Мы шли, держась за руки, изображая влюбленную парочку. Не знаю, о каком таком сюрпризе Филипп говорил Диане и почему просил ее молчать, ведь сейчас он демонстративно склонялся ко мне, подчеркнуто заботливо набрасывал на плечи свое пальто, заглядывал в лицо. И если кому-то вдруг вздумалось наблюдать за нами из окна, то этот кто-то видел прекрасную идиллическую картинку. Впрочем, откуда мне, какую именно цель преследовал мой лже-жених, предупреждая Диану о том, что ей следует хранить молчание? Возможно, наоборот, надеялся, что девочка «по секрету» разнесет весть по всему дому.
Так мы дошли до пологого спуска с холма. Внизу весело журчал ручей, стекая по каменистому ложу, а на берегу заботливые руки соорудили скамейку.
– Располагайся… невеста.
Несмотря на то, как язвительно прозвучал его голос, вел себя Филипп все так же предупредительно. Помог мне усесться, закутал в пальто, сам устроился рядом и приобнял меня за плечи. И я поймала себя на неожиданной мысли, что мне совсем не хочется отпрянуть, а прикосновения вовсе не вызывают неприязни. Странно.
– Так о чем тебя старикан расспрашивал?
– О жизни на островах, в основном. О матери. О сестре.
– Об Эжени?
– Ну да, – несколько удивленно ответила я. – У Элоизы, то есть у меня, ведь всего одна сестра. Верно?
Филипп нетерпеливо кивнул.
– Да. Так что именно интересовало Карла?
Что-то явно не так с этой Эжени. Почему и Карл, и Филипп проявляют к ней такой интерес?
– Ее здоровье. Спрашивал, стало ли ей лучше после переезда.
Напрягшиеся плечи Филиппа расслабились.
– И все?
– Кажется, да. Да, точно, больше ничего.
– Хорошо. Тогда мы можем вернуться.
Но теперь уже я вцепилась в его руку и не дала подняться.
– Постой. У меня тоже имеется парочка вопросов.
Такого поворота он явно не ожидал и даже растерялся, отчего я испытала некоторое злорадство. Ага, думал, что купил бесправную и безропотную марионетку, открывающую рот лишь по приказу хозяина? А вот и нет!
– И что тебя… интересует?
Пауза перед последним словом. Скучающий тон с легким налетом не то брезгливости, не то презрения. У меня даже костяшки пальцев зачесались, так захотелось поступить неподобающим благородной рьенне образом: хорошенько вмазать жениху. В челюсть. Или в нос. Да, пожалуй, второе даже лучше: сломанный нос определенно придаст напыщенному индюку определенный шарм, о да! Вместо этого я впилась ногтями в ладонь, чтобы подавить волну горячей злости, и сказала как можно более холодно и деловито:
– Рьенн Арлоу знал сестер Биннергрин. Видел их детьми, но, к счастью, почти не обращал на них внимания. И теперь мне нужно знать, есть ли здесь еще люди, знакомые с настоящей Элоизой. Не те, кто может вспомнить ее облик, этого опасаться не стоит, но те, с кем ее связывают общие воспоминания. О каких-то забавных случаях, к примеру, или общих каверзах. Кто-то, кто с ней вместе мог бы… не знаю, таскать пирожки с кухонного стола или лазать за яблоками в сад. Есть ли здесь те, с кем у сестер Биннергрин было общее детство?
Филипп ответил, не задумываясь:
– Есть. Нас трое: я, Генри и Камилла. Вот только никаких общих воспоминаний о яблоках или пирожках нет и быть не может. В наших проделках участвовала не Элоиза, а Эжени. Элоиза же всегда держалась отстраненно и ни с кем из нас не дружила. Даже с собственной сестрой.
Вот такого поворота событий я никак не ожидала. Получается, мой наниматель прекрасно знал одну из сестер – и молчал все это время! Предоставил мне на редкость скудные сведения, хотя мог бы рассказать о привычках и увлечениях Эжени, пусть и десятилетней давности. И я бы получше подготовилась к встрече с родственниками Элоизы.
Элоиза… Из слов Филиппа следовало, что ее почти никто из родни не знал по-настоящему. Она держалась особняком, находила детские забавы глупостями. Не потому ли он предложил мне именно ее роль? Разоблачить фальшивую Элоизу куда труднее, нежели ее сестру.
– Не помню, когда Эжени заболела, – рассказывал Филипп. – Каждое лето нас, детей и подростков, свозили на побережье, и Эжени вместе со всеми плескалась в воде или исследовала гроты. Как по мне, впечатление болезненной она не производила, но я и сам тогда был почти ребенком, мог и не заметить каких-то признаков. А потом Биннергрины уехали – и нам сообщили о проблемах Эжени со здоровьем. Хотя, как по мне, более слабой выглядела Элоиза. Она не играла с нами, предпочитала прогулки в одиночестве. Иногда я видел ее сидящей на утесе и однажды подкрался, чтобы испугать. Знаю, поступок меня не красит, но дети порой бывают необдуманно жестоки и не представляют последствий злых шуток. А Элоизу мы недолюбливали, наверное, как раз из-за того, что она отличалась от нас. Кажется, даже Эжени относилась к сестре прохладно, во всяком случае, особой близости между ними не замечалось. Так вот, я подошел к Элоизе со спины и хотел уже что-то завопить… Просто посмотреть, как она дернется, я не дал бы ей свалиться.
Но что-то пошло не так, как планировалось. Понять это не составляло труда, и я терпеливо пережидала паузу, пока Филипп рисовал носком ботинка узоры на земле.
– Она обернулась, – наконец, нехотя, продолжил он. – И отшатнулся уже я.
И снова умолк.
Зажмурился, мотнул головой, отгоняя неприятные воспоминания. А меня снедало любопытство: что такого он смог разглядеть в девочке, младше его на несколько лет, что так испугался?
– Они с Эжени были очень похожи. Тоненькие, белокожие, светловолосые, с изящными чертами лица и удивительными синими глазами. Но во взгляде Элоизы в тот миг – клянусь! – полыхало алое пламя. Лицо ее исказилось, резче проступили скулы, сжались в нитку пухлые детские губы. На меня смотрела не давняя знакомая, а жуткая маска неведомого монстра.
Ого, даже так! И не понять, списать ли эффект на расшалившееся воображение подверженного гормональным бурям подростка, поскольку мне вообще неизвестно, как с этим самым воображением обстоят дела у Филиппа. Может, он в детстве за каждым кустом в темноте видел зловещие фигуры? Или же, напротив, воспринимал окружающий мир с несвойственной юности трезвостью и даже долей цинизма? Во всяком случае, ничего важного об Элоизе из этого случая я не почерпнула, кроме, пожалуй, известия о ее любви к уединению. Надо бы запомнить и время от времени показываться обитателям особняка сидящей в одиночестве где-нибудь в парке. А что не на утесе, так могли же у меня со временем несколько смениться предпочтения. Утесы сейчас почему-то не привлекали, и при мысли о них по телу пробегала противная мелкая дрожь. Стыдно признаться, но высоты я побаивалась. Почему-то казалось, что удержаться никак не получится, и я непременно сорвусь, полечу вниз и разобьюсь. Откуда взялись такие мысли, я не знала. Должно быть, в той жизни, что оставалась скрытой пеленой забвения, имел место некий несчастный случай, после которого во мне и поселился этот страх.
– Это продлилось какое-то мгновение, не дольше, – продолжал Филипп. – Почти сразу Элоиза снова стала собой и спросила недовольно, зачем она мне понадобилась. Я что-то пробормотал о том, что ее разыскивает мать, и убежал. Хотя никто ее не искал, и тетю Марию я в то утро вообще не видел. Наверное, Элоиза догадалась о моей лжи, но ни словом меня не упрекнула.
Я поежилась. Похоже, Элоиза была не самой приятной девушкой, и играть ее роль вряд ли доставит мне особое удовольствие.
– Значит, друзей у нее не было? – уточнила на всякий случай.
Филипп покачал головой.
– Мне о таковых слышать не доводилось. Вот Эжени – у той водились приятельницы. Бедная, нелегко ей пришлось после переезда. Никаких подружек, только сестричка со странностями.
– И мне теперь нужно изображать местную сумасшедшую? – немного резче, чем собиралась, спросила я.
Филипп рассмеялся.
– Что ты, вовсе нет. Во-первых, мало кто уже помнит какие-либо подробности об Элоизе. Я сам, признаться, до того случая мало думал о ней и уж точно не считал ненормальной. Не хочет с нами играть – и ладно, пусть себе сидит в одиночестве. А во-вторых, она, то есть ты, вполне могла измениться со временем. Очаровательные дети вырастают в невыносимых взрослых и наоборот.
Логика в его словах определенно имелась, так что я решила не слишком усердствовать со странностями. Хватит только молчаливости – эта черта Элоизы мне на руку, меньше шансов оступиться и выдать себя. И еще оставлю прогулки в одиночестве, пожалуй, а в остальном буду вести себя как обычно. Если с младшей из сестер Биннергрин действительно никто не дружил, то есть вероятность, что мне удастся дождаться окончания договора и остаться неразоблаченной.
***
После слов Дианы меня заинтересовала Камилла, но вышло так, что сначала мне довелось встретиться с другим детским приятелем Элоизы. С Генри.
Он сидел, забравшись с ногами на подоконник, и легко спрыгнул при моем приближении.
– Дина донесла, что ты вернулась в родные края, кузина. Позволь тебя поприветствовать.
Он легонько сжал мои плечи и расцеловал в обе щеки, а после отстранился. Я не знала, как себя вести, и потому молча рассматривала его. Высокий, не ниже Филиппа, тоже стройный и длинноногий. Широкоплечий. Да и черты лица тоже определенно имели фамильное сходство с моим фальшивым женихом, только волосы Генри имели золотисто-пшеничный оттенок, а глаза отливали синевой. Как у Эжени и Элоизы. Как у меня.
– Не узнала? – превратно истолковал он мое молчание. – Неужели я так сильно изменился?
Я заставила себя улыбнуться.
– Нет, вовсе нет. Ты – Генри, верно? Я прекрасно тебя помню, ты хвостом бегал за моей сестрой.
Последнее ценное сведение было получено от Филиппа. Он вскользь обронил, что оба они, и он сам, и Генри, испытывали к Эжени симпатию, которую вполне можно назвать и первой влюбленностью – несмотря на разницу в возрасте в несколько лет.
На миг Генри помрачнел, на безупречное лицо словно упала тень, но тут же он весело усмехнулся.
– Точно! Малютка Эжени! Как она поживает?
Да что же такое! Всех, всех в этом особняке интересует отчего-то моя сестра – кроме, разве что, Дианы, да и то лишь потому, уверена, что последняя с Эжени не была знакома! Если и неведомая Камилла при встрече спросит о ней, клянусь, я взвою!
– Спасибо, хорошо. Климат островов ей подходит.
Генри нахмурился.
– Что-то я не припомню, чтобы Эжени когда-либо жаловалась на здоровье. Мне ее болезнь казалась надуманным предлогом для отъезда, я всегда думал, что тетя Мария что-то не поделила с дедом, вот и увезла свою семейку. Хотя она всегда была его любимицей, так и мои родители говорили, и родители Фила, да и мать Камиллы, тетя Лукреция, считала так же.
Вот как. Родители Генри, родители Филиппа и мать Камиллы. А что у нас с отцом? Умер, бросил семью или же пришелся не ко двору, как и Людвиг? И что, демоны всех раздери, со здоровьем моей якобы сестры? Вот уже третий человек уверяет, что болезненностью она не отличалась, однако же именно эту причину переезда озвучила семья Биннергрин.
– Некоторые болезни проявляются в подростковом возрасте, – осторожно ответила я.
К счастью, Генри не стал выспрашивать подробности. Он опять сверкнул белозубой улыбкой и беспечно сказал:
– В любом случае, рад, что у нее все хорошо. И рад, что ты вернулась. Мы снова собрались здесь, как в детстве: я, Фил, Камилла и малютка Биннергрин. Другая, правда, но какая разница?
И впрямь – какая? Мне так уж точно никакой.
– Жаль только, что ушедшие годы не вернешь. Помнишь, как мы искали Ледяную корону?
Я мотнула головой прежде, чем успела подумать, и Генри хлопнул себя по лбу.
– Точно, что же я! Ты находила наши забавы глупыми, словно была не младшей, а старшей среди нас.
Я мысленно выдохнула с облегчением. Какое счастье, что Элоиза не отличалась излишней общительностью и любила одиночество! Если бы Филипп решил выдать меня за ее сестру, нас бы давно раскусили.
Однако же следовало заканчивать разговор, пока собеседник не пустился дальше в воспоминания.
– Я тоже очень рада снова оказаться здесь и всех вас увидеть, правда-правда. Но дорога так утомительна…
Генри шутливым жестом вскинул вверх руки.
– Прости, совсем не подумал, что тебе нужно отдохнуть. Увидимся вечером, да?
– Обязательно.
Я уже удалялась по коридору, когда он крикнул мне в спину:
– Камилла тоже обрадуется, когда узнает!
Но он ошибся. Камилле мое – Элоизы – возвращение вовсе не пришлось по душе. И в этом я убедилась очень скоро.
Она поджидала меня в моей же комнате. Расположилась в кресле по-хозяйски, изящно скрестила ноги и слегка постукивала пальцами по подлокотнику. Рассматривала меня не с меньшим интересом, чем я ее. Красивая, очень красивая. Неуловима схожа с Дианой. Те же огромные карие глаза, тот же капризный рисунок пухлых губ, тот же тонкий нос. Только Диана – девчонка-кузнечик, а Камилла – надменная молодая рьенна, уверенная в себе и прекрасно осведомленная о собственной красоте. Темные, почти черные волосы уложены в сложную прическу, в ушах и на пальцах искрами вспыхивают бриллианты. А вот платье строгое, закрытое, темно-красного насыщенного оттенка. Ей идет.
Смотрела она на меня так, словно обнаружила на белоснежном ковре пятно непонятного происхождения. С эдакой смесью брезгливости и высокомерия, что странно: вроде бы Элоиза ничуть ей не уступала ни по происхождению, ни по образованию, ни по воспитанию. Впрочем, возможно, милейшая Камилла на всех смотрит именно так, откуда мне знать? И выражение красивого лица отчего-то навевает нелепые воспоминания о лавке Дедули Бо на углу и витрине, где лежит мороженая рыба. Вот, точно! Мороженая рыба эта Камилла! От пришедшего в голову сравнения мне стало смешно.
– Ты изменилась, – нарушила Камилла затянувшееся молчание. Вот так, никакого приветствия и никаких заверений в том, как она счастлива меня видеть. – Не до неузнаваемости, нет. Но что-то не так.
После этих слов я окончательно уверилась в том, кого вижу перед собой.
– Прошло десять лет, – ответила как можно более беззаботно. – Ты тоже уже не та, Камилла. Я помню тебя совсем другой. Люди меняются со временем, это естественно.
Теперь должен последовать вопрос об Эжени, не так ли? Но Камилла вновь повела себя не так, как от нее ожидалось. Судьба подруги детства ее, похоже, не слишком волновала.
– Надеюсь, ты действительно изменилась, – прошипела она. – Не только внешне. Для тебя же лучше.
Разговор приобретал о-о-очень интересный оборот. Я неспешно подошла к креслу напротив того, где устроилась Камилла, уселась, аккуратно расправила юбку. И только потом спросила невинным тоном:
– Вот как?
И пусть собеседница понимает вопрос как хочет. А я посмотрю на ее реакцию. И сделаю выводы.
Камилла откинулась на спинку кресла, посмотрела мне в лицо. Усмехнулась.
– Надо же. Поверить не могу.
Я приподняла правую бровь.
– Прежде ты не отличалась выдержкой, – мечтательно продолжила она. – Мне нравилось тебя дразнить.
А вот мне она нравилась все меньше и меньше. Возможно, десять лет назад Элоиза и была не самым приятным ребенком, но уж точно не заслуживала обидных прозвищ или чем там ее награждала кузина. Или заслуживала? Я ведь, по сути, все еще не разобралась во всех этим запутанных отношениях внутри семьи. Но, судя по рассказу Филиппа, в долгу Элоиза не оставалась.
Так мы дошли до пологого спуска с холма. Внизу весело журчал ручей, стекая по каменистому ложу, а на берегу заботливые руки соорудили скамейку.
– Располагайся… невеста.
Несмотря на то, как язвительно прозвучал его голос, вел себя Филипп все так же предупредительно. Помог мне усесться, закутал в пальто, сам устроился рядом и приобнял меня за плечи. И я поймала себя на неожиданной мысли, что мне совсем не хочется отпрянуть, а прикосновения вовсе не вызывают неприязни. Странно.
– Так о чем тебя старикан расспрашивал?
– О жизни на островах, в основном. О матери. О сестре.
– Об Эжени?
– Ну да, – несколько удивленно ответила я. – У Элоизы, то есть у меня, ведь всего одна сестра. Верно?
Филипп нетерпеливо кивнул.
– Да. Так что именно интересовало Карла?
Что-то явно не так с этой Эжени. Почему и Карл, и Филипп проявляют к ней такой интерес?
– Ее здоровье. Спрашивал, стало ли ей лучше после переезда.
Напрягшиеся плечи Филиппа расслабились.
– И все?
– Кажется, да. Да, точно, больше ничего.
– Хорошо. Тогда мы можем вернуться.
Но теперь уже я вцепилась в его руку и не дала подняться.
– Постой. У меня тоже имеется парочка вопросов.
Такого поворота он явно не ожидал и даже растерялся, отчего я испытала некоторое злорадство. Ага, думал, что купил бесправную и безропотную марионетку, открывающую рот лишь по приказу хозяина? А вот и нет!
– И что тебя… интересует?
Пауза перед последним словом. Скучающий тон с легким налетом не то брезгливости, не то презрения. У меня даже костяшки пальцев зачесались, так захотелось поступить неподобающим благородной рьенне образом: хорошенько вмазать жениху. В челюсть. Или в нос. Да, пожалуй, второе даже лучше: сломанный нос определенно придаст напыщенному индюку определенный шарм, о да! Вместо этого я впилась ногтями в ладонь, чтобы подавить волну горячей злости, и сказала как можно более холодно и деловито:
– Рьенн Арлоу знал сестер Биннергрин. Видел их детьми, но, к счастью, почти не обращал на них внимания. И теперь мне нужно знать, есть ли здесь еще люди, знакомые с настоящей Элоизой. Не те, кто может вспомнить ее облик, этого опасаться не стоит, но те, с кем ее связывают общие воспоминания. О каких-то забавных случаях, к примеру, или общих каверзах. Кто-то, кто с ней вместе мог бы… не знаю, таскать пирожки с кухонного стола или лазать за яблоками в сад. Есть ли здесь те, с кем у сестер Биннергрин было общее детство?
Филипп ответил, не задумываясь:
– Есть. Нас трое: я, Генри и Камилла. Вот только никаких общих воспоминаний о яблоках или пирожках нет и быть не может. В наших проделках участвовала не Элоиза, а Эжени. Элоиза же всегда держалась отстраненно и ни с кем из нас не дружила. Даже с собственной сестрой.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Вот такого поворота событий я никак не ожидала. Получается, мой наниматель прекрасно знал одну из сестер – и молчал все это время! Предоставил мне на редкость скудные сведения, хотя мог бы рассказать о привычках и увлечениях Эжени, пусть и десятилетней давности. И я бы получше подготовилась к встрече с родственниками Элоизы.
Элоиза… Из слов Филиппа следовало, что ее почти никто из родни не знал по-настоящему. Она держалась особняком, находила детские забавы глупостями. Не потому ли он предложил мне именно ее роль? Разоблачить фальшивую Элоизу куда труднее, нежели ее сестру.
– Не помню, когда Эжени заболела, – рассказывал Филипп. – Каждое лето нас, детей и подростков, свозили на побережье, и Эжени вместе со всеми плескалась в воде или исследовала гроты. Как по мне, впечатление болезненной она не производила, но я и сам тогда был почти ребенком, мог и не заметить каких-то признаков. А потом Биннергрины уехали – и нам сообщили о проблемах Эжени со здоровьем. Хотя, как по мне, более слабой выглядела Элоиза. Она не играла с нами, предпочитала прогулки в одиночестве. Иногда я видел ее сидящей на утесе и однажды подкрался, чтобы испугать. Знаю, поступок меня не красит, но дети порой бывают необдуманно жестоки и не представляют последствий злых шуток. А Элоизу мы недолюбливали, наверное, как раз из-за того, что она отличалась от нас. Кажется, даже Эжени относилась к сестре прохладно, во всяком случае, особой близости между ними не замечалось. Так вот, я подошел к Элоизе со спины и хотел уже что-то завопить… Просто посмотреть, как она дернется, я не дал бы ей свалиться.
Но что-то пошло не так, как планировалось. Понять это не составляло труда, и я терпеливо пережидала паузу, пока Филипп рисовал носком ботинка узоры на земле.
– Она обернулась, – наконец, нехотя, продолжил он. – И отшатнулся уже я.
И снова умолк.
Зажмурился, мотнул головой, отгоняя неприятные воспоминания. А меня снедало любопытство: что такого он смог разглядеть в девочке, младше его на несколько лет, что так испугался?
– Они с Эжени были очень похожи. Тоненькие, белокожие, светловолосые, с изящными чертами лица и удивительными синими глазами. Но во взгляде Элоизы в тот миг – клянусь! – полыхало алое пламя. Лицо ее исказилось, резче проступили скулы, сжались в нитку пухлые детские губы. На меня смотрела не давняя знакомая, а жуткая маска неведомого монстра.
Ого, даже так! И не понять, списать ли эффект на расшалившееся воображение подверженного гормональным бурям подростка, поскольку мне вообще неизвестно, как с этим самым воображением обстоят дела у Филиппа. Может, он в детстве за каждым кустом в темноте видел зловещие фигуры? Или же, напротив, воспринимал окружающий мир с несвойственной юности трезвостью и даже долей цинизма? Во всяком случае, ничего важного об Элоизе из этого случая я не почерпнула, кроме, пожалуй, известия о ее любви к уединению. Надо бы запомнить и время от времени показываться обитателям особняка сидящей в одиночестве где-нибудь в парке. А что не на утесе, так могли же у меня со временем несколько смениться предпочтения. Утесы сейчас почему-то не привлекали, и при мысли о них по телу пробегала противная мелкая дрожь. Стыдно признаться, но высоты я побаивалась. Почему-то казалось, что удержаться никак не получится, и я непременно сорвусь, полечу вниз и разобьюсь. Откуда взялись такие мысли, я не знала. Должно быть, в той жизни, что оставалась скрытой пеленой забвения, имел место некий несчастный случай, после которого во мне и поселился этот страх.
– Это продлилось какое-то мгновение, не дольше, – продолжал Филипп. – Почти сразу Элоиза снова стала собой и спросила недовольно, зачем она мне понадобилась. Я что-то пробормотал о том, что ее разыскивает мать, и убежал. Хотя никто ее не искал, и тетю Марию я в то утро вообще не видел. Наверное, Элоиза догадалась о моей лжи, но ни словом меня не упрекнула.
Я поежилась. Похоже, Элоиза была не самой приятной девушкой, и играть ее роль вряд ли доставит мне особое удовольствие.
– Значит, друзей у нее не было? – уточнила на всякий случай.
Филипп покачал головой.
– Мне о таковых слышать не доводилось. Вот Эжени – у той водились приятельницы. Бедная, нелегко ей пришлось после переезда. Никаких подружек, только сестричка со странностями.
– И мне теперь нужно изображать местную сумасшедшую? – немного резче, чем собиралась, спросила я.
Филипп рассмеялся.
– Что ты, вовсе нет. Во-первых, мало кто уже помнит какие-либо подробности об Элоизе. Я сам, признаться, до того случая мало думал о ней и уж точно не считал ненормальной. Не хочет с нами играть – и ладно, пусть себе сидит в одиночестве. А во-вторых, она, то есть ты, вполне могла измениться со временем. Очаровательные дети вырастают в невыносимых взрослых и наоборот.
Логика в его словах определенно имелась, так что я решила не слишком усердствовать со странностями. Хватит только молчаливости – эта черта Элоизы мне на руку, меньше шансов оступиться и выдать себя. И еще оставлю прогулки в одиночестве, пожалуй, а в остальном буду вести себя как обычно. Если с младшей из сестер Биннергрин действительно никто не дружил, то есть вероятность, что мне удастся дождаться окончания договора и остаться неразоблаченной.
***
После слов Дианы меня заинтересовала Камилла, но вышло так, что сначала мне довелось встретиться с другим детским приятелем Элоизы. С Генри.
Он сидел, забравшись с ногами на подоконник, и легко спрыгнул при моем приближении.
– Дина донесла, что ты вернулась в родные края, кузина. Позволь тебя поприветствовать.
Он легонько сжал мои плечи и расцеловал в обе щеки, а после отстранился. Я не знала, как себя вести, и потому молча рассматривала его. Высокий, не ниже Филиппа, тоже стройный и длинноногий. Широкоплечий. Да и черты лица тоже определенно имели фамильное сходство с моим фальшивым женихом, только волосы Генри имели золотисто-пшеничный оттенок, а глаза отливали синевой. Как у Эжени и Элоизы. Как у меня.
– Не узнала? – превратно истолковал он мое молчание. – Неужели я так сильно изменился?
Я заставила себя улыбнуться.
– Нет, вовсе нет. Ты – Генри, верно? Я прекрасно тебя помню, ты хвостом бегал за моей сестрой.
Последнее ценное сведение было получено от Филиппа. Он вскользь обронил, что оба они, и он сам, и Генри, испытывали к Эжени симпатию, которую вполне можно назвать и первой влюбленностью – несмотря на разницу в возрасте в несколько лет.
На миг Генри помрачнел, на безупречное лицо словно упала тень, но тут же он весело усмехнулся.
– Точно! Малютка Эжени! Как она поживает?
Да что же такое! Всех, всех в этом особняке интересует отчего-то моя сестра – кроме, разве что, Дианы, да и то лишь потому, уверена, что последняя с Эжени не была знакома! Если и неведомая Камилла при встрече спросит о ней, клянусь, я взвою!
– Спасибо, хорошо. Климат островов ей подходит.
Генри нахмурился.
– Что-то я не припомню, чтобы Эжени когда-либо жаловалась на здоровье. Мне ее болезнь казалась надуманным предлогом для отъезда, я всегда думал, что тетя Мария что-то не поделила с дедом, вот и увезла свою семейку. Хотя она всегда была его любимицей, так и мои родители говорили, и родители Фила, да и мать Камиллы, тетя Лукреция, считала так же.
Вот как. Родители Генри, родители Филиппа и мать Камиллы. А что у нас с отцом? Умер, бросил семью или же пришелся не ко двору, как и Людвиг? И что, демоны всех раздери, со здоровьем моей якобы сестры? Вот уже третий человек уверяет, что болезненностью она не отличалась, однако же именно эту причину переезда озвучила семья Биннергрин.
– Некоторые болезни проявляются в подростковом возрасте, – осторожно ответила я.
К счастью, Генри не стал выспрашивать подробности. Он опять сверкнул белозубой улыбкой и беспечно сказал:
– В любом случае, рад, что у нее все хорошо. И рад, что ты вернулась. Мы снова собрались здесь, как в детстве: я, Фил, Камилла и малютка Биннергрин. Другая, правда, но какая разница?
И впрямь – какая? Мне так уж точно никакой.
– Жаль только, что ушедшие годы не вернешь. Помнишь, как мы искали Ледяную корону?
Я мотнула головой прежде, чем успела подумать, и Генри хлопнул себя по лбу.
– Точно, что же я! Ты находила наши забавы глупыми, словно была не младшей, а старшей среди нас.
Я мысленно выдохнула с облегчением. Какое счастье, что Элоиза не отличалась излишней общительностью и любила одиночество! Если бы Филипп решил выдать меня за ее сестру, нас бы давно раскусили.
Однако же следовало заканчивать разговор, пока собеседник не пустился дальше в воспоминания.
– Я тоже очень рада снова оказаться здесь и всех вас увидеть, правда-правда. Но дорога так утомительна…
Генри шутливым жестом вскинул вверх руки.
– Прости, совсем не подумал, что тебе нужно отдохнуть. Увидимся вечером, да?
– Обязательно.
Я уже удалялась по коридору, когда он крикнул мне в спину:
– Камилла тоже обрадуется, когда узнает!
Но он ошибся. Камилле мое – Элоизы – возвращение вовсе не пришлось по душе. И в этом я убедилась очень скоро.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Она поджидала меня в моей же комнате. Расположилась в кресле по-хозяйски, изящно скрестила ноги и слегка постукивала пальцами по подлокотнику. Рассматривала меня не с меньшим интересом, чем я ее. Красивая, очень красивая. Неуловима схожа с Дианой. Те же огромные карие глаза, тот же капризный рисунок пухлых губ, тот же тонкий нос. Только Диана – девчонка-кузнечик, а Камилла – надменная молодая рьенна, уверенная в себе и прекрасно осведомленная о собственной красоте. Темные, почти черные волосы уложены в сложную прическу, в ушах и на пальцах искрами вспыхивают бриллианты. А вот платье строгое, закрытое, темно-красного насыщенного оттенка. Ей идет.
Смотрела она на меня так, словно обнаружила на белоснежном ковре пятно непонятного происхождения. С эдакой смесью брезгливости и высокомерия, что странно: вроде бы Элоиза ничуть ей не уступала ни по происхождению, ни по образованию, ни по воспитанию. Впрочем, возможно, милейшая Камилла на всех смотрит именно так, откуда мне знать? И выражение красивого лица отчего-то навевает нелепые воспоминания о лавке Дедули Бо на углу и витрине, где лежит мороженая рыба. Вот, точно! Мороженая рыба эта Камилла! От пришедшего в голову сравнения мне стало смешно.
– Ты изменилась, – нарушила Камилла затянувшееся молчание. Вот так, никакого приветствия и никаких заверений в том, как она счастлива меня видеть. – Не до неузнаваемости, нет. Но что-то не так.
После этих слов я окончательно уверилась в том, кого вижу перед собой.
– Прошло десять лет, – ответила как можно более беззаботно. – Ты тоже уже не та, Камилла. Я помню тебя совсем другой. Люди меняются со временем, это естественно.
Теперь должен последовать вопрос об Эжени, не так ли? Но Камилла вновь повела себя не так, как от нее ожидалось. Судьба подруги детства ее, похоже, не слишком волновала.
– Надеюсь, ты действительно изменилась, – прошипела она. – Не только внешне. Для тебя же лучше.
Разговор приобретал о-о-очень интересный оборот. Я неспешно подошла к креслу напротив того, где устроилась Камилла, уселась, аккуратно расправила юбку. И только потом спросила невинным тоном:
– Вот как?
И пусть собеседница понимает вопрос как хочет. А я посмотрю на ее реакцию. И сделаю выводы.
Камилла откинулась на спинку кресла, посмотрела мне в лицо. Усмехнулась.
– Надо же. Поверить не могу.
Я приподняла правую бровь.
– Прежде ты не отличалась выдержкой, – мечтательно продолжила она. – Мне нравилось тебя дразнить.
А вот мне она нравилась все меньше и меньше. Возможно, десять лет назад Элоиза и была не самым приятным ребенком, но уж точно не заслуживала обидных прозвищ или чем там ее награждала кузина. Или заслуживала? Я ведь, по сути, все еще не разобралась во всех этим запутанных отношениях внутри семьи. Но, судя по рассказу Филиппа, в долгу Элоиза не оставалась.
