Но трудно переоценить важность этого открытия для меня: если где-то в темных закоулках памяти хранились образы папы и мамы, значит, сиротой я не была. Во всяком случае, до недавнего времени. И жила в родной семье вместе… вместе с кем? Увы, рассеиваться мрак никак не желал.
За столом продолжалась беседа, но я, увлеченная попытками проникнуть в утраченное прошлое, совсем за ней не следила, потому и вздрогнула, услышав свое имя.
– Простите?
На меня смотрели все. Смотрели и ожидали ответа.
– Что ты об этом думаешь, Кара? – повторил Карл.
Я растерянно моргнула и, обозлившись, пнула носком туфли под столом фальшивого жениха. Пусть помогает, а не сидит с таким видом, будто не имеет ко мне ни малейшего отношения!
Филиппу удалось удержать на лице любезную улыбку, хотя, подозреваю, пинок вышел довольно чувствительным. К счастью, лже-жених оказался догадливым и пришел на выручку.
– Мы подумаем над этим, да, дорогая?
Подумаем над чем? Впрочем, какая разница!
– Да-да, нам нужно все обсудить.
– Да над чем здесь размышлять? – удивился Карл. – Лучшего места для церемонии, чем здесь, вам не найти.
– Особенно если вспомнить легенду, – подала голос Милана. – Такая красивая сказка!
Так, теперь из небытия возникли какие-то легенды. Надеюсь, хоть их-то мне знать не обязательно?
Опять ошиблась.
– О да! – со смешком подхватил Генри. – Мы так увлекались поисками в детстве, помнишь, Эл… прости, Кара. Тьфу ты, никак не привыкну!
Поисками чего? Что-то такое упоминалось вроде бы, но что? Ну же, Каролина, вспоминай, во что играли эти богатенькие детишки!
– Да, Эжени любила эту игру, – попыталась я потянуть время, лихорадочно соображая, о чем же идет речь.
В конце концов, это именно Эжени была подругой детства Филиппа, Генри и Камиллы, а вовсе не Элоиза, так что мне простительно не впадать в умиление и не предаваться воспоминаниям.
– Увлекались – слабо сказано, – подхватила Камилла. – Мы были одержимы короной, особенно Фил, помнишь?
Точно! Ледяная корона! Знать бы еще, что это такое.
– Ледяная корона.
– Да, она самая. Ты еще высмеивала нас, – напомнил Генри. – Говорила, что ее не существует, а если и существовала когда-то, то она давно утрачена.
Я спутала на скользкую дорожку, но отмалчиваться казалось мне более подозрительным.
– Что же, похоже, я была самой здравомыслящей из вас.
Постаралась, чтобы в голосе сквозила легкая ирония, ни в коем случае не сомнения и не самодовольство. Мне ни в коем случае нельзя настраивать Генри против себя. Если даже он и недолюбливал Элоизу в детстве, то сейчас, кажется, об этом почти позабыл и смотрит на дальнюю родственницу сквозь розовую дымку памяти о счастливых годах.
Генри расхохотался.
– Да, возможно, учитывая, что мы так ничего и не нашли. Эх, жаль!
Я чувствовала ту особую неловкость, что появляется, когда всем вокруг, кроме тебя, знаком предмет разговора. Даже Эдмунд не задавал вопросов – а ведь он вошел в эту семью, женившись на матери Дианы, насколько я поняла. Кстати, а где она? И не с ее ли отсутствием связана бестактная реплика Лидии?
И можно только представить мое облегчение, когда Лукреция подалась вперед и заинтересованно спросила:
– Ледяная корона? А что это такое?
– Артефакт, – любезно пояснил ее жених. – Очень могущественный. Некогда принадлежал не то повелителю, не то повелительнице Застывшего края – мнение о поле венценосца расходятся. И эта корона якобы спрятана где-то здесь, на острове.
– Но, – несколько разочарованно протянула Лукреция, – это же вымысел.
– Конечно, вымысел, – согласился Генри. – Но какой привлекательный для детей.
Ничего нового я, увы, так и не узнала. Но новое, самое сильное потрясение, ждало меня впереди. В моей собственной спальне.
Когда я, уставшая и обессиленная ужином с родней Элоизы, вернулась туда, то мне стоило больших трудов сдержаться и не заорать во весь голос. На зеркале примерно на уровне глаз красовалась сделанная чем-то алым надпись. Всего лишь два слова.
«Убирайся отсюда!»
Несколько мгновений я тупо смотрела на кроваво-красные буквы, не вполне осознавая, что именно вижу. Если тот, кто оставил послание, хотел повергнуть меня в ступор, то да, он добился своей цели. Всего лишь на несколько ударов сердца, замедлившего свой ритм от неожиданности, но добился. А если же собирался напугать меня до обморока или даже вынудить уехать, то здесь у него ничего не получилось.
Потому что я разозлилась. Злость нахлынула темной удушливой волной, ударила кипящей лавой в грудь, затуманила голову, окрасила все перед глазами в алый – совсем как та самая надпись. Руки сами собой сжались в кулаки, а по гладкому зеркальному стеклу побежали морозные узоры. Поначалу я не обратила на них внимания, но они проступали все отчетливее, все заметнее. Все ярче и ярче серебрился иней, блестел, мерцал, вспыхивал искорками в ярком свете.
И я позабыла обо всем: о зловещей надписи, о собственной на нее реакции, даже о том странном положении, в котором оказалась. Только наблюдала бездумно, как растут и расползаются причудливые заснеженные гирлянды.
Крак!
Зеркало треснуло, посыпались со стены осколки.
И тогда я все-таки закричала.
***
Никто так и не понял, что случилось. Никто, включая меня саму. Но остальные так и не узнали самого главного. Морозные узоры растаяли быстро, словно их и не было никогда, словно они мне причудились. Но еще до того, как в мою комнату сбежались встревоженные обитатели особняка, привлеченные криком, я опустилась на колени и провела кончиком пальца по крупному осколку. И ощутила холод, а на коже осталась крохотная капелька, тут же, впрочем, испарившаяся.
Меня закутали в плед, усадили в кресло, в руки сунули чашку с горячим чаем. Милана, Филипп и Генри суетились вокруг, предлагая то одно, то другое. Нюхательные соли? Успокоительный отвар? Горячий сладкий чай? Может, переселить меня в другую комнату? От всего этого я отказывалась.
На одном подлокотнике моего кресла устроилась Лукреция, на другом – Диана, и обе бормотали что-то успокаивающее. Эдмунд слонялся из стороны в сторону и всем своим видом выражал, что очень хочет быть полезным, но каким образом – понятия не имеет. Камилла вздыхала с притворным сочувствием. Лидия застыла в углу, скрестила руки на груди и наблюдала за суматохой с ехидной полуулыбкой. Карл внимательно осмотрел осколки на полу, подошел к раме, потрогал ее зачем-то и распорядился убрать беспорядок.
– Может, тебя действительно переселить в другую комнату?
– Но зачем? – удивилась я.
– Каролине повезло, что она не успела подойти к зеркалу слишком близко, – подала голос Лидия. – Иначе ее бы всю изрезало.
И в голосе ее прозвучало сладострастное предвкушение – или же мне так почудилось.
Действительно, повезло. Я отделалась небольшими царапинами.
После слов Лидии суматоха усилилась. Словно все собравшиеся до тех пор не понимали, какая опасность мне грозила – а тут вдруг разом поняли.
– Карл, дорогой, стоит проверить все зеркала!
– Уверяю, в этом нет нужды! Произошла трагическая случайность.
– Кара, милая, может, тебе воспользоваться предложением Карла и все-таки перебраться в другую комнату?
– В твою, например, – ехидно вставил Генри.
Филипп побагровел.
– Каролина – моя невеста!
– Это не повод забывать о приличиях! – гневно заявила Камилла. – Невеста – не супруга!
Я слушала их пустую перебранку и думала о том, что алая надпись – дело рук кого-то из присутствующих. Кого-то из тех, кто сейчас громко мне сочувствует, кто делает вид, будто беспокоится. Или наблюдает отстраненно, вон, как Лидия, к примеру. Кто-то надел маску, а сам присматривается ко мне, пытается найти на моем лице – что? Следы испуга? Изумления? Злости? Того, кто оставил послание, очень интересует моя реакция, потому-то я и должна казаться почти невозмутимой. Ну, разве что немного растерянной: внезапно рассыпавшееся зеркало кого угодно лишит душевного равновесия. Ненадолго. Вот так и следует мне себя вести. Завтра же шутить над происшествием и весело смеяться.
Но кто? Кому мой приезд стал поперек горла? Кто собрался выжить меня из особняка?
Помада – а надпись явно была сделана помадой – указывала на то, что это дело рук женщины. И первой на ум приходила Камилла: ее мое появление явно не обрадовало. Но выводы делать рано. И краску для губ мог взять и мужчина, чтобы отвести от себя подозрения.
Остатки алых букв разлетелись по комнате, никто из обитателей дома на них внимания не обратил: слишком мелкие осколки, слишком ничтожные следы. А горничные, убравшие беспорядок, если что-то и заметили, то промолчали. И теперь передо мной стояла мучительная дилемма: рассказывать или нет об угрозе Филиппу.
Хотя, строго говоря, никакой угрозы надпись не содержала. Рекомендацию. Совет. Дружеский, да-да, усмехнулась я про себя.
Наконец, все угомонились. Притихли. Поглядывали время от времени украдкой на опустевшую раму на стене и отводили взгляды, будто увидели ненароком нечто непристойное. Меня и саму притягивало и отталкивало одновременно то место, где еще недавно висело зеркало. Странное впечатление производила пустая рама, странные ассоциации навевала. Словно дверь в никуда – вот что подумалось мне. Лучше бы ее сняли, право слово! Но Карл пообещал, что новое зеркало вставят уже завтра, и вычурное обрамление оставили, не стали таскать туда-сюда.
Первой сдалась Камилла.
– Поздно уже, – негромко проговорила она, не обращаясь ни к кому конкретно. – Полагаю, за остаток ночи не случиться ничего непредвиденного. Вы как хотите, а я спать.
И она демонстративно зевнула. Изящно этак, прикрыв рот ладонью. Вспыхнули разноцветными искорками камни в унизывающих пальцы кольцах.
– А что непредвиденное может случиться? – тут же настороженно спросила Диана.
Камилла картинно развела руками.
– Да мало ли. Например, светильник упадет как раз в тот момент, когда Элоиза… прости, Каролина, никак не привыкну к твоему дурацкому капризу, так вот светильник упадет, когда ты будешь проходить мимо.
Диана вскочила с подлокотника.
– Ты что – угрожаешь Каре?
– Я? – деланно удивилась Камилла. – Ни в коем случае. Наша вновь обретенная родственница сама притягивает к себе несчастья.
– Всего-то одно зеркало! И то старинное! Наверное, на нем уже была трещина, но ее не замечали!
– Детям уже давно пора находиться в постели, – снова обращаясь в никуда, заявила Камилла.
– Я не ребенок!
–Действительно, – вмешался Эдмунд, – пора расходиться. Дина!
– Папа, но я…
– Каролина устала и тоже хочет отдохнуть, мы ей мешаем.
Вот в чем я пока что вовсе не была уверена, так это в том, что хочу остаться в одиночестве. Да, сейчас где-то совсем рядом тот, кто оставил надпись на зеркале, но при таком скоплении домочадцев он вряд ли решится причинить мне вред. А вот когда все разойдутся… о том, что еще может случиться, я предпочитала не думать. Потому что внутреннее чутье подсказывало, что надпись – это самое безобидное, с чем мне предстоит столкнуться.
Подстегнутые репликой Эдмунда, собравшиеся словно очнулись и потянулись на выход, на прощание желая мне хорошенько выспаться, мол, солнечным утром все тревоги покажутся смешными и нелепыми. И не прошло и двух минут, как рядом со мной остались только Филипп… и Генри. Притом, что Лукреция тоже выскользнула в коридор следом за Дианой. То, что Генри не поспешил за невестой, меня удивило. А вот моего фальшивого жениха – разозлило.
– Тебе не пора спать? – прямо и несколько грубо спросил он.
– Видишь ли, дорогой кузен, я-то уж точно давно уже вышел из детского возраста. А ты мне не папочка, чтобы отправлять в постель.
– Но и здесь тебе делать нечего.
– Как и тебе. Если не ошибаюсь, твоя спальня дальше по коридору.
Несмотря на абсурдность ситуации, а, может быть, и благодаря ей, меня начал душить смех. Глубокая ночь и двое мужчин в моей спальне – трудно представить что-то более губительное для репутации юной особы. Даже в наше время вольных нравов такое спокойно не воспринимается. Хотя мне ли заботиться о репутации после чуланчика в ночлежке Мамаши Лу? Как хорошо, что никто из рафинированных рьеннов и рьенн даже вообразить не способен те условия, в которых мне довелось жить совсем недавно!
Кузены стояли друг напротив друга, одинаково скрестив руки на груди и нахохлившись, словно два бойцовских петуха. Отчего мне на ум пришла именно такая ассоциация? Петушиные бои – развлечение, популярное на островах Закатного моря, оно неизменно приводит в восторг местных жителей, тогоров, великанов с кожей цвета кофе с капелькой молока. Тогоры делают ставки на фаворитов, шумно веселятся, радуются, как дети, если их фаворит выигрывает. А вот в Лаудинне об этакой забаве мало кто слышал, так откуда же о ней известно мне? Должно быть, что-то читала или кто-то рассказал в той, позабытой жизни, а сейчас вот разговоры о сестрах Биннергрин навеяли.
***
– …Нет, маан, не справлюсь я с девочкой, не выйдет.
Высокая, очень высокая даже для представителей ее народа тогора, настоящая исполинша, пышногрудая и крутобедрая, качает головой, и позвякивают длинные серьги-гроздья из радужных кристаллов в ушах, покачивается павлинье перо, украшающее пестрый тюрбан. Тогора красива: гладкая кожа, огромные темные глаза, чеканные черты лица без возраста. Одета ярко, празднично, в красно-синюю хламиду, подпоясанную ярко-желтым кушаком. Но меня она пугает.
Нет, не так. Не пугает. Я чувствую в ней нечто враждебное. Иное, противное мне. Сама не знаю, как это объяснить, но…
– Я заплачу. Хорошо заплачу.
Другой голос. Знакомый, такой родной. С непривычными интонациями. Почти плачущий, почти умоляющий.
– Нет, маан. Не в деньгах дело. Я не возьмусь выполнить твою просьбу. Моих сил не хватит.
И родной голос меняется. В нем появляется твердость. Звякают металлические нотки, ставшие мне уже привычными – еще не столь давно ОНА говорила не так, совсем не так, мягко, нежно, напевно. До того, как появился испуг – а за ним пришел и металл.
– Тогда я поищу другую ведьму. Более сильную.
Тогора равнодушно пожимает плечами.
– Воля твоя, маан. Но я сомневаюсь, что найдешь. Нет на острове никого сильнее Бенты.
– Тогда мы поедем на другой остров. Объездим все острова! И найдем того, кто справится с нашей… проблемой.
– Воля твоя, маан. Воля твоя…
Я покачивалась на морских волнах, теплых и ласковых, крепко-крепко зажмурив веки. Соленые брызги пощипывали кожу, горечью оседали на губах. Голоса доносились откуда-то издали, словно сквозь толщу воды.
– …потеряла сознание…
– …побелела вся…
– это все ты, Фил…
– ах, нет, я же говорила Карлу… дорогой, почему ты…
– …девочка оказалась слишком впечатлительной… из-за зеркала…
Я с головой погрузилась в неожиданно вязкую плотную воду – и вынырнула, задыхаясь, хватая воздух приоткрытым ртом. И сообразила, что нет никакого моря, никаких теплых ласковых волн. Я лежу в незнакомой комнате, а надо мной вновь собралась… нет, не толпа, всего лишь четверка домочадцев. Милана, обеспокоенно заглядывающая мне в лицо, Карл, только что выпустивший мое запястье – пульс прощупывал, что ли? Ну и куда же без Филиппа и Генри, разумеется.
За столом продолжалась беседа, но я, увлеченная попытками проникнуть в утраченное прошлое, совсем за ней не следила, потому и вздрогнула, услышав свое имя.
– Простите?
На меня смотрели все. Смотрели и ожидали ответа.
– Что ты об этом думаешь, Кара? – повторил Карл.
Я растерянно моргнула и, обозлившись, пнула носком туфли под столом фальшивого жениха. Пусть помогает, а не сидит с таким видом, будто не имеет ко мне ни малейшего отношения!
Филиппу удалось удержать на лице любезную улыбку, хотя, подозреваю, пинок вышел довольно чувствительным. К счастью, лже-жених оказался догадливым и пришел на выручку.
– Мы подумаем над этим, да, дорогая?
Подумаем над чем? Впрочем, какая разница!
– Да-да, нам нужно все обсудить.
– Да над чем здесь размышлять? – удивился Карл. – Лучшего места для церемонии, чем здесь, вам не найти.
– Особенно если вспомнить легенду, – подала голос Милана. – Такая красивая сказка!
Так, теперь из небытия возникли какие-то легенды. Надеюсь, хоть их-то мне знать не обязательно?
Опять ошиблась.
– О да! – со смешком подхватил Генри. – Мы так увлекались поисками в детстве, помнишь, Эл… прости, Кара. Тьфу ты, никак не привыкну!
Поисками чего? Что-то такое упоминалось вроде бы, но что? Ну же, Каролина, вспоминай, во что играли эти богатенькие детишки!
– Да, Эжени любила эту игру, – попыталась я потянуть время, лихорадочно соображая, о чем же идет речь.
В конце концов, это именно Эжени была подругой детства Филиппа, Генри и Камиллы, а вовсе не Элоиза, так что мне простительно не впадать в умиление и не предаваться воспоминаниям.
– Увлекались – слабо сказано, – подхватила Камилла. – Мы были одержимы короной, особенно Фил, помнишь?
Точно! Ледяная корона! Знать бы еще, что это такое.
– Ледяная корона.
– Да, она самая. Ты еще высмеивала нас, – напомнил Генри. – Говорила, что ее не существует, а если и существовала когда-то, то она давно утрачена.
Я спутала на скользкую дорожку, но отмалчиваться казалось мне более подозрительным.
– Что же, похоже, я была самой здравомыслящей из вас.
Постаралась, чтобы в голосе сквозила легкая ирония, ни в коем случае не сомнения и не самодовольство. Мне ни в коем случае нельзя настраивать Генри против себя. Если даже он и недолюбливал Элоизу в детстве, то сейчас, кажется, об этом почти позабыл и смотрит на дальнюю родственницу сквозь розовую дымку памяти о счастливых годах.
Генри расхохотался.
– Да, возможно, учитывая, что мы так ничего и не нашли. Эх, жаль!
Я чувствовала ту особую неловкость, что появляется, когда всем вокруг, кроме тебя, знаком предмет разговора. Даже Эдмунд не задавал вопросов – а ведь он вошел в эту семью, женившись на матери Дианы, насколько я поняла. Кстати, а где она? И не с ее ли отсутствием связана бестактная реплика Лидии?
И можно только представить мое облегчение, когда Лукреция подалась вперед и заинтересованно спросила:
– Ледяная корона? А что это такое?
– Артефакт, – любезно пояснил ее жених. – Очень могущественный. Некогда принадлежал не то повелителю, не то повелительнице Застывшего края – мнение о поле венценосца расходятся. И эта корона якобы спрятана где-то здесь, на острове.
– Но, – несколько разочарованно протянула Лукреция, – это же вымысел.
– Конечно, вымысел, – согласился Генри. – Но какой привлекательный для детей.
Ничего нового я, увы, так и не узнала. Но новое, самое сильное потрясение, ждало меня впереди. В моей собственной спальне.
Когда я, уставшая и обессиленная ужином с родней Элоизы, вернулась туда, то мне стоило больших трудов сдержаться и не заорать во весь голос. На зеркале примерно на уровне глаз красовалась сделанная чем-то алым надпись. Всего лишь два слова.
«Убирайся отсюда!»
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Несколько мгновений я тупо смотрела на кроваво-красные буквы, не вполне осознавая, что именно вижу. Если тот, кто оставил послание, хотел повергнуть меня в ступор, то да, он добился своей цели. Всего лишь на несколько ударов сердца, замедлившего свой ритм от неожиданности, но добился. А если же собирался напугать меня до обморока или даже вынудить уехать, то здесь у него ничего не получилось.
Потому что я разозлилась. Злость нахлынула темной удушливой волной, ударила кипящей лавой в грудь, затуманила голову, окрасила все перед глазами в алый – совсем как та самая надпись. Руки сами собой сжались в кулаки, а по гладкому зеркальному стеклу побежали морозные узоры. Поначалу я не обратила на них внимания, но они проступали все отчетливее, все заметнее. Все ярче и ярче серебрился иней, блестел, мерцал, вспыхивал искорками в ярком свете.
И я позабыла обо всем: о зловещей надписи, о собственной на нее реакции, даже о том странном положении, в котором оказалась. Только наблюдала бездумно, как растут и расползаются причудливые заснеженные гирлянды.
Крак!
Зеркало треснуло, посыпались со стены осколки.
И тогда я все-таки закричала.
***
Никто так и не понял, что случилось. Никто, включая меня саму. Но остальные так и не узнали самого главного. Морозные узоры растаяли быстро, словно их и не было никогда, словно они мне причудились. Но еще до того, как в мою комнату сбежались встревоженные обитатели особняка, привлеченные криком, я опустилась на колени и провела кончиком пальца по крупному осколку. И ощутила холод, а на коже осталась крохотная капелька, тут же, впрочем, испарившаяся.
Меня закутали в плед, усадили в кресло, в руки сунули чашку с горячим чаем. Милана, Филипп и Генри суетились вокруг, предлагая то одно, то другое. Нюхательные соли? Успокоительный отвар? Горячий сладкий чай? Может, переселить меня в другую комнату? От всего этого я отказывалась.
На одном подлокотнике моего кресла устроилась Лукреция, на другом – Диана, и обе бормотали что-то успокаивающее. Эдмунд слонялся из стороны в сторону и всем своим видом выражал, что очень хочет быть полезным, но каким образом – понятия не имеет. Камилла вздыхала с притворным сочувствием. Лидия застыла в углу, скрестила руки на груди и наблюдала за суматохой с ехидной полуулыбкой. Карл внимательно осмотрел осколки на полу, подошел к раме, потрогал ее зачем-то и распорядился убрать беспорядок.
– Может, тебя действительно переселить в другую комнату?
– Но зачем? – удивилась я.
– Каролине повезло, что она не успела подойти к зеркалу слишком близко, – подала голос Лидия. – Иначе ее бы всю изрезало.
И в голосе ее прозвучало сладострастное предвкушение – или же мне так почудилось.
Действительно, повезло. Я отделалась небольшими царапинами.
После слов Лидии суматоха усилилась. Словно все собравшиеся до тех пор не понимали, какая опасность мне грозила – а тут вдруг разом поняли.
– Карл, дорогой, стоит проверить все зеркала!
– Уверяю, в этом нет нужды! Произошла трагическая случайность.
– Кара, милая, может, тебе воспользоваться предложением Карла и все-таки перебраться в другую комнату?
– В твою, например, – ехидно вставил Генри.
Филипп побагровел.
– Каролина – моя невеста!
– Это не повод забывать о приличиях! – гневно заявила Камилла. – Невеста – не супруга!
Я слушала их пустую перебранку и думала о том, что алая надпись – дело рук кого-то из присутствующих. Кого-то из тех, кто сейчас громко мне сочувствует, кто делает вид, будто беспокоится. Или наблюдает отстраненно, вон, как Лидия, к примеру. Кто-то надел маску, а сам присматривается ко мне, пытается найти на моем лице – что? Следы испуга? Изумления? Злости? Того, кто оставил послание, очень интересует моя реакция, потому-то я и должна казаться почти невозмутимой. Ну, разве что немного растерянной: внезапно рассыпавшееся зеркало кого угодно лишит душевного равновесия. Ненадолго. Вот так и следует мне себя вести. Завтра же шутить над происшествием и весело смеяться.
Но кто? Кому мой приезд стал поперек горла? Кто собрался выжить меня из особняка?
Помада – а надпись явно была сделана помадой – указывала на то, что это дело рук женщины. И первой на ум приходила Камилла: ее мое появление явно не обрадовало. Но выводы делать рано. И краску для губ мог взять и мужчина, чтобы отвести от себя подозрения.
Остатки алых букв разлетелись по комнате, никто из обитателей дома на них внимания не обратил: слишком мелкие осколки, слишком ничтожные следы. А горничные, убравшие беспорядок, если что-то и заметили, то промолчали. И теперь передо мной стояла мучительная дилемма: рассказывать или нет об угрозе Филиппу.
Хотя, строго говоря, никакой угрозы надпись не содержала. Рекомендацию. Совет. Дружеский, да-да, усмехнулась я про себя.
Наконец, все угомонились. Притихли. Поглядывали время от времени украдкой на опустевшую раму на стене и отводили взгляды, будто увидели ненароком нечто непристойное. Меня и саму притягивало и отталкивало одновременно то место, где еще недавно висело зеркало. Странное впечатление производила пустая рама, странные ассоциации навевала. Словно дверь в никуда – вот что подумалось мне. Лучше бы ее сняли, право слово! Но Карл пообещал, что новое зеркало вставят уже завтра, и вычурное обрамление оставили, не стали таскать туда-сюда.
Первой сдалась Камилла.
– Поздно уже, – негромко проговорила она, не обращаясь ни к кому конкретно. – Полагаю, за остаток ночи не случиться ничего непредвиденного. Вы как хотите, а я спать.
И она демонстративно зевнула. Изящно этак, прикрыв рот ладонью. Вспыхнули разноцветными искорками камни в унизывающих пальцы кольцах.
– А что непредвиденное может случиться? – тут же настороженно спросила Диана.
Камилла картинно развела руками.
– Да мало ли. Например, светильник упадет как раз в тот момент, когда Элоиза… прости, Каролина, никак не привыкну к твоему дурацкому капризу, так вот светильник упадет, когда ты будешь проходить мимо.
Диана вскочила с подлокотника.
– Ты что – угрожаешь Каре?
– Я? – деланно удивилась Камилла. – Ни в коем случае. Наша вновь обретенная родственница сама притягивает к себе несчастья.
– Всего-то одно зеркало! И то старинное! Наверное, на нем уже была трещина, но ее не замечали!
– Детям уже давно пора находиться в постели, – снова обращаясь в никуда, заявила Камилла.
– Я не ребенок!
–Действительно, – вмешался Эдмунд, – пора расходиться. Дина!
– Папа, но я…
– Каролина устала и тоже хочет отдохнуть, мы ей мешаем.
Вот в чем я пока что вовсе не была уверена, так это в том, что хочу остаться в одиночестве. Да, сейчас где-то совсем рядом тот, кто оставил надпись на зеркале, но при таком скоплении домочадцев он вряд ли решится причинить мне вред. А вот когда все разойдутся… о том, что еще может случиться, я предпочитала не думать. Потому что внутреннее чутье подсказывало, что надпись – это самое безобидное, с чем мне предстоит столкнуться.
Подстегнутые репликой Эдмунда, собравшиеся словно очнулись и потянулись на выход, на прощание желая мне хорошенько выспаться, мол, солнечным утром все тревоги покажутся смешными и нелепыми. И не прошло и двух минут, как рядом со мной остались только Филипп… и Генри. Притом, что Лукреция тоже выскользнула в коридор следом за Дианой. То, что Генри не поспешил за невестой, меня удивило. А вот моего фальшивого жениха – разозлило.
– Тебе не пора спать? – прямо и несколько грубо спросил он.
– Видишь ли, дорогой кузен, я-то уж точно давно уже вышел из детского возраста. А ты мне не папочка, чтобы отправлять в постель.
– Но и здесь тебе делать нечего.
– Как и тебе. Если не ошибаюсь, твоя спальня дальше по коридору.
Несмотря на абсурдность ситуации, а, может быть, и благодаря ей, меня начал душить смех. Глубокая ночь и двое мужчин в моей спальне – трудно представить что-то более губительное для репутации юной особы. Даже в наше время вольных нравов такое спокойно не воспринимается. Хотя мне ли заботиться о репутации после чуланчика в ночлежке Мамаши Лу? Как хорошо, что никто из рафинированных рьеннов и рьенн даже вообразить не способен те условия, в которых мне довелось жить совсем недавно!
Кузены стояли друг напротив друга, одинаково скрестив руки на груди и нахохлившись, словно два бойцовских петуха. Отчего мне на ум пришла именно такая ассоциация? Петушиные бои – развлечение, популярное на островах Закатного моря, оно неизменно приводит в восторг местных жителей, тогоров, великанов с кожей цвета кофе с капелькой молока. Тогоры делают ставки на фаворитов, шумно веселятся, радуются, как дети, если их фаворит выигрывает. А вот в Лаудинне об этакой забаве мало кто слышал, так откуда же о ней известно мне? Должно быть, что-то читала или кто-то рассказал в той, позабытой жизни, а сейчас вот разговоры о сестрах Биннергрин навеяли.
***
– …Нет, маан, не справлюсь я с девочкой, не выйдет.
Высокая, очень высокая даже для представителей ее народа тогора, настоящая исполинша, пышногрудая и крутобедрая, качает головой, и позвякивают длинные серьги-гроздья из радужных кристаллов в ушах, покачивается павлинье перо, украшающее пестрый тюрбан. Тогора красива: гладкая кожа, огромные темные глаза, чеканные черты лица без возраста. Одета ярко, празднично, в красно-синюю хламиду, подпоясанную ярко-желтым кушаком. Но меня она пугает.
Нет, не так. Не пугает. Я чувствую в ней нечто враждебное. Иное, противное мне. Сама не знаю, как это объяснить, но…
– Я заплачу. Хорошо заплачу.
Другой голос. Знакомый, такой родной. С непривычными интонациями. Почти плачущий, почти умоляющий.
– Нет, маан. Не в деньгах дело. Я не возьмусь выполнить твою просьбу. Моих сил не хватит.
И родной голос меняется. В нем появляется твердость. Звякают металлические нотки, ставшие мне уже привычными – еще не столь давно ОНА говорила не так, совсем не так, мягко, нежно, напевно. До того, как появился испуг – а за ним пришел и металл.
– Тогда я поищу другую ведьму. Более сильную.
Тогора равнодушно пожимает плечами.
– Воля твоя, маан. Но я сомневаюсь, что найдешь. Нет на острове никого сильнее Бенты.
– Тогда мы поедем на другой остров. Объездим все острова! И найдем того, кто справится с нашей… проблемой.
– Воля твоя, маан. Воля твоя…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Я покачивалась на морских волнах, теплых и ласковых, крепко-крепко зажмурив веки. Соленые брызги пощипывали кожу, горечью оседали на губах. Голоса доносились откуда-то издали, словно сквозь толщу воды.
– …потеряла сознание…
– …побелела вся…
– это все ты, Фил…
– ах, нет, я же говорила Карлу… дорогой, почему ты…
– …девочка оказалась слишком впечатлительной… из-за зеркала…
Я с головой погрузилась в неожиданно вязкую плотную воду – и вынырнула, задыхаясь, хватая воздух приоткрытым ртом. И сообразила, что нет никакого моря, никаких теплых ласковых волн. Я лежу в незнакомой комнате, а надо мной вновь собралась… нет, не толпа, всего лишь четверка домочадцев. Милана, обеспокоенно заглядывающая мне в лицо, Карл, только что выпустивший мое запястье – пульс прощупывал, что ли? Ну и куда же без Филиппа и Генри, разумеется.
