– Мы и тебе купили, – усмехнулась черноглазая рыжеволосая Рената, – но Моника сказала – опоздали.
Я перевела недоумевающий взгляд на хозяйку. Та разлила по мискам мясную похлебку и пояснила:
– Браслеты с колокольчиками носят свободные девицы. Это знак такой, понимаешь? И раз уж у вас лишний завалялся, давайте мне.
Томазина прыснула со смеху, но послушно отдала ей лишний браслет, и Моника не без труда просунула через кольцо пухлую ладонь.
– Ну вот, – сказала удовлетворенно. – Вдруг и мне повезет, а?
***
До площади Сан-Антонио мы добрались вместе, а уже там разделились. Сначала отстала Моника, увидевшая знакомых кумушек, затем Томазину дернул за рукав какой-то мужчина в зеленом домино, заговорил о чем-то. Томазина игриво рассмеялась и махнула нам: идите, мол, дальше без меня. С Ренатой мы расстались у карусели: соседке захотелось прокатиться, а у меня такого желания не возникло.
И я осталась в одиночестве. Медленно брела через веселую хмельную толпу, испытывая странное ощущение, будто нахожусь во сне. Сияли разноцветные огни, играли уличные музыканты, витали в воздухе ароматы сдобы и специй. На высокий шест повесили мишень, и все желающие состязались в стрельбе из лука. Чуть поодаль маг в ярком разноцветном трико мастерски жонглировал огненными шарами. Я засмотрелась и очнулась, лишь ощутив прикосновение к запястью. Сердце взволнованно заколотилось, я повернулась, уверенная, что увижу Лорана – и улыбка растаяла у меня на губах. Из прорези маски смотрели зеленые глаза.
– Незнакомка скучает?
Я поддернула рукав домино, обнажая запястье и демонстрируя отсутствие браслета, но на наглеца мой жест не произвел никакого впечатления. Тогда я бросила отрывисто:
– Незнакомка замужем.
Он усмехнулся. Прищурились кошачьи зеленые глаза, разбежались от их уголков лучики морщинок.
– И что? Этой ночью дозволено все… все, что только пожелаешь.
– Я не желаю ничего!
– Уверена?
Странный разговор начал злить. Всеобщее веселье больше не опьяняло, а раздражало. Я резко дернулась в сторону, прошипела сквозь зубы ругательство, услышанное от матросов «Чайки», но только сильнее развеселила наглеца.
– Да пропади ты!
Подхватив край домино, я почти бежала, протискиваясь через толпу. Остановилась отдышаться уже на краю площади и только тогда оглянулась. Пристававший ко мне наглец исчез, растворился среди гуляющих. Но это мелкое происшествие отчего-то вызвало во мне сильную досаду, и, как я ни старалась, радостное настроение больше не вернулось. Праздник тяготил меня, и я осторожно спустилась по ступеням к воде и принялась дожидаться рассвета.
На набережной, казалось, собрался весь город. Уставшая после бессонной карнавальной ночи толпа не спешила расходиться: все ждали зрелища и подарков. Вот только сил на шумное веселье почти ни у кого не осталось. Иногда где-то затягивали песню, порой слышался откуда-то смех, но эти одинокие островки оживления тонули в море молчаливого ожидания. Для подкрепления всем желающим разливали горячий пряный напиток из котлов – бесплатно. Я тоже осушила кружку: продрогла в своем нарядном синем домино так, что меня уже начало потряхивать в ознобе. Питье помогло: разогревшаяся кровь быстрее побежала по жилам, мерзкая дрожь прекратилась, и даже ладони перестали казаться ледяными.
Над морем заалела первая рассветная полоса. Гондола дона уже покачивалась у причала, раззолоченная, изукрашенная причудливой резьбой, с фигурой сильвеи на носу. Гондольер в черном плаще застыл недвижимо, и сам напоминал статую из темного камня. Толпа на набережной затаила дыхание, подалась вперед в едином порыве и разразилась приветственными выкриками.
Я приподнялась на цыпочки, чтобы лучше видеть. Рассмотрела медленно бредущего, опирающегося на раззолоченную трость седовласого старца – это и есть дон? Годы посеребрили его волосы, выдубили кожу до темноты, но не согнули спину – ее Марко Чентурри держал ровно, на зависть любому юнцу. И достоинства и властности время не поубавило. Резкие черты худого лица, ястребиный нос, узкие губы. Рыжеволосая молодая женщина по правую его руку ни капельки на него не походила, разве что смотрела так же надменно и холодно. Лаура Чентурри по праву считалась первой красавицей Либертины: высокая, стройная, с густыми золотистыми локонами, не прикрытыми накидкой или капюшоном. Но вот к отцу и дочери присоединилась третья фигура, выступила из полумрака – и я покачнулась, схватилась рукой за грудь, где остановилось, казалось, сердце. Рот приоткрылся в беззвучном крике, и я бы упала, не напирай толпа со всех сторон. Потому что узнала его. Супруга дочери всесильного дона Чентурри. Моего Лорана.
Народное море вокруг меня бушевало, ликовало, восторгалось. Либертинцы обожали молодого Чентурри и щедро изливали на него свою любовь. И каждый радостный возглас проворачивал в моем сердце ржавое лезвие кинжала, доставляя невыносимые муки. Лоренцо Чентурри! Лоренцо! И как я только не догадалась? Но мне и в голову не могло прийти, что Лоран, мой Лоран, и Лоренцо Чентурри – одно лицо!
Теперь все становилось понятным. Испуг Фабрицио, его нежелание отвечать на вопросы. Странный лодочник, меньше всего похожий на обычного трудягу. Молчание самого Лорана, его уклончивость, его размытые формулировки.
Наш дом, в который я вошла бы после свадьбы законной супругой? О, нет, тайное гнездышко, где муж Лауры Чентурри навещал бы свою тщательно скрываемую ото всех любовницу. Вот кем собирался меня сделать мой друг детства – фавориткой, метрессой. И что самое мерзкое – ни словом не обмолвился о своих намерениях мне. Поддерживал сладкую иллюзию, не лгал прямо, но и не говорил всей правды. И сейчас, открывшись, безжалостная истина раздирала мне грудь, оставляя от наивных мечтаний кровоточащие ошметки.
Гондола дона вышла в море. Лаура сидела на скамье, и ее заливал солнечный свет, придавая сходство с неземным видением. Золотые локоны, белый плащ, сложенные на коленях руки – она казалась олицетворением невинности и чистоты. Лоран – нет, Лоренцо! – поднялся вслед за тестем. Полетели в стылые волны золотые монеты – подношение морским духам. У ног дона стоял целый сундучок, и гондольер зачерпывал оттуда золото пригоршнями, передавал хозяевам. Толпа, казалось, впала в экстаз, крики слились в единый многоголосый вопль, а я очнулась. Ко мне вернулась способность двигаться, и, что еще важнее, размышлять. Боль все еще сжимала сердце стальными когтями, ресницы слиплись от слез, но я твердо знала – мне нужно покинуть набережную как можно скорее. Потому что к полудню у дома Моники причалит гондола, чтобы забрать новую игрушку Лоренцо Чентурри. А на это я пойти никак не могла.
Мне удалось выбраться из ликующей толпы, но как это произошло – я спустя время так и не смогла вспомнить. Исчезли из памяти и воспоминания о том, куда я брела и каким образом очутилась на незнакомом крохотном пятачке суши, окруженном с трех сторон водой. Помню лишь, что стояла, глядя на мутную воду канала, и мучительно соображала, как бы поскорее выбраться. С запозданием пришло осознание того, что сейчас нанять лодку вряд ли получится, ведь вся Либертина собралась встречать весну вместе с доном Марко и его семейством. Я уже готова была впасть в отчаяние, когда увидела вывернувшую из-за угла гондолу. Закричала, замахала руками в надежде, что гондольер, кем бы он ни был и кому бы ни служил, сжалится и подберет меня.
Гондола приближалась, и я рассмотрела на фоне бледного безоблачного неба два темных силуэта. Один из них проворно управлял лодкой, а второй расположился на скамье и указывал рукой в мою сторону.
– Господа, я заблудилась, – крикнула я, когда они подплыли ко мне. – Прошу, не откажите в помощи! Я заплачу!
Сидевший на скамье мужчина в фиолетовом домино поднял голову. Низко опущенный капюшон и маска надежно скрывали его лицо, но взгляд я почувствовала кожей: цепкий, внимательный, изучающий. И поежилась. Отчего-то стало не по себе.
– Не нужно денег. Мы с радостью поможем тебе, госпожа.
Голос его показался мне смутно знакомым, но где и когда я могла его слышать? Времени вспомнить не было: гондольер уже протянул руку, помогая мне перебраться в лодку.
– Мы отвезем тебя туда, куда ты скажешь, – продолжил пассажир.
Я назвала адрес Моники, и гондольер молча кивнул и повел лодку вниз по каналу. Он разбирался в хитросплетениях улочек и площадей Либертины явно лучше меня, поскольку ни одного вопроса не задал. Молчал и пассажир, даже не смотрел в мою сторону, сидел, опустив взгляд, будто надеялся что-то разглядеть в мутных водах. Я гадала, встречались ли мы с ним раньше, а если да, то где? Но так и не вспомнила, а разглядеть лицо незнакомца не удалось.
Когда узкий нос гондолы ткнулся в доски у дома Моники, я поблагодарила своих спасителей и отвязала от пояса кожаный кошель, но так не промолвивший ни слова гондольер молча покачал головой, а пассажир не поднял головы. Такое поведение удивляло, но у меня хватало хлопот и без того, чтобы раздумывать о чудачествах незнакомцев. Так что я еще раз повторила слова благодарности и поспешила скрыться в доме. И уже открывая дверь почувствовала, что спину мне прожигает чей-то пронзительный взгляд. Вздрогнула, оглянулась – но гондола уже отплыла довольно далеко.
Свои немудрящие пожитки я сложила еще вчера, с хозяйкой расплатилась перед карнавалом, и теперь оставалось только подхватить сумку и покинуть жилище, в котором провела три месяца. Поверх платьев лежала прошитая золотом яркая шелковая лента – та самая, которую я мечтала повязать на перила моста вместе с Лораном. Слезы закипели на глазах, я заморгала, смахивая их, и сжала скользкую ткань в руке. А потом распахнула окно и выкинула ленту в канал. Ветер подхватил ее и понес, но все равно не удержал, бросил в грязную воду. Символ моей несбывшейся новой жизни намок и плыл среди яблочных огрызков и щепок. Я утерла щеки тыльной стороной ладони. Вот и все. Пора.
Уйти получилось легко, праздник уже закончился, и по каналам вновь сновали лодки, а я задумалась, что же мне теперь делать. Найти новое жилье труда не составит, но как скоро закончатся мои сбережения? Конечно, Фабрицио с радостью возьмет обратно в театр, но возвращаться туда глупо. Лоран узнает о возобновлении выступлений на следующий же день, с таким же успехом я могла бы остаться у Моники и ждать его помощника. Значит, об Огненной Магнолии придется позабыть. Как и о том, чтобы оставить Либертину, во всяком случае, в ближайшее время. Для Лоренцо Чентурри не составит труда подловить меня на пристани, если я попытаюсь найти место на корабле. Да и куда мне отправляться? Обратно в Королевства, прямиком в лапы храмовникам? Нет, следовало затаиться на время и выждать. Рано или поздно выход найдется.
Задумавшись, я брела по узкой улочке, что вела к площади Санта-Ренаты, когда внезапно услышала:
– Ба-а-а, кого я вижу! Маргерит, да ты ли это?
В паре шагов от меня, привалившись к фонарю, стояла Катарина, та самая рыжеволосая девица, с которой мы вместе прибыли в Либертину. Красное домино ее покрывали разводы грязи, маски на ярко накрашенном лице не было, а волосы растрепались и падали на плечи неопрятными прядями цвета ржавчины.
– Маргерит! – повторила Катарина обрадовано и покачнулась, ухватилась за фонарный столб. – Надо же! Вот кого не ожидала здесь встретить!
Я замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась. Нельзя сказать, что неожиданная встреча меня обрадовала: о попутчиках с «Чайки» я и вовсе не вспоминала. Но и уйти молча, бросив Катарину одну в таком состоянии, показалось мне неправильным. Она тем временем попыталась отлепиться от столба и даже умудрилась распахнуть объятия, но чуть не упала и захихикала.
– Кажется, перебрала маленько. Но в праздник позволительно, а, Маргерит?
Она пьяно ухмыльнулась и подмигнула мне. И уселась прямо на мощеную булыжником мостовую.
– Вот так-то лучше, – довольно вздохнула и вытянула ноги. – А то качается все, как палуба клятой «Чайки» в шторм. Ух, как я рада тебя встретить! Поболтаем немного, а?
И она похлопала ладонью по камню. Я мысленно выругалась, подошла к ней и попробовала приподнять.
– Катарина, вставай! Вставай же! Простынешь ведь!
Пошатываясь и посмеиваясь, Катарина кое-как поднялась на ноги.
– А куда мы пойдем? – спросила с любопытством.
Я едва не застонала. Действительно – куда?
– Давай я отведу тебя домой. Где ты живешь?
Она задумалась.
– У мамаши.
Вот теперь от изумления споткнулась уже я.
– Катарина, ты ведь сирота! Сама говорила!
И прикусила язык. Мало ли кто что кому говорил? Я и сама представилась чужим именем, так отчего бы Катарине не солгать попутчикам?
Она опять захихикала.
– Мамаша – она не матушка. Она хозяйка, поняла, ну?
Я хотела ответить, что нет, не поняла, но внезапно меня осенило. Яркое домино, вызывающая, уже размазанная, краска на щеках и губах, развязное поведение. Конечно же!
– Так ты устроилась в то заведение, о котором говорила, да, Катарина?
Она задумалась, а затем подняла руку и покачала пальцем перед моим носом.
– Не-е-е, оттуда я ушла. Мамаша сманила. Я – одна из лучших девочек, ясно?
От нее пахло вином и приторными сладкими духами, и я старалась дышать как можно реже, причем по возможности ртом. Отворачивалась, чтобы Катарина не заметила, насколько мне неприятно, и не обиделась. Крепко удерживала ее за талию и шла медленно-медленно, потому что спутница моя держалась на ногах нетвердо и то и дело норовила упасть. Хорошо еще, что дорогу она помнила верно и ни разу не ошиблась, указывая, куда поворачивать.
– Сюда, – пробормотала она сонным голосом и указала на приземистый двухэтажный дом, выкрашенный в пронзительно-розовый цвет. – Нет, не с главного хода. Вот там есть еще одна дверца.
Я усадила ее крыльцо, поднялась по ступеням и постучала. Изнутри послышались тяжелые шаги, дверь распахнулась, и раздалось недовольное:
– Кого там сильвеи принесли в такую рань?
В проеме показалась крупная смуглая женщина средних лет, в пестром платье и в скрывающем волосы тюрбане – такие я видела у купцов, что привозили в Либертину товары с островов Зеленого моря. Плоское широкое лицо, толстые губы, узкие черные глаза. Она смерила меня взглядом и заговорила уже любезнее:
– Тебе что-то нужно, госпожа?
– Дина, – отозвалась Катарина за моей спиной, – Дина, это Маргерит, моя подруга. Она с Мамашей потолковать хотела.
Ничего подобного я делать не собиралась и не знала, с чего вдруг такая мысль взбрела Катарине в голову, как и не понимала, почему она решила объявить нас подругами. Но возразить мне не дали. Не успела я отрыть рот, как Дина пробормотала:
– Хорошо, заходите обе, а я хозяйку пока позову.
Плавно развернулась и с удивительной для ее полноты сноровкой скрылась из вида.
В темно-карих глазах плескалось нескрываемое любопытство. Толстушка, представившаяся Моникой, подалась вперед, склонилась к неожиданному визитеру.
– Знаю такую, как же не знать. Жила она у меня, да вот сегодня съехала.
Такого Себастьян не ожидал. Он сцепил зубы, не давая сорваться с языка ругательствам, вдохнул и выдохнул, успокаиваясь. Может быть, еще не все потеряно.
Я перевела недоумевающий взгляд на хозяйку. Та разлила по мискам мясную похлебку и пояснила:
– Браслеты с колокольчиками носят свободные девицы. Это знак такой, понимаешь? И раз уж у вас лишний завалялся, давайте мне.
Томазина прыснула со смеху, но послушно отдала ей лишний браслет, и Моника не без труда просунула через кольцо пухлую ладонь.
– Ну вот, – сказала удовлетворенно. – Вдруг и мне повезет, а?
***
До площади Сан-Антонио мы добрались вместе, а уже там разделились. Сначала отстала Моника, увидевшая знакомых кумушек, затем Томазину дернул за рукав какой-то мужчина в зеленом домино, заговорил о чем-то. Томазина игриво рассмеялась и махнула нам: идите, мол, дальше без меня. С Ренатой мы расстались у карусели: соседке захотелось прокатиться, а у меня такого желания не возникло.
И я осталась в одиночестве. Медленно брела через веселую хмельную толпу, испытывая странное ощущение, будто нахожусь во сне. Сияли разноцветные огни, играли уличные музыканты, витали в воздухе ароматы сдобы и специй. На высокий шест повесили мишень, и все желающие состязались в стрельбе из лука. Чуть поодаль маг в ярком разноцветном трико мастерски жонглировал огненными шарами. Я засмотрелась и очнулась, лишь ощутив прикосновение к запястью. Сердце взволнованно заколотилось, я повернулась, уверенная, что увижу Лорана – и улыбка растаяла у меня на губах. Из прорези маски смотрели зеленые глаза.
– Незнакомка скучает?
Я поддернула рукав домино, обнажая запястье и демонстрируя отсутствие браслета, но на наглеца мой жест не произвел никакого впечатления. Тогда я бросила отрывисто:
– Незнакомка замужем.
Он усмехнулся. Прищурились кошачьи зеленые глаза, разбежались от их уголков лучики морщинок.
– И что? Этой ночью дозволено все… все, что только пожелаешь.
– Я не желаю ничего!
– Уверена?
Странный разговор начал злить. Всеобщее веселье больше не опьяняло, а раздражало. Я резко дернулась в сторону, прошипела сквозь зубы ругательство, услышанное от матросов «Чайки», но только сильнее развеселила наглеца.
– Да пропади ты!
Подхватив край домино, я почти бежала, протискиваясь через толпу. Остановилась отдышаться уже на краю площади и только тогда оглянулась. Пристававший ко мне наглец исчез, растворился среди гуляющих. Но это мелкое происшествие отчего-то вызвало во мне сильную досаду, и, как я ни старалась, радостное настроение больше не вернулось. Праздник тяготил меня, и я осторожно спустилась по ступеням к воде и принялась дожидаться рассвета.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
На набережной, казалось, собрался весь город. Уставшая после бессонной карнавальной ночи толпа не спешила расходиться: все ждали зрелища и подарков. Вот только сил на шумное веселье почти ни у кого не осталось. Иногда где-то затягивали песню, порой слышался откуда-то смех, но эти одинокие островки оживления тонули в море молчаливого ожидания. Для подкрепления всем желающим разливали горячий пряный напиток из котлов – бесплатно. Я тоже осушила кружку: продрогла в своем нарядном синем домино так, что меня уже начало потряхивать в ознобе. Питье помогло: разогревшаяся кровь быстрее побежала по жилам, мерзкая дрожь прекратилась, и даже ладони перестали казаться ледяными.
Над морем заалела первая рассветная полоса. Гондола дона уже покачивалась у причала, раззолоченная, изукрашенная причудливой резьбой, с фигурой сильвеи на носу. Гондольер в черном плаще застыл недвижимо, и сам напоминал статую из темного камня. Толпа на набережной затаила дыхание, подалась вперед в едином порыве и разразилась приветственными выкриками.
Я приподнялась на цыпочки, чтобы лучше видеть. Рассмотрела медленно бредущего, опирающегося на раззолоченную трость седовласого старца – это и есть дон? Годы посеребрили его волосы, выдубили кожу до темноты, но не согнули спину – ее Марко Чентурри держал ровно, на зависть любому юнцу. И достоинства и властности время не поубавило. Резкие черты худого лица, ястребиный нос, узкие губы. Рыжеволосая молодая женщина по правую его руку ни капельки на него не походила, разве что смотрела так же надменно и холодно. Лаура Чентурри по праву считалась первой красавицей Либертины: высокая, стройная, с густыми золотистыми локонами, не прикрытыми накидкой или капюшоном. Но вот к отцу и дочери присоединилась третья фигура, выступила из полумрака – и я покачнулась, схватилась рукой за грудь, где остановилось, казалось, сердце. Рот приоткрылся в беззвучном крике, и я бы упала, не напирай толпа со всех сторон. Потому что узнала его. Супруга дочери всесильного дона Чентурри. Моего Лорана.
Народное море вокруг меня бушевало, ликовало, восторгалось. Либертинцы обожали молодого Чентурри и щедро изливали на него свою любовь. И каждый радостный возглас проворачивал в моем сердце ржавое лезвие кинжала, доставляя невыносимые муки. Лоренцо Чентурри! Лоренцо! И как я только не догадалась? Но мне и в голову не могло прийти, что Лоран, мой Лоран, и Лоренцо Чентурри – одно лицо!
Теперь все становилось понятным. Испуг Фабрицио, его нежелание отвечать на вопросы. Странный лодочник, меньше всего похожий на обычного трудягу. Молчание самого Лорана, его уклончивость, его размытые формулировки.
Наш дом, в который я вошла бы после свадьбы законной супругой? О, нет, тайное гнездышко, где муж Лауры Чентурри навещал бы свою тщательно скрываемую ото всех любовницу. Вот кем собирался меня сделать мой друг детства – фавориткой, метрессой. И что самое мерзкое – ни словом не обмолвился о своих намерениях мне. Поддерживал сладкую иллюзию, не лгал прямо, но и не говорил всей правды. И сейчас, открывшись, безжалостная истина раздирала мне грудь, оставляя от наивных мечтаний кровоточащие ошметки.
Гондола дона вышла в море. Лаура сидела на скамье, и ее заливал солнечный свет, придавая сходство с неземным видением. Золотые локоны, белый плащ, сложенные на коленях руки – она казалась олицетворением невинности и чистоты. Лоран – нет, Лоренцо! – поднялся вслед за тестем. Полетели в стылые волны золотые монеты – подношение морским духам. У ног дона стоял целый сундучок, и гондольер зачерпывал оттуда золото пригоршнями, передавал хозяевам. Толпа, казалось, впала в экстаз, крики слились в единый многоголосый вопль, а я очнулась. Ко мне вернулась способность двигаться, и, что еще важнее, размышлять. Боль все еще сжимала сердце стальными когтями, ресницы слиплись от слез, но я твердо знала – мне нужно покинуть набережную как можно скорее. Потому что к полудню у дома Моники причалит гондола, чтобы забрать новую игрушку Лоренцо Чентурри. А на это я пойти никак не могла.
Мне удалось выбраться из ликующей толпы, но как это произошло – я спустя время так и не смогла вспомнить. Исчезли из памяти и воспоминания о том, куда я брела и каким образом очутилась на незнакомом крохотном пятачке суши, окруженном с трех сторон водой. Помню лишь, что стояла, глядя на мутную воду канала, и мучительно соображала, как бы поскорее выбраться. С запозданием пришло осознание того, что сейчас нанять лодку вряд ли получится, ведь вся Либертина собралась встречать весну вместе с доном Марко и его семейством. Я уже готова была впасть в отчаяние, когда увидела вывернувшую из-за угла гондолу. Закричала, замахала руками в надежде, что гондольер, кем бы он ни был и кому бы ни служил, сжалится и подберет меня.
Гондола приближалась, и я рассмотрела на фоне бледного безоблачного неба два темных силуэта. Один из них проворно управлял лодкой, а второй расположился на скамье и указывал рукой в мою сторону.
– Господа, я заблудилась, – крикнула я, когда они подплыли ко мне. – Прошу, не откажите в помощи! Я заплачу!
Сидевший на скамье мужчина в фиолетовом домино поднял голову. Низко опущенный капюшон и маска надежно скрывали его лицо, но взгляд я почувствовала кожей: цепкий, внимательный, изучающий. И поежилась. Отчего-то стало не по себе.
– Не нужно денег. Мы с радостью поможем тебе, госпожа.
Голос его показался мне смутно знакомым, но где и когда я могла его слышать? Времени вспомнить не было: гондольер уже протянул руку, помогая мне перебраться в лодку.
– Мы отвезем тебя туда, куда ты скажешь, – продолжил пассажир.
Я назвала адрес Моники, и гондольер молча кивнул и повел лодку вниз по каналу. Он разбирался в хитросплетениях улочек и площадей Либертины явно лучше меня, поскольку ни одного вопроса не задал. Молчал и пассажир, даже не смотрел в мою сторону, сидел, опустив взгляд, будто надеялся что-то разглядеть в мутных водах. Я гадала, встречались ли мы с ним раньше, а если да, то где? Но так и не вспомнила, а разглядеть лицо незнакомца не удалось.
Когда узкий нос гондолы ткнулся в доски у дома Моники, я поблагодарила своих спасителей и отвязала от пояса кожаный кошель, но так не промолвивший ни слова гондольер молча покачал головой, а пассажир не поднял головы. Такое поведение удивляло, но у меня хватало хлопот и без того, чтобы раздумывать о чудачествах незнакомцев. Так что я еще раз повторила слова благодарности и поспешила скрыться в доме. И уже открывая дверь почувствовала, что спину мне прожигает чей-то пронзительный взгляд. Вздрогнула, оглянулась – но гондола уже отплыла довольно далеко.
Свои немудрящие пожитки я сложила еще вчера, с хозяйкой расплатилась перед карнавалом, и теперь оставалось только подхватить сумку и покинуть жилище, в котором провела три месяца. Поверх платьев лежала прошитая золотом яркая шелковая лента – та самая, которую я мечтала повязать на перила моста вместе с Лораном. Слезы закипели на глазах, я заморгала, смахивая их, и сжала скользкую ткань в руке. А потом распахнула окно и выкинула ленту в канал. Ветер подхватил ее и понес, но все равно не удержал, бросил в грязную воду. Символ моей несбывшейся новой жизни намок и плыл среди яблочных огрызков и щепок. Я утерла щеки тыльной стороной ладони. Вот и все. Пора.
Уйти получилось легко, праздник уже закончился, и по каналам вновь сновали лодки, а я задумалась, что же мне теперь делать. Найти новое жилье труда не составит, но как скоро закончатся мои сбережения? Конечно, Фабрицио с радостью возьмет обратно в театр, но возвращаться туда глупо. Лоран узнает о возобновлении выступлений на следующий же день, с таким же успехом я могла бы остаться у Моники и ждать его помощника. Значит, об Огненной Магнолии придется позабыть. Как и о том, чтобы оставить Либертину, во всяком случае, в ближайшее время. Для Лоренцо Чентурри не составит труда подловить меня на пристани, если я попытаюсь найти место на корабле. Да и куда мне отправляться? Обратно в Королевства, прямиком в лапы храмовникам? Нет, следовало затаиться на время и выждать. Рано или поздно выход найдется.
Задумавшись, я брела по узкой улочке, что вела к площади Санта-Ренаты, когда внезапно услышала:
– Ба-а-а, кого я вижу! Маргерит, да ты ли это?
В паре шагов от меня, привалившись к фонарю, стояла Катарина, та самая рыжеволосая девица, с которой мы вместе прибыли в Либертину. Красное домино ее покрывали разводы грязи, маски на ярко накрашенном лице не было, а волосы растрепались и падали на плечи неопрятными прядями цвета ржавчины.
– Маргерит! – повторила Катарина обрадовано и покачнулась, ухватилась за фонарный столб. – Надо же! Вот кого не ожидала здесь встретить!
Я замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась. Нельзя сказать, что неожиданная встреча меня обрадовала: о попутчиках с «Чайки» я и вовсе не вспоминала. Но и уйти молча, бросив Катарину одну в таком состоянии, показалось мне неправильным. Она тем временем попыталась отлепиться от столба и даже умудрилась распахнуть объятия, но чуть не упала и захихикала.
– Кажется, перебрала маленько. Но в праздник позволительно, а, Маргерит?
Она пьяно ухмыльнулась и подмигнула мне. И уселась прямо на мощеную булыжником мостовую.
– Вот так-то лучше, – довольно вздохнула и вытянула ноги. – А то качается все, как палуба клятой «Чайки» в шторм. Ух, как я рада тебя встретить! Поболтаем немного, а?
И она похлопала ладонью по камню. Я мысленно выругалась, подошла к ней и попробовала приподнять.
– Катарина, вставай! Вставай же! Простынешь ведь!
Пошатываясь и посмеиваясь, Катарина кое-как поднялась на ноги.
– А куда мы пойдем? – спросила с любопытством.
Я едва не застонала. Действительно – куда?
– Давай я отведу тебя домой. Где ты живешь?
Она задумалась.
– У мамаши.
Вот теперь от изумления споткнулась уже я.
– Катарина, ты ведь сирота! Сама говорила!
И прикусила язык. Мало ли кто что кому говорил? Я и сама представилась чужим именем, так отчего бы Катарине не солгать попутчикам?
Она опять захихикала.
– Мамаша – она не матушка. Она хозяйка, поняла, ну?
Я хотела ответить, что нет, не поняла, но внезапно меня осенило. Яркое домино, вызывающая, уже размазанная, краска на щеках и губах, развязное поведение. Конечно же!
– Так ты устроилась в то заведение, о котором говорила, да, Катарина?
Она задумалась, а затем подняла руку и покачала пальцем перед моим носом.
– Не-е-е, оттуда я ушла. Мамаша сманила. Я – одна из лучших девочек, ясно?
От нее пахло вином и приторными сладкими духами, и я старалась дышать как можно реже, причем по возможности ртом. Отворачивалась, чтобы Катарина не заметила, насколько мне неприятно, и не обиделась. Крепко удерживала ее за талию и шла медленно-медленно, потому что спутница моя держалась на ногах нетвердо и то и дело норовила упасть. Хорошо еще, что дорогу она помнила верно и ни разу не ошиблась, указывая, куда поворачивать.
– Сюда, – пробормотала она сонным голосом и указала на приземистый двухэтажный дом, выкрашенный в пронзительно-розовый цвет. – Нет, не с главного хода. Вот там есть еще одна дверца.
Я усадила ее крыльцо, поднялась по ступеням и постучала. Изнутри послышались тяжелые шаги, дверь распахнулась, и раздалось недовольное:
– Кого там сильвеи принесли в такую рань?
В проеме показалась крупная смуглая женщина средних лет, в пестром платье и в скрывающем волосы тюрбане – такие я видела у купцов, что привозили в Либертину товары с островов Зеленого моря. Плоское широкое лицо, толстые губы, узкие черные глаза. Она смерила меня взглядом и заговорила уже любезнее:
– Тебе что-то нужно, госпожа?
– Дина, – отозвалась Катарина за моей спиной, – Дина, это Маргерит, моя подруга. Она с Мамашей потолковать хотела.
Ничего подобного я делать не собиралась и не знала, с чего вдруг такая мысль взбрела Катарине в голову, как и не понимала, почему она решила объявить нас подругами. Но возразить мне не дали. Не успела я отрыть рот, как Дина пробормотала:
– Хорошо, заходите обе, а я хозяйку пока позову.
Плавно развернулась и с удивительной для ее полноты сноровкой скрылась из вида.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В темно-карих глазах плескалось нескрываемое любопытство. Толстушка, представившаяся Моникой, подалась вперед, склонилась к неожиданному визитеру.
– Знаю такую, как же не знать. Жила она у меня, да вот сегодня съехала.
Такого Себастьян не ожидал. Он сцепил зубы, не давая сорваться с языка ругательствам, вдохнул и выдохнул, успокаиваясь. Может быть, еще не все потеряно.
