— Ну что, рыба моя! Есть желание подробнее разобраться со всеми этими восприятиями, «чистыми», «замутнёнными»?
— По-моему, решение принято уже! Разве нет?
— Здорово! Тогда тащи коньяк! Пообщаемся!
— А на халяву нельзя? Может, тебе ещё и переночевать негде?
— Ай-яй-яй! Вот уж не ожидал, Юлечка! Ты, оказывается, скряга! — Адольфо осуждающе качает головой. — Не стыдно?
— Жук ты, Адольфо, навозный! Пользуешься моей безотказностью!
— В каком смысле? Хотелось бы услышать! Ну-ка, ну-ка!
Пропускаю последнюю реплику мимо ушей. Ничего не поделаешь, приходится тащиться за спиртным.
А дождь всё льёт и льёт, и нет ему ни конца ни края. И Адольфо льёт, льёт на мою мельницу:
— Прежде чем продолжить, подытожим сказанное. Смею утверждать, цель моя заключалась вовсе не в том, чтобы, как ты соизволила выразиться: «над девушкой постебаться», ибо считаю сие занятие бестолковым. С моей помощью ты самостоятельно должна была прийти к осознанию довольно простой вещи, а именно: существованию в корне различающихся путей или способов восприятия, пока будем называть его, окружающего мира. Наречём их: описательный — понятный, привычный тебе, и сущностный — непривычный, названный мною — «чистое восприятие», или «познание», безразлично. Почему «пока»? Да потому, что само понятие «окружающий мир» весьма субъективно, надеюсь, ты вскорости это поймёшь. И?
Ждёт моей реакции. Неясно, правда, чего он хочет.
— Ты уже пришла к осознанию?
Ах, вот где собака порылась !
— Мне кажется, — наученная недавним горьким опытом, осторожно подбираю выражения, — требовать понимания от человека, впервые услышавшего о столь серьёзных вещах, после крайне невразумительного, с моей стороны уж точно, их обсуждения по меньшей мере бестактно!
Короткая пауза заполнена сопением, кряхтением, недоумённым хмыканьем и пожиманием плеч. Вижу, хочется дядечке послать меня к четвёртому поросёнку, ой хочется! Аж зубы скрипят!
Но, видимо, решение бороться с женской беспросветностью до победного конца принято заранее и явно не им! Кем-то посерьёзнее.
— Хорошо, поговорим ещё. Представь себя на секунду, — Адольфо вновь, словно на заказ, демонстрирует приглянувшийся мне в прошлый раз фокус с кольцами дыма одно в другом, — эдакой Маугли, всю сознательную жизнь живущей в волчьей стае и понятия не имеющей о человечьем языке. Маугли ведь, согласись, вполне себе сродни дитю малому неразумному.
Ловлю себя на мысли: мне нравится наблюдать за Адольфо. Вообще, на каждом его действии, движении лежит отпечаток некоего эстетства, шарма, вкусного удовольствия. Одновременно пытаюсь примериться к роли лягушонка-Маугли .
Стройная, смуглая, в одной набедренной повязочке. Нет, лучше полностью обнажённая, да! Красавица-амазонка, глаза горят первобытным огнём, мечусь по джунглям плечом к плечу с братьями-волками в поисках добычи. Ау-у-у-у!
— Ну, ну! Выть-то зачем? Да как громко! О соседях подумай. …На работе все? Хм… Прибавь к тому гнилые, хронически болящие зубы, смрад изо рта от сырого мяса, гельминтов всех мастей, грязь под обгрызенными ногтями, потрескавшиеся пятки и прочие прелести постоянного проживания на свежем воздухе. Да, чуть не забыл, про кровососущих и паразитов не забудь!
— Редиска ты, Адольфо! Любитель кайф обламывать!
— Не о том думаешь, Багира ! Задумайся лучше о своём восприятии действительности. Разве ты не ощущала бы, скажем, жару или холод? Безусловно, ощущала бы! Но при этом твои ощущения никоим образом не ассоциировались бы со словами «жара», «холод» и уж тем паче с «градусами», «цельсиями», «кельвинами», «фаренгейтами» и тому подобным. Ты, в зависимости от ситуации, или укрывалась бы в тени деревьев, или прижималась к родным блошливым братцам-волкам, чтобы согреться. Заметь, совершенно естественно, без раздумий! А что происходит в твоей нынешней действительности?
Смотрит вопрошающе. Увольте! Всем своим видом выражаю твёрдое нежелание теоретизировать на скользкую тему.
Пожимает плечами, мол, не хочешь, как хочешь, я и сам могу:
— Рискну воспроизвести экспромтом. Поправишь, если что напутаю: «…Та-а-ак, жарковато сегодня! С какого перепугу Юля в джинсы-то вырядилась? Вот припадочная! Что тут у нас? — скир-р-р-р, скрыпят дверцы шкафа. — Юбчонки? Вау! Конечно же! Странно, что сразу не допёрла! Самое то! Тэ-э-э-эк-с… Зелёненькая. Не катит. Серенькая — тоже. В чёрненькой жарковато будет. Синенькая, беленькая, лиловенькая… Бл*дь, в глазах рябит! О! Красненькая! Супер! А верх? Надо подумать. Верх… Верх… Что бы замутить эдакое? О! Топик прозрачненький! Годится! Гм… Трусики надевать или нет? Коротка юбчонка, попку почти видно. Может, всё-таки надеть? К поросёнку их, жарко! Да и попка красивая! Пусть мужики таращатся, зубом цыкают! Мужики?!! …Мужики! …Мужики, мля!!! Трахаться-то, оказывается, как хочется! Кому бы позвонить? Эврика! Рыжик холостой, жена с дочкой на дачу свалила! — короткий телефонный звонок минуточек на сорок. — Класс, в течение часа примчится! Мухой в душ и причепуриваться! Постой-ка, а чего я в шкаф полезла? Вот забываха, да и х*й с ним, со шкафом-то! Рыжи-и-ик! Приве-е-ет, милы-ы-ый!!!»
Признаюсь себе со стыдом: очень похоже. Опять, небось, в башку мне лазил, свинёнок?
Ужасно хочется поскандалить! Так нет же! Не даёт опомниться, шпарит без остановки:
— И так, уверяю тебя, во всём. При нашем знакомстве, помнишь, я называл это словоблудием? Понимаю, для тебя, как и для подавляющего большинства людей, даже на короткое время перебиться без внутреннего диалога немыслимо. Зато, уверяю, отказавшись от него, однажды скинувший оковы болтливого разума человек получает доступ к истинному знанию и, научившись применять плоды его, многократно усиливает наслажденье счастьем бытия!
С первой встречи понятно было, Адольфо — большой любитель покрасоваться, произвести впечатление! Эффектная концовка, нечего сказать!
Тем не менее на сей раз целей своих он не достиг. Иных способов избавиться от «оков болтливого разума», единственно как всем дружно податься в Маугли, я для себя, сколько ни старалась, из нашей беседы уяснить не смогла.
Последнее обстоятельство вызвало в организме волну вполне закономерного неприятия безрадостных перспектив первобытно-пещерного существования:
— Ты что же, предлагаешь человечеству уйти в леса и жить по законам джунглей? Отказаться от благ цивилизации? Терпеть зубную боль, голод, холод, вонь, глистов, клопов, вшей и прочие «радости» примитивно-животной реальности? Ради чего? Ради мифического «истинного знания»?! Ты смеёшься надо мной или издеваешься?!
Судя по всему, ожидалось моё взбухание, парирует не задумываясь:
— Разумеется, нет, золотко моё! Утверждение твоё — нудис вербис , то есть — голословно! Предположение, лишённое всяческих оснований. Я всего лишь говорил о радикально отличающихся вещах: бесхитростной, абсолютно естественной реакции «примитивного» Маугли на внешние раздражители и некоей «болтливой» специфике мировосприятия современных так называемых хуманиссими популус — человеков цивилизованных. Следствием которой, совершенно, по моему разумению, закономерно, является неискренность, вариативная порочность, что ли, общепринятых в вашем, гордо именуемом высокоразвитым, обществе, способов и методов приобретения того, что вы привыкли считать знаниями! Заключающихся, обрати особо, пожалуйста, на это своё драгоценнейшее внимание, всего-навсего в маниакальном стремлении людей всё и вся описывать словами, не различая за их внешней оболочкой сути процессов бытия.
«Если вы смогли это всё прочитать — вам не нужны очки» . Лично я была вынуждена воспринимать на слух, вследствие чего осилила с огромным трудом.
Здесь Адольфо внезапно соскакивает с удобного лежбища и опасно зависает в запретной зоне возле стойки с неприкосновенной аудиоаппаратурой, дыбящейся посередь гостиной подобно пирамиде Хуфу .
— Чего это мы в тишине сидим? Такая гарная шарманка простаивает!
«Всё, что угодно, только не музыка!!! Не смей трогать, даже не прикасайся!!!» — слёзно молю про себя, но слушать меня никто не желает.
Нажимаются заветные кнопочки, поворачиваются волшебные рычажки, загораются таинственные индикаторы. Пульты на изготовке. Стрелочки пока на нулях, но, чувствую, скоро пустятся в пляс.
— А теперь послушаем малехо святой музыки, — нараспев цитирует горячо любимого мной Майка Науменко . — И душами совместно воспарим. Я вам поставлю… — повисла пауза, не предвещающая ничего доброго. — О! «Кинг Кримсон» ! Он типа Кришны — тоже всеми шибко любим!
Знала, предполагала, что добром дело не кончится! Ещё один музыкальный извращенец на мою голову! Неужто попсу какую-нибудь удобоваримую включить нельзя?! Мадонну там, «Раммштайн» , «Мотли Крю» или «АББА» на худой конец, а?! Да мало ли в Бразилии донов Педров!!!
Нашёл, что слушать на больную голову — «Кинг Кримсон»! Нет! На это я пойтить не могу!
— Отсебятину городите, уважаемый! Не было по тексту «Кримсона»! Не надо «Кримсона»! Пожалейте наши мозги и уши! У меня лично крыша и так наперекосяк уже, а этот… психушный Фрипп её окончательно снесёт! Уж лучше тогда Юрий Морозов !
— Ты думаешь? Ладно, будь по-твоему! — с живейшим интересом роется в объёмистой фонотеке мужа. — Дык нету Морозова у вас, где же я тебе его возьму-то? А что наличествует? Та-а-ак, посмотрим, посмотрим. О-о-о-о! Артур Браун , «Магма» , да ещё в виниле! …Опять мимо кассы? Что? …Куда, куда? Грубиянка! …А ты привереда, Юлечка! М-м-м-м… Совместное творение Клауса Шульце и Лизы Джеррард ? Сильно! Весёленькая, однако, компашка! Может, твоего благоверного диджеем к нам пристроить? Под подобную музычку в самый раз тушки потрошить да жилы наматывать. Ой! Извини, вырвалось, погорячился! …Послушаем-ка мы «одинокого звеззду» Шульце, что-нибудь про любовь . Есть возражения?
Шульце так Шульце, всё лучше, чем какофонические гитарные пассажи Фриппа!
Пока немецкий гений электроники, мэтр эмбиента набирает обороты, Адольфо вновь принимает позу тюленя, и мы возвращаемся аккурат, скажем типа умно, к точке бифуркации нашего разговора:
— Касаемо столь возмутивших тебя «радостей примитивного животного существования», осмелюсь предположить, что пигмей в сердце Калахари или индеец чама в дебрях Амазонки живёт при всём при том более полно, счастливо и правильно, чем любой ваш раздувшийся от сознания своей значимости типа «учёный», зажравшийся функционер или шарахающийся собственной тени ворюга-олигарх.
— Тебя послушать, выходит, образ жизни невежественных аборигенов, прозябающих в первобытном состоянии, и есть предпочтительная основа мирового порядка, предел устремлений всего прогрессивного человечества?! Перст указующий! Всем стройными колоннами топать в дремучее светлое прошлое! Через суеверия и мракобесие к звёздам! Пер обскурантизм ад астрае ! А что же великие открытия: Коперник, Ньютон, Тесла, Эйнштейн? Полёты в космос, освоение Луны, исследования Мирового океана?! — эмоционально, взахлёб выпаливаю я. — И вообще. Научно-технический прогресс, с ним как быть? Для кого денно и нощно, без сна и продыху совершаются новые открытия, развиваются технологии? По-твоему, всё это шелуха? Наносное?
— Всему свой черёд. Вопрос серьёзный, обязательно обсудим, обещаю! Напомни мне позже, ладно? — его, похоже, нисколько не трогает моё взбудораженное состояние. — Сейчас же, дабы не потерять нить рассуждений, предлагаю закончить тему детских воспоминаний. Какое на это будет твоё авторитетное мнение? Может, перерывчик сделаем?
В голове разброд и шатания. Охотно соглашаюсь: полезно бы прерваться, походить немного, ноги размять. Двигаюсь на кухню, ставлю чайник. Время обеденное, но есть почему-то не хочется.
— Адольфо, милый, тебе чёрный или зелёный заварить?
— Мне бы коньячку или вискарика. Осталось что-нибудь?
— Осталось, осталось.
Крепкий сладкий чай с лимоном приходится как нельзя кстати. Взбаламученное сознание слегка проясняется и готово к новым нагрузкам.
Искуситель тут же, на трибуне, вещает вкрадчивым голосом:
— Если ты читала замечательную детскую книжку про Мэри Поппинс с Вишнёвой улицы, то, конечно же, помнишь историю Джона и Барбары? Или всё ж напомнить?
— Будь добр, если не сложно.
— С превеликим удовольствием! В семействе Бэнксов, где вышеупомянутая дамочка периодически подхалтуривала нянькой, было четверо детишек: Джейн, Майкл — постарше и парочка младенцев-близнецов — Джон и Барбара. Душераздирающая история этих близнецов в том-то и заключалась, что, будучи совсем ещё маленькими, дети воспринимали окружающий мир в несколько ином свете, нежели прочие обитатели дома номер семнадцать.
Единственная ассоциация с домом номер семнадцать по Вишнёвой улице, возникшая у меня на тот момент, — не шибко одарённая пигалица Андрейченко (чисто оценочное мнение!) в роли Мэри Поппинс. Адольфо она, видимо, тоже не очень-то лицеприятна, кивает одобрительно, но дело своё не забывает:
— К примеру, излюбленным их занятием в свободное от более серьёзных вещей время, как-то: почёсывание растущего зубика большим пальцем ноги или снимание и надевание пинеток, было общаться с солнечными зайчиками. Кроме того, они знали язык птиц, ветра, деревьев, звёзд и отлично понимали, о чём говорят суетящиеся вокруг взрослые, нисколечко не переживая за бестолковость и непонятливость последних, а напротив, подтрунивая над ними. Но прошло чуть времени, малыши подросли и напрочь всё забыли.
— Да, да! Припоминаю! К ним птица ещё говорящая прилетала, то ли попугай, то ли голубь.
— Так точно! То был скворец:
«…Краской выкрашена крыша,
Есть крылечко для певцов...
В синем небе щебет слышен
К нам летит семья скворцов…»
— Милейшая птица, мдя-а-а-а…. — в руках Адольфо откуда ни возьмись материализуется знакомая с детства книжечка. — Я позволю себе краткий экскурс в творчество госпожи Трэверс ? Как ты?
— Сколько угодно!
Читает мило, в лицах, с выражением:
«— А я говорю, что забудете, — рассмеялся Скворец. — Впрочем, вы в этом не виноваты, — прибавил он, смягчившись. — Забудете, потому, что выбора у вас нет. Не было ещё на свете человека, который не забыл бы язык вещей и животных. Не считая, конечно, её. — И скворец кивнул через крыло на Мэри Поппинс.
— Слышите, что говорит ветер? — спросил Джон, склонив набок голову. — Неужели правда, миссис Поппинс, что мы вырастем и не будем слышать, что говорят ветер, лучи, деревья?
— Слышать, конечно, будете, — ответила Мэри Поппинс. — Но понимать — нет».
Поднимает глаза от книжки, массирует переносицу:
— Реакция, само собой разумеется, последовала однозначная: слёзы, вопли, дрыганья ножками. Сильно расстроились детишки от полнейшей безысходности! Последующие события, естественно, разворачивались в однозначном соответствии с предсказаниями мудрой женщины. Тебя ведь не Мэри Поппинс зовут, согласна, Юлечка? Поэтому-то ты, как все обычные люди, ничегошеньки и не помнишь из того щенячьего периода своей жизни! Уразумела?
К сожалению, в моей голове никакой зависимости между вышесказанным и пробелами в детской памяти не возникает. С отчаянным злорадством констатирую сей факт. Пусть объясняет, мучается!
— Извини за излишнюю прямоту, Адольфо, иллюстрация с детками вышла, безусловно, забавная, но крайне неубедительная.
Подперев голову, довольно долго придирчиво рассматривает своё отражение в зеркале. На меня — ноль внимания! Чувствую себя закоренелой двоечницей у доски. Неловко, но делать нечего!
— По-моему, решение принято уже! Разве нет?
— Здорово! Тогда тащи коньяк! Пообщаемся!
— А на халяву нельзя? Может, тебе ещё и переночевать негде?
— Ай-яй-яй! Вот уж не ожидал, Юлечка! Ты, оказывается, скряга! — Адольфо осуждающе качает головой. — Не стыдно?
— Жук ты, Адольфо, навозный! Пользуешься моей безотказностью!
— В каком смысле? Хотелось бы услышать! Ну-ка, ну-ка!
Пропускаю последнюю реплику мимо ушей. Ничего не поделаешь, приходится тащиться за спиртным.
А дождь всё льёт и льёт, и нет ему ни конца ни края. И Адольфо льёт, льёт на мою мельницу:
— Прежде чем продолжить, подытожим сказанное. Смею утверждать, цель моя заключалась вовсе не в том, чтобы, как ты соизволила выразиться: «над девушкой постебаться», ибо считаю сие занятие бестолковым. С моей помощью ты самостоятельно должна была прийти к осознанию довольно простой вещи, а именно: существованию в корне различающихся путей или способов восприятия, пока будем называть его, окружающего мира. Наречём их: описательный — понятный, привычный тебе, и сущностный — непривычный, названный мною — «чистое восприятие», или «познание», безразлично. Почему «пока»? Да потому, что само понятие «окружающий мир» весьма субъективно, надеюсь, ты вскорости это поймёшь. И?
Ждёт моей реакции. Неясно, правда, чего он хочет.
— Ты уже пришла к осознанию?
Ах, вот где собака порылась !
— Мне кажется, — наученная недавним горьким опытом, осторожно подбираю выражения, — требовать понимания от человека, впервые услышавшего о столь серьёзных вещах, после крайне невразумительного, с моей стороны уж точно, их обсуждения по меньшей мере бестактно!
Короткая пауза заполнена сопением, кряхтением, недоумённым хмыканьем и пожиманием плеч. Вижу, хочется дядечке послать меня к четвёртому поросёнку, ой хочется! Аж зубы скрипят!
Но, видимо, решение бороться с женской беспросветностью до победного конца принято заранее и явно не им! Кем-то посерьёзнее.
— Хорошо, поговорим ещё. Представь себя на секунду, — Адольфо вновь, словно на заказ, демонстрирует приглянувшийся мне в прошлый раз фокус с кольцами дыма одно в другом, — эдакой Маугли, всю сознательную жизнь живущей в волчьей стае и понятия не имеющей о человечьем языке. Маугли ведь, согласись, вполне себе сродни дитю малому неразумному.
Ловлю себя на мысли: мне нравится наблюдать за Адольфо. Вообще, на каждом его действии, движении лежит отпечаток некоего эстетства, шарма, вкусного удовольствия. Одновременно пытаюсь примериться к роли лягушонка-Маугли .
Стройная, смуглая, в одной набедренной повязочке. Нет, лучше полностью обнажённая, да! Красавица-амазонка, глаза горят первобытным огнём, мечусь по джунглям плечом к плечу с братьями-волками в поисках добычи. Ау-у-у-у!
— Ну, ну! Выть-то зачем? Да как громко! О соседях подумай. …На работе все? Хм… Прибавь к тому гнилые, хронически болящие зубы, смрад изо рта от сырого мяса, гельминтов всех мастей, грязь под обгрызенными ногтями, потрескавшиеся пятки и прочие прелести постоянного проживания на свежем воздухе. Да, чуть не забыл, про кровососущих и паразитов не забудь!
— Редиска ты, Адольфо! Любитель кайф обламывать!
— Не о том думаешь, Багира ! Задумайся лучше о своём восприятии действительности. Разве ты не ощущала бы, скажем, жару или холод? Безусловно, ощущала бы! Но при этом твои ощущения никоим образом не ассоциировались бы со словами «жара», «холод» и уж тем паче с «градусами», «цельсиями», «кельвинами», «фаренгейтами» и тому подобным. Ты, в зависимости от ситуации, или укрывалась бы в тени деревьев, или прижималась к родным блошливым братцам-волкам, чтобы согреться. Заметь, совершенно естественно, без раздумий! А что происходит в твоей нынешней действительности?
Смотрит вопрошающе. Увольте! Всем своим видом выражаю твёрдое нежелание теоретизировать на скользкую тему.
Пожимает плечами, мол, не хочешь, как хочешь, я и сам могу:
— Рискну воспроизвести экспромтом. Поправишь, если что напутаю: «…Та-а-ак, жарковато сегодня! С какого перепугу Юля в джинсы-то вырядилась? Вот припадочная! Что тут у нас? — скир-р-р-р, скрыпят дверцы шкафа. — Юбчонки? Вау! Конечно же! Странно, что сразу не допёрла! Самое то! Тэ-э-э-эк-с… Зелёненькая. Не катит. Серенькая — тоже. В чёрненькой жарковато будет. Синенькая, беленькая, лиловенькая… Бл*дь, в глазах рябит! О! Красненькая! Супер! А верх? Надо подумать. Верх… Верх… Что бы замутить эдакое? О! Топик прозрачненький! Годится! Гм… Трусики надевать или нет? Коротка юбчонка, попку почти видно. Может, всё-таки надеть? К поросёнку их, жарко! Да и попка красивая! Пусть мужики таращатся, зубом цыкают! Мужики?!! …Мужики! …Мужики, мля!!! Трахаться-то, оказывается, как хочется! Кому бы позвонить? Эврика! Рыжик холостой, жена с дочкой на дачу свалила! — короткий телефонный звонок минуточек на сорок. — Класс, в течение часа примчится! Мухой в душ и причепуриваться! Постой-ка, а чего я в шкаф полезла? Вот забываха, да и х*й с ним, со шкафом-то! Рыжи-и-ик! Приве-е-ет, милы-ы-ый!!!»
Признаюсь себе со стыдом: очень похоже. Опять, небось, в башку мне лазил, свинёнок?
Ужасно хочется поскандалить! Так нет же! Не даёт опомниться, шпарит без остановки:
— И так, уверяю тебя, во всём. При нашем знакомстве, помнишь, я называл это словоблудием? Понимаю, для тебя, как и для подавляющего большинства людей, даже на короткое время перебиться без внутреннего диалога немыслимо. Зато, уверяю, отказавшись от него, однажды скинувший оковы болтливого разума человек получает доступ к истинному знанию и, научившись применять плоды его, многократно усиливает наслажденье счастьем бытия!
С первой встречи понятно было, Адольфо — большой любитель покрасоваться, произвести впечатление! Эффектная концовка, нечего сказать!
Тем не менее на сей раз целей своих он не достиг. Иных способов избавиться от «оков болтливого разума», единственно как всем дружно податься в Маугли, я для себя, сколько ни старалась, из нашей беседы уяснить не смогла.
Последнее обстоятельство вызвало в организме волну вполне закономерного неприятия безрадостных перспектив первобытно-пещерного существования:
— Ты что же, предлагаешь человечеству уйти в леса и жить по законам джунглей? Отказаться от благ цивилизации? Терпеть зубную боль, голод, холод, вонь, глистов, клопов, вшей и прочие «радости» примитивно-животной реальности? Ради чего? Ради мифического «истинного знания»?! Ты смеёшься надо мной или издеваешься?!
Судя по всему, ожидалось моё взбухание, парирует не задумываясь:
— Разумеется, нет, золотко моё! Утверждение твоё — нудис вербис , то есть — голословно! Предположение, лишённое всяческих оснований. Я всего лишь говорил о радикально отличающихся вещах: бесхитростной, абсолютно естественной реакции «примитивного» Маугли на внешние раздражители и некоей «болтливой» специфике мировосприятия современных так называемых хуманиссими популус — человеков цивилизованных. Следствием которой, совершенно, по моему разумению, закономерно, является неискренность, вариативная порочность, что ли, общепринятых в вашем, гордо именуемом высокоразвитым, обществе, способов и методов приобретения того, что вы привыкли считать знаниями! Заключающихся, обрати особо, пожалуйста, на это своё драгоценнейшее внимание, всего-навсего в маниакальном стремлении людей всё и вся описывать словами, не различая за их внешней оболочкой сути процессов бытия.
«Если вы смогли это всё прочитать — вам не нужны очки» . Лично я была вынуждена воспринимать на слух, вследствие чего осилила с огромным трудом.
Здесь Адольфо внезапно соскакивает с удобного лежбища и опасно зависает в запретной зоне возле стойки с неприкосновенной аудиоаппаратурой, дыбящейся посередь гостиной подобно пирамиде Хуфу .
— Чего это мы в тишине сидим? Такая гарная шарманка простаивает!
«Всё, что угодно, только не музыка!!! Не смей трогать, даже не прикасайся!!!» — слёзно молю про себя, но слушать меня никто не желает.
Нажимаются заветные кнопочки, поворачиваются волшебные рычажки, загораются таинственные индикаторы. Пульты на изготовке. Стрелочки пока на нулях, но, чувствую, скоро пустятся в пляс.
— А теперь послушаем малехо святой музыки, — нараспев цитирует горячо любимого мной Майка Науменко . — И душами совместно воспарим. Я вам поставлю… — повисла пауза, не предвещающая ничего доброго. — О! «Кинг Кримсон» ! Он типа Кришны — тоже всеми шибко любим!
Знала, предполагала, что добром дело не кончится! Ещё один музыкальный извращенец на мою голову! Неужто попсу какую-нибудь удобоваримую включить нельзя?! Мадонну там, «Раммштайн» , «Мотли Крю» или «АББА» на худой конец, а?! Да мало ли в Бразилии донов Педров!!!
Нашёл, что слушать на больную голову — «Кинг Кримсон»! Нет! На это я пойтить не могу!
— Отсебятину городите, уважаемый! Не было по тексту «Кримсона»! Не надо «Кримсона»! Пожалейте наши мозги и уши! У меня лично крыша и так наперекосяк уже, а этот… психушный Фрипп её окончательно снесёт! Уж лучше тогда Юрий Морозов !
— Ты думаешь? Ладно, будь по-твоему! — с живейшим интересом роется в объёмистой фонотеке мужа. — Дык нету Морозова у вас, где же я тебе его возьму-то? А что наличествует? Та-а-ак, посмотрим, посмотрим. О-о-о-о! Артур Браун , «Магма» , да ещё в виниле! …Опять мимо кассы? Что? …Куда, куда? Грубиянка! …А ты привереда, Юлечка! М-м-м-м… Совместное творение Клауса Шульце и Лизы Джеррард ? Сильно! Весёленькая, однако, компашка! Может, твоего благоверного диджеем к нам пристроить? Под подобную музычку в самый раз тушки потрошить да жилы наматывать. Ой! Извини, вырвалось, погорячился! …Послушаем-ка мы «одинокого звеззду» Шульце, что-нибудь про любовь . Есть возражения?
Шульце так Шульце, всё лучше, чем какофонические гитарные пассажи Фриппа!
Пока немецкий гений электроники, мэтр эмбиента набирает обороты, Адольфо вновь принимает позу тюленя, и мы возвращаемся аккурат, скажем типа умно, к точке бифуркации нашего разговора:
— Касаемо столь возмутивших тебя «радостей примитивного животного существования», осмелюсь предположить, что пигмей в сердце Калахари или индеец чама в дебрях Амазонки живёт при всём при том более полно, счастливо и правильно, чем любой ваш раздувшийся от сознания своей значимости типа «учёный», зажравшийся функционер или шарахающийся собственной тени ворюга-олигарх.
— Тебя послушать, выходит, образ жизни невежественных аборигенов, прозябающих в первобытном состоянии, и есть предпочтительная основа мирового порядка, предел устремлений всего прогрессивного человечества?! Перст указующий! Всем стройными колоннами топать в дремучее светлое прошлое! Через суеверия и мракобесие к звёздам! Пер обскурантизм ад астрае ! А что же великие открытия: Коперник, Ньютон, Тесла, Эйнштейн? Полёты в космос, освоение Луны, исследования Мирового океана?! — эмоционально, взахлёб выпаливаю я. — И вообще. Научно-технический прогресс, с ним как быть? Для кого денно и нощно, без сна и продыху совершаются новые открытия, развиваются технологии? По-твоему, всё это шелуха? Наносное?
— Всему свой черёд. Вопрос серьёзный, обязательно обсудим, обещаю! Напомни мне позже, ладно? — его, похоже, нисколько не трогает моё взбудораженное состояние. — Сейчас же, дабы не потерять нить рассуждений, предлагаю закончить тему детских воспоминаний. Какое на это будет твоё авторитетное мнение? Может, перерывчик сделаем?
В голове разброд и шатания. Охотно соглашаюсь: полезно бы прерваться, походить немного, ноги размять. Двигаюсь на кухню, ставлю чайник. Время обеденное, но есть почему-то не хочется.
— Адольфо, милый, тебе чёрный или зелёный заварить?
— Мне бы коньячку или вискарика. Осталось что-нибудь?
— Осталось, осталось.
Крепкий сладкий чай с лимоном приходится как нельзя кстати. Взбаламученное сознание слегка проясняется и готово к новым нагрузкам.
Искуситель тут же, на трибуне, вещает вкрадчивым голосом:
— Если ты читала замечательную детскую книжку про Мэри Поппинс с Вишнёвой улицы, то, конечно же, помнишь историю Джона и Барбары? Или всё ж напомнить?
— Будь добр, если не сложно.
— С превеликим удовольствием! В семействе Бэнксов, где вышеупомянутая дамочка периодически подхалтуривала нянькой, было четверо детишек: Джейн, Майкл — постарше и парочка младенцев-близнецов — Джон и Барбара. Душераздирающая история этих близнецов в том-то и заключалась, что, будучи совсем ещё маленькими, дети воспринимали окружающий мир в несколько ином свете, нежели прочие обитатели дома номер семнадцать.
Единственная ассоциация с домом номер семнадцать по Вишнёвой улице, возникшая у меня на тот момент, — не шибко одарённая пигалица Андрейченко (чисто оценочное мнение!) в роли Мэри Поппинс. Адольфо она, видимо, тоже не очень-то лицеприятна, кивает одобрительно, но дело своё не забывает:
— К примеру, излюбленным их занятием в свободное от более серьёзных вещей время, как-то: почёсывание растущего зубика большим пальцем ноги или снимание и надевание пинеток, было общаться с солнечными зайчиками. Кроме того, они знали язык птиц, ветра, деревьев, звёзд и отлично понимали, о чём говорят суетящиеся вокруг взрослые, нисколечко не переживая за бестолковость и непонятливость последних, а напротив, подтрунивая над ними. Но прошло чуть времени, малыши подросли и напрочь всё забыли.
— Да, да! Припоминаю! К ним птица ещё говорящая прилетала, то ли попугай, то ли голубь.
— Так точно! То был скворец:
«…Краской выкрашена крыша,
Есть крылечко для певцов...
В синем небе щебет слышен
К нам летит семья скворцов…»
— Милейшая птица, мдя-а-а-а…. — в руках Адольфо откуда ни возьмись материализуется знакомая с детства книжечка. — Я позволю себе краткий экскурс в творчество госпожи Трэверс ? Как ты?
— Сколько угодно!
Читает мило, в лицах, с выражением:
«— А я говорю, что забудете, — рассмеялся Скворец. — Впрочем, вы в этом не виноваты, — прибавил он, смягчившись. — Забудете, потому, что выбора у вас нет. Не было ещё на свете человека, который не забыл бы язык вещей и животных. Не считая, конечно, её. — И скворец кивнул через крыло на Мэри Поппинс.
— Слышите, что говорит ветер? — спросил Джон, склонив набок голову. — Неужели правда, миссис Поппинс, что мы вырастем и не будем слышать, что говорят ветер, лучи, деревья?
— Слышать, конечно, будете, — ответила Мэри Поппинс. — Но понимать — нет».
Поднимает глаза от книжки, массирует переносицу:
— Реакция, само собой разумеется, последовала однозначная: слёзы, вопли, дрыганья ножками. Сильно расстроились детишки от полнейшей безысходности! Последующие события, естественно, разворачивались в однозначном соответствии с предсказаниями мудрой женщины. Тебя ведь не Мэри Поппинс зовут, согласна, Юлечка? Поэтому-то ты, как все обычные люди, ничегошеньки и не помнишь из того щенячьего периода своей жизни! Уразумела?
К сожалению, в моей голове никакой зависимости между вышесказанным и пробелами в детской памяти не возникает. С отчаянным злорадством констатирую сей факт. Пусть объясняет, мучается!
— Извини за излишнюю прямоту, Адольфо, иллюстрация с детками вышла, безусловно, забавная, но крайне неубедительная.
Подперев голову, довольно долго придирчиво рассматривает своё отражение в зеркале. На меня — ноль внимания! Чувствую себя закоренелой двоечницей у доски. Неловко, но делать нечего!
