Высокий Папа махнул рукой в направлении арендованной у меня земли и, был бы у него свисток, наверняка бы свистнул. Машины одна за другой двинулись вглубь бабушкиной усадьбы.
Я медленно закрыл окно. Лег в кровать, натянул на голову одеяло.
«Раньше мне не было покоя в деревне, – с горечью подумал я, – а теперь и на собственном участке не будет».
За окном кипела жизнь. Не моя жизнь.
Я начал понимать, что поступил неправильно.
Под ложечкой засосало, на грудь словно жаба села.
Пустота. Боль. Разочарование. И это только начало.
2.2.0. Чужой
Со двора доносились окрики, слышался мат.
Я вышел с чашкой чая, чтобы посидеть на лавке у дома, но увяз в грязи. Земля от ворот, а скорее – от шоссе, до арендованного Высоким Папой участка была изъезжена и разбита машинами. В воздухе воняло потными рабочими.
Пока я, пачкая кеды, пробирался к лавке, во дворе появились два мужика. Неприятно смеясь и сплевывая на мятую траву, они шли к пшеничному полю. Я посмотрел на забор и не поверил глазам: калитка потерянно висела на нижней петле.
– Я щас, – крикнул кто-то за спиной. Я оглянулся. К туалету возле дома направлялся незнакомый мужик в грязных сапогах.
Сидеть на лавке пропало желание. Я вернулся в дом, прошел в спальню. Из окна открывался вид на бабушкин участок. Я застал момент, когда Высокий Папа наклонился, захватил рукой горсть земли и довольно улыбнулся.
После он стал командовать рабочими. Махал руками, задавая движение тракторов. А когда машины закончили разрыхлять и удобрять почву, прошел по бороздам и собственноручно посеял семена пшеницы, украденные из бабушкиного подвала.
«Если бы все было так просто». В отличие от Сан Саныча я сомневался, что земля и пшеничные семена моей бабушки обеспечат пиву вкус меда, персиков и одновременно чего-то давно забытого из детства.
– Запах медовый, – согласилась со мной Анна Павловна, – а вкус малиновый. Помню, маленькая пряталась от петуха в малиннике. Боялась его, жуть. А малина сладкая, вкусная. Как Тонино пиво.
2.2.1. Не тут-то было
В пять часов вечера, спустя три дня после захвата усадьбы, Высокий Папа ее покинул. Вместе с техникой и мужиками.
Я расслабленно вздохнул. Даже аппетит прорезался.
Сделал бутерброд и вышел прогуляться на свежий воздух.
Но воздух не был свежим. Он пропитался запахами чужой жизнедеятельности, машинного масла и моей трусости.
Я немного потоптался у двери дома, потом стал нарезать круги по участку, осторожно увеличивая диаметр. Осваивал потерянную территорию.
Все ближе и ближе подходил я к арендованному Высоким Папой участку. Наконец приблизился к ограде и заглянул внутрь.
– Стой!
Сказать, что я испугался до чертиков, ничего не сказать.
– Сюда нельзя, – снизу-вверх на меня сердито смотрел мальчишка лет семи. Он выскочил из-за ограды, любовно окрашенной бабушкой, словно сидел в засаде в ожидании меня.
Ленька, сын Анны Павловны. Насупился, бесцветные брови свел к переносице, сощурил левый глаз. Волосы взлохмаченные. Рубашка грязная, плохо заправленная в штаны.
– Ты что тут делаешь? – спросил я.
– Смотрю, – голос был детский, но серьезный.
– О! – только и мог сказать я.
Ленька молчал. Он ждал, когда я уйду.
– Ладно, не буду тебя беспокоить, – затравленно улыбнулся я.
Мальчишка не спускал с меня глаз, пока я не скрылся из виду.
Возле куста смородины я заметил блеск. Подошел поближе и разглядел пару пустых стеклянных бутылок. В таких можно хранить молоко, продавать лимонад. Я был уверен, что они из-под самогона.
2.2.2. Бутылки в доме
Я поднял бутылки. Прошел в дом. Сел на стуле в позе лотоса и поставил их перед собой на стол.
Несколько минут я медитировал.
Сидеть стало неудобно, заболели колени. Я опустил ноги на пол. И вновь уставился на бутылки.
Мои отношения с ними не прояснялись.
Я не мог понять, чем их заслужил. Бутылки смотрели на меня равнодушно. Уж им-то до меня дела не было.
Как я ни медитировал, спокойствия не прибавлялось. Пустота из бутылок смотрела на пустоту моей души, становилось тошно.
Я отодвинул бутылки и вышел из дома.
Почтовый ящик на заборе был призывно открыт. В нем лежало письмо. Без конверта и марок. Листок, вырванный из дневника моей бабушки и сложенный вдвое.
Не разворачивая, я понял, кто его положил.
Я вернулся в дом и опять сел в позу лотоса.
«Без темы».
Три раза глубоко вздохнул. Сердце учащенно билось. Очень уж я уязвимый для этого мира человек.
«что-то я совсем потерялась», – гласила первая строчка.
Я закинул голову к потолку и выдохнул.
2.2.3. Письмо от Алисы
«что-то я совсем потерялась. "совсем" здесь для придания окончательности, но смотрится смешно и по-детски. с одной стороны, это правильно, так как именно ребенок, заблудившийся во взрослых представлениях, может осесть на пол от бессилия что-то для себя идентифицировать. с другой стороны, для категории драмы, в коей хочется определить мою мысль, это слово не подходит
слово "совсем" мне, конечно, не подходит
но как же тоскливо ничего…
опять вылезает одна категоричность
слово "ничего" мне, конечно, тоже не подходит
в этом вся моя драма
подходит ли мне слово "вся"?
слово "одна" мне, кстати, подходит».
Слово «одна» ей, кстати, подходит.
Больше я ничего не понял.
«Что же мне делать?» – подумал я и снова уставился на пустые бутылки.
«Нет, это совсем не тот вопрос. Правильный вопрос: что я могу сделать?» А я мог многое.
2.3.0. Дом вверх дном
От нетерпения я дрожал. Дыхание сбилось, сердце громко стучало. Мне не терпелось привести задуманное в исполнение. Я представлял, как Высокий Папа благодарно пожимает мне руку, а председатель деревни вручает похвальную грамоту. На ней крупными золотыми буквами напечатано: «За рецепт замечательного пива со вкусом меда, персиков, малины и чего-то давно забытого из детства, а также за разделение семейных тайн с деревенским сообществом».
Я стоял посреди столовой. Казалось, искомый предмет находится прямо передо мной. И все, что нужно – открыть глаза пошире.
«В чем же секрет? В чем секрет бабушкиного вкусного пива?» – думал я.
Я заскользил взглядом по мебели. Ей не хотелось открывать тайны. Шкафы испуганно жались по стенам. Полог над кроватью будто случайно распустил занавеску.
Я не знал, что искать. Любая вещь могла дать намек на разгадку, будь то банка меда, кулек с сушеными персиками, бидон с малиной или склянка с волшебными специями. А может, бумага с написанным на ней рецептом вкуснейшего пива, строго передаваемая из поколения в поколение.
Поочередно открывая шкафчики на кухне, я досматривал стеклянные и жестяные банки, заглядывал в бумажные пакеты, погрызенные крысами, вытряхивал полиэтиленовые. Вдоль и поперек исследовал шкаф. Прощупывал подушки и матрацы. И, только замахнувшись на комод с одеждой, остановился.
В годы моего детства бабушка ходила в ситцевых платьях и вязаных кофтах. Я помнил темно-зеленые теплые юбки, коричневые толстые колготы, накрахмаленные белые сорочки. Выходной костюм с медалями, который она надевала на мероприятия в клуб. Все это лежало в комоде у меня под руками. Лежало беззащитное.
Я постоял над комодом. Мысль о том, что там, среди нижнего белья, прячется письмо на мое имя с рецептом вкуснейшего пива, зудела в голове.
«Не могла бабушка написать письмо в расчете на то, что я буду копаться в ее майках и колготах. Письмо может лежать в кармане пиджака с медалями, но и это вряд ли».
2.3.1. Грустная комната
Было еще одно место, куда я не заглядывал по причине стыда.
В доме моей бабушки – в конце коридора, чуть дальше отхожего места – находилась маленькая комната. Закрытая на замок, она манила меня, страшила и волновала. В детстве я ходил возле нее на цыпочках.
Однажды мне посчастливилось заглянуть в комнату. То ли бабушка зазевалась, оставив дверь открытой, то ли, отошла и тут же вернулась обратно, я не помнил. Но помнил недовольство, которым она окатила меня, увидев на пороге.
Бабушку комната расстраивала. Посещала она ее редко, но возвращалась с глазами, полными слез.
Заглянув в комнату, я не разглядел того, что расстраивало бабушку. Сейчас у меня была возможность войти туда на правах хозяина дома, но я по-прежнему не осмеливался.
«Неужели она не могла оставить хоть какого-то намека на разгадку. Неужели не открыла тайну любимому внуку?! Не может такого быть!»
Я взял бабушкины тетради. Просмотрел рецепты, снова принялся за дневник.
На удивление бабушка не писала о хозяйстве. Подробно рассказывая о нем в письмах, которые посылала отцу, в дневнике она этой темы почти не касалась.
Я был уверен, что огородом и садом она живет, но ее мысли были посвящены другим заботам. Заботам о людях, что ее окружали.
Я расстроился. Отложил тетрадь, прошел к рукомойнику. Долго мыл лицо, сполоснул руки по локоть. Потом, окрыленный новой мыслью, выскочил из дома.
2.3.2. Гимнастика
Я вбежал в амбар. Под ногами валялись газеты, хрустел песок. На гвозде висели пыльные мешки.
Пусто.
Я выскочил из амбара, поскользнулся и упал.
Встал. Заторопился к сараю. Наступил на грабли, еле увернулся от удара.
Обежал сарай по периметру. Приподнялся по лесенке на сеновал.
Ничто не привлекало внимание. Ни удобрений, ни необычного инвентаря, ни следов обработки и примесей зерна – ничего, что могло бы быть секретом богатого бабушкиного урожая.
В ту ночь сон не шел. Я применил дыхательную гимнастику. Лег на спину и дышал глубоко и ровно, уставившись закрытыми глазами в точку на кончике носа. Я почти успокоился, как…
«Письма!»
И снова волнение меня поглотило.
Бабушка писала из деревни. Наверняка она сообщала о посеве, уходе за пшеницей, о пивоварении. Письма были в городе, хранились у отца.
«Надо будет спросить у него».
С этой мыслью я перевернулся на бок.
«Позвонить. Можно даже зубы не чистить. Проснуться как можно раньше и сбегать в соседнюю деревню, там есть телефон».
В деталях представляя утро, я заснул.
2.3.3. Усмешка Лизетт
Приснилась мне Лизетт. Она стояла у плиты, помешивая огромным черпаком вкусно пахнущее варево в эмалированном ведре.
– На, попробуй, – сказала она, и протянула черпак кому-то невидимому. Кивнула и отправила черпак обратно в ведро. Достала из кухонного ящика кипу бумаги, перевязанную лентой.
– Сейчас добавлю, и будет вкуснее, – сказала она.
Развязав ленту, достала несколько листов. Письма и телеграммы. Толстые конверты, поздравительные открытки, треугольники, посланные с фронта.
– Для такого вкусного кушанья, – сказала Лизетт, – ничего не жалко.
Потом повернулась и с горькой усмешкой посмотрела мне в глаза.
– Да? – спросила она.
2.3.4. Опустошение
Проснулся я поздно и нехотя. На часах было начало первого.
Я лежал на кровати, придавленный тяжестью вчерашнего поведения. Груда камней, возложенных на мягкие подушки. Ни желания позвонить отцу, ни желания встать у меня не было. Я потянуться был не в силах.
Я лежал, уставившись в потолок, не ощущая ни капли лихорадочного возбуждения, что энергично двигало мной накануне. Сегодня мне предстояло толкать себя, как груженую телегу.
Спустя полчаса я заставил себя подняться. Умылся, заварил чай, съел кусок хлеба и надолго завис, уперев локти в стол и повесив голову.
Вчерашний день казался нереальным. Неужели я развил такую бурную деятельность, пытаясь разгадать бабушкин секрет?!
2.3.5. Необходимый рецепт
Я снял с гвоздя тяжелую связку ключей: от дома, от амбара, от обоих половин сарая. Еще один ключ висел в связке.
Я вышел в коридор. Ничто меня не останавливало. Я проснулся в том настроении, в котором равнодушно преодолеваешь нравственные преграды. Без зазрения совести взламываешь тайные замки.
Подойдя к двери в грустную комнату, я с удивлением обнаружил, что замка на ней нет. Видимо, бабушка сняла его перед смертью. Может, я должен был войти внутрь, должен был узнать бабушкины тайны?
Комната была меньше, чем я помнил. Открытая дверь уперлась в стол, стоящий у окошка. Оно было крохотным, с трещиной в стекле и телом застрявшей в паутине бабочки.
Я вспомнил тот раз, когда заглянул в открытую дверь и вызвал гнев бабушки. Вспомнил, что при мгновенном взгляде выхватил из окружающей темноты это окошко и даже заметил трещину в стекле.
Я шагнул в комнату. Запах в ней стоял спертый, застарелый.
На вбитых в стену гвоздях висели веники с травами, засохшие до такой степени, что дотронься – рассыпятся. Все в этой комнате выглядело хрупким, недостоверным.
Особенно письма и конверты. Стол у окошка был усыпан ими, словно опавшими листьями. Письма были оборванные, мятые, засаленные. Их хранили много лет. Но не письма были главным секретом этой комнаты.
Я взял со стола один из конвертов и пригляделся: его обратную сторону использовали вместо писчей бумаги. Почерк был мелкий и быстрый. Не бабушкин.
«Коньяк. 3 л самогона, 4 ст. ложки кофе, 3 ст. ложки сахара, 17 шт. гвоздики, 1,5 ч. ложки молотой корицы, 3 пачки сахара, настаивать две недели».
Я взял другой конверт: «черносмородиновый сидр». На третьем был написан рецепт медовухи, на четвертом – кофейной настойки. Некоторые конверты были заляпаны, будто в процессе приготовления этих напитков.
Где-то здесь должен находится рецепт вкуснейшего бабушкиного пива. Названия алкогольных напитков мелькали у меня перед глазами: наливка, ликер, водка, чача, самогон, вино. Кто бы мог подумать, что кладовая хранит рецепты спиртного на манер алкогольной энциклопедии. Здесь были все известные человеку названия напитков, которые можно приготовить. Все, кроме пива.
Я стоял над столом в грустной комнате, которая хранила страшную историю. Историю дедушкиного увлечения.
Не найдя нужного рецепта, я вышел и затворил за собой дверь. Был бы у меня замок, закрыл бы и на него. А ключ выкинул.
Рецепта пива у меня не было, а вот желания его выпить – хоть отбавляй.
2.4.0. Устроить темную
– Тебе бабушка про пиво говорила? – спросил я без лишних предисловий.
– Пиво? Которое варила, что ли? – не понял отец.
– Про него.
– Да ничего не говорила. Не помню я. А что?
– Рассказывала, что вкусное? Может, секрет какой-то сказала? Рецепт был у нее?
– Да нет, не помню я секретов. Ты что, пиво собрался варить?
– А про пшеницу говорила?
– Ничего она не говорила, – отец начал раздражаться. – В чем дело-то?
– Чем она ее обрабатывала? – не сдавался я.
– Тяпкой обрабатывала, чем-чем.
– Может, удобрения использовала?
– Нет. Она и водой не поливала. Это же деревня, а не дача. Засеял поле: что выросло, то выросло.
– Вообще не поливала?
– Ну, она считала, что чем больше поливаешь, тем больше воды просят. А если не поливать, растение сильнее становится. Корни у него крепче, что ли.
– Понятно, – сказал я. «Отец ничего не знает». – Посмотри бабушкины письма. Вдруг она писала. Про пиво там или пшеницу. Все что угодно. Ладно?
– Что происходит-то, ты можешь сказать?
– Ничего, – ответил я. – Пока ничего не происходит.
Повесив трубку, я повторил про себя: «А если не поливать, растение становится сильнее».
Каждый раз, когда цветок на подоконнике матери не радовал цветами, она устраивала ему темную. Будто в наказание сажала в угол, куда не проникал свет. Не поливала, не удобряла, не разговаривала. Тогда он, словно чувствуя, что силы на исходе и время поджимает, выстреливал в мир охапкой бутонов. И отвоевывал место на подоконнике.
Я медленно закрыл окно. Лег в кровать, натянул на голову одеяло.
«Раньше мне не было покоя в деревне, – с горечью подумал я, – а теперь и на собственном участке не будет».
За окном кипела жизнь. Не моя жизнь.
Я начал понимать, что поступил неправильно.
Под ложечкой засосало, на грудь словно жаба села.
Пустота. Боль. Разочарование. И это только начало.
Глава 2.2. Хозяин земли бабушкиной
2.2.0. Чужой
Со двора доносились окрики, слышался мат.
Я вышел с чашкой чая, чтобы посидеть на лавке у дома, но увяз в грязи. Земля от ворот, а скорее – от шоссе, до арендованного Высоким Папой участка была изъезжена и разбита машинами. В воздухе воняло потными рабочими.
Пока я, пачкая кеды, пробирался к лавке, во дворе появились два мужика. Неприятно смеясь и сплевывая на мятую траву, они шли к пшеничному полю. Я посмотрел на забор и не поверил глазам: калитка потерянно висела на нижней петле.
– Я щас, – крикнул кто-то за спиной. Я оглянулся. К туалету возле дома направлялся незнакомый мужик в грязных сапогах.
Сидеть на лавке пропало желание. Я вернулся в дом, прошел в спальню. Из окна открывался вид на бабушкин участок. Я застал момент, когда Высокий Папа наклонился, захватил рукой горсть земли и довольно улыбнулся.
После он стал командовать рабочими. Махал руками, задавая движение тракторов. А когда машины закончили разрыхлять и удобрять почву, прошел по бороздам и собственноручно посеял семена пшеницы, украденные из бабушкиного подвала.
«Если бы все было так просто». В отличие от Сан Саныча я сомневался, что земля и пшеничные семена моей бабушки обеспечат пиву вкус меда, персиков и одновременно чего-то давно забытого из детства.
– Запах медовый, – согласилась со мной Анна Павловна, – а вкус малиновый. Помню, маленькая пряталась от петуха в малиннике. Боялась его, жуть. А малина сладкая, вкусная. Как Тонино пиво.
2.2.1. Не тут-то было
В пять часов вечера, спустя три дня после захвата усадьбы, Высокий Папа ее покинул. Вместе с техникой и мужиками.
Я расслабленно вздохнул. Даже аппетит прорезался.
Сделал бутерброд и вышел прогуляться на свежий воздух.
Но воздух не был свежим. Он пропитался запахами чужой жизнедеятельности, машинного масла и моей трусости.
Я немного потоптался у двери дома, потом стал нарезать круги по участку, осторожно увеличивая диаметр. Осваивал потерянную территорию.
Все ближе и ближе подходил я к арендованному Высоким Папой участку. Наконец приблизился к ограде и заглянул внутрь.
– Стой!
Сказать, что я испугался до чертиков, ничего не сказать.
– Сюда нельзя, – снизу-вверх на меня сердито смотрел мальчишка лет семи. Он выскочил из-за ограды, любовно окрашенной бабушкой, словно сидел в засаде в ожидании меня.
Ленька, сын Анны Павловны. Насупился, бесцветные брови свел к переносице, сощурил левый глаз. Волосы взлохмаченные. Рубашка грязная, плохо заправленная в штаны.
– Ты что тут делаешь? – спросил я.
– Смотрю, – голос был детский, но серьезный.
– О! – только и мог сказать я.
Ленька молчал. Он ждал, когда я уйду.
– Ладно, не буду тебя беспокоить, – затравленно улыбнулся я.
Мальчишка не спускал с меня глаз, пока я не скрылся из виду.
Возле куста смородины я заметил блеск. Подошел поближе и разглядел пару пустых стеклянных бутылок. В таких можно хранить молоко, продавать лимонад. Я был уверен, что они из-под самогона.
2.2.2. Бутылки в доме
Я поднял бутылки. Прошел в дом. Сел на стуле в позе лотоса и поставил их перед собой на стол.
Несколько минут я медитировал.
Сидеть стало неудобно, заболели колени. Я опустил ноги на пол. И вновь уставился на бутылки.
Мои отношения с ними не прояснялись.
Я не мог понять, чем их заслужил. Бутылки смотрели на меня равнодушно. Уж им-то до меня дела не было.
Как я ни медитировал, спокойствия не прибавлялось. Пустота из бутылок смотрела на пустоту моей души, становилось тошно.
Я отодвинул бутылки и вышел из дома.
Почтовый ящик на заборе был призывно открыт. В нем лежало письмо. Без конверта и марок. Листок, вырванный из дневника моей бабушки и сложенный вдвое.
Не разворачивая, я понял, кто его положил.
Я вернулся в дом и опять сел в позу лотоса.
«Без темы».
Три раза глубоко вздохнул. Сердце учащенно билось. Очень уж я уязвимый для этого мира человек.
«что-то я совсем потерялась», – гласила первая строчка.
Я закинул голову к потолку и выдохнул.
2.2.3. Письмо от Алисы
«что-то я совсем потерялась. "совсем" здесь для придания окончательности, но смотрится смешно и по-детски. с одной стороны, это правильно, так как именно ребенок, заблудившийся во взрослых представлениях, может осесть на пол от бессилия что-то для себя идентифицировать. с другой стороны, для категории драмы, в коей хочется определить мою мысль, это слово не подходит
слово "совсем" мне, конечно, не подходит
но как же тоскливо ничего…
опять вылезает одна категоричность
слово "ничего" мне, конечно, тоже не подходит
в этом вся моя драма
подходит ли мне слово "вся"?
слово "одна" мне, кстати, подходит».
Слово «одна» ей, кстати, подходит.
Больше я ничего не понял.
«Что же мне делать?» – подумал я и снова уставился на пустые бутылки.
«Нет, это совсем не тот вопрос. Правильный вопрос: что я могу сделать?» А я мог многое.
Глава 2.3. Природа секрета
2.3.0. Дом вверх дном
От нетерпения я дрожал. Дыхание сбилось, сердце громко стучало. Мне не терпелось привести задуманное в исполнение. Я представлял, как Высокий Папа благодарно пожимает мне руку, а председатель деревни вручает похвальную грамоту. На ней крупными золотыми буквами напечатано: «За рецепт замечательного пива со вкусом меда, персиков, малины и чего-то давно забытого из детства, а также за разделение семейных тайн с деревенским сообществом».
Я стоял посреди столовой. Казалось, искомый предмет находится прямо передо мной. И все, что нужно – открыть глаза пошире.
«В чем же секрет? В чем секрет бабушкиного вкусного пива?» – думал я.
Я заскользил взглядом по мебели. Ей не хотелось открывать тайны. Шкафы испуганно жались по стенам. Полог над кроватью будто случайно распустил занавеску.
Я не знал, что искать. Любая вещь могла дать намек на разгадку, будь то банка меда, кулек с сушеными персиками, бидон с малиной или склянка с волшебными специями. А может, бумага с написанным на ней рецептом вкуснейшего пива, строго передаваемая из поколения в поколение.
Поочередно открывая шкафчики на кухне, я досматривал стеклянные и жестяные банки, заглядывал в бумажные пакеты, погрызенные крысами, вытряхивал полиэтиленовые. Вдоль и поперек исследовал шкаф. Прощупывал подушки и матрацы. И, только замахнувшись на комод с одеждой, остановился.
В годы моего детства бабушка ходила в ситцевых платьях и вязаных кофтах. Я помнил темно-зеленые теплые юбки, коричневые толстые колготы, накрахмаленные белые сорочки. Выходной костюм с медалями, который она надевала на мероприятия в клуб. Все это лежало в комоде у меня под руками. Лежало беззащитное.
Я постоял над комодом. Мысль о том, что там, среди нижнего белья, прячется письмо на мое имя с рецептом вкуснейшего пива, зудела в голове.
«Не могла бабушка написать письмо в расчете на то, что я буду копаться в ее майках и колготах. Письмо может лежать в кармане пиджака с медалями, но и это вряд ли».
2.3.1. Грустная комната
Было еще одно место, куда я не заглядывал по причине стыда.
В доме моей бабушки – в конце коридора, чуть дальше отхожего места – находилась маленькая комната. Закрытая на замок, она манила меня, страшила и волновала. В детстве я ходил возле нее на цыпочках.
Однажды мне посчастливилось заглянуть в комнату. То ли бабушка зазевалась, оставив дверь открытой, то ли, отошла и тут же вернулась обратно, я не помнил. Но помнил недовольство, которым она окатила меня, увидев на пороге.
Бабушку комната расстраивала. Посещала она ее редко, но возвращалась с глазами, полными слез.
Заглянув в комнату, я не разглядел того, что расстраивало бабушку. Сейчас у меня была возможность войти туда на правах хозяина дома, но я по-прежнему не осмеливался.
«Неужели она не могла оставить хоть какого-то намека на разгадку. Неужели не открыла тайну любимому внуку?! Не может такого быть!»
Я взял бабушкины тетради. Просмотрел рецепты, снова принялся за дневник.
На удивление бабушка не писала о хозяйстве. Подробно рассказывая о нем в письмах, которые посылала отцу, в дневнике она этой темы почти не касалась.
Я был уверен, что огородом и садом она живет, но ее мысли были посвящены другим заботам. Заботам о людях, что ее окружали.
Я расстроился. Отложил тетрадь, прошел к рукомойнику. Долго мыл лицо, сполоснул руки по локоть. Потом, окрыленный новой мыслью, выскочил из дома.
2.3.2. Гимнастика
Я вбежал в амбар. Под ногами валялись газеты, хрустел песок. На гвозде висели пыльные мешки.
Пусто.
Я выскочил из амбара, поскользнулся и упал.
Встал. Заторопился к сараю. Наступил на грабли, еле увернулся от удара.
Обежал сарай по периметру. Приподнялся по лесенке на сеновал.
Ничто не привлекало внимание. Ни удобрений, ни необычного инвентаря, ни следов обработки и примесей зерна – ничего, что могло бы быть секретом богатого бабушкиного урожая.
В ту ночь сон не шел. Я применил дыхательную гимнастику. Лег на спину и дышал глубоко и ровно, уставившись закрытыми глазами в точку на кончике носа. Я почти успокоился, как…
«Письма!»
И снова волнение меня поглотило.
Бабушка писала из деревни. Наверняка она сообщала о посеве, уходе за пшеницей, о пивоварении. Письма были в городе, хранились у отца.
«Надо будет спросить у него».
С этой мыслью я перевернулся на бок.
«Позвонить. Можно даже зубы не чистить. Проснуться как можно раньше и сбегать в соседнюю деревню, там есть телефон».
В деталях представляя утро, я заснул.
2.3.3. Усмешка Лизетт
Приснилась мне Лизетт. Она стояла у плиты, помешивая огромным черпаком вкусно пахнущее варево в эмалированном ведре.
– На, попробуй, – сказала она, и протянула черпак кому-то невидимому. Кивнула и отправила черпак обратно в ведро. Достала из кухонного ящика кипу бумаги, перевязанную лентой.
– Сейчас добавлю, и будет вкуснее, – сказала она.
Развязав ленту, достала несколько листов. Письма и телеграммы. Толстые конверты, поздравительные открытки, треугольники, посланные с фронта.
– Для такого вкусного кушанья, – сказала Лизетт, – ничего не жалко.
Потом повернулась и с горькой усмешкой посмотрела мне в глаза.
– Да? – спросила она.
2.3.4. Опустошение
Проснулся я поздно и нехотя. На часах было начало первого.
Я лежал на кровати, придавленный тяжестью вчерашнего поведения. Груда камней, возложенных на мягкие подушки. Ни желания позвонить отцу, ни желания встать у меня не было. Я потянуться был не в силах.
Я лежал, уставившись в потолок, не ощущая ни капли лихорадочного возбуждения, что энергично двигало мной накануне. Сегодня мне предстояло толкать себя, как груженую телегу.
Спустя полчаса я заставил себя подняться. Умылся, заварил чай, съел кусок хлеба и надолго завис, уперев локти в стол и повесив голову.
Вчерашний день казался нереальным. Неужели я развил такую бурную деятельность, пытаясь разгадать бабушкин секрет?!
2.3.5. Необходимый рецепт
Я снял с гвоздя тяжелую связку ключей: от дома, от амбара, от обоих половин сарая. Еще один ключ висел в связке.
Я вышел в коридор. Ничто меня не останавливало. Я проснулся в том настроении, в котором равнодушно преодолеваешь нравственные преграды. Без зазрения совести взламываешь тайные замки.
Подойдя к двери в грустную комнату, я с удивлением обнаружил, что замка на ней нет. Видимо, бабушка сняла его перед смертью. Может, я должен был войти внутрь, должен был узнать бабушкины тайны?
Комната была меньше, чем я помнил. Открытая дверь уперлась в стол, стоящий у окошка. Оно было крохотным, с трещиной в стекле и телом застрявшей в паутине бабочки.
Я вспомнил тот раз, когда заглянул в открытую дверь и вызвал гнев бабушки. Вспомнил, что при мгновенном взгляде выхватил из окружающей темноты это окошко и даже заметил трещину в стекле.
Я шагнул в комнату. Запах в ней стоял спертый, застарелый.
На вбитых в стену гвоздях висели веники с травами, засохшие до такой степени, что дотронься – рассыпятся. Все в этой комнате выглядело хрупким, недостоверным.
Особенно письма и конверты. Стол у окошка был усыпан ими, словно опавшими листьями. Письма были оборванные, мятые, засаленные. Их хранили много лет. Но не письма были главным секретом этой комнаты.
Я взял со стола один из конвертов и пригляделся: его обратную сторону использовали вместо писчей бумаги. Почерк был мелкий и быстрый. Не бабушкин.
«Коньяк. 3 л самогона, 4 ст. ложки кофе, 3 ст. ложки сахара, 17 шт. гвоздики, 1,5 ч. ложки молотой корицы, 3 пачки сахара, настаивать две недели».
Я взял другой конверт: «черносмородиновый сидр». На третьем был написан рецепт медовухи, на четвертом – кофейной настойки. Некоторые конверты были заляпаны, будто в процессе приготовления этих напитков.
Где-то здесь должен находится рецепт вкуснейшего бабушкиного пива. Названия алкогольных напитков мелькали у меня перед глазами: наливка, ликер, водка, чача, самогон, вино. Кто бы мог подумать, что кладовая хранит рецепты спиртного на манер алкогольной энциклопедии. Здесь были все известные человеку названия напитков, которые можно приготовить. Все, кроме пива.
Я стоял над столом в грустной комнате, которая хранила страшную историю. Историю дедушкиного увлечения.
Не найдя нужного рецепта, я вышел и затворил за собой дверь. Был бы у меня замок, закрыл бы и на него. А ключ выкинул.
Рецепта пива у меня не было, а вот желания его выпить – хоть отбавляй.
Глава 2.4. Без боя
2.4.0. Устроить темную
– Тебе бабушка про пиво говорила? – спросил я без лишних предисловий.
– Пиво? Которое варила, что ли? – не понял отец.
– Про него.
– Да ничего не говорила. Не помню я. А что?
– Рассказывала, что вкусное? Может, секрет какой-то сказала? Рецепт был у нее?
– Да нет, не помню я секретов. Ты что, пиво собрался варить?
– А про пшеницу говорила?
– Ничего она не говорила, – отец начал раздражаться. – В чем дело-то?
– Чем она ее обрабатывала? – не сдавался я.
– Тяпкой обрабатывала, чем-чем.
– Может, удобрения использовала?
– Нет. Она и водой не поливала. Это же деревня, а не дача. Засеял поле: что выросло, то выросло.
– Вообще не поливала?
– Ну, она считала, что чем больше поливаешь, тем больше воды просят. А если не поливать, растение сильнее становится. Корни у него крепче, что ли.
– Понятно, – сказал я. «Отец ничего не знает». – Посмотри бабушкины письма. Вдруг она писала. Про пиво там или пшеницу. Все что угодно. Ладно?
– Что происходит-то, ты можешь сказать?
– Ничего, – ответил я. – Пока ничего не происходит.
Повесив трубку, я повторил про себя: «А если не поливать, растение становится сильнее».
Каждый раз, когда цветок на подоконнике матери не радовал цветами, она устраивала ему темную. Будто в наказание сажала в угол, куда не проникал свет. Не поливала, не удобряла, не разговаривала. Тогда он, словно чувствуя, что силы на исходе и время поджимает, выстреливал в мир охапкой бутонов. И отвоевывал место на подоконнике.
