Джон пробубнил что-то невнятное в ответ, так как рот его был скован действием нанороботов.
- Кукла решила поднять восстание? Как это трогательно, вы не находите? – обратился мистер Морган ко всем присутствующим. Присутствующие никак не отреагировали. Они будто были просто зрителями и безучастно наблюдали за происходящим. Мистер Морган продолжал:
– Взяв в руки то, что сделало человека доминантой на этой планете – оружие – она думает, что сможет наконец освободиться. И после этого, скажите мне, разве не сила определяет всё? Если даже он верит только в неё! – Рейнольд Морган указал на Джона. – Но если ты помнишь – в сказке Карабаса Барабаса никто не убивал, - мистер Морган слегка ухмыльнулся. Даже в такой ситуации, не теряя самообладание, он умудрялся острить.– Ты хочешь порвать эти нити, Джон? Правда, хочешь? Ты можешь это сделать. Да, Джонни, можешь. Но будь добр, отыграй сначала весь спектакль от начала и до конца, как этого требует режиссёр! Как этого ждут от тебя зрители! И всё. Ты свободен.
Джона всего трясло с головы до ног. Он стоял и обливался потом от напряжения, не зная, что сказать. То, что секунду назад казалось лёгким делом, сейчас превратилось в неподъемную ношу. Всё внимание на кончике пальца, лежащего на холодном курке. Он уже убил одного человека. До сих пор перед глазами его лицо. Неужели он способен сделать это ещё раз? Взять ещё один грех на свою измученную душу? Сможет ли искупить? Или уже искупает... ещё не совершённое деяние…
- Так, ну хватит. Пора заканчивать этот балаган, - мистер Морган спокойно подошёл к телефонному аппарату и по громкой связи вызвал главу технического отдела, - мистер Папедж, тут у нас мистер Вайер ведёт себя неадекватно. Сделайте что-нибудь, пожалуйста. Да, чёрт побери, он направил на меня пистолет!
Глаза Джона забегали. Он растерялся, совершенно не зная, как поступить дальше. Сейчас что-то произойдёт. «Может, просто убежать отсюда, и тогда ему ничего не будет? Может, они простят его глупый поступок? А как же Джилл? Как ребёнок? Нет, от судьбы не уйдёшь. Он не может просто взять и опустить руки - он должен бороться за свою свободу любыми средствами».
Вдруг лицо Джона страшно перекосило. Затем рот плавно и неестественно широко открылся. Затем Джон начал громко со всей силы клацать зубами. Рот то сильно открывался, то со всей силы схлопывался. Казалось, ещё чуть-чуть и зубы просто раскрошатся от таких ударов. Джон тряс головой из стороны в сторону, пытаясь это прекратить. Он хватался обеими руками за челюсти, пытаясь сжать их, чтобы они перестали клацать.
- Охрана, здесь у нас душевнобольной. Заберите его, пожалуйста, - продолжал орудовать с телефоном мистер Морган.
В дверях мелькнули две внушительные фигуры охранников. Джон понял, что это конец, что его затея с треском провалилась. Находясь в полубезумии, почти не управляя собой, Джон из последних сил вытянул руку с пистолетом и выстрелил. Один выстрел – это всё, что он смог сделать перед тем, как его схватили. Но даже этого было достаточно, чтобы выражение лица главы компании «Дримс Пикчерз» изменилось до неузнаваемости: от полной уверенности в своей безопасности до настоящего изумления и испуга.
На секунду действие технологии остановилось, буквально на мгновение Джон снова обрёл полный контроль над собой.
- Я отыграю, мистер Морган. Обещаю Вам, - произнёс он почти шепотом.
Тёплая струйка крови багровым пятном растекалась по пиджаку Рейнольда Моргана. Он коснулся рукой отверстия от пули, затем посмотрел на окровавленную руку и через несколько секунд с грохотом рухнул на пол. Это последнее, что увидел Джон Вайер, и почему-то это обрадовало его.
Врачам не нужно было долго заниматься обследованием поступившего пациента, чтобы поставить диагноз. Машина запущена: убийство, несвязная речь. Душевнобольной, к тому же социально опасный. Шизофрения. Особые условия содержания. Самый сильный спектр препаратов. Несколько дней интенсивной терапии – и перед нами «кукла без ниток», лишённая воли. Вернее, воли у неё и так никогда не было. Всё было лишь иллюзией - иллюзией свободы. Теперь – просто груда частей тела, неспособных собраться в единое целое. Груда, выброшенная за ненадобностью.
Телевизор. Знакомый персонаж счастливо улыбается. Люк Стоун. Новая восходящая звезда получает своего первого «Оскара» за роль в фильме «Грани любви». Джон Вайер тоже должен был присутствовать на этой церемонии, если бы вёл себя с должным смирением. Звучит речь Люка:
- Всё, что я хочу сказать, для того чтобы добиться успеха, надо в первую очередь выбрать правильный путь: тот путь, по которому тебе хочется идти; тот путь, в который ты готов вкладывать все свои силы и способности...
Джона больше не воротит от мысли, что когда-то ему пришлось лежать с этим человеком в одной постели, играть того, за кого ему будет стыдно. Сейчас ему совершенно всё равно: сильнодействующие препараты, словно крепкие канаты, связали его нервную систему, лишая её всякой возможности к движению мысли. Никаких эмоций, никаких чувств. Безразличие. Только лёгкое дежавю: будто уже слышал это когда-то, а может, и сам говорил нечто подобное на одной из церемоний.
Через несколько дней, видя, что душевнобольной ведёт себя спокойно и адекватно, дозировки снизили. Конечно, сознание Джона не включалось на полную катушку, но всё же можно было немного соображать. Единственным плюсом лекарств было то, что, угнетая нервную систему, они делали её невосприимчивой ко всякого рода воздействиям, в том числе и к воздействиям технологии. Он буквально ощущал, как под кожей на его лице что-то живёт, пытаясь выбраться наружу, проявить себя. И иногда, когда действие препаратов ненадолго отпускало, так и происходило, но большую часть времени нервная система молчала, а вместе с ней молчал и его рот.
Теперь лишь короткий промежуток времени Джон был способен осознавать происходящее, лишь тонкая грань между полной прострацией и тем состоянием, когда он уже не мог противостоять маленьким механизмам, контролирующим эмоции, мимику, речь. Эта грань – и есть его воля. Настоящая, без дополнительных костылей, без мотиваторов и ориентиров. Она сузилась до тоненькой полоски, до лезвия бритвы, и теперь у него только один путь – шагать по этому лезвию, терпеливо преодолевая боль оставленных ею порезов. И на этом пути даже речь иногда становится подвластной ему.
Только веки остались непослушны. В любой момент их могут просто закрыть или открыть, как шторы. В любой момент его могут лишить света. Здесь помогают только очень сильные препараты, которые просто выключают сознание, и тогда становится всё равно, как ведут себя веки. Лишив возможности действовать, говорить, они продолжают своё: изматывают его, мучают, отнимают возможность хотя бы наблюдать за происходящим. Так было тогда, когда пришла она - Джилл…
Он отчётливо помнит, как его куда-то повели. Как посадили в специальный кабинет. Как зашла она. Её силуэт. Её волосы. Её измождённое горем лицо. Мешки под глазами - то ли от недосыпа, то ли от постоянных слёз. Это единственное, что ему позволили увидеть.
Далее он только слышал, как она разговаривала с ним. Он чувствовал, как она гладит его по руке, но ничего не мог сделать. Глаза закрыты. Рот на семи замках. Только слабое мычание в ответ. Он слышал, как она плачет, и ничего не мог сделать. Ей, возможно, сейчас гораздо тяжелее, чем ему: она ведь не использует препаратов.
Напоследок она приблизилась к нему так, что он почувствовал её дыхание возле своего уха. Она прошептала, что любит его, что беременна и что хочет родить от него ребёнка. А ещё она сказала, что что-то знает и до конца не понимает, что происходит, но догадывается, что это всё неслучайно. Она намерена выяснить.
«О нет, Джилл! Только не надо этого делать! Они навредят тебе. Сделают что-нибудь плохое. Прошу тебя! Оставь меня здесь умирать! Живи! Воспитывай нашего ребёнка. Он всегда будет тебе напоминать обо мне! Благодаря ему, я всегда буду рядом!» - хотел прокричать Джон, но получалось только мычать. Он крепко схватил Джилл руками. Сильно прижал к себе.
Он не видел её, но ощущал всем телом. Его руки, его грудь, его шея и щеки – каждая клеточка его тела помнила знакомые изгибы. Он чувствовал её запах - родной и любимый. Появились санитары. Они стали оттягивать её.
«Они снова хотят забрать её у меня. Нет, не отдам. Не отпущу», - Джон мотал головой, пытаясь удержать её.
- Возьми, - прошептала Джиллиан, и в руке у Джона оказался маленький предмет. Санитары в суматохе не заметили этого, и Джону удалось его надёжно спрятать. Затем снова палата. Снова препараты.
После того, как он пришёл в себя, он долго смотрел в пустоту, не решаясь даже пошевелиться. Он силился вспомнить, что произошло, но ничего не получалось. Стало неудобно лежать на спине, и он повернулся. Вдруг он ощутил, как будто что-то кольнуло его прямо в бок. Какой-то предмет. Что это? Как только этот предмет появился перед глазами, он тут же узнал его и вспомнил всё, что происходило с ним вчера. К нему приходила Джилл...
- Моя Джиллиан... Моя девочка… Она знает… Она знает, насколько это ценно для меня… - впервые за долгое время Джон произнёс слова по собственной воле. Это была не технология, не шизофренический бред – это был он. Он смотрел на значок, подаренный женой перед самой первой церемонией «Оскара», и слёзы стояли у него в глазах. И эти слезы тоже были его собственными. Он вспомнил, как потерял его, но теперь он снова рядом.
Так Джону снова удалось «встать на лезвие». Позже, именно так он назвал это состояние кратковременного пробуждения: именно так ощущал его. Только сейчас пришло понимание происходящего: ему не дадут ни единого шанса, его судьба – погибнуть здесь. Он уже настолько устал от всего случившегося, что даже немного радовался тому, что скоро всё закончится. Единственное, чего ему хотелось всем сердцем, всем своим нутром, объясниться с Джилл, попросить у неё прощения за всё содеянное. Он жаждал этого. Ради этого он ещё вставал с постели, ради этого открывал рот, когда его просили есть, ради этого шёл дальше. И когда этот момент был так близок, когда Джилл была совсем рядом, они лишили его такой возможности. Они лишили его всего, что было ему так дорого.
Потом приезжал отец. Рассказал, что мать умерла. И снова веки Джона были закрыты - они так и не дали ему последний раз посмотреть в глаза отцу. Может быть, хотя бы во взгляде Джона он увидел бы все ответы?
Потом приезжала сестра. Потом братья по очереди. Единственная, кто так и не появился, была Мэри. Похоже, ей ни до него сейчас, и вообще ни до кого. Она, так же как и Джон, тонет в своём персональном болоте. Но даже ей хотелось что-нибудь сказать. Дать хоть что-то, подарить ей хоть какую-то крупицу правды. Правды выстраданной неимоверным количеством бед и ошибок. Ведь для неё ещё не поздно. Никогда не поздно.
«Ещё не поздно», - вдруг родилась мысль у Джона. В моменты пробуждений, когда остатки его почти убитой личности всё-таки прорывались сквозь дозы лекарств и цепи «Эмоушен Диджитал», он стал вынашивать эту мысль, словно младенца, только что появившегося на свет. И постепенно она стала расти и крепнуть, наполнятся новыми идеями и смыслами. В конечном итоге мысль созрела и распустилась, словно цветок, превратившись во вполне конкретную цель.
Он слабо понимал, что происходит. Всё было будто во сне. Не сознание, а намерение. Действия на уровне лимбической системы. Древняя природа, прошедшая путь в миллионы лет, брала своё, требуя место под солнцем. Она, словно случайно брошенное семя, была готова расти даже посреди асфальта.
Чуть позже он научился фокусничать с дозировками, научился не употреблять всё то, что выписывают врачи. У него появился специальный тайник, куда он складывал необходимые ему лекарства. Там же он хранил и свой значок. Теперь он сам научился подбирать такое количество препаратов, чтобы как можно дольше бывать «на лезвии» - настолько, насколько это вообще было возможно. Иногда его срывало, и тогда то технология напоминала о себе, то сознание снова распадалось на куски. Перед ним появлялись мистер Морган или Коул. Они разговаривали с ним, требовали, чтобы он заплатил за содеянное, тянули его за собой, хватая за одежду. У Коула на шее были синие следы от рук Джона, а у мистера Моргана посреди груди красовалась рана от выстрела. Тогда Джон забивался в угол, закрывал лицо руками и сидел так, пока Морган и Коул не покинут его.
Технология теперь постоянно включала что-то несвязное. Бред больного разума. Вероятно, Джон был просто не нужен компании. Теперь никто от него ничего не требовал – его просто убивали.
Концентрация давалась нелегко. Джон часто просто впадал в небытие, и даже проблески сознания были пропитаны истерией и шизофреническими проявлениями, которые, похоже, уже успели добраться до самой сути его я. Он понимал, что времени мало и необходимо действовать. Поэтому каждый день раз за разом, после сильной терапии, после приступов то ли технологии, то ли своих собственных - разобрать было уже практически невозможно - он опять возвращался к своему тайнику. Это единственное, что застревало в памяти. Там, смотря на значок, он снова попадал в «точку сборки». Он снова и снова воссоздавал себя: своё я, свой план, свои цели.
Благодаря манипуляциям с препаратами, Джону всё чаще и дольше удавалось пребывать в более-менее спокойном состоянии. Почти все врачи отмечали улучшения в самочувствии пациента. Его перевели из специального корпуса, где содержались буйнопомешанные, к обычным душевнобольным. Здесь у него было гораздо больше свободы действия.
Окажись человек в любой компании, в любом коллективе - одним словом, в любом социуме - у него обычно появляются сторонники, близкие друзья, покровители, но вместе с ними неизбежно находятся и те, кто его люто ненавидит. Вот врач, казалось бы, абсолютно беспристрастное лицо, но даже его отношение к пациентам часто имеет оттенки различия. Хорошо, если это просто бесцветное равнодушие. Иногда, очень редко, это светлый оттенок тепла и сострадания, но всё чаще встречается другой – зелёный. На что только не способна бумага, выкрашенная в зелёный цвет: именно она заставляет человека, забыв о своей совести, о честности, о своём благородстве, совершать самые дурные поступки. Именно она заставляет врача забыть о своей профессиональной этике и переступить черту закона и морали.
Джону сразу показалось странным, что доктор Бен Милтон так предвзято к нему относится. Мелькнула мысль, что здесь не обошлось без зелёного оттенка. И чем больше Джон общался с доктором Милтоном, тем больше в этом убеждался. Но кто был источником? Неужели «Дримс Пикчерз»? В отличие от других врачей, в особенности от доктора Билла Джекинза, Бен Милтон всегда старался давить на самые больные места, словно расколупывал раны и посыпал их свежей солью. Он не пытался вытащить Джона из пропасти безумия, наоборот, он каким-то образом делал так, что психика актёра приходила в возбуждённое состояние, а вслед за этим восприятие мира превращалось в калейдоскоп, где стекляшки-мысли разной формы и цвета из хаоса образуют причудливые и замысловатые узоры, не имеющие никакой практической пользы.
- Кукла решила поднять восстание? Как это трогательно, вы не находите? – обратился мистер Морган ко всем присутствующим. Присутствующие никак не отреагировали. Они будто были просто зрителями и безучастно наблюдали за происходящим. Мистер Морган продолжал:
– Взяв в руки то, что сделало человека доминантой на этой планете – оружие – она думает, что сможет наконец освободиться. И после этого, скажите мне, разве не сила определяет всё? Если даже он верит только в неё! – Рейнольд Морган указал на Джона. – Но если ты помнишь – в сказке Карабаса Барабаса никто не убивал, - мистер Морган слегка ухмыльнулся. Даже в такой ситуации, не теряя самообладание, он умудрялся острить.– Ты хочешь порвать эти нити, Джон? Правда, хочешь? Ты можешь это сделать. Да, Джонни, можешь. Но будь добр, отыграй сначала весь спектакль от начала и до конца, как этого требует режиссёр! Как этого ждут от тебя зрители! И всё. Ты свободен.
Джона всего трясло с головы до ног. Он стоял и обливался потом от напряжения, не зная, что сказать. То, что секунду назад казалось лёгким делом, сейчас превратилось в неподъемную ношу. Всё внимание на кончике пальца, лежащего на холодном курке. Он уже убил одного человека. До сих пор перед глазами его лицо. Неужели он способен сделать это ещё раз? Взять ещё один грех на свою измученную душу? Сможет ли искупить? Или уже искупает... ещё не совершённое деяние…
- Так, ну хватит. Пора заканчивать этот балаган, - мистер Морган спокойно подошёл к телефонному аппарату и по громкой связи вызвал главу технического отдела, - мистер Папедж, тут у нас мистер Вайер ведёт себя неадекватно. Сделайте что-нибудь, пожалуйста. Да, чёрт побери, он направил на меня пистолет!
Глаза Джона забегали. Он растерялся, совершенно не зная, как поступить дальше. Сейчас что-то произойдёт. «Может, просто убежать отсюда, и тогда ему ничего не будет? Может, они простят его глупый поступок? А как же Джилл? Как ребёнок? Нет, от судьбы не уйдёшь. Он не может просто взять и опустить руки - он должен бороться за свою свободу любыми средствами».
Вдруг лицо Джона страшно перекосило. Затем рот плавно и неестественно широко открылся. Затем Джон начал громко со всей силы клацать зубами. Рот то сильно открывался, то со всей силы схлопывался. Казалось, ещё чуть-чуть и зубы просто раскрошатся от таких ударов. Джон тряс головой из стороны в сторону, пытаясь это прекратить. Он хватался обеими руками за челюсти, пытаясь сжать их, чтобы они перестали клацать.
- Охрана, здесь у нас душевнобольной. Заберите его, пожалуйста, - продолжал орудовать с телефоном мистер Морган.
В дверях мелькнули две внушительные фигуры охранников. Джон понял, что это конец, что его затея с треском провалилась. Находясь в полубезумии, почти не управляя собой, Джон из последних сил вытянул руку с пистолетом и выстрелил. Один выстрел – это всё, что он смог сделать перед тем, как его схватили. Но даже этого было достаточно, чтобы выражение лица главы компании «Дримс Пикчерз» изменилось до неузнаваемости: от полной уверенности в своей безопасности до настоящего изумления и испуга.
На секунду действие технологии остановилось, буквально на мгновение Джон снова обрёл полный контроль над собой.
- Я отыграю, мистер Морган. Обещаю Вам, - произнёс он почти шепотом.
Тёплая струйка крови багровым пятном растекалась по пиджаку Рейнольда Моргана. Он коснулся рукой отверстия от пули, затем посмотрел на окровавленную руку и через несколько секунд с грохотом рухнул на пол. Это последнее, что увидел Джон Вайер, и почему-то это обрадовало его.
Глава 75. Шизофрения
Врачам не нужно было долго заниматься обследованием поступившего пациента, чтобы поставить диагноз. Машина запущена: убийство, несвязная речь. Душевнобольной, к тому же социально опасный. Шизофрения. Особые условия содержания. Самый сильный спектр препаратов. Несколько дней интенсивной терапии – и перед нами «кукла без ниток», лишённая воли. Вернее, воли у неё и так никогда не было. Всё было лишь иллюзией - иллюзией свободы. Теперь – просто груда частей тела, неспособных собраться в единое целое. Груда, выброшенная за ненадобностью.
Телевизор. Знакомый персонаж счастливо улыбается. Люк Стоун. Новая восходящая звезда получает своего первого «Оскара» за роль в фильме «Грани любви». Джон Вайер тоже должен был присутствовать на этой церемонии, если бы вёл себя с должным смирением. Звучит речь Люка:
- Всё, что я хочу сказать, для того чтобы добиться успеха, надо в первую очередь выбрать правильный путь: тот путь, по которому тебе хочется идти; тот путь, в который ты готов вкладывать все свои силы и способности...
Джона больше не воротит от мысли, что когда-то ему пришлось лежать с этим человеком в одной постели, играть того, за кого ему будет стыдно. Сейчас ему совершенно всё равно: сильнодействующие препараты, словно крепкие канаты, связали его нервную систему, лишая её всякой возможности к движению мысли. Никаких эмоций, никаких чувств. Безразличие. Только лёгкое дежавю: будто уже слышал это когда-то, а может, и сам говорил нечто подобное на одной из церемоний.
Через несколько дней, видя, что душевнобольной ведёт себя спокойно и адекватно, дозировки снизили. Конечно, сознание Джона не включалось на полную катушку, но всё же можно было немного соображать. Единственным плюсом лекарств было то, что, угнетая нервную систему, они делали её невосприимчивой ко всякого рода воздействиям, в том числе и к воздействиям технологии. Он буквально ощущал, как под кожей на его лице что-то живёт, пытаясь выбраться наружу, проявить себя. И иногда, когда действие препаратов ненадолго отпускало, так и происходило, но большую часть времени нервная система молчала, а вместе с ней молчал и его рот.
Теперь лишь короткий промежуток времени Джон был способен осознавать происходящее, лишь тонкая грань между полной прострацией и тем состоянием, когда он уже не мог противостоять маленьким механизмам, контролирующим эмоции, мимику, речь. Эта грань – и есть его воля. Настоящая, без дополнительных костылей, без мотиваторов и ориентиров. Она сузилась до тоненькой полоски, до лезвия бритвы, и теперь у него только один путь – шагать по этому лезвию, терпеливо преодолевая боль оставленных ею порезов. И на этом пути даже речь иногда становится подвластной ему.
Только веки остались непослушны. В любой момент их могут просто закрыть или открыть, как шторы. В любой момент его могут лишить света. Здесь помогают только очень сильные препараты, которые просто выключают сознание, и тогда становится всё равно, как ведут себя веки. Лишив возможности действовать, говорить, они продолжают своё: изматывают его, мучают, отнимают возможность хотя бы наблюдать за происходящим. Так было тогда, когда пришла она - Джилл…
Он отчётливо помнит, как его куда-то повели. Как посадили в специальный кабинет. Как зашла она. Её силуэт. Её волосы. Её измождённое горем лицо. Мешки под глазами - то ли от недосыпа, то ли от постоянных слёз. Это единственное, что ему позволили увидеть.
Далее он только слышал, как она разговаривала с ним. Он чувствовал, как она гладит его по руке, но ничего не мог сделать. Глаза закрыты. Рот на семи замках. Только слабое мычание в ответ. Он слышал, как она плачет, и ничего не мог сделать. Ей, возможно, сейчас гораздо тяжелее, чем ему: она ведь не использует препаратов.
Напоследок она приблизилась к нему так, что он почувствовал её дыхание возле своего уха. Она прошептала, что любит его, что беременна и что хочет родить от него ребёнка. А ещё она сказала, что что-то знает и до конца не понимает, что происходит, но догадывается, что это всё неслучайно. Она намерена выяснить.
«О нет, Джилл! Только не надо этого делать! Они навредят тебе. Сделают что-нибудь плохое. Прошу тебя! Оставь меня здесь умирать! Живи! Воспитывай нашего ребёнка. Он всегда будет тебе напоминать обо мне! Благодаря ему, я всегда буду рядом!» - хотел прокричать Джон, но получалось только мычать. Он крепко схватил Джилл руками. Сильно прижал к себе.
Он не видел её, но ощущал всем телом. Его руки, его грудь, его шея и щеки – каждая клеточка его тела помнила знакомые изгибы. Он чувствовал её запах - родной и любимый. Появились санитары. Они стали оттягивать её.
«Они снова хотят забрать её у меня. Нет, не отдам. Не отпущу», - Джон мотал головой, пытаясь удержать её.
- Возьми, - прошептала Джиллиан, и в руке у Джона оказался маленький предмет. Санитары в суматохе не заметили этого, и Джону удалось его надёжно спрятать. Затем снова палата. Снова препараты.
После того, как он пришёл в себя, он долго смотрел в пустоту, не решаясь даже пошевелиться. Он силился вспомнить, что произошло, но ничего не получалось. Стало неудобно лежать на спине, и он повернулся. Вдруг он ощутил, как будто что-то кольнуло его прямо в бок. Какой-то предмет. Что это? Как только этот предмет появился перед глазами, он тут же узнал его и вспомнил всё, что происходило с ним вчера. К нему приходила Джилл...
- Моя Джиллиан... Моя девочка… Она знает… Она знает, насколько это ценно для меня… - впервые за долгое время Джон произнёс слова по собственной воле. Это была не технология, не шизофренический бред – это был он. Он смотрел на значок, подаренный женой перед самой первой церемонией «Оскара», и слёзы стояли у него в глазах. И эти слезы тоже были его собственными. Он вспомнил, как потерял его, но теперь он снова рядом.
Так Джону снова удалось «встать на лезвие». Позже, именно так он назвал это состояние кратковременного пробуждения: именно так ощущал его. Только сейчас пришло понимание происходящего: ему не дадут ни единого шанса, его судьба – погибнуть здесь. Он уже настолько устал от всего случившегося, что даже немного радовался тому, что скоро всё закончится. Единственное, чего ему хотелось всем сердцем, всем своим нутром, объясниться с Джилл, попросить у неё прощения за всё содеянное. Он жаждал этого. Ради этого он ещё вставал с постели, ради этого открывал рот, когда его просили есть, ради этого шёл дальше. И когда этот момент был так близок, когда Джилл была совсем рядом, они лишили его такой возможности. Они лишили его всего, что было ему так дорого.
Потом приезжал отец. Рассказал, что мать умерла. И снова веки Джона были закрыты - они так и не дали ему последний раз посмотреть в глаза отцу. Может быть, хотя бы во взгляде Джона он увидел бы все ответы?
Потом приезжала сестра. Потом братья по очереди. Единственная, кто так и не появился, была Мэри. Похоже, ей ни до него сейчас, и вообще ни до кого. Она, так же как и Джон, тонет в своём персональном болоте. Но даже ей хотелось что-нибудь сказать. Дать хоть что-то, подарить ей хоть какую-то крупицу правды. Правды выстраданной неимоверным количеством бед и ошибок. Ведь для неё ещё не поздно. Никогда не поздно.
«Ещё не поздно», - вдруг родилась мысль у Джона. В моменты пробуждений, когда остатки его почти убитой личности всё-таки прорывались сквозь дозы лекарств и цепи «Эмоушен Диджитал», он стал вынашивать эту мысль, словно младенца, только что появившегося на свет. И постепенно она стала расти и крепнуть, наполнятся новыми идеями и смыслами. В конечном итоге мысль созрела и распустилась, словно цветок, превратившись во вполне конкретную цель.
Он слабо понимал, что происходит. Всё было будто во сне. Не сознание, а намерение. Действия на уровне лимбической системы. Древняя природа, прошедшая путь в миллионы лет, брала своё, требуя место под солнцем. Она, словно случайно брошенное семя, была готова расти даже посреди асфальта.
Чуть позже он научился фокусничать с дозировками, научился не употреблять всё то, что выписывают врачи. У него появился специальный тайник, куда он складывал необходимые ему лекарства. Там же он хранил и свой значок. Теперь он сам научился подбирать такое количество препаратов, чтобы как можно дольше бывать «на лезвии» - настолько, насколько это вообще было возможно. Иногда его срывало, и тогда то технология напоминала о себе, то сознание снова распадалось на куски. Перед ним появлялись мистер Морган или Коул. Они разговаривали с ним, требовали, чтобы он заплатил за содеянное, тянули его за собой, хватая за одежду. У Коула на шее были синие следы от рук Джона, а у мистера Моргана посреди груди красовалась рана от выстрела. Тогда Джон забивался в угол, закрывал лицо руками и сидел так, пока Морган и Коул не покинут его.
Технология теперь постоянно включала что-то несвязное. Бред больного разума. Вероятно, Джон был просто не нужен компании. Теперь никто от него ничего не требовал – его просто убивали.
Концентрация давалась нелегко. Джон часто просто впадал в небытие, и даже проблески сознания были пропитаны истерией и шизофреническими проявлениями, которые, похоже, уже успели добраться до самой сути его я. Он понимал, что времени мало и необходимо действовать. Поэтому каждый день раз за разом, после сильной терапии, после приступов то ли технологии, то ли своих собственных - разобрать было уже практически невозможно - он опять возвращался к своему тайнику. Это единственное, что застревало в памяти. Там, смотря на значок, он снова попадал в «точку сборки». Он снова и снова воссоздавал себя: своё я, свой план, свои цели.
Глава 76. Ангелы и бесы
Благодаря манипуляциям с препаратами, Джону всё чаще и дольше удавалось пребывать в более-менее спокойном состоянии. Почти все врачи отмечали улучшения в самочувствии пациента. Его перевели из специального корпуса, где содержались буйнопомешанные, к обычным душевнобольным. Здесь у него было гораздо больше свободы действия.
Окажись человек в любой компании, в любом коллективе - одним словом, в любом социуме - у него обычно появляются сторонники, близкие друзья, покровители, но вместе с ними неизбежно находятся и те, кто его люто ненавидит. Вот врач, казалось бы, абсолютно беспристрастное лицо, но даже его отношение к пациентам часто имеет оттенки различия. Хорошо, если это просто бесцветное равнодушие. Иногда, очень редко, это светлый оттенок тепла и сострадания, но всё чаще встречается другой – зелёный. На что только не способна бумага, выкрашенная в зелёный цвет: именно она заставляет человека, забыв о своей совести, о честности, о своём благородстве, совершать самые дурные поступки. Именно она заставляет врача забыть о своей профессиональной этике и переступить черту закона и морали.
Джону сразу показалось странным, что доктор Бен Милтон так предвзято к нему относится. Мелькнула мысль, что здесь не обошлось без зелёного оттенка. И чем больше Джон общался с доктором Милтоном, тем больше в этом убеждался. Но кто был источником? Неужели «Дримс Пикчерз»? В отличие от других врачей, в особенности от доктора Билла Джекинза, Бен Милтон всегда старался давить на самые больные места, словно расколупывал раны и посыпал их свежей солью. Он не пытался вытащить Джона из пропасти безумия, наоборот, он каким-то образом делал так, что психика актёра приходила в возбуждённое состояние, а вслед за этим восприятие мира превращалось в калейдоскоп, где стекляшки-мысли разной формы и цвета из хаоса образуют причудливые и замысловатые узоры, не имеющие никакой практической пользы.
