Кругляшок оказался шоколадной медалью. Медаль всколыхнула воспоминания о детстве, предвкушении праздника и подарках на новый год. Есть её не хотелось, и я сунула медаль в карман.
Не знаю, толи непрошенные воспоминания, толи крепкое вино развязали мне язык, но несклонная к откровениям, тем более перед незнакомыми людьми, я вдруг произнесла:
– Я не знаю, как поступить.
Дед молчал, ожидая, и я продолжила.
– Сегодня я дала обещание одному человеку и теперь мне страшно.
– То есть ты не хотела его давать?
– Я бы так не сказала.
– Значит пожалела потом?
– Нет, я не жалею, скорее опасаюсь последствий. Я не знаю, чем оно может для меня обернуться.
Дед задумчиво пожевал губами.
– Сейчас у тебя есть выбор: ты можешь выполнить обещание и с открытым забралом встретить неприятности, которые оно тебе принесёт. А можешь не выполнять обещание и продолжить жить как раньше.
– Как раньше уже не получится, – покачала головой я.
– В любом случае выбор за тобой, – приободрил меня дед и поднялся со скамейки.
– И всё-таки, чтобы вы выбрали на моём месте?
– Я бы сдержал обещание, нам ведь не дано знать будущего. Может всё окажется не так уж и плохо.
Ключ легко повернулся в замочной скважине. Но не успела я переступить порог квартиры, как раздался скрипучий ворчливый голос:
– Вернулась?
Не обращая на него внимания, я бросила в угол рюкзак, сняла ботинки и прошла в комнату, на ходу стягивая куртку и свитер.
– Мыслимое ли дело для девки по ночам шастать, точно мужик какой, – невидимый нос шумно втянул воздух, принюхиваясь, – да ты никак ещё и пьяная! – возмутился голос.
Внутри у меня нарастало раздражение. Не отвечай, мысленно твердила я себе. Ты человек, обычный человек, а люди их не слышат. Повесив одежду на вешалку, я достала пижаму. Всё, чего мне хотелось, это рухнуть на диван и уснуть. Но я заставила себя отправиться в душ. Горячая вода обжигала кожу, смывая и унося прочь заботы дня. Думать о кикиморе по-прежнему не хотелось.
– Устала? Вижу, что устала. Ох, беда, беда, – горестно запричитал голос, как только я вышла из ванной. – Ты ж себя в гроб вгонишь с такой-то работой!
Я легла на диван, свернувшись калачиком и устроив голову на подлокотник. Включила телевизор, чтобы заглушить назойливого собеседника.
– И правда, зачем меня слушать? Парамон же у нас дурак, Парамон же ничего не понимает.
Наверное, следовало бы разобрать диван, но двигаться совсем не хотелось. Всего минутку, я полежу всего минутку, думала я, закрывая ставшие тяжёлыми веки.
– Всего один маленький стаканчик, Пра, ну пожалуйста, – канючу я. Мы стоим в длинной очереди к кассам кинотеатра, и я пытаюсь уговорить прабабушку купить мне стакан газировки.
– Ладно, – сдаётся Пра. Она достаёт из маленького чёрного ридикюля деньги и протягивает мне, наказывая, – но только маленький. Не нравится мне эта химия.
Я хватаю деньги и чуть не в припрыжку несусь к лоткам с напитками и попкорном, где тоже очередь. Народа в торговом центре в выходной тьма. Я немного нервничаю, что мы можем не успеть на сеанс или билеты закончатся. А Пра не станет ждать целый час до следующего сеанса, мне и так еле-еле удалось её уговорить.
Вдруг в одном из залов кино раздаётся душераздирающий крик. В холле с кассами повисает напряженная, тревожная тишина. А в следующий миг двери зала распахиваются и из них с криками ужаса, давя друг друга, хлынула толпа перепуганных людей. В холле началось настоящее сумасшествие. Обезумевшие от страха люди рвались к выходу. Все куда-то бежали, увлекая меня. На миг мне показалось, что рядом со мной мелькнул синий костюм и маленький чёрный ридикюль прабабушки. Я замешкалась. Толстый дядька с перекошенным от страха лицом толкнул меня в спину. Я потеряла равновесие и рухнула на пол, до крови ободрав ладони и колени. Но времени почувствовать и испугаться этой боли не было. Лишившаяся разума, оголтелая толпа неслась вперёд, не замечая оказавшуюся на пути маленькую девочку. Меня пинали и толкали, на меня наступали, даже не осознавая, что причиняют боль. Споткнувшись, на меня упала женщина, придавив к полу и больно стукнув локтем в живот, так что перехватило дыхание. Я задыхалась под её тяжестью, из глаз брызнули слёзы. Я ничего не видела, в ушах стучала кровь, в лёгких не хватало воздуха и безумный крик отчаяния вырвался из скованного спазмом горла. Я заорала что есть мочи: «Пра!», надеясь, что она всё-таки сможет отыскать меня в этой круговерте ног, рук и тел.
Я проснулась от собственного крика. Дыхание сбилось, а сердце частило так, что казалось вот-вот выпрыгнет из груди. Откинув одеяло, я положила руки на живот и постаралась дышать на четыре счёта, успокаивая расшалившиеся нервы. За окном бледнел рассвет, давая отсчёт ещё одному серому январскому дню. Пора вставать. Я всунула ноги в тапки и поплелась на кухню.
– Проснулась? – Парамон стоял возле плиты и жарил оладья. Домовой был невысок, и чтобы возвышаться над столом по пояс ему приходилось вставать на табурет. Одет он был в белую рубашку, синие в полоску штаны на подтяжках и передник с рюшками. Обувь же домовой не признавал и круглый год ходил босой. Поджав губы, Парамон сосредоточенно следил за оладушками. Обычно гладко выбритые щёки покрывала щетина, из-под всклокоченных рыжих волос торчали длинные острые уши. В правой руке домовой держал лопаточку. Он взмахивал ею, и оладушки подлетали вверх. Одни переворачивались в воздухе и падали на сковороду белой, непропёкшейся стороной. Готовые перелетали через кухню и попадали на тарелку к золотоволосой девочке лет шести с огромными чёрными глазами и пушистыми заячьими ушками на макушке. Девочка с аппетитом уплетала оладья с вареньем, так что перемазала всё личико. Но стоило ей увидеть меня, как она испуганно съёжилась на стуле, стараясь стать незаметной.
Признаться, от вида этой семейной идиллии я оторопело застыла на пороге.
– Чего замерла, ешь! – прикрикнул на кикимору домовой, – а хозяйку не бойся, она у нас добрая, хоть и неразговорчивая. Доброго слова от неё не дождёшься.
Делая вид, что на кухне никого кроме меня нет, я поставила чайник.
– А с другой стороны, чего с нами болтать-то. Дело своё правим и ладно, – хмыкнул Парамон.
От витавших в кухне ароматов сводило живот, напоминая, что я не только не завтракала, но и не ужинала. Не поддавайся, приказала я себе. Ты их не видишь. Домовых и кикимор не существует. Я открыла холодильник и с грустью осмотрела пустые полки ¬– из-за работы вечно забываю купить продукты. Выбирая между банкой зеленого горошка и заветрившим сыром, я остановилась на последнем. Хорошо ещё хлеб не успел засохнуть и заплесневеть. Сделав бутерброды и заварив кофе, я села за стол.
– Позавтракала бы по-человечески. Думаешь, для кого я тут стараюсь? – попенял Парамон. Передо мной появилась тарелка с оладьями, от аромата которых в животе жалостливо заурчало.
– Вот! – победно воскликнул домовой.
Я со стуком поставила чашку с недопитым кофе на стол и вышла из кухни. В конце концов, можно перекусить по дороге. Собиралась я так быстро, что это скорее походило на бегство. Схватив ключи и рюкзак, я покинула квартиру.
Я заметила её сразу. Её трудно было не заметить. Она шла через толпу точно ледокол, рассекающий льды Арктики. Люди неосознанно расступались перед ней, уступая дорогу. Длинная чёрная юбка мела по земле, и на подоле образовалась корка из грязи и мокрого снега. Добротная дублёнка из овчины. На голове цветастый платок. Серьги из монеток тихо позвякивают. Зеленовато-карие глаза кого-то внимательно выискивают в толпе.
«Только не меня!» – взмолилась я. Я только-только вышла из метро. Платформа на электричку находилась в каких-то тридцати метрах. Это же надо так не везти!
Цыганка смотрела прямо на меня:
– Ну, здравствуй, – низким с хрипотцой голосом произнесла она и, усмехнувшись, спросила, – что, не узнаешь?
Я сочла за лучшее промолчать.
– И правильно, откуда тебе? – происходящее явно забавляло мою собеседницу. Она, не стесняясь, разглядывала меня, – Чара тебя точно описала.
– Чара?! – я была так удивлена услышать имя убитой сирин, что не удержалась от вопроса.
– А, всё-таки знаешь её, – улыбнулась цыганка и принялась хлопать по карманам, бормоча, – да где-же оно?
– Чара умерла, – сообщила я. На лицо цыганки легла тень.
– Знаю. Райских дев мало, и мы всегда знаем, когда одна из наших сестёр погибает. Вот.
– Что там? – я с опаской смотрела на протянутый сложенный вдвое конверт.
– Не знаю. Чара сказала, отдать тебе, я выполняю её поручение.
– Когда она вам это сказала?
– Неделю назад, она сама ко мне пришла. Сказала, что, если с ней что-то случится, отдать конверт тебе. Она всё точно описала – вокзал и тебя. Только день и время не знала. Второй день тебя здесь дожидаюсь.
– Она Вам меня описала? – недоверчиво переспросила я.
– Вот же непонятливая, в третий раз одно и тоже толдычу. Описала, точнёхонько так, до шнурков на ботинках.
У меня по спине пробежал холодок:
– Хотите сказать, Чара увидела нашу с вами встречу?
Цыганка кивнула.
– Но сирин не может предвидеть своё будущее, – возразила я.
– Не может, – согласилась цыганка, – но возможно предсказание казалось не её, а тебя.
– Меня?
Вопрос потонул в грохоте прибывшего на перрон поезда.
– Да-да, тебя. Так берёшь или нет?
Я замерла, не зная, как поступить. Цыганка решила за меня. Со словами «В электричке прочтёшь», она засунула конверт в карман моего пуховика.
– Что? – я точно проснулась ото сна. Огляделась по сторонам, но цыганки и след простыл, и лишь торчащий из кармана белый край конверта свидетельствовал о том, что встреча с ней мне не примерещилась.
Всё время, пока длилась поездка, я таращилась в окно и делал вид, что меня очень интересует пейзаж за ним. При этом я старалась даже не притрагиваться к письму, точно оно и правда могло меня укусить. Со вчерашнего дня меня не покидала тревога. Нечто схожее чувствуешь, когда надвигается гроза. Смотришь на закрывающие небо чёрные тучи и понимаешь, что ничего не можешь сделать. И лежащий в кармане конверт был одним из предвестников надвигающейся на меня бури. Я потеряла контроль над ситуацией, и это пугало меня до трясущихся поджилок.
Сойдя на станции «Малаховка», я первым делом заглянула в один из продуктовых магазинчиков, выстроившихся в ряд вдоль дороги. Идти в гости с пустыми руками не хотелось.
Закупившись печеньем и тортом на каждый день в картонной коробке, я зашагала по улице, по обе стороны которой тянулись металлические заборы с выглядывающими из-за них крышами домов. Интересовавший меня забор закрывали голые ветки чубушника. Я нащупала наверху калитки щеколду, открыла и беспрепятственно – совсем никого не боится. Заходи, кто хочешь, и бери, что хочешь – зашла во двор. Летом двор утопал в цветах. Рута, мята, иссоп, эхинацея, нивяник и многие, многие другие травы наполняли его не только красками, но и неповторимым ароматом. Сейчас же они спали под пуховым одеялом снега. Я прошла по петлявшей между росших на участке сосен и сухих зонтиков кустов гортензии дорожке к дому, который выделялся среди соседских домок своей неповторимой архитектурой. Каждое новое поколение нашей семьи вносило в его внешний вид что-то своё, достраивало, переделывало, ломало и снова достраивало. Со стороны казалось, что дом, как чудовище Франкенштейна, сшили из разных домов: одноэтажного кирпичного с обычной крышей, двухэтажного деревянного, опоясывающей деревянной террасой с большими филенчатыми окнами и, когда всё вышеперечисленное было подведено под одну крышу, торчащей сверху башенкой с круглым окном. Башенку я любила больше всего.
Я поднялась на невысокое крылечко, оббила от снега подошвы ботинок и уже хотела позвонить, как дверь открылась сама.
– Здравствуйте, Виктор Осипович, – поприветствовала я появившегося на пороге пожилого мужчину в инвалидной коляске.
– Что, Сашенька, приехала бабушку проведать? – улыбнулся он и с теплотой посмотрел на меня.
– Да. Как у Вас дела?
– Потихоньку, потихоньку, – покивал он головой, его голубые глаза с прищуром посмотрели на меня, – а у тебя как? На службе не обижают? А то скажи, я им ох! – он погрозил сжатым кулаком. После аварии Виктор Осипович основал своё юридическое бюро, так что у него имелись связи, чтобы устроить «ох» даже Пашкову. Но я считала нечестным втягивать знакомого в свои дрязги на работе. Не маленькая, сама разберусь.
– Не обижают, – улыбнулась я. – А как Лена, работает? – спросила я про детскую подружку.
– Вот хорошо, что ты мне напомнила. У неё же спектакль новый вышел по «Отелло». Ей дали Дездемону. Она меня и на премьеру приглашала. Правда постановка в стиле модерн, все на каких-то верёвках болтаются. Не читай я Шекспира, ничего бы не понял, – посмеялся Виктор Осипович. – Лена и тебе с бабушкой приглашение передавала, как надумаете, скажите. Можете вместе или по отдельности.
– Спасибо. Непременно схожу.
– Ладно, поеду я.
– Как же? Может останетесь, чайку попьём?
– Мы до твоего прихода с Анной Семёновной уже начаёвничались. Поеду, не буду вам мешать. Игорь, – позвал Виктор Осипович. Из дома вышел крепкий мужчина и взялся за ручки инвалидного кресла. Помощник мягко спустил кресло со своим подопечным с крыльца и повёз его по дорожке. Я подождала, пока они закроют на верхний шпингалет калитку, об устройстве запора которой очевидно знала вся округа, и вошла в дом.
– Ба, я приехала! – возвестила я, стягивая ботинки и пуховик.
– Я на кухне, – донёсся до меня голос бабушки.
Я подхватила пакет с гостинцами и пошла на кухню. Я любила этот дом, потому не спешила, здороваясь с каждой важной для меня вещью. С дверным косяком, на котором ручкой отмечался мой рост. Я провела большим пальцем по последней отметке. С пятнадцати лет я не выросла ни на миллиметр. Под ногой скрипнула половица, я улыбнулась. Я различала по звуку скрип каждой половицы, знала, в какую погоду ветер особенно жалостливо поёт в каминной трубе и как тихо стучится в стекло росшая под окном сирень. Сколько бы лет не проходило в доме ничего не менялось. Разве что запах. Когда дом принадлежал Пра, в нём пахло сушенными лекарственными травами, пучки которых висели под потолком в кухне и террасе. Когда хозяйкой стала Ба, в доме стало пахнуть как в старой библиотеке, потому что бабушка перевезла сюда всю свою библиотеку. Хотя некоторые запахи остались неизменными. Например, аромат свежей выпечки. Интересно, передаётся ли умение печь пироги по наследству или приобретается со временем? Я снова вдохнула, желая уловить аромат ванили и корицы, но почувствовала совсем другой запах.
– Ты чего? – обернулась ко мне бабушка.
Я поставила сумки на стол и, сложив руки на груди, строго взглянула на неё:
– Где они?
– Кто? – бабушка попыталась разыграть непонимание, но получилось у неё плохо.
– Хорошо, я сама найду.
Я принялась хлопать ящичками шкафов, пока не обнаружила в одном из них среди кастрюль и сковородок букет сухоцвета.
– Бессмертник, – я с осуждением посмотрела на бабушку.
– Гелихризум, – поправила та.
– Мне сейчас не до терминов, – от сладковато-гнилостного запаха разложения к горлу подкатывала тошнота, – сожги их.
Не знаю, толи непрошенные воспоминания, толи крепкое вино развязали мне язык, но несклонная к откровениям, тем более перед незнакомыми людьми, я вдруг произнесла:
– Я не знаю, как поступить.
Дед молчал, ожидая, и я продолжила.
– Сегодня я дала обещание одному человеку и теперь мне страшно.
– То есть ты не хотела его давать?
– Я бы так не сказала.
– Значит пожалела потом?
– Нет, я не жалею, скорее опасаюсь последствий. Я не знаю, чем оно может для меня обернуться.
Дед задумчиво пожевал губами.
– Сейчас у тебя есть выбор: ты можешь выполнить обещание и с открытым забралом встретить неприятности, которые оно тебе принесёт. А можешь не выполнять обещание и продолжить жить как раньше.
– Как раньше уже не получится, – покачала головой я.
– В любом случае выбор за тобой, – приободрил меня дед и поднялся со скамейки.
– И всё-таки, чтобы вы выбрали на моём месте?
– Я бы сдержал обещание, нам ведь не дано знать будущего. Может всё окажется не так уж и плохо.
Ключ легко повернулся в замочной скважине. Но не успела я переступить порог квартиры, как раздался скрипучий ворчливый голос:
– Вернулась?
Не обращая на него внимания, я бросила в угол рюкзак, сняла ботинки и прошла в комнату, на ходу стягивая куртку и свитер.
– Мыслимое ли дело для девки по ночам шастать, точно мужик какой, – невидимый нос шумно втянул воздух, принюхиваясь, – да ты никак ещё и пьяная! – возмутился голос.
Внутри у меня нарастало раздражение. Не отвечай, мысленно твердила я себе. Ты человек, обычный человек, а люди их не слышат. Повесив одежду на вешалку, я достала пижаму. Всё, чего мне хотелось, это рухнуть на диван и уснуть. Но я заставила себя отправиться в душ. Горячая вода обжигала кожу, смывая и унося прочь заботы дня. Думать о кикиморе по-прежнему не хотелось.
– Устала? Вижу, что устала. Ох, беда, беда, – горестно запричитал голос, как только я вышла из ванной. – Ты ж себя в гроб вгонишь с такой-то работой!
Я легла на диван, свернувшись калачиком и устроив голову на подлокотник. Включила телевизор, чтобы заглушить назойливого собеседника.
– И правда, зачем меня слушать? Парамон же у нас дурак, Парамон же ничего не понимает.
Наверное, следовало бы разобрать диван, но двигаться совсем не хотелось. Всего минутку, я полежу всего минутку, думала я, закрывая ставшие тяжёлыми веки.
Прода от 13.02.2022, 22:02
Глава 2
– Всего один маленький стаканчик, Пра, ну пожалуйста, – канючу я. Мы стоим в длинной очереди к кассам кинотеатра, и я пытаюсь уговорить прабабушку купить мне стакан газировки.
– Ладно, – сдаётся Пра. Она достаёт из маленького чёрного ридикюля деньги и протягивает мне, наказывая, – но только маленький. Не нравится мне эта химия.
Я хватаю деньги и чуть не в припрыжку несусь к лоткам с напитками и попкорном, где тоже очередь. Народа в торговом центре в выходной тьма. Я немного нервничаю, что мы можем не успеть на сеанс или билеты закончатся. А Пра не станет ждать целый час до следующего сеанса, мне и так еле-еле удалось её уговорить.
Вдруг в одном из залов кино раздаётся душераздирающий крик. В холле с кассами повисает напряженная, тревожная тишина. А в следующий миг двери зала распахиваются и из них с криками ужаса, давя друг друга, хлынула толпа перепуганных людей. В холле началось настоящее сумасшествие. Обезумевшие от страха люди рвались к выходу. Все куда-то бежали, увлекая меня. На миг мне показалось, что рядом со мной мелькнул синий костюм и маленький чёрный ридикюль прабабушки. Я замешкалась. Толстый дядька с перекошенным от страха лицом толкнул меня в спину. Я потеряла равновесие и рухнула на пол, до крови ободрав ладони и колени. Но времени почувствовать и испугаться этой боли не было. Лишившаяся разума, оголтелая толпа неслась вперёд, не замечая оказавшуюся на пути маленькую девочку. Меня пинали и толкали, на меня наступали, даже не осознавая, что причиняют боль. Споткнувшись, на меня упала женщина, придавив к полу и больно стукнув локтем в живот, так что перехватило дыхание. Я задыхалась под её тяжестью, из глаз брызнули слёзы. Я ничего не видела, в ушах стучала кровь, в лёгких не хватало воздуха и безумный крик отчаяния вырвался из скованного спазмом горла. Я заорала что есть мочи: «Пра!», надеясь, что она всё-таки сможет отыскать меня в этой круговерте ног, рук и тел.
Я проснулась от собственного крика. Дыхание сбилось, а сердце частило так, что казалось вот-вот выпрыгнет из груди. Откинув одеяло, я положила руки на живот и постаралась дышать на четыре счёта, успокаивая расшалившиеся нервы. За окном бледнел рассвет, давая отсчёт ещё одному серому январскому дню. Пора вставать. Я всунула ноги в тапки и поплелась на кухню.
– Проснулась? – Парамон стоял возле плиты и жарил оладья. Домовой был невысок, и чтобы возвышаться над столом по пояс ему приходилось вставать на табурет. Одет он был в белую рубашку, синие в полоску штаны на подтяжках и передник с рюшками. Обувь же домовой не признавал и круглый год ходил босой. Поджав губы, Парамон сосредоточенно следил за оладушками. Обычно гладко выбритые щёки покрывала щетина, из-под всклокоченных рыжих волос торчали длинные острые уши. В правой руке домовой держал лопаточку. Он взмахивал ею, и оладушки подлетали вверх. Одни переворачивались в воздухе и падали на сковороду белой, непропёкшейся стороной. Готовые перелетали через кухню и попадали на тарелку к золотоволосой девочке лет шести с огромными чёрными глазами и пушистыми заячьими ушками на макушке. Девочка с аппетитом уплетала оладья с вареньем, так что перемазала всё личико. Но стоило ей увидеть меня, как она испуганно съёжилась на стуле, стараясь стать незаметной.
Признаться, от вида этой семейной идиллии я оторопело застыла на пороге.
– Чего замерла, ешь! – прикрикнул на кикимору домовой, – а хозяйку не бойся, она у нас добрая, хоть и неразговорчивая. Доброго слова от неё не дождёшься.
Делая вид, что на кухне никого кроме меня нет, я поставила чайник.
– А с другой стороны, чего с нами болтать-то. Дело своё правим и ладно, – хмыкнул Парамон.
От витавших в кухне ароматов сводило живот, напоминая, что я не только не завтракала, но и не ужинала. Не поддавайся, приказала я себе. Ты их не видишь. Домовых и кикимор не существует. Я открыла холодильник и с грустью осмотрела пустые полки ¬– из-за работы вечно забываю купить продукты. Выбирая между банкой зеленого горошка и заветрившим сыром, я остановилась на последнем. Хорошо ещё хлеб не успел засохнуть и заплесневеть. Сделав бутерброды и заварив кофе, я села за стол.
– Позавтракала бы по-человечески. Думаешь, для кого я тут стараюсь? – попенял Парамон. Передо мной появилась тарелка с оладьями, от аромата которых в животе жалостливо заурчало.
– Вот! – победно воскликнул домовой.
Я со стуком поставила чашку с недопитым кофе на стол и вышла из кухни. В конце концов, можно перекусить по дороге. Собиралась я так быстро, что это скорее походило на бегство. Схватив ключи и рюкзак, я покинула квартиру.
Прода от 20.02.2022, 21:53
***
Я заметила её сразу. Её трудно было не заметить. Она шла через толпу точно ледокол, рассекающий льды Арктики. Люди неосознанно расступались перед ней, уступая дорогу. Длинная чёрная юбка мела по земле, и на подоле образовалась корка из грязи и мокрого снега. Добротная дублёнка из овчины. На голове цветастый платок. Серьги из монеток тихо позвякивают. Зеленовато-карие глаза кого-то внимательно выискивают в толпе.
«Только не меня!» – взмолилась я. Я только-только вышла из метро. Платформа на электричку находилась в каких-то тридцати метрах. Это же надо так не везти!
Цыганка смотрела прямо на меня:
– Ну, здравствуй, – низким с хрипотцой голосом произнесла она и, усмехнувшись, спросила, – что, не узнаешь?
Я сочла за лучшее промолчать.
– И правильно, откуда тебе? – происходящее явно забавляло мою собеседницу. Она, не стесняясь, разглядывала меня, – Чара тебя точно описала.
– Чара?! – я была так удивлена услышать имя убитой сирин, что не удержалась от вопроса.
– А, всё-таки знаешь её, – улыбнулась цыганка и принялась хлопать по карманам, бормоча, – да где-же оно?
– Чара умерла, – сообщила я. На лицо цыганки легла тень.
– Знаю. Райских дев мало, и мы всегда знаем, когда одна из наших сестёр погибает. Вот.
– Что там? – я с опаской смотрела на протянутый сложенный вдвое конверт.
– Не знаю. Чара сказала, отдать тебе, я выполняю её поручение.
– Когда она вам это сказала?
– Неделю назад, она сама ко мне пришла. Сказала, что, если с ней что-то случится, отдать конверт тебе. Она всё точно описала – вокзал и тебя. Только день и время не знала. Второй день тебя здесь дожидаюсь.
– Она Вам меня описала? – недоверчиво переспросила я.
– Вот же непонятливая, в третий раз одно и тоже толдычу. Описала, точнёхонько так, до шнурков на ботинках.
У меня по спине пробежал холодок:
– Хотите сказать, Чара увидела нашу с вами встречу?
Цыганка кивнула.
– Но сирин не может предвидеть своё будущее, – возразила я.
– Не может, – согласилась цыганка, – но возможно предсказание казалось не её, а тебя.
– Меня?
Вопрос потонул в грохоте прибывшего на перрон поезда.
– Да-да, тебя. Так берёшь или нет?
Я замерла, не зная, как поступить. Цыганка решила за меня. Со словами «В электричке прочтёшь», она засунула конверт в карман моего пуховика.
– Что? – я точно проснулась ото сна. Огляделась по сторонам, но цыганки и след простыл, и лишь торчащий из кармана белый край конверта свидетельствовал о том, что встреча с ней мне не примерещилась.
Прода от 27.02.2022, 23:34
Всё время, пока длилась поездка, я таращилась в окно и делал вид, что меня очень интересует пейзаж за ним. При этом я старалась даже не притрагиваться к письму, точно оно и правда могло меня укусить. Со вчерашнего дня меня не покидала тревога. Нечто схожее чувствуешь, когда надвигается гроза. Смотришь на закрывающие небо чёрные тучи и понимаешь, что ничего не можешь сделать. И лежащий в кармане конверт был одним из предвестников надвигающейся на меня бури. Я потеряла контроль над ситуацией, и это пугало меня до трясущихся поджилок.
Сойдя на станции «Малаховка», я первым делом заглянула в один из продуктовых магазинчиков, выстроившихся в ряд вдоль дороги. Идти в гости с пустыми руками не хотелось.
Закупившись печеньем и тортом на каждый день в картонной коробке, я зашагала по улице, по обе стороны которой тянулись металлические заборы с выглядывающими из-за них крышами домов. Интересовавший меня забор закрывали голые ветки чубушника. Я нащупала наверху калитки щеколду, открыла и беспрепятственно – совсем никого не боится. Заходи, кто хочешь, и бери, что хочешь – зашла во двор. Летом двор утопал в цветах. Рута, мята, иссоп, эхинацея, нивяник и многие, многие другие травы наполняли его не только красками, но и неповторимым ароматом. Сейчас же они спали под пуховым одеялом снега. Я прошла по петлявшей между росших на участке сосен и сухих зонтиков кустов гортензии дорожке к дому, который выделялся среди соседских домок своей неповторимой архитектурой. Каждое новое поколение нашей семьи вносило в его внешний вид что-то своё, достраивало, переделывало, ломало и снова достраивало. Со стороны казалось, что дом, как чудовище Франкенштейна, сшили из разных домов: одноэтажного кирпичного с обычной крышей, двухэтажного деревянного, опоясывающей деревянной террасой с большими филенчатыми окнами и, когда всё вышеперечисленное было подведено под одну крышу, торчащей сверху башенкой с круглым окном. Башенку я любила больше всего.
Я поднялась на невысокое крылечко, оббила от снега подошвы ботинок и уже хотела позвонить, как дверь открылась сама.
– Здравствуйте, Виктор Осипович, – поприветствовала я появившегося на пороге пожилого мужчину в инвалидной коляске.
– Что, Сашенька, приехала бабушку проведать? – улыбнулся он и с теплотой посмотрел на меня.
– Да. Как у Вас дела?
– Потихоньку, потихоньку, – покивал он головой, его голубые глаза с прищуром посмотрели на меня, – а у тебя как? На службе не обижают? А то скажи, я им ох! – он погрозил сжатым кулаком. После аварии Виктор Осипович основал своё юридическое бюро, так что у него имелись связи, чтобы устроить «ох» даже Пашкову. Но я считала нечестным втягивать знакомого в свои дрязги на работе. Не маленькая, сама разберусь.
– Не обижают, – улыбнулась я. – А как Лена, работает? – спросила я про детскую подружку.
– Вот хорошо, что ты мне напомнила. У неё же спектакль новый вышел по «Отелло». Ей дали Дездемону. Она меня и на премьеру приглашала. Правда постановка в стиле модерн, все на каких-то верёвках болтаются. Не читай я Шекспира, ничего бы не понял, – посмеялся Виктор Осипович. – Лена и тебе с бабушкой приглашение передавала, как надумаете, скажите. Можете вместе или по отдельности.
– Спасибо. Непременно схожу.
– Ладно, поеду я.
– Как же? Может останетесь, чайку попьём?
– Мы до твоего прихода с Анной Семёновной уже начаёвничались. Поеду, не буду вам мешать. Игорь, – позвал Виктор Осипович. Из дома вышел крепкий мужчина и взялся за ручки инвалидного кресла. Помощник мягко спустил кресло со своим подопечным с крыльца и повёз его по дорожке. Я подождала, пока они закроют на верхний шпингалет калитку, об устройстве запора которой очевидно знала вся округа, и вошла в дом.
– Ба, я приехала! – возвестила я, стягивая ботинки и пуховик.
– Я на кухне, – донёсся до меня голос бабушки.
Я подхватила пакет с гостинцами и пошла на кухню. Я любила этот дом, потому не спешила, здороваясь с каждой важной для меня вещью. С дверным косяком, на котором ручкой отмечался мой рост. Я провела большим пальцем по последней отметке. С пятнадцати лет я не выросла ни на миллиметр. Под ногой скрипнула половица, я улыбнулась. Я различала по звуку скрип каждой половицы, знала, в какую погоду ветер особенно жалостливо поёт в каминной трубе и как тихо стучится в стекло росшая под окном сирень. Сколько бы лет не проходило в доме ничего не менялось. Разве что запах. Когда дом принадлежал Пра, в нём пахло сушенными лекарственными травами, пучки которых висели под потолком в кухне и террасе. Когда хозяйкой стала Ба, в доме стало пахнуть как в старой библиотеке, потому что бабушка перевезла сюда всю свою библиотеку. Хотя некоторые запахи остались неизменными. Например, аромат свежей выпечки. Интересно, передаётся ли умение печь пироги по наследству или приобретается со временем? Я снова вдохнула, желая уловить аромат ванили и корицы, но почувствовала совсем другой запах.
– Ты чего? – обернулась ко мне бабушка.
Я поставила сумки на стол и, сложив руки на груди, строго взглянула на неё:
– Где они?
– Кто? – бабушка попыталась разыграть непонимание, но получилось у неё плохо.
– Хорошо, я сама найду.
Я принялась хлопать ящичками шкафов, пока не обнаружила в одном из них среди кастрюль и сковородок букет сухоцвета.
– Бессмертник, – я с осуждением посмотрела на бабушку.
– Гелихризум, – поправила та.
– Мне сейчас не до терминов, – от сладковато-гнилостного запаха разложения к горлу подкатывала тошнота, – сожги их.
