Но терпение Джона было на исходе. Он не мог больше участвовать в этой постановке. Ему хотелось сбежать.
- Да, чуть не забыл, сегодня Вы ещё встречаетесь с Кэтрин Диаз в восемь вечера.
- Хрен Вам, а не встреча! Никуда больше сегодня не пойду! И можете даже не пытаться меня уговорить!
- Но, мистер Вайер…
Джон не дослушал и положил трубку. Папедж попытался снова до него дозвониться, но Джон сбрасывал звонки.
Дома он был уже на взводе. Джиллиан сидела на диване и внимательно смотрела телевизор. Джон остановился в коридоре и прислушался.
- Да, и это, кстати, объясняет его женитьбу на Джиллиан Фокс. Помните все эти слухи о том, что он женился на ней ради того, чтобы получить Оскара. С тех пор он уже получил две статуэтки и скоро, по всей видимости, получит третью…
Джона в этот момент будто взорвало изнутри. Глаза налились яростью. Он влетел в комнату, сорвал со стены телевизор и разбил вдребезги об пол. Осколки экрана разлетелись в разные стороны. Джиллиан от страха поджала коленки. Она ещё никогда не видела Джона в таком состоянии.
- Зачем ты это смотришь? Зачем?! – Джон злобно указал пальцем на разбитый телевизор.
- Я не знаю, - дрожащим голосом начала Джиллиан, глаза наполнились слезами. – Хочу разобраться…
- Разобраться в чём?! – Джон не успокаивался - его трясло от злости.
- Что ты хочешь от меня?! – вдруг зарыдала Джилл. – Ты ничего сам не говоришь, постоянно куда-то исчезаешь, по телевизору спокойно отвечаешь на вопросы журналистов, потом появляешься дома и разбиваешь вдребезги телевизор. Что ты хочешь от меня?! Что?! Что я делаю не так?! - Джиллиан захлебнулась плачем.
Муки Джилл сразу же отрезвили Джона. Злоба стала куда-то уходить. Он опустил руки и только тогда почувствовал невероятную усталость. Вот почему Шаферз был таким раздражительным. Это копится. Часы, недели, месяцы, годы это копится в тебе, разъедая сознание, выветривая нутро, словно песок. И потом в какой-то момент ты пытаешься избавиться, освободиться от этого яда, который столько времени отравлял душу. Ты тратишь на это все силы, но полностью убить в себе эту гадость невозможно. Тогда ты понимаешь, что все усилия напрасны, что скоро эти остатки неубитой нечести снова разрастутся внутри и заполнят всё свободное пространство, - и уже не хочется бороться. Но без борьбы – нет надежды. Тебе хочется упасть и остаться лежать на песке, который был когда-то частью тебя…
Джон медленно подошёл к Джиллиан, опустился на диван и обнял её. Такую слабую и беззащитную, такую хрупкую и ранимую. Он прижал её к себе, чувствуя, как её тело содрогается от плача.
Дальше не нужно было слов. Всё расставила по своим местам близость. Когда мужчина и женщина в любви сливаются в единое целое, всё становится понятно само собой. Больше нет слов и фраз, больше нет мыслей и образов. Прошлое, будущее, даже настоящее перестают существовать. Есть только ощущения. Насколько необъяснимые и спонтанные – настолько естественные и понятные одновременно. Тело – сплошное осязание, оно растворяется в другом человеке, чтобы познать его. Чтобы познать себя. Подняться до высших сфер и прочувствовать силу животворящего источника. И уже нет места неискренности. Истиной и любовью пропитывается каждая клеточка существа.
Теперь у Джилл не было сомнений насчёт Джона. Это был всё тот же Джонни – её муж, её любимый…
Потом они долгое время валялись в постели, наслаждаясь уединением и тишиной. Весь мир был где-то там, за дверью, на улице, а они – на необитаемом острове. Джиллиан плохо спала последние несколько ночей, поэтому, когда на неё спустилось такое умиротворение, тут же уснула.
Джон долго лежал и смотрел в потолок.
«Мне плевать, что я должен. Я это и так знаю. Пошли они со своими интервью. Никуда сегодня не пойду. Останусь здесь, с Джилл…»
Он уже и сам успел задремать, как вдруг глаза резко открылись. Они сделали это сами, без его участия, буквально заставив проснуться. Он сразу же понял, что это было. Реальность напоминала о себе. Тот мир, в котором оказался Джон, никуда не исчез. Технология, сулящая безграничные возможности, теперь создавала непреодолимые преграды. По лицу побежали мурашки, напряглись скулы.
Джон быстро поднялся с постели и выбежал в уборную. Он умылся холодной водой и посмотрелся в зеркало. Вдруг рот непроизвольно открылся и начал говорить:
- Уже шесть часов вечера. Тебе пора собираться на интервью с Кэтрин Диаз. В двадцать минут восьмого за тобой заедет машина.
Всё исчезло. Язык и голос снова начали подчиняться Джону:
- Нет, слышите? Вы меня так не возьмёте! Я никуда не поеду!!!
Подобное сообщение стало проигрываться каждые десять минут. Каждые десять минут Джону приходилось закрываться в уборной и слушать это от самого же себя. Нервное напряжение и злоба постепенно вернулись, вспыхнув с новой силой. Он мотал головой, бил себя по щекам, но лучше не становилось. Напротив, спустя полчаса сообщения стали повторяться чаще. Он метался из угла в угол, не зная, что делать. В итоге ушёл в другой конец квартиры и закрылся там в одной из комнат, чтобы Джиллиан ничего не слышала.
- Джонни, ты должен попасть на это интервью. Понимаешь? Джонни, это всё ради твоего же блага… Подумай, какие гонорары тебя ожидают…
- Нет, не хочу, слышите? Не хочу! Забирайте назад свои деньги…
- Джон, машина скоро приедет… Тебе пора собираться…
- Аааа! Отстаньте от меня! Уйдите прочь! Прочь от моего лица! Слышите? Прочь! Прочь!
- Джонни, тебя все ждут на интервью. Ты должен на него попасть сегодня. Кэтрин Диаз - одна из самых популярных телеведущих. Ты обязательно должен у неё побывать…
- Прочь от меня!!! Прочь! Не хочу, не хочу ничего слышать… Закрой свой поганый рот, - он говорил сам себе и зажимал рот руками.
К назначенному сроку сообщения стали извергаться, словно лава из пробудившегося вулкана. Остановить этот поток было практически невозможно. У Джона было несколько секунд, чтобы вставить слово в свою же речь. Он разжимал рот и выкрикивал какую-нибудь брань:
- Джонни, уже двадцать минут восьмого, машина стоит внизу – тебе пора ехать, Джонни…
- Заткнись! Одевайся, Джонни! Одевайся и выходи! Нет! Джонни, тебя ждут! Ты не должен подводить нас, помни: «Смирение и запрет». Нет! Не будет… Смирение и запрет, Джонни, мы говорим – ты делаешь. Не хочу… Я буду… Сейчас ты должен ехать. Мы говорим тебе... Я не собираюсь… Не иди против нас, не пытайся сопротивляться – будет только хуже. Нет, вы не сможете… Тебе пора, Джонни, ты должен выполнять то, что мы тебе говорим… Заткнись! Заткнись! - все реплики смешались в единый поток. В итоге он уже перестал отличать свои мысли от того, что диктует ему технология. Он просто изрыгал из своего чрева всё, что получалось, уже не осознавая, что происходит по его воле, а что вопреки ей.
Пока Джон боролся со своим собственным голосом, он и не подозревал, что Джиллиан проснулась сразу же после того, как он убежал в уборную. Она тихонько встала с кровати и направилась следом. На этот раз она не стала ничего спрашивать - она просто стояла и слушала. Сначала всё выглядело так, будто это просто мысли, рассуждения. Иногда люди разговаривают сами с собой и вполне могут даже спорить - и это вполне нормально. Да, Джиллиан никогда такого не замечала за мужем, но «чужая душа – потёмки», и кто знает, сколько нужно лет, чтобы до конца узнать и понять даже самого близкого человека? Но чем дольше она слушала Джона, тем более неспокойно становилось у неё на душе. И это было гораздо страшнее, чем все те слухи, которые распускались средствами массовой информации.
Когда она услышала, как муж, закрывшись в комнате, зажимает себе рот, тем самым не давая себе же высказаться, мысль, что он обезумел, воспалила беспокойный ум. До этого она гнала прочь подобные рассуждения, придумывая всяческие оправдания и отговорки, но сейчас была в этом почти уверена. Джон не просто разговаривал сам с собой – в нём сражалось одновременно несколько личностей: они конфликтовали, спорили друг с другом, явно подавляя его истинное я. Раздвоение личности, шизофрения… Джилл слышала о таком, но никогда с этим не сталкивалась, - было очень страшно. От происходящего мутило и сковывало тело. Всё внимание сфокусировалось на том, что она слышит. По щекам сами собой текли слёзы…
Когда настало ровно восемь часов вечера, а Джон так и не вышел и не сел в присланную за ним машину, сообщения резко прекратились. Это произошло так неожиданно, что Джон вконец потерял чувство реальности.
«Это было на самом деле? Нет. Или мне только показалось? Что… Что со мной? Что происходит? А вдруг ничего и не было? Может, всё придумано? Может, и вовсе нет никакой технологии? Может, я схожу с ума?» - на последнем вопросе мысли остановились. Ему страшно было поднять глаза и посмотреть на себя. Казалось, что сейчас он увидит собственное отражение и всё станет ясно. Он сам вынесет себе приговор и наконец осознает, что безнадёжно болен. Тяжело дыша, превозмогая страх, Джон медленно поднял голову и посмотрел в зеркало.
В блестящей серебряной поверхности он увидел измождённое и уставшее лицо. Веки слегка опухли, щёки впали, губы высохли и потрескались. Сейчас он совсем не походил на того смазливого парня, который был кумиром значительной части прекрасной половины человечества. Кто знает, как выглядит сумасшествие? Есть ли у него своё лицо или оно безлико? Можно ли его распознать в самом себе? Что прячется за чертой ощущения нормальности?
Джон дотронулся до зеркала, пытаясь потрогать отражение, найти что-нибудь указывающее на страшные догадки. Но отражение - всего лишь отражение. Оно ожидающе молчало, как и он сам.
- Джилл, - произнёс он вслух дрожащим голосом. - Нельзя, чтобы она знала. Я должен уйти…
Затем голос резко стал нормальным:
- Это только начало, Джонни. Подчиняйся, или дальше будет только хуже. Помни: смирение и запрет…
Снова Джон перешёл почти на шёпот:
- Нет! Нет! Не может быть! Мне надо идти… Срочно идти…
И он направился к выходу. Джиллиан успела тихо убежать обратно в комнату. Она снова легла в постель, чтобы муж ничего не заподозрил. Мало ли что с ним будет, если он узнает, что жена всё слышала?
Джон быстро собрал небольшую сумку самых необходимых вещей, оделся и покинул квартиру. Перед тем как уйти, он остановился в дверном проёме спальни и посмотрел на мирно спящую Джилл. Какой же прекрасной она была! Они так любят друг друга, и всё так хорошо складывалось. Заброшенный павильон. Совместные репетиции. Первый Оскар. Свадьба. Эта уютная квартирка, где они свили гнёздышко. А он? Он всё испортил. Слишком честолюбив. Слишком тщеславен!
Он впервые осознал, какую боль может причинить супруге.
«Что бы ни случилось, у неё всё должно быть хорошо. Джилл должна быть в безопасности - нужно её оградить от меня и всего того, что происходит…»
Когда Томас проснулся, Амелия уже суетилась на кухне. Сегодняшний вечер должен был стать особенным, поэтому она решила приготовить свои самые изысканные и фирменные блюда: для неё это было способ самовыражения. Вообще мать Джона была очень хозяйственной и работящей женщиной. Жизнь, полная трудностей и лишений, приучила делать своё дело молча и терпеливо, не уповая на чудо, не ожидая благодарности. Она просто верила, что любые усилия ненапрасны и рано или поздно принесут свои плоды, что Бог не оставит её семью, поэтому стойко переживала всё то, что сваливалось на голову. Вера действительно способна творить чудеса.
Сам Томас этой ночью долго не мог заснуть: дурные мысли навязчиво лезли в голову. Да и спал он очень беспокойно: то и дело ему что-нибудь мерещилось или он просто вдруг вздрагивал и просыпался прямо посреди ночи. Поэтому и встал он гораздо позже жены. Увидев опять её такой счастливой, он ещё раз убедился в том, что не стоило ей рассказывать о просьбе Джона вчера. Утро тоже не хотелось портить, но делать было нечего – надо было с чего-то начинать.
- Ами, - обратился он к супруге. Он называл её так ещё с тех времён, как они познакомились. Им было тогда по восемнадцать лет. Они были молоды и наивны, верили, что весь мир открыт для них и что судьба к ним будет благосклонной. Далеко не всё вышло так гладко, как хотелось бы. Через многое пришлось пройти, но любовь не исчезла, а стала только крепче. Говорят, что трудности разрушают любовь – это неправда. Если люди по-настоящему любят друг друга, то трудности, наоборот, делают любовь сильнее.
- А? – ответила Амелия, продолжая кашеварить.
- Знаешь, мне тут звонил Джонни.
- Наш Джонни? Когда это он успел? Почему ты меня не позвал?
- Да ты вчера как раз на рынок ушла за продуктами, - Томасу снова пришлось врать.
- Почему не рассказал ничего?
Он тяжело вздохнул, точно так же, как это делал вчера его сын во время телефонного разговора. Амелия оторвалась от дел и внимательно посмотрела на мужа. Сильное сомнение читалось в его взгляде. Материнское сердце очень чутко реагирует на такие вещи: в мгновение ока от былой лёгкости не осталось и следа.
- Что-то случилось? – спросила осторожно она.
Томас решил, что больше не стоит врать. Теперь надо говорить правду, как она есть.
- Да, Ами, видимо, что-то случилось. Только пока не пойму, что.
- Джонни заболел? С ним всё хорошо? Джиллиан? – начинала нервничать Амелия.
- Нет, с ними, вроде бы, всё в порядке, - бубнил Томас.
Было видно, что после ответа мужа, ей сразу стало легче. «С ними всё в порядке». Как же эта, казалось бы, незамысловатая фраза, произнесённая в нужный момент, способна успокоить. Далее включилась женская интуиция – Амелия точно попала в тему предстоящего разговора:
- Тогда что ещё? Премьеру отменили?
- Да, как раз по этому поводу я и хотел с тобой поговорить. Премьеру, нет, не отменили, но Джонни… Э-э-э… Он попросил, чтобы мы с тобой не ходили на неё.
- Это ещё что за чушь? Как это не ходили? Быть такого не может, чтобы наш Джонни такое сказал. Ты уверен? Нет, быть такого не может, - начала возмущаться Амелия.
- Знаешь, Ами, я и сам ничего не понял. Сначала подумал, что он шутит, но он говорил так серьёзно. Чуть не расплакался прямо в трубку. Мне пришлось дать обещание, что я не пойду и уговорю тебя не ходить. Я перекрестился, понимаешь? Не могу теперь не выполнить его просьбу.
- Ну вот, твоя старая голова, зачем ты это сделал?
- Ты бы его слышала, Ами. Он так просил. Он будто… - Томас хотел сказать «обезумел», но осёкся, решив, что это будет лишним. - Я подумал, раз ему это очень нужно, то так будет правильнее всего, - пожал он плечами.
- Вот поэтому он тебе всегда и звонит: ты всегда идёшь у него на поводу. И меня туда же тянешь. Что теперь прикажешь делать? Ты перекрестился, дал обещание, чтобы я вместе с тобой не ходила на премьеру, а я теперь пойду, зная это? Нет, теперь я уже тоже никуда не пойду. Придётся исполнять обещания, которые ты даешь перед Господом нашим, - упомянув Господа, Амелия тут же перекрестилась. Она так делала всегда, когда вслух говорила о Нём.
- Да, и ещё он сказал, чтобы мы после премьеры ничего не смотрели по телевизору несколько дней. В общем, не пытались узнать ничего об этом фильме ни у знакомых, ни у друзей.
- Это ещё зачем? – возмущению матери Джона не было предела. – Как это – не узнать? Что происходит?
- Да, чуть не забыл, сегодня Вы ещё встречаетесь с Кэтрин Диаз в восемь вечера.
- Хрен Вам, а не встреча! Никуда больше сегодня не пойду! И можете даже не пытаться меня уговорить!
- Но, мистер Вайер…
Джон не дослушал и положил трубку. Папедж попытался снова до него дозвониться, но Джон сбрасывал звонки.
Дома он был уже на взводе. Джиллиан сидела на диване и внимательно смотрела телевизор. Джон остановился в коридоре и прислушался.
- Да, и это, кстати, объясняет его женитьбу на Джиллиан Фокс. Помните все эти слухи о том, что он женился на ней ради того, чтобы получить Оскара. С тех пор он уже получил две статуэтки и скоро, по всей видимости, получит третью…
Джона в этот момент будто взорвало изнутри. Глаза налились яростью. Он влетел в комнату, сорвал со стены телевизор и разбил вдребезги об пол. Осколки экрана разлетелись в разные стороны. Джиллиан от страха поджала коленки. Она ещё никогда не видела Джона в таком состоянии.
- Зачем ты это смотришь? Зачем?! – Джон злобно указал пальцем на разбитый телевизор.
- Я не знаю, - дрожащим голосом начала Джиллиан, глаза наполнились слезами. – Хочу разобраться…
- Разобраться в чём?! – Джон не успокаивался - его трясло от злости.
- Что ты хочешь от меня?! – вдруг зарыдала Джилл. – Ты ничего сам не говоришь, постоянно куда-то исчезаешь, по телевизору спокойно отвечаешь на вопросы журналистов, потом появляешься дома и разбиваешь вдребезги телевизор. Что ты хочешь от меня?! Что?! Что я делаю не так?! - Джиллиан захлебнулась плачем.
Муки Джилл сразу же отрезвили Джона. Злоба стала куда-то уходить. Он опустил руки и только тогда почувствовал невероятную усталость. Вот почему Шаферз был таким раздражительным. Это копится. Часы, недели, месяцы, годы это копится в тебе, разъедая сознание, выветривая нутро, словно песок. И потом в какой-то момент ты пытаешься избавиться, освободиться от этого яда, который столько времени отравлял душу. Ты тратишь на это все силы, но полностью убить в себе эту гадость невозможно. Тогда ты понимаешь, что все усилия напрасны, что скоро эти остатки неубитой нечести снова разрастутся внутри и заполнят всё свободное пространство, - и уже не хочется бороться. Но без борьбы – нет надежды. Тебе хочется упасть и остаться лежать на песке, который был когда-то частью тебя…
Джон медленно подошёл к Джиллиан, опустился на диван и обнял её. Такую слабую и беззащитную, такую хрупкую и ранимую. Он прижал её к себе, чувствуя, как её тело содрогается от плача.
Дальше не нужно было слов. Всё расставила по своим местам близость. Когда мужчина и женщина в любви сливаются в единое целое, всё становится понятно само собой. Больше нет слов и фраз, больше нет мыслей и образов. Прошлое, будущее, даже настоящее перестают существовать. Есть только ощущения. Насколько необъяснимые и спонтанные – настолько естественные и понятные одновременно. Тело – сплошное осязание, оно растворяется в другом человеке, чтобы познать его. Чтобы познать себя. Подняться до высших сфер и прочувствовать силу животворящего источника. И уже нет места неискренности. Истиной и любовью пропитывается каждая клеточка существа.
Теперь у Джилл не было сомнений насчёт Джона. Это был всё тот же Джонни – её муж, её любимый…
***
Потом они долгое время валялись в постели, наслаждаясь уединением и тишиной. Весь мир был где-то там, за дверью, на улице, а они – на необитаемом острове. Джиллиан плохо спала последние несколько ночей, поэтому, когда на неё спустилось такое умиротворение, тут же уснула.
Джон долго лежал и смотрел в потолок.
«Мне плевать, что я должен. Я это и так знаю. Пошли они со своими интервью. Никуда сегодня не пойду. Останусь здесь, с Джилл…»
Он уже и сам успел задремать, как вдруг глаза резко открылись. Они сделали это сами, без его участия, буквально заставив проснуться. Он сразу же понял, что это было. Реальность напоминала о себе. Тот мир, в котором оказался Джон, никуда не исчез. Технология, сулящая безграничные возможности, теперь создавала непреодолимые преграды. По лицу побежали мурашки, напряглись скулы.
Джон быстро поднялся с постели и выбежал в уборную. Он умылся холодной водой и посмотрелся в зеркало. Вдруг рот непроизвольно открылся и начал говорить:
- Уже шесть часов вечера. Тебе пора собираться на интервью с Кэтрин Диаз. В двадцать минут восьмого за тобой заедет машина.
Всё исчезло. Язык и голос снова начали подчиняться Джону:
- Нет, слышите? Вы меня так не возьмёте! Я никуда не поеду!!!
Подобное сообщение стало проигрываться каждые десять минут. Каждые десять минут Джону приходилось закрываться в уборной и слушать это от самого же себя. Нервное напряжение и злоба постепенно вернулись, вспыхнув с новой силой. Он мотал головой, бил себя по щекам, но лучше не становилось. Напротив, спустя полчаса сообщения стали повторяться чаще. Он метался из угла в угол, не зная, что делать. В итоге ушёл в другой конец квартиры и закрылся там в одной из комнат, чтобы Джиллиан ничего не слышала.
- Джонни, ты должен попасть на это интервью. Понимаешь? Джонни, это всё ради твоего же блага… Подумай, какие гонорары тебя ожидают…
- Нет, не хочу, слышите? Не хочу! Забирайте назад свои деньги…
- Джон, машина скоро приедет… Тебе пора собираться…
- Аааа! Отстаньте от меня! Уйдите прочь! Прочь от моего лица! Слышите? Прочь! Прочь!
- Джонни, тебя все ждут на интервью. Ты должен на него попасть сегодня. Кэтрин Диаз - одна из самых популярных телеведущих. Ты обязательно должен у неё побывать…
- Прочь от меня!!! Прочь! Не хочу, не хочу ничего слышать… Закрой свой поганый рот, - он говорил сам себе и зажимал рот руками.
К назначенному сроку сообщения стали извергаться, словно лава из пробудившегося вулкана. Остановить этот поток было практически невозможно. У Джона было несколько секунд, чтобы вставить слово в свою же речь. Он разжимал рот и выкрикивал какую-нибудь брань:
- Джонни, уже двадцать минут восьмого, машина стоит внизу – тебе пора ехать, Джонни…
- Заткнись! Одевайся, Джонни! Одевайся и выходи! Нет! Джонни, тебя ждут! Ты не должен подводить нас, помни: «Смирение и запрет». Нет! Не будет… Смирение и запрет, Джонни, мы говорим – ты делаешь. Не хочу… Я буду… Сейчас ты должен ехать. Мы говорим тебе... Я не собираюсь… Не иди против нас, не пытайся сопротивляться – будет только хуже. Нет, вы не сможете… Тебе пора, Джонни, ты должен выполнять то, что мы тебе говорим… Заткнись! Заткнись! - все реплики смешались в единый поток. В итоге он уже перестал отличать свои мысли от того, что диктует ему технология. Он просто изрыгал из своего чрева всё, что получалось, уже не осознавая, что происходит по его воле, а что вопреки ей.
Пока Джон боролся со своим собственным голосом, он и не подозревал, что Джиллиан проснулась сразу же после того, как он убежал в уборную. Она тихонько встала с кровати и направилась следом. На этот раз она не стала ничего спрашивать - она просто стояла и слушала. Сначала всё выглядело так, будто это просто мысли, рассуждения. Иногда люди разговаривают сами с собой и вполне могут даже спорить - и это вполне нормально. Да, Джиллиан никогда такого не замечала за мужем, но «чужая душа – потёмки», и кто знает, сколько нужно лет, чтобы до конца узнать и понять даже самого близкого человека? Но чем дольше она слушала Джона, тем более неспокойно становилось у неё на душе. И это было гораздо страшнее, чем все те слухи, которые распускались средствами массовой информации.
Когда она услышала, как муж, закрывшись в комнате, зажимает себе рот, тем самым не давая себе же высказаться, мысль, что он обезумел, воспалила беспокойный ум. До этого она гнала прочь подобные рассуждения, придумывая всяческие оправдания и отговорки, но сейчас была в этом почти уверена. Джон не просто разговаривал сам с собой – в нём сражалось одновременно несколько личностей: они конфликтовали, спорили друг с другом, явно подавляя его истинное я. Раздвоение личности, шизофрения… Джилл слышала о таком, но никогда с этим не сталкивалась, - было очень страшно. От происходящего мутило и сковывало тело. Всё внимание сфокусировалось на том, что она слышит. По щекам сами собой текли слёзы…
Когда настало ровно восемь часов вечера, а Джон так и не вышел и не сел в присланную за ним машину, сообщения резко прекратились. Это произошло так неожиданно, что Джон вконец потерял чувство реальности.
«Это было на самом деле? Нет. Или мне только показалось? Что… Что со мной? Что происходит? А вдруг ничего и не было? Может, всё придумано? Может, и вовсе нет никакой технологии? Может, я схожу с ума?» - на последнем вопросе мысли остановились. Ему страшно было поднять глаза и посмотреть на себя. Казалось, что сейчас он увидит собственное отражение и всё станет ясно. Он сам вынесет себе приговор и наконец осознает, что безнадёжно болен. Тяжело дыша, превозмогая страх, Джон медленно поднял голову и посмотрел в зеркало.
В блестящей серебряной поверхности он увидел измождённое и уставшее лицо. Веки слегка опухли, щёки впали, губы высохли и потрескались. Сейчас он совсем не походил на того смазливого парня, который был кумиром значительной части прекрасной половины человечества. Кто знает, как выглядит сумасшествие? Есть ли у него своё лицо или оно безлико? Можно ли его распознать в самом себе? Что прячется за чертой ощущения нормальности?
Джон дотронулся до зеркала, пытаясь потрогать отражение, найти что-нибудь указывающее на страшные догадки. Но отражение - всего лишь отражение. Оно ожидающе молчало, как и он сам.
- Джилл, - произнёс он вслух дрожащим голосом. - Нельзя, чтобы она знала. Я должен уйти…
Затем голос резко стал нормальным:
- Это только начало, Джонни. Подчиняйся, или дальше будет только хуже. Помни: смирение и запрет…
Снова Джон перешёл почти на шёпот:
- Нет! Нет! Не может быть! Мне надо идти… Срочно идти…
И он направился к выходу. Джиллиан успела тихо убежать обратно в комнату. Она снова легла в постель, чтобы муж ничего не заподозрил. Мало ли что с ним будет, если он узнает, что жена всё слышала?
Джон быстро собрал небольшую сумку самых необходимых вещей, оделся и покинул квартиру. Перед тем как уйти, он остановился в дверном проёме спальни и посмотрел на мирно спящую Джилл. Какой же прекрасной она была! Они так любят друг друга, и всё так хорошо складывалось. Заброшенный павильон. Совместные репетиции. Первый Оскар. Свадьба. Эта уютная квартирка, где они свили гнёздышко. А он? Он всё испортил. Слишком честолюбив. Слишком тщеславен!
Он впервые осознал, какую боль может причинить супруге.
«Что бы ни случилось, у неё всё должно быть хорошо. Джилл должна быть в безопасности - нужно её оградить от меня и всего того, что происходит…»
Глава 53. Отец Джона рассказывает о просьбе сына жене
Когда Томас проснулся, Амелия уже суетилась на кухне. Сегодняшний вечер должен был стать особенным, поэтому она решила приготовить свои самые изысканные и фирменные блюда: для неё это было способ самовыражения. Вообще мать Джона была очень хозяйственной и работящей женщиной. Жизнь, полная трудностей и лишений, приучила делать своё дело молча и терпеливо, не уповая на чудо, не ожидая благодарности. Она просто верила, что любые усилия ненапрасны и рано или поздно принесут свои плоды, что Бог не оставит её семью, поэтому стойко переживала всё то, что сваливалось на голову. Вера действительно способна творить чудеса.
Сам Томас этой ночью долго не мог заснуть: дурные мысли навязчиво лезли в голову. Да и спал он очень беспокойно: то и дело ему что-нибудь мерещилось или он просто вдруг вздрагивал и просыпался прямо посреди ночи. Поэтому и встал он гораздо позже жены. Увидев опять её такой счастливой, он ещё раз убедился в том, что не стоило ей рассказывать о просьбе Джона вчера. Утро тоже не хотелось портить, но делать было нечего – надо было с чего-то начинать.
- Ами, - обратился он к супруге. Он называл её так ещё с тех времён, как они познакомились. Им было тогда по восемнадцать лет. Они были молоды и наивны, верили, что весь мир открыт для них и что судьба к ним будет благосклонной. Далеко не всё вышло так гладко, как хотелось бы. Через многое пришлось пройти, но любовь не исчезла, а стала только крепче. Говорят, что трудности разрушают любовь – это неправда. Если люди по-настоящему любят друг друга, то трудности, наоборот, делают любовь сильнее.
- А? – ответила Амелия, продолжая кашеварить.
- Знаешь, мне тут звонил Джонни.
- Наш Джонни? Когда это он успел? Почему ты меня не позвал?
- Да ты вчера как раз на рынок ушла за продуктами, - Томасу снова пришлось врать.
- Почему не рассказал ничего?
Он тяжело вздохнул, точно так же, как это делал вчера его сын во время телефонного разговора. Амелия оторвалась от дел и внимательно посмотрела на мужа. Сильное сомнение читалось в его взгляде. Материнское сердце очень чутко реагирует на такие вещи: в мгновение ока от былой лёгкости не осталось и следа.
- Что-то случилось? – спросила осторожно она.
Томас решил, что больше не стоит врать. Теперь надо говорить правду, как она есть.
- Да, Ами, видимо, что-то случилось. Только пока не пойму, что.
- Джонни заболел? С ним всё хорошо? Джиллиан? – начинала нервничать Амелия.
- Нет, с ними, вроде бы, всё в порядке, - бубнил Томас.
Было видно, что после ответа мужа, ей сразу стало легче. «С ними всё в порядке». Как же эта, казалось бы, незамысловатая фраза, произнесённая в нужный момент, способна успокоить. Далее включилась женская интуиция – Амелия точно попала в тему предстоящего разговора:
- Тогда что ещё? Премьеру отменили?
- Да, как раз по этому поводу я и хотел с тобой поговорить. Премьеру, нет, не отменили, но Джонни… Э-э-э… Он попросил, чтобы мы с тобой не ходили на неё.
- Это ещё что за чушь? Как это не ходили? Быть такого не может, чтобы наш Джонни такое сказал. Ты уверен? Нет, быть такого не может, - начала возмущаться Амелия.
- Знаешь, Ами, я и сам ничего не понял. Сначала подумал, что он шутит, но он говорил так серьёзно. Чуть не расплакался прямо в трубку. Мне пришлось дать обещание, что я не пойду и уговорю тебя не ходить. Я перекрестился, понимаешь? Не могу теперь не выполнить его просьбу.
- Ну вот, твоя старая голова, зачем ты это сделал?
- Ты бы его слышала, Ами. Он так просил. Он будто… - Томас хотел сказать «обезумел», но осёкся, решив, что это будет лишним. - Я подумал, раз ему это очень нужно, то так будет правильнее всего, - пожал он плечами.
- Вот поэтому он тебе всегда и звонит: ты всегда идёшь у него на поводу. И меня туда же тянешь. Что теперь прикажешь делать? Ты перекрестился, дал обещание, чтобы я вместе с тобой не ходила на премьеру, а я теперь пойду, зная это? Нет, теперь я уже тоже никуда не пойду. Придётся исполнять обещания, которые ты даешь перед Господом нашим, - упомянув Господа, Амелия тут же перекрестилась. Она так делала всегда, когда вслух говорила о Нём.
- Да, и ещё он сказал, чтобы мы после премьеры ничего не смотрели по телевизору несколько дней. В общем, не пытались узнать ничего об этом фильме ни у знакомых, ни у друзей.
- Это ещё зачем? – возмущению матери Джона не было предела. – Как это – не узнать? Что происходит?
