный собеседник, которому пока нечего было сказать, держал паузу, стараясь неосторожным словом или предположением не сбить Брякину с намеченного плана рассказа.
- В общем, мне недавно позвонил Загаров, - продолжила Аня с каким-то вынужденным усилием, растягивая слова, - и ещё раз предложил работать в твоей должности.
- Только и всего, - подхватил я, - ты же мне сегодня об этом уже говорила. Я рад за тебя.
- Подожди, ты не дослушал. Он предложил мне работать в этой должности уже с завтрашнего дня с условием, что я прямо завтра займусь делом Глота.
Вот это уже было немного странно. По крайней мере то, что об этом я узнавал от Брякиной, а не от Загарова, и то, что Артём даже не попытался это обсудить со мной.
- Не переживай, соглашайся, я передам тебе все материалы по этому делу, помогу с деталями. Тебе не стоит отказываться из-за этого от должности.
- Но и это ещё не всё. Загаров сказал, что в штатном расписании должность эксперта-аналитика в отделе страховых расследований в компании только одна. И…, - здесь Аня сделала паузу, не решаясь продолжить и подбирая правильные слова, - и Загаров планирует тебя завтра уволить.
Вот это уже было как гром в тихую безоблачную июньскую ночь. Я молчал не в силах что-либо сказать в качестве реакции на услышанное. Меня поразил не сам факт возможного увольнения, а то, что мой старинный приятель, с которым мы многое вместе прошли, делились радостями и тревогами, вместе обсуждали проблемы, приходили друг другу на выручку в трудную минуту, мог так вероломно поступить со мной. Нет, безусловно, бизнес и дружба не должны идти рука об руку. Но просто по-человечески объяснить, что вынужден принять сложное решение, он бы мог? Почему он этого не сделал? В эту минуту мной овладело чувство какой-то тоскливой пустоты. Я попытался взять себя в руки. Наполнив вином бокалы, я выпил свой залпом.
- Аня, в любом случае, это никак не должно стать препятствием для твоего решения. Это увольнение Загаров, видимо, планировал давно. Дело не в тебе, просто, похоже, сейчас подходящий для этого момент. Так что, отбрось все лишние мысли и сомнения, и, если готова попробовать себя в роли эксперта-аналитика, соглашайся.
- Но я не могу так. Это же просто…, - Аня пыталась подобрать правильные слова, - так не должно быть. Нельзя, чтобы твой успех и карьера основополагались на чьём-то разочаровании и унижении.
- Перестань. Если честно, то я давно уже подумывал о смене деятельности, всё-таки кабинетная работа не для меня, - попытался я успокоить Аню, хотя собственное внутреннее волнение мне не удалось до конца подавить, несмотря на расслабляющее действие вина.
- И потом, я как-то привыкла, что ты - рядом. То есть, привыкла, что мы работаем рядом, - спохватилась Аня, опасаясь, чтобы я неправильно не истолковал её слова. – Ты всегда готов дать мне правильный совет, отвлечь от ненужных мыслей, помочь преодолеть ощущение одиночества.
- Одиночества? - удивился я. - Да ты всегда в окружении многочисленных подруг и коллег, я тебя вообще редко вижу одну. Ты и одиночество – это две несовместимые вещи.
Аня не спешила отвечать. Комната погрузилась в какое-то чуткое молчание.
- Знаешь, - наконец продолжила она, - это только для окружающих я представляюсь такой общительной сорокой и неутомимой болтушкой, привлекающей своей говорливостью многочисленных подруг. Да и не подруги они вовсе, так, встречаемся, чтобы обменяться бессмысленными новостями, посудачить без причины. А всё это лишь для того, чтобы не ощущать, что вокруг меня – вакуум. Родители живут в далёком Приморском крае, мы с ними общаемся по телефону, конечно, но не часто, что не позволяет мне обсудить с ними те вопросы, которые меня так сильно волнуют. С Томасом я тоже стараюсь говорить только на нейтральные темы. Подруги – это только красивая, но необходимая защитная оболочка от одиночества. А по сути, я часто остаюсь наедине сама с собой своими мыслями и переживаниями.
- Но есть же Интернет, блоги, подписчики и вся эта готовая к общению рать, - я продолжал разыгрывать роль спокойного и рассудительного резонёра. - В нашу эпоху одиночество – это атавизм, - произнёс я так неуверенно, что самому поверить в сказанное было сложно.
- Мне иногда не хватает самого обычного, но чуткого и внимательного собеседника, готового без крика, чрезмерного возбуждения и пошлостей обсудить то, что я готова доверить не каждому. Иногда мне казалось, что таким собеседником можешь стать ты, несмотря на то, что серьёзным и внимательным ты быть не готов и несмотря на твоё неисправимое желание всё обратить в шутку. Я так привыкла к тебе за время, пока мы вместе работаем, что одна только мысль, что завтра это может прекратиться, повергает меня в тихое отчаяние.
Её голос дрогнул. Аня поставила бокал и подошла ко мне, не решаясь посмотреть мне в глаза. Её лицо с глазами, обрамлёнными жемчужинами готовых пролиться слёз, было совершенно непреступным в своей притягательности. Как я раньше мог не замечать, какое у неё удивительное лицо. В нём не было ничего фальшивого, поддельного, напускного. Я всегда воспринимал Аню просто как весёлую и доброжелательную девушку, коллегу по работе, с которой можно было непринуждённо обсуждать любые темы и не зло троллить безобидными шутками. Я ни разу не позволил смотреть на неё как на девушку, чтобы там ни говорили об увлекательности служебных романов или служебного флирта. И только сейчас я вдруг понял, что в этот вечер нет ничего более притягательного, чем её лицо, её полные мольбы, обворожительные и не представляющие возможности сопротивляться глаза. Она подняла ресницы и с усилием улыбнулась и вдруг в каком-то неизъяснимом нетерпении обняла меня за шею двумя руками и сначала робко, но через мгновение как-то отчаянно и жадно погрузилась поцелуем в мои губы. Этот поцелуй каким-то неудержимым импульсом и неистовым хмелем, гораздо более сильным, чем выпитое вино, прошёл сквозь моё тело. В первый момент, повинуясь бессознательному и тонкому инстинкту, я был готов не позволить ещё долго этому поцелую завершиться. Мне потребовалось неимоверное усилие чтобы взять себя в руки и не дать сценарию двигаться в том направлении, о котором мы оба, видимо, утром отчаянно бы пожалели. Аня, похоже, каким-то неуловимым подсознанием почувствовала то же самое, опустила руки и отвернулась в сторону окна.
- Это просто какое-то мимолётное наваждение, - сказала она с тихим недоумением, покачав головой. Я так давно не ощущала рядом с собой надёжного мужского плеча, что просто не могла удержаться. Прости меня за это.
- Тебе не в чем извиняться и не стоит винить себя в потере благоразумия. Это, скорее, я позволили себе быть немного несдержанным. По крайней мере, сегодня ночью я буду больше думать об этом поцелуе, чем о том, что ты мне рассказала. Но, думаю, нам надо сохранить всё как есть.
Всё это я произносил с каким-то непостижимым щемящим чувством того, что этот незабываемый момент вряд ли уж когда-нибудь повториться с Аней. Впрочем, я, скорее, пытался отчаянным усилием не утратить благоразумия, нежели сожалел о том, что могло произойти, но не произошло. Тем не менее внутренне я ощущал беспричинное стремление с какой-то неведомой мне целью запомнить, сохранить, удержать в себе это воспоминание.
- Я поеду домой, - сказал Аня с решительностью.
- Нет, об этом не может быть и речи. Второй час ночи, ты выпила вина, в таком состоянии я тебя никуда не пущу. Располагайся на диване в комнате, я принесу тебе подушку и плед, а сам лягу на диване на кухне. И не вздумай упрекать себя за происшедшее или терзать сомнениями по поводу новой должности. Поверь мне, всё устроится. Сейчас проверим, как там твой Чижик Пыжик, и можно будет ложится спать.
Я вышел на балкон. В свете уличного фонаря канареечный Пыжик был хорошо различим несмотря на свои размеры. А рядом с ним зловещим исполином расположился чёрный Гелендваген. Я отогнал от себя навязчивую мысль о очевидном совпадении. Хватит с меня этих неожиданностей в этот вечер. Немного помедлив, я покинул балкон, принёс Ане плед и подушку и отправился спать на кухню.
Утром, когда я зашёл в комнату, Ани уже не было. Плед и подушка аккуратно были сложены на диване, а под бутылкой недопитого вина лежала короткая записка: «Прости и спасибо тебе за всё».
Глава 8. Майя
На работу я решил поехать на машине. Во-первых, ни что так не помогает мобилизовать внутренние резервы, как необходимость ездить за рулем автомобиля по утренней Москве: сие занятие требует концентрации, внимания и определённой дерзости, всего того, чего мне не хватает в обычной обстановке. Во-вторых, я заметил, что процесс управления автомобилем даёт возможность думать, анализировать, оценивать, делать выводы и иногда принимать важные решения. А подумать мне было над чем. Если всё то, что мне рассказала Аня про намерения Загарова, было правдой, то я вынужден был себе признаться, что я совсем не знаю людей. Я всегда считал, что не плохо разбираюсь в психологии окружающих, умею верно определять мотивы их поступков, особенно, если речь идёт о людях, с которыми я давно знаком. Может быть потому, что при оценке возможных поступков я беру за основу собственное мироощущение? Для меня существуют определённые границы, за которые я не смогу переступить, как бы не развивался сценарий очередной истории. Есть ещё и неоспоримые константы, например, такие как дружба и уважение, которые по определению формируют нормы взаимоотношений между людьми. Возможно моё представление о мире было несколько дистиллированным: есть чёрное и белой и никаких оттенков, но если бы таких основополагающих вещей не существовало, то мир давно бы рухнул под бременем лжи, предательства, мести, коварства и подлости. А если мир продолжает существовать, значит дружба, уважение, порядочность, совесть – это не пустые слова. Но в этой истории данный миропорядок давал сбой. Если Загаров, с которым мы дружили уже не первый год, вместе прошли через многое и ни разу не дали друг другу повода сомневаться в том, что в сложную минуту есть рука, на которую можно опереться, вдруг решает в угоду каким-то своим интересам вот так легко это всё перечеркнуть? А может я всё преувеличиваю: нет никакого предательства, нет никакого заговора: просто Загаров, как руководитель, устал от моего далеко не безупречного отношения к своей работе: от этих постоянных утренних опозданий, игнорирования его звонков, затягивания расследований, пренебрежения к отчётам - всё это в конце концов вылилось в то, что Загарову захотелось на этом участке иметь надёжного и скрупулёзного профессионала. Интересно, как он будет мне об этом сообщать, ведь ситуация и для него была из разряда щекотливых. Я не мог себе представить, что Загаров без колебаний и сомнений, без единого переживания и самоупрёка сможет мне вот так запросто сообщить об увольнении. Я не питал иллюзий по поводу того, что мир бизнеса лишён таких понятий, как сентиментальность и чуткость, однако я не мог себе представить Загарова в роли законченного циника, равнодушно сообщающего своему приятелю новость об его увольнении. Этот предстоящий разговор, вне зависимости от того, как я на него отреагирую, невидимым, но непреодолимым барьером встанет между нами, нашим прошлым и будущим, между той непринуждённостью, которая все эти годы давало нам возможность так легко и раскрепощённо общаться. Надо что-то придумать, чтобы облегчить Загарову его задачу, чтобы этот неловкий момент не стал финалом наших отношений.
С этими мыслями и умозаключениями я вдруг обнаружил, что попал в пробку на Садовом кольце и судя по подсказкам навигатора в моём ноутбуке она растянулась на несколько километров, и это меня расстроило. Я попробовал перестроить на ноутбуке маршрут, но навигатор неизменно показывал оптимальный путь, пролегающий по Садовому кольцу.
