Я в ужасе прижалась спиной к холодной стене.
- Нет, Джок! Ты ведь шутишь? Скажи, что ты шутишь!
Но по его голодному взгляду, по тому, как напряглись его плечи, как он облизнул пересохшие губы, я поняла: нет, не шутит.
- Ну же, малышка, - прохрипел он и уперся руками о стену по бокам от меня, лишая таким образом возможности сбежать. – Давай, не ломайся. Тебе понравится, вот увидишь.
Он склонился ко мне, и я задержала дыхание: от стражника несло застарелым потом, элем и жареным луком. Съежилась, попробовала присесть и проскользнуть под его рукой – куда там! Он схватил меня за плечо своей лапищей, да так сильно, что я охнула.
- Что здесь происходит?
Никогда не думала, что обрадуюсь, услышав ледяной голос хозяина. Джок тут же отпустил меня, повернулся и поклонился.
- Кажется, я дал тебе задание, - процедил льер Верион, прожигая его взглядом. – Верно?
- Да, льер, - пробормотал стражник, низко опустив голову.
- Тогда почему ты еще здесь? Или я велел тебе не чистить нужники, а развлекаться с девками?
Джок молчал. Выше бороды по его лицу расползлись багровые пятна.
- Пошел вон!
Стражника как ветром сдуло, а льер Верион повернулся ко мне. Голубые глаза уставились прямо мне в лицо, тонкие губы искривились в усмешке. Я низко поклонилась и собиралась прошмыгнуть следом за Джоком, но не тут-то было.
- Постой-ка! Куда собралась?
- На кухню, льер, - тихо ответила я, не отрывая взгляда от носков своих башмаков.
Посмотреть льеру в лицо не осмеливалась. Казалось бы, красивый мужчина, высокий, широкоплечий, с длинными льняными волосами, слегка удлиненным лицом с резкими чертами – любоваться бы и любоваться таким. Ан нет, льер Верион внушал окружающим трепет.
Хозяин ухватил меня за подбородок крепкими пальцами, заставил поднять голову.
- А я тебя помню! Ты ведь прислуживала моему отцу?
- Да, льер.
- Как тебя зовут?
- Кара, льер.
Мой голос звучал тихо, внутри все замирало от страха, но вместе с тем появилось непривычное для меня новое ощущение. Захотелось дерзко стряхнуть чужие пальцы, все еще удерживающие мой подбородок, гордо расправить плечи, бросить что-нибудь презрительное. И это желание напугало меня гораздо сильнее, чем интерес хозяина.
- Кара, - повторил он.
Цепкие пальцы отпустили мой подбородок, погладили щеку. Я дернулась, стремясь уйти от прикосновения. Льер зло ухмыльнулся.
- Строишь из себя недотрогу, хотя только что готова была отдаться прямо здесь грязному холопу?
От возмущения я задохнулась, а потом выпалила, не задумываясь, кому и что говорю:
- Вовсе я не собиралась! Джок силой хотел принудить меня, а теперь и вы поступаете так же!
И тут же вжалась в стену, сообразив, что сравнила всемогущего льера со стражником. Да он сейчас за такую дерзость шкуру с меня спустить велит! Но Верион, вопреки моим ожиданиям, не разозлился. Он долго смотрел мне в лицо, но больше не прикасался, а потом задумчиво спросил:
- Значит, он хотел взять тебя силой?
Я кивнула.
- Он об этом пожалеет.
Тон хозяина был спокойным, но от спокойствия этого веяло такой угрозой, что мне стало холодно. Проснулась непрошенная жалость, и я, сама себе удивляясь, пробормотала:
- Может, он и не стал бы… не знаю…
Верион хмыкнул.
- Стал бы. Можешь не сомневаться. Так что я спас тебя, наивная Кара, но ты не торопишься с благодарностью. Ладно, ступай. Я позову тебя потом.
Он ушел, а я потерла пальцами виски, пытаясь понять, что сейчас произошло. То, что льер избавил меня от Джока, несомненно, хорошо, хоть и жаль незадачливого стража, но тот сам виноват. Меня же озадачила последняя фраза хозяина. Он позовет меня? Зачем? Если его невесть с чего обуяла та же похоть, что и стражника, то почему он не попытался удовлетворить ее прямо на месте? Мысль о том, что кто-то может осмелится отказать самому льеру Вериону, в голову не могла прийти ни хозяину замка, ни многочисленной челяди. Конечно же, и от меня он ожидал готовности удовлетворить любую его прихоть. Так почему не воспользовался?
***
Утром Берта меня озадачила.
- Одна из прислужниц невесты льера захворала, - сообщила она, едва я вошла в кухню. – Да так, что трясет ее в лихорадке, лекаря позвали. Ступай наверх, будешь помогать оставшейся горничной.
Я растерялась. Представления не имела о том, как полагается угождать знатной льери, о чем и сообщила Берте. Кухарка только махнула рукой.
- Не думаю, что тебе доверят одевать или причесывать госпожу. А так-то ты сколько рядом с покойным хозяином провела, всякие поручения выполнять сможешь, говорить складно обучена, грамоту, опять же, знаешь. Кроме тебя послать мне некого, старых горничных льери Эжени давно из замка отослали.
Деваться некуда, пришлось идти. Невесту себе наш хозяин сыскал в дальних краях, где ему довелось побывать с полгода назад. Местная знать, как я уже упоминала, не слишком спешила с ним породниться, наслышавшись о его нраве, потому и проходил льер в холостяках до тридцати двух лет, иные в его годы уже детям женихов-невест присматривают. Невеста же оказалась моей ровесницей, невысокой, русоволосой, с большими голубыми глазами, маленьким ротиком с капризно оттопыренной нижней губой, небольшим прямым носом и ямочками на щеках. На приезд льери Люсиллы обитатели замка возлагали большие надежды, думали, что она смягчит жестокий характер льера Вериона, но надежды эти не спешили оправдываться. Более того, мне довелось уже услыхать перешептывания служанок, что не больно-то льер невесту и любит. Во всяком случае, в спальню по-прежнему призывались молоденькие хорошенькие девушки, и ни одна из них не приходила больше десятка раз. Льер ценил разнообразие.
Люсилла как раз собиралась на прогулку, когда я вошла, поклонилась и робко представилась. Она с любопытством осмотрела меня с головы до ног и скривилась.
- Какое ужасное место! – проговорила она протяжно, словно с ленцой. – Даже нормальных горничных нет, прислали какую-то неотесанную девку. Ты хоть читать-то умеешь?
- Да, льери, - ответила я, опустила взгляд и с силой впилась ногтями в ладонь, заглушая неуместное желание развернуться и выйти.
- Ладно. Оставайся здесь, с Эмили, до моего возвращения, и слушайся ее во всем. Готовы, Норма?
Сухощавая женщина средних лет, неуловимо смахивавшая на ворону, не то из-за черных гладко зачесанных волос, не то из-за узкого лица с длинным носом, важно кивнула. Я знала, что эта Норма – не прислуга, но и не ровня господам. В тех краях, откуда родом льери Люсилла, таких женщин нанимают, чтобы сопровождали девушек при поездках и прогулках с мужчинами. Значит, льер Верион куда-то собрался вместе с невестой. Люсилла еще раз велела мне слушать Эмили и выплыла за дверь, Норма последовала за ней.
Горничная оказалась болтушкой. Невысокая, черноволосая, курчавая, темноглазая, с золотисто-смуглой кожей, она не походила на девушек нашего края, светлокожих и большей частью светловолосых, поэтому я с любопытством рассматривала ее. Говор Эмили отличался той же тягучестью, что и у ее госпожи. Меня она расспрашивала о жизни в замке и в особенности – о мужчинах. Повеселела, узнав, что среди стражников много холостых, и принялась рассказывать о своей родине. Прежде я только читала о южных землях, поэтому сейчас с интересом слушала о белокаменном городе, раскинувшемся на побережье теплого моря, о шуме волн и криках чаек, о соленом ветре и жарком солнце, об узеньких улочках, выложенных булыжником, о роскоши дворцов знати и прохладе мраморных храмов, о садах, где деревья усыпаны абрикосами, персиками и гранатами, о виноградниках и о лучшем в мире молодом вине, хмельном и легком, что пьется, будто вода.
- Страшилась я ехать сюда, - понизив голос, призналась горничная. – И Риа, вторая горничная, и Норма – все боялись. И даже сама госпожа, плакала сильно, вот только куда ж ей, бедняжке, деваться?
- Почему? – спросила я с удивлением. – Если льери не хотела покидать родные места, то отчего ее выдали замуж так далеко?
Эмили округлила темно-карие глаза и прошептала:
- А куда же ей деваться? Ее никто замуж бы у нас не взял, она – Отвергнутая.
И тут же прикрыла рот ладонью. Ее слова меня заинтриговали, напомнили мою собственную историю, и я принялась настаивать на объяснении. Горничная сопротивлялась и мотала головой, но желание поделиться тайной распирало ее, так что вскоре она сдалась и шепотом, то и дело прерываясь и оглядываясь, будто нас кто-то мог подслушать, поведала историю своей хозяйки.
***
…В далекой южной стране, простирающейся вдоль морского побережья, почитали своих богов, да и обряды с ритуалами отличались от северных. Раз в пятьдесят лет южане отдавали огненному чудовищу девственницу из знатной семьи, чтобы умилостивить жестокого монстра. Взамен получал город, пожертвовавший девушку, освобождение от налогов на пять лет, да и чудовище, надо сказать, не скупилось: на том месте, где на ночь привязывали несчастную, утром находили сундучок с золотом. Вот только семьи бедолаг, надо полагать, обмен дочерей на монеты не радовал. Возможно, если бы монстру годилась любая девушка, то от желающих избавиться от лишнего рта да еще и обогатиться не было бы отбоя, но жертву выбирали только из старинных семей, у которых и своего золота предостаточно, причем жрец видел некие известные только ему признаки у девочки, когда той исполнялось всего несколько дней от роду. Как только объявлялось по королевству о том, что новая Избранница найдена, начинались всенародные гуляния. Жители города, в котором обнаружили подходящую девочку, ликовали, а знатные семьи, поздравляя родителей малышки с выпавшей им честью, втихомолку радовались, что их-то эта участь миновала. Да, отдать свою дочь считалось особой честью и милостью богов, но разве это утешало матерей и отцов? Они смирялись и даже делали вид, что гордятся, но лица их мрачнели. Впрочем, справедливости ради надо отметить, что встречались и фанатики, действительно радостно отдававшие своих детей в лапы монстру.
Мать Люсиллы, провожая вечером дочь к открытой площадке на крыше храма, не выглядела ни радостной, ни печальной. Лицо ее оставалось равнодушным, когда она покрыла голову Люсиллы белым покрывалом и лично завязала первый узел на веревке, привязывающей девушку к столбу. Шептались, что благородная Вероника всегда недолюбливала своего первенца, но у Эмили имелось свое объяснение: конечно же, мать просто не желала привязываться к ребенку, которого предстояло потерять, потому и проводила с дочерью мало времени.
В ночь жертвоприношения жителям города предписывалось разойтись по домам еще до наступления заката, крепко-накрепко запереть двери и ставни и всю ночь молится. А утром, обнаружив золото на опустевшей площадке, верховный жрец объявлял начало празднований. Только на сей раз все вышло иначе.
Горожане с рассветом стеклись к храму, возбужденные, радостные, в ярких одеждах, с цветами в волосах. Вышел сребловласый храмовник в белых одеждах, с золотой цепью на поясе, но босой – в знак смирения и преклонения перед волей богов. Неспешно поднялся по внешним каменным ступеням на крышу, но не подошел к краю и не воздел руки, благословляя паству. Не ударили торжественно литавры, не стали рассыпать служки цветочные лепестки, не полетели в толпу сласти и мелкие монетки. Вместо этого окутавшую храмовую площадь благоговейную тишину разрезал дикий вопль.
Произошло что-то ужасное. Вместо ликования площадь начала охватывать паника. Никто еще не понимал, что стряслось, на лицах читалась растерянность, но все разом почувствовали: ничего хорошего ждать не приходится. Когда верховный жрец, бледный, с безумным взглядом, показался у ограждавшего крышу парапета, жители города в едином порыве подались вперед, ожидая известий и страшась их.
- Жертва не принята! – глухим голосом каркнул жрец и пошатнулся, схватился обеими руками за белые камни с такой силой, что из-под одной ладони потек алый ручеек.
Служки бросились наверх. Никто из собравшихся не расходился, никто не понимал, что следует делать дальше. Ясно было одно: празднование отменяется. Боги отвернулись от города. Зверь отказался от жертвы.
Гулко ударил колокол, раз, второй, третий. Вышли на ступени храма жрецы, сменившие праздничные одеяния на траурные, принялись стройными голосами читать молебен. Толпа разом рухнула на колени, подхватила слова. Многие прерывались на рыдания, кое-кто упал без чувств, но никто не покинул площадь до самого заката. Люди молились истово, не прерываясь, в надежде, что боги услышат их и смилостивятся…
***
- Не помогло, - с горечью заключила Эмили. – Год выдался неурожайный, причем по всей стране. Море штормило, да так, что рыбаки боялись выходить на ловлю. Вместо освобождения от налогов на наш город повесили пеню, так что все золото из сундука ушло на уплату.
Я вздрогнула.
- Погоди, так чудовище оставило золото?
Эмили кивнула.
- В том-то и дело. Бросило сундук на крыше, рядом с несчастной госпожой Люсиллой. Она, бедняжка, без чувств лежала, когда народ собрался и жрец на крышу полез. Да и к лучшему: растерзали бы ее, очнись она и спустись сама. А так провалялась три дня в лихорадке. Ее служки ночью уже домой принесли, беспамятную. Госпожа Вероника хотела потом выздоровевшую дочь в обитель отправить, да только ни одна обитель ее принять не согласилась. Так госпожа Люсилла и осталась дома, даже выходить никуда не могла: люди ее ненавидели, плевали вслед, бранные слова шипели в спину. Хорошо еще, заезжий северянин посватался.
- А почему монстр ее не забрал? – попробовала разобраться я.
- Да кто его знает? Жрецы сначала решили, что госпожа себя не соблюла, а за такое казнь полагается, мучительная. Позвали повитух, те осмотрели жертву и разом признали ее невинной. Потому-то жива и осталась, не то лютой казни бы предали.
Рассказ горничной заинтересовал меня главным образом потому, что в нем тоже упоминались зверь и Избранница. Вот только непонятным оставалось, как же быть с теми знаками, что проявляются со временем. Жрецы, по словам Эмили, вычисляли подходящих девочек еще в младенчестве, когда никаких меток не имелось. Я попыталась осторожно расспросить болтушку о том, были ли у принесенных в жертву девушек алые пряди, и наткнулась на полный недоумения взгляд.
- Откуда же мне знать? – удивленно протянула служанка. – Наши-то женщины не то, что северные, всегда волосы под покрывалом прячут. Это уже здесь госпожа по местной моде наряжаться да причесываться стала, чтобы жениху угодить, и мы за ней следом.
- А у льери Люсиллы ты никаких знаков не заметила?
Горничная покачала головой.
- Если ты о красных волосах, то нет, ничего подобного, уж я-то углядела бы, сама госпожу расчесываю. А на теле родинки имеются, вот только тебе о них знать ни к чему, даже не спрашивай, все одно не скажу. Мало ли, передашь кому, а у госпожи из-за этого неприятности будут.
- Не стану, - пообещала я. – А как жрецы определяют, кому выпала участь стать жертвой?
Эмили округлила глаза.
- Свои ритуалы на то есть, - прошептала она. – Нам, простым смертным, о них не говорят, да и к чему? Знаю только, что жертву приносят раз в пятьдесят лет, а вот деве предназначенной и десять может исполниться, и двадцать – тут уж как повезет, столько и проживет.
- Нет, Джок! Ты ведь шутишь? Скажи, что ты шутишь!
Но по его голодному взгляду, по тому, как напряглись его плечи, как он облизнул пересохшие губы, я поняла: нет, не шутит.
- Ну же, малышка, - прохрипел он и уперся руками о стену по бокам от меня, лишая таким образом возможности сбежать. – Давай, не ломайся. Тебе понравится, вот увидишь.
Он склонился ко мне, и я задержала дыхание: от стражника несло застарелым потом, элем и жареным луком. Съежилась, попробовала присесть и проскользнуть под его рукой – куда там! Он схватил меня за плечо своей лапищей, да так сильно, что я охнула.
- Что здесь происходит?
Никогда не думала, что обрадуюсь, услышав ледяной голос хозяина. Джок тут же отпустил меня, повернулся и поклонился.
- Кажется, я дал тебе задание, - процедил льер Верион, прожигая его взглядом. – Верно?
- Да, льер, - пробормотал стражник, низко опустив голову.
- Тогда почему ты еще здесь? Или я велел тебе не чистить нужники, а развлекаться с девками?
Джок молчал. Выше бороды по его лицу расползлись багровые пятна.
- Пошел вон!
Стражника как ветром сдуло, а льер Верион повернулся ко мне. Голубые глаза уставились прямо мне в лицо, тонкие губы искривились в усмешке. Я низко поклонилась и собиралась прошмыгнуть следом за Джоком, но не тут-то было.
- Постой-ка! Куда собралась?
- На кухню, льер, - тихо ответила я, не отрывая взгляда от носков своих башмаков.
Посмотреть льеру в лицо не осмеливалась. Казалось бы, красивый мужчина, высокий, широкоплечий, с длинными льняными волосами, слегка удлиненным лицом с резкими чертами – любоваться бы и любоваться таким. Ан нет, льер Верион внушал окружающим трепет.
Хозяин ухватил меня за подбородок крепкими пальцами, заставил поднять голову.
- А я тебя помню! Ты ведь прислуживала моему отцу?
- Да, льер.
- Как тебя зовут?
- Кара, льер.
Мой голос звучал тихо, внутри все замирало от страха, но вместе с тем появилось непривычное для меня новое ощущение. Захотелось дерзко стряхнуть чужие пальцы, все еще удерживающие мой подбородок, гордо расправить плечи, бросить что-нибудь презрительное. И это желание напугало меня гораздо сильнее, чем интерес хозяина.
- Кара, - повторил он.
Цепкие пальцы отпустили мой подбородок, погладили щеку. Я дернулась, стремясь уйти от прикосновения. Льер зло ухмыльнулся.
- Строишь из себя недотрогу, хотя только что готова была отдаться прямо здесь грязному холопу?
От возмущения я задохнулась, а потом выпалила, не задумываясь, кому и что говорю:
- Вовсе я не собиралась! Джок силой хотел принудить меня, а теперь и вы поступаете так же!
И тут же вжалась в стену, сообразив, что сравнила всемогущего льера со стражником. Да он сейчас за такую дерзость шкуру с меня спустить велит! Но Верион, вопреки моим ожиданиям, не разозлился. Он долго смотрел мне в лицо, но больше не прикасался, а потом задумчиво спросил:
- Значит, он хотел взять тебя силой?
Я кивнула.
- Он об этом пожалеет.
Тон хозяина был спокойным, но от спокойствия этого веяло такой угрозой, что мне стало холодно. Проснулась непрошенная жалость, и я, сама себе удивляясь, пробормотала:
- Может, он и не стал бы… не знаю…
Верион хмыкнул.
- Стал бы. Можешь не сомневаться. Так что я спас тебя, наивная Кара, но ты не торопишься с благодарностью. Ладно, ступай. Я позову тебя потом.
Он ушел, а я потерла пальцами виски, пытаясь понять, что сейчас произошло. То, что льер избавил меня от Джока, несомненно, хорошо, хоть и жаль незадачливого стража, но тот сам виноват. Меня же озадачила последняя фраза хозяина. Он позовет меня? Зачем? Если его невесть с чего обуяла та же похоть, что и стражника, то почему он не попытался удовлетворить ее прямо на месте? Мысль о том, что кто-то может осмелится отказать самому льеру Вериону, в голову не могла прийти ни хозяину замка, ни многочисленной челяди. Конечно же, и от меня он ожидал готовности удовлетворить любую его прихоть. Так почему не воспользовался?
***
Утром Берта меня озадачила.
- Одна из прислужниц невесты льера захворала, - сообщила она, едва я вошла в кухню. – Да так, что трясет ее в лихорадке, лекаря позвали. Ступай наверх, будешь помогать оставшейся горничной.
Я растерялась. Представления не имела о том, как полагается угождать знатной льери, о чем и сообщила Берте. Кухарка только махнула рукой.
- Не думаю, что тебе доверят одевать или причесывать госпожу. А так-то ты сколько рядом с покойным хозяином провела, всякие поручения выполнять сможешь, говорить складно обучена, грамоту, опять же, знаешь. Кроме тебя послать мне некого, старых горничных льери Эжени давно из замка отослали.
Деваться некуда, пришлось идти. Невесту себе наш хозяин сыскал в дальних краях, где ему довелось побывать с полгода назад. Местная знать, как я уже упоминала, не слишком спешила с ним породниться, наслышавшись о его нраве, потому и проходил льер в холостяках до тридцати двух лет, иные в его годы уже детям женихов-невест присматривают. Невеста же оказалась моей ровесницей, невысокой, русоволосой, с большими голубыми глазами, маленьким ротиком с капризно оттопыренной нижней губой, небольшим прямым носом и ямочками на щеках. На приезд льери Люсиллы обитатели замка возлагали большие надежды, думали, что она смягчит жестокий характер льера Вериона, но надежды эти не спешили оправдываться. Более того, мне довелось уже услыхать перешептывания служанок, что не больно-то льер невесту и любит. Во всяком случае, в спальню по-прежнему призывались молоденькие хорошенькие девушки, и ни одна из них не приходила больше десятка раз. Льер ценил разнообразие.
Люсилла как раз собиралась на прогулку, когда я вошла, поклонилась и робко представилась. Она с любопытством осмотрела меня с головы до ног и скривилась.
- Какое ужасное место! – проговорила она протяжно, словно с ленцой. – Даже нормальных горничных нет, прислали какую-то неотесанную девку. Ты хоть читать-то умеешь?
- Да, льери, - ответила я, опустила взгляд и с силой впилась ногтями в ладонь, заглушая неуместное желание развернуться и выйти.
- Ладно. Оставайся здесь, с Эмили, до моего возвращения, и слушайся ее во всем. Готовы, Норма?
Сухощавая женщина средних лет, неуловимо смахивавшая на ворону, не то из-за черных гладко зачесанных волос, не то из-за узкого лица с длинным носом, важно кивнула. Я знала, что эта Норма – не прислуга, но и не ровня господам. В тех краях, откуда родом льери Люсилла, таких женщин нанимают, чтобы сопровождали девушек при поездках и прогулках с мужчинами. Значит, льер Верион куда-то собрался вместе с невестой. Люсилла еще раз велела мне слушать Эмили и выплыла за дверь, Норма последовала за ней.
Горничная оказалась болтушкой. Невысокая, черноволосая, курчавая, темноглазая, с золотисто-смуглой кожей, она не походила на девушек нашего края, светлокожих и большей частью светловолосых, поэтому я с любопытством рассматривала ее. Говор Эмили отличался той же тягучестью, что и у ее госпожи. Меня она расспрашивала о жизни в замке и в особенности – о мужчинах. Повеселела, узнав, что среди стражников много холостых, и принялась рассказывать о своей родине. Прежде я только читала о южных землях, поэтому сейчас с интересом слушала о белокаменном городе, раскинувшемся на побережье теплого моря, о шуме волн и криках чаек, о соленом ветре и жарком солнце, об узеньких улочках, выложенных булыжником, о роскоши дворцов знати и прохладе мраморных храмов, о садах, где деревья усыпаны абрикосами, персиками и гранатами, о виноградниках и о лучшем в мире молодом вине, хмельном и легком, что пьется, будто вода.
- Страшилась я ехать сюда, - понизив голос, призналась горничная. – И Риа, вторая горничная, и Норма – все боялись. И даже сама госпожа, плакала сильно, вот только куда ж ей, бедняжке, деваться?
- Почему? – спросила я с удивлением. – Если льери не хотела покидать родные места, то отчего ее выдали замуж так далеко?
Эмили округлила темно-карие глаза и прошептала:
- А куда же ей деваться? Ее никто замуж бы у нас не взял, она – Отвергнутая.
И тут же прикрыла рот ладонью. Ее слова меня заинтриговали, напомнили мою собственную историю, и я принялась настаивать на объяснении. Горничная сопротивлялась и мотала головой, но желание поделиться тайной распирало ее, так что вскоре она сдалась и шепотом, то и дело прерываясь и оглядываясь, будто нас кто-то мог подслушать, поведала историю своей хозяйки.
***
…В далекой южной стране, простирающейся вдоль морского побережья, почитали своих богов, да и обряды с ритуалами отличались от северных. Раз в пятьдесят лет южане отдавали огненному чудовищу девственницу из знатной семьи, чтобы умилостивить жестокого монстра. Взамен получал город, пожертвовавший девушку, освобождение от налогов на пять лет, да и чудовище, надо сказать, не скупилось: на том месте, где на ночь привязывали несчастную, утром находили сундучок с золотом. Вот только семьи бедолаг, надо полагать, обмен дочерей на монеты не радовал. Возможно, если бы монстру годилась любая девушка, то от желающих избавиться от лишнего рта да еще и обогатиться не было бы отбоя, но жертву выбирали только из старинных семей, у которых и своего золота предостаточно, причем жрец видел некие известные только ему признаки у девочки, когда той исполнялось всего несколько дней от роду. Как только объявлялось по королевству о том, что новая Избранница найдена, начинались всенародные гуляния. Жители города, в котором обнаружили подходящую девочку, ликовали, а знатные семьи, поздравляя родителей малышки с выпавшей им честью, втихомолку радовались, что их-то эта участь миновала. Да, отдать свою дочь считалось особой честью и милостью богов, но разве это утешало матерей и отцов? Они смирялись и даже делали вид, что гордятся, но лица их мрачнели. Впрочем, справедливости ради надо отметить, что встречались и фанатики, действительно радостно отдававшие своих детей в лапы монстру.
Мать Люсиллы, провожая вечером дочь к открытой площадке на крыше храма, не выглядела ни радостной, ни печальной. Лицо ее оставалось равнодушным, когда она покрыла голову Люсиллы белым покрывалом и лично завязала первый узел на веревке, привязывающей девушку к столбу. Шептались, что благородная Вероника всегда недолюбливала своего первенца, но у Эмили имелось свое объяснение: конечно же, мать просто не желала привязываться к ребенку, которого предстояло потерять, потому и проводила с дочерью мало времени.
В ночь жертвоприношения жителям города предписывалось разойтись по домам еще до наступления заката, крепко-накрепко запереть двери и ставни и всю ночь молится. А утром, обнаружив золото на опустевшей площадке, верховный жрец объявлял начало празднований. Только на сей раз все вышло иначе.
Горожане с рассветом стеклись к храму, возбужденные, радостные, в ярких одеждах, с цветами в волосах. Вышел сребловласый храмовник в белых одеждах, с золотой цепью на поясе, но босой – в знак смирения и преклонения перед волей богов. Неспешно поднялся по внешним каменным ступеням на крышу, но не подошел к краю и не воздел руки, благословляя паству. Не ударили торжественно литавры, не стали рассыпать служки цветочные лепестки, не полетели в толпу сласти и мелкие монетки. Вместо этого окутавшую храмовую площадь благоговейную тишину разрезал дикий вопль.
Произошло что-то ужасное. Вместо ликования площадь начала охватывать паника. Никто еще не понимал, что стряслось, на лицах читалась растерянность, но все разом почувствовали: ничего хорошего ждать не приходится. Когда верховный жрец, бледный, с безумным взглядом, показался у ограждавшего крышу парапета, жители города в едином порыве подались вперед, ожидая известий и страшась их.
- Жертва не принята! – глухим голосом каркнул жрец и пошатнулся, схватился обеими руками за белые камни с такой силой, что из-под одной ладони потек алый ручеек.
Служки бросились наверх. Никто из собравшихся не расходился, никто не понимал, что следует делать дальше. Ясно было одно: празднование отменяется. Боги отвернулись от города. Зверь отказался от жертвы.
Гулко ударил колокол, раз, второй, третий. Вышли на ступени храма жрецы, сменившие праздничные одеяния на траурные, принялись стройными голосами читать молебен. Толпа разом рухнула на колени, подхватила слова. Многие прерывались на рыдания, кое-кто упал без чувств, но никто не покинул площадь до самого заката. Люди молились истово, не прерываясь, в надежде, что боги услышат их и смилостивятся…
***
- Не помогло, - с горечью заключила Эмили. – Год выдался неурожайный, причем по всей стране. Море штормило, да так, что рыбаки боялись выходить на ловлю. Вместо освобождения от налогов на наш город повесили пеню, так что все золото из сундука ушло на уплату.
Я вздрогнула.
- Погоди, так чудовище оставило золото?
Эмили кивнула.
- В том-то и дело. Бросило сундук на крыше, рядом с несчастной госпожой Люсиллой. Она, бедняжка, без чувств лежала, когда народ собрался и жрец на крышу полез. Да и к лучшему: растерзали бы ее, очнись она и спустись сама. А так провалялась три дня в лихорадке. Ее служки ночью уже домой принесли, беспамятную. Госпожа Вероника хотела потом выздоровевшую дочь в обитель отправить, да только ни одна обитель ее принять не согласилась. Так госпожа Люсилла и осталась дома, даже выходить никуда не могла: люди ее ненавидели, плевали вслед, бранные слова шипели в спину. Хорошо еще, заезжий северянин посватался.
- А почему монстр ее не забрал? – попробовала разобраться я.
- Да кто его знает? Жрецы сначала решили, что госпожа себя не соблюла, а за такое казнь полагается, мучительная. Позвали повитух, те осмотрели жертву и разом признали ее невинной. Потому-то жива и осталась, не то лютой казни бы предали.
Рассказ горничной заинтересовал меня главным образом потому, что в нем тоже упоминались зверь и Избранница. Вот только непонятным оставалось, как же быть с теми знаками, что проявляются со временем. Жрецы, по словам Эмили, вычисляли подходящих девочек еще в младенчестве, когда никаких меток не имелось. Я попыталась осторожно расспросить болтушку о том, были ли у принесенных в жертву девушек алые пряди, и наткнулась на полный недоумения взгляд.
- Откуда же мне знать? – удивленно протянула служанка. – Наши-то женщины не то, что северные, всегда волосы под покрывалом прячут. Это уже здесь госпожа по местной моде наряжаться да причесываться стала, чтобы жениху угодить, и мы за ней следом.
- А у льери Люсиллы ты никаких знаков не заметила?
Горничная покачала головой.
- Если ты о красных волосах, то нет, ничего подобного, уж я-то углядела бы, сама госпожу расчесываю. А на теле родинки имеются, вот только тебе о них знать ни к чему, даже не спрашивай, все одно не скажу. Мало ли, передашь кому, а у госпожи из-за этого неприятности будут.
- Не стану, - пообещала я. – А как жрецы определяют, кому выпала участь стать жертвой?
Эмили округлила глаза.
- Свои ритуалы на то есть, - прошептала она. – Нам, простым смертным, о них не говорят, да и к чему? Знаю только, что жертву приносят раз в пятьдесят лет, а вот деве предназначенной и десять может исполниться, и двадцать – тут уж как повезет, столько и проживет.
