Олег, с досадой: «В наших странах о нас с тобой не позаботятся. Мы пашем и пашем, а потом нас на свалку выкинут».
Пессимизм касается не только Родины, но и работы:
Олег: «Не знаю на хрена нам нужен Docker. Было же нормально: дедики, софт крутится, поднял да и положил. А тут маркетингом туфту какую-то впихивают, в итоге та же самая задача решается сложнее и дороже».
До заката катаем по Амстердаму: улицы, парки, Rijksmuseum, Eye Filmmuseum, тысячи музеев. Вечером Олег возвращается домой делать свои дела, я катаюсь по его району. На улице уже холодно и ветрено, проходит действие косяка, накапливается усталость от поезда в семь утра и активного дня в Амстердаме. После часа тупежа на лавочке возвращаюсь домой и покорно занимаю пустую комнату с матрасом. За стеной слышу громкий и грубый голос Олега. Речь идет о разводе и очередном раунде разговоров по душам.
Мне становится кринжово, меня накрывает тревожность. Букинг.ком, клик-клак, комната в отеле за сорок евро в сутки, check-in закрывается через час — отлично, берем.
— Я: Олег, мне у тебя некомфортно, поэтому забронировал отель и сейчас поеду туда — извини меня, пожалуйста.
— Олег: Не надо извиняться, ты человек свободный — делай как тебе комфортно и как удобно.
— Я: Спасибо, что понял. Давай тогда, может, завтра погуляем?
— Олег: Напишу тебе в Телеграм.
В Телеграм Олег присылает пару статей о «треугольнике Карпмана», обсуждаемом в контексте отношений. С Олегом так и не погуляем — уж слишком мы разные. Да и выйдет он через год из Вастрик.Клуба.
Покер
Идея написать книгу зародилась в Израиле. Пытаясь найти вписку в Тель-Авиве и Иерусалиме, я видел свой трип как некий farewell каучсерфингу, разговоры с хостами о том, как хорошо было раньше и как больно наблюдать за смертью чего-то нам близкого.
Мой хост Исаак — коренной тельавивец, живущий в новостройке с кошкой Милки. Исаак пожил полгода в Берлине, безумно влюбился в город, но потом вернулся в Тель-Авив, потому что ему там было хорошо и комфортно. Работал десять лет в рекламной индустрии, устал от крысиных бегов, уволился и стал искать себя.
Исаак: «Я проходил курсы по программированию на Python, и знаешь – у меня хорошо получалось. Но не могу сидеть за ноутбуком целый день, у меня СДВГ. Мне важно иметь контакт с людьми, общаться, договариваться».
Познакомившись, едем на самокатах пообедать в ресторан Benedict. Ресторан выглядит «дорого-богато», его декорации напоминают мне о Москве. Нам подают бриошь и булочки с джемом по цене трех берлинских денеров. За трапезой обмениваемся болью: Исаак рассказывает о «прелестях» воинской службы в Израиле, я рассказываю о «прелестях» жизни в «демократической» России. Пообедав, расходимся по своим делам: Исаак едет играть с друзьями в покер, я еду к подруге, приехавшей в Израиль на месяц. Подруге сейчас тяжело, у нее конфликт с вписавшей ее коллегой — подруге надо срочно искать жилье. Я нужен своей подруге больше, чем своему хосту.
Лицом к лицу с Исааком больше не встретимся: я встаю рано и выхожу из квартиры в девять утра, Исаак приходит домой посреди ночи и просыпается ближе к полудню. Сейчас все доходы Исаака сводятся к покерным посиделкам.
Об этом, короче, Исаак просит меня не распространяться.
Шаббат
Давиду двадцать девять лет, работает в хай-тек-фирме, параллельно учится на психолога. После армии Давид путешествовал по миру три года, пожил в Австралии и понял, что его родной Иерусалим — лучший город на этой планете. Давид является официальным послом кауча, впрягается в волонтерские движухи, помогает беженцам из Палестины. Давид из тех ребят, кто делает наш мир чуточку лучше.
Живет Давид в квартале Рехавиа, что считается средой обитания профессоров и интеллектуалов. В вотсап Давид скидывает инструкцию, как найти ключи от квартиры.
Давид: «Чувствуй себя как дома: mi casa, tu casa».
По факту это очередная история о том, как хост дает незнакомому серферу полный доступ к своему логову. Я и дверь в квартиру открываю, и диван в гостиной раскладываю, и белье постельное в шкафу нахожу. Давид мне за это всячески респектует, ему нравятся самостоятельные серферы. Помимо дивана, в гостиной у Давида рабочий стол и кухня. На кухне холодильник, на холодильнике открытки от каучсерферов. На кухонной панели две розетки. К первой подключен чайник, чайник греется постоянно, чтобы не включать его во время шаббата. Ко второй подключена лампочка, чтобы во время шаббата в доме был свет.
С Давидом лично встречаюсь лишь пару раз. Первый раз — во вторник в семь утра, когда он уезжал на свадьбу друга на север Израиля. Второй раз — в субботу утром в шаббат, когда он собирался на утреннюю службу в синагогу.
— Я: Слушай, а с тобой можно в шаббат разговаривать?
— Давид: Конечно! Почему нет?
— Я: Ну я не знаю, как здесь у вас.
— Давид: Слушай, в шаббате нету чего-то страшного. Вся суть шаббата в том, что ты отводишь каждую неделю время для самого себя, приходишь к чувству кайфа от жизни, отдыхаешь от суеты. Поэтому мы не пользуемся девайсами, не отвечаем на телефон, не водим автомобили.
— Я: А я могу включить бойлер в ванной?
— Давид: Конечно! Я не могу, ты можешь.
На этой ноте прощаюсь с Давидом и ночевавшей у него девушкой — ребята спешат в синагогу.
Короче, по приезде в Берлин отправляю Давиду открытку с разваленной Берлинской стеной в знак благодарности за ночлег. У него теперь и на холодильнике стена, и за окном стена.
Таксист
Всю неделю путешествия в Израиле провожу в экстазе от впечатлений, постоянных переездов на автобусе и солнечных лучей, накапливая запасы серотонина на надвигающуюся берлинскую зиму с корона-ограничениями.
Тель-Авив — это такой сладкий нектар из Берлина, Барселоны, Москвы и Дубая. Иерусалим притягивает культурностью и религиозностью, эдакий Стамбул без напряжения мегаполиса. Назарет — приятный город с арабским миром без персидской нефти. Случайно найденный кибуц на Голанских Высотах напоминает коммунистическую сказку, в которой все благополучно и справедливо. На десерт судьба дарит мне заброшенное побережье Мертвого Моря, в котором вокруг тебя — ни души, лишь голубой закат, сливающийся с кристально прозрачной водой.
А потом шагнул по ту сторону стены с колючей проволокой.
Как только моя нога ступает на палестинскую территорию, небо разражается проливным дождем. Таким, что на расстоянии трех метров не видно ничего, а под ногами видно только грязь. Доехав до гестхауса, что находится на территории лагеря беженцев. Скитаясь по городу в попытках найти забегаловку с едой, мой разум охватывает ядерный микс из эмоций ужаса, стыда, безысходности и паники. Логика твердит, что все в порядке: ты в безопасности, в ситуации не виноват, просто мимокрокодил. Память пытается убедить меня в том, что видел картины похуже — например, мумбайский Дхарави. Душа покрывает все тело пеленой отчаяния, которую не разорвать ни чем: ни вином, ни индикой, ни пулей из венлафаксина в голову.
Изначально планируя остаться в Вефлееме на две ночи, не выдерживаю и двух часов. Прислушиваясь к инстинкту самосохранения кукухи, дозваниваюсь до кореша в Иерусалиме с просьбой вписать меня еще на одну ночь. Мне везет с таймингом: еще пять минут, и мой кореш уйдет в шаббат, из которого можно выйти лишь в случае ядерной войны.
Через минуту встречаю таксиста по имени Мохаммед. Сначала наблюдаем за дорожной разборкой местных пацанов: один врезался другому в зад, и вместо вызова ментов они вызывали на подмогу своих братков — классика. Затем Мохаммед везет меня до гестхауса, забираю свои вещи и извиняюсь перед ребятами за сумбур. По пути на КПП останавливаемся у самого "известного" куска стены с граффити. Отличие от берлинской East Side Gallery в том, что, помимо стрит-арта, эта стена все еще изолирует одну когорту людей от другой.
Меня охватывает отчаяние во второй раз. Вместо сувениров везу домой уйму вопросов без ответов, на которые рискну потерять веру в человечество. Почему арабы из Назарета свободны, а арабы из Палестины заточены в бетонной тюрьме? Почему дипломатическое урегулирование конфликта по факту ущемило фундаментальные права человека и установило экономическую блокаду? Почему в 2021 году дети до сих пор боятся не увидеть завтрашнего дня, а матери боятся не увидеть своих детей?
Все еще находясь в пути — и в то же время в шоке — спрашиваю у Мохаммеда – верит ли он в бога. Говорит, что все еще верит, не привязывая бога ни к какой религии. Контекст придает этой довольно банальной фразе житейскую мудрость. Затем спрашиваю – верит ли он в то, что застанет живым мир и свободу. Говорит, что не верит. Контекст выстреливает длинную очередь Калашникова в мишень надежды о светлом будущем. Проезжаем пару граффити от Бэнкси. Дабы сбить горечь момента, Мохаммед предлагает остановиться и сделать фото на память. От этой идеи меня разъебывает еще сильнее.
Расплатившись за экскурсию по урбанистической тюрьме, выхожу из машины, пытаясь унять дрожь до костей. Мохаммед это чувствует и тоже выходит из машины. Крепко обнимаю его, пожелав ему беречь себя и своих детей. На слезы не даю себе ни времени, ни слабости.
Короче, в эту минуту слезы были необязательны — за меня плакал дождь.
Мандарины
В канун Нового года Кипр напоминает пансионат для миллениалов из Восточной Европы: море, кофейни, кальянные, русская речь. В первый день знакомлюсь в Тиндере с двумя девочками из Киева, вместе едем на день на гору Олимп, по пути сменив три времени года: из лета в осень, из осени в зиму и обратно.
Через два дня знакомлюсь в Тиндере с девочками из Сахалина.
— Я: Пишите, если выберетесь в Лимассол до 31-го.
— Аня: А, блэт, думала ты в Пафосе.
— Я: Мне никогда не нравился пафос.
— Аня: Блэт, да я имела в виду город Пафос.
— Аня: ...А если мы сегодня приедем, останемся у тебя и на НГ тоже, ибо нам без разницы где готовить оливье и смотреть поздравление Путина, а Лимассол мы любим, а-ха-хах.
— Я: Да! Давайте так)
Встречаемся в Лимассоле эти же вечером. Сначала едем жрать, потом в кальянную.
— Я: Ну шо, давайте знакомиться.
— Аня: Да подожди ты, сейчас сядем, поедим и начнем.
Итак, вот вам портрет девочек, составленный мною в момент, когда мы сели, поели и начали.
Ане и Насте по двадцать пять — мои ровесники. У Ани высшее, у Насти неоконченное, у обеих — смутное понимание того, как жить дальше. Аня все еще живет на Сахалине, Настя — уже в Казани. На Кипр девчата приехали на три месяца работать в отеле. В отеле работы много: от регистрации гостей до уборки за местной кошкой.
— Я: А что вам вообще по жизни нравится?
— Аня: Спроси чего-нибудь полегче.
Я не внушаю доверия за рулем, из-за чего беспокою и без того тревожных девчат. За кальяном получается расслабиться, пообщаться на отвлеченные от забот темы: подкаты, астрологию и Кипр. Ночуем у меня, с утра подбрасываю Аню и Настю до остановки автобуса в Пафос.
Новый год решаем встретить в отеле у девочек. Первого числа мне лететь из Пафоса в Берлин, сдавать разбитую в хлам Kia Rio, арендованную у Sixt. Пить не пью, спасибо дисциплине и курсу антидепрессантов. По дороге заезжаю в супермаркет: мне — кока-колу, девочкам — мартини, нам — мандарины. Мандаринов на прилавке уже нет — видимо, разобрала местная диаспора. Мандарины срываю с дерева на парковке: невкусные, но для новогоднего ритуала сойдет.
Люди в отеле разные. Один персонаж ходил в костюме мотоциклиста и в шлеме на голове, но при этом у него не было мотоцикла. До полуночи смотрим из Настиного ноутбука Новогодние Огоньки. Девочки пьют как не в себя, я растекаюсь на диване и курю Настин вейп со вкусом клубники. Встречаем Новый год несколько раз: по берлинскому, по кипрскому, по московскому. На третий раз меня начинает тошнить от изображения Путина. Настя со мной солидарна, Аня эмоционально повторяет произнесенные Путиным фразы.
Аня: «Я знаю, что речь ему пишут, но не могу устоять перед его шармом. Настолько все это сказано эмоционально, настолько убедительно!»
Где-то в час ночи ситуация выходит из-под контроля: Настя допивается до состояния горечи, тоскуя по любви к начальнику отеля Витале. Аня допивается до состояния угара, упрашивая нас поехать с ней в клуб. Меня клонит в сон и рефлексию о прожитом годе.
В конечном итоге укладываю Настю спать и заказываю такси Ане в клуб. Думаю, нам сейчас важно прийти в наше органичное состояние, чтобы наутро никто не обижался. Самой обиженной в этой истории является Аня: она хочет тусить, но не в одиночестве.
Аня, пишет мне спустя полчаса: «Тебе должно быть стыдно, я тут одна».
Уложив Аню спать в пять утра, одеваюсь и выхожу на пирс. Встретить Новый год c рассветом у моря — восхитительно, не в каждой жизни бывает.
Через час на пирс выходит Настя. За рассветом разговариваем о вечном: о любви, чувствах, социальных конструктах. Играем по очереди музыку. Музыкой обмениваемся до десяти утра, пока отсыпается Аня. С утра девочки продолжают пить, а я собираю вещи. Через час мне ехать в аэропорт.
Короче, это был самый лучший Новый год в моей жизни.
Весна
Пивот
Работа потеряла всякий смысл: инновации в техническом стеке моей компании заморозили до выхода акций на биржу, задачи скучные, коллеги непонимающие, в команде дизмораль, в инжиниринге ощущается стагнация, изоляция, в менеджменте — хаос. Неделя больничного по ковиду ощущалась как блаженный отпуск от каторги.
Это момент «бросить работу и уехать в никуда». На сленге стартапов и техкомпаний это можно характеризовать как pivot — резкое изменение направления с целью дальнейшего развития и сохранения жизнеспособности. На руках уже есть ПМЖ в Германии, поэтому к рабочей визе я не привязан. Пора уже пожить для себя, черт возьми.
План на путешествие нарисовался сам собой: тут Италия, там Грузия и Армения, потом можно в Россию к друзьям и родителям. Может, даже успею в Киев заехать к своим товарищам, коих за жизнь в Берлине накопилось человек десять.
И тут война.
Отступать уже некуда. Подписан контракт сдачи моей квартиры в субаренду, расторгнут контракт с моим работодателям по медицинским показаниям. Ну останусь в Берлине, и дальше что? Страдать ради солидарности с людьми, которым твои страдания не нужны?
Короче, человек предполагает, судьба располагает.
Пассионата
В первую неделю путешествия по Италии кочевал между хостелами, натыкаясь на интересных людей: сомелье из Швейцарии, 20-летнего редактора телепередач из Бразилии, путешественника-энтузиаста, владеющего хостелом в Катании. Разумеется, были и немцы, куда без них. В то же время после недели такого путешествия накопилась потребность более близкого контакта с местными, как на кауче.
Не планировал ехать в Мессину, но там нашлась вписка. Лена родом из Польши, в Сицилии оказалась благодаря Erasmus, в итоге осталась здесь жить. Сейчас работает парт-тайм в проектировании логистики системы управления контейнеров для морского порта.
Лена живет со своим бойфрендом по имени Энрико — коренной сицилиец, работает врачом общей практики, иногда дежурит по ночам в коммунарном госпитале. Последние два года прошли для него тяжело из-за пандемии: телефон Энрико превратился в телефон горячей линии для пациентов, беспокоивших его днями и ночами по пустяковым вопросам, ответы на которые можно нагуглить за минуту. Кукуху Лены и Энрико спасает собака Пассионата.
Пессимизм касается не только Родины, но и работы:
Олег: «Не знаю на хрена нам нужен Docker. Было же нормально: дедики, софт крутится, поднял да и положил. А тут маркетингом туфту какую-то впихивают, в итоге та же самая задача решается сложнее и дороже».
До заката катаем по Амстердаму: улицы, парки, Rijksmuseum, Eye Filmmuseum, тысячи музеев. Вечером Олег возвращается домой делать свои дела, я катаюсь по его району. На улице уже холодно и ветрено, проходит действие косяка, накапливается усталость от поезда в семь утра и активного дня в Амстердаме. После часа тупежа на лавочке возвращаюсь домой и покорно занимаю пустую комнату с матрасом. За стеной слышу громкий и грубый голос Олега. Речь идет о разводе и очередном раунде разговоров по душам.
Мне становится кринжово, меня накрывает тревожность. Букинг.ком, клик-клак, комната в отеле за сорок евро в сутки, check-in закрывается через час — отлично, берем.
— Я: Олег, мне у тебя некомфортно, поэтому забронировал отель и сейчас поеду туда — извини меня, пожалуйста.
— Олег: Не надо извиняться, ты человек свободный — делай как тебе комфортно и как удобно.
— Я: Спасибо, что понял. Давай тогда, может, завтра погуляем?
— Олег: Напишу тебе в Телеграм.
В Телеграм Олег присылает пару статей о «треугольнике Карпмана», обсуждаемом в контексте отношений. С Олегом так и не погуляем — уж слишком мы разные. Да и выйдет он через год из Вастрик.Клуба.
Покер
Идея написать книгу зародилась в Израиле. Пытаясь найти вписку в Тель-Авиве и Иерусалиме, я видел свой трип как некий farewell каучсерфингу, разговоры с хостами о том, как хорошо было раньше и как больно наблюдать за смертью чего-то нам близкого.
Мой хост Исаак — коренной тельавивец, живущий в новостройке с кошкой Милки. Исаак пожил полгода в Берлине, безумно влюбился в город, но потом вернулся в Тель-Авив, потому что ему там было хорошо и комфортно. Работал десять лет в рекламной индустрии, устал от крысиных бегов, уволился и стал искать себя.
Исаак: «Я проходил курсы по программированию на Python, и знаешь – у меня хорошо получалось. Но не могу сидеть за ноутбуком целый день, у меня СДВГ. Мне важно иметь контакт с людьми, общаться, договариваться».
Познакомившись, едем на самокатах пообедать в ресторан Benedict. Ресторан выглядит «дорого-богато», его декорации напоминают мне о Москве. Нам подают бриошь и булочки с джемом по цене трех берлинских денеров. За трапезой обмениваемся болью: Исаак рассказывает о «прелестях» воинской службы в Израиле, я рассказываю о «прелестях» жизни в «демократической» России. Пообедав, расходимся по своим делам: Исаак едет играть с друзьями в покер, я еду к подруге, приехавшей в Израиль на месяц. Подруге сейчас тяжело, у нее конфликт с вписавшей ее коллегой — подруге надо срочно искать жилье. Я нужен своей подруге больше, чем своему хосту.
Лицом к лицу с Исааком больше не встретимся: я встаю рано и выхожу из квартиры в девять утра, Исаак приходит домой посреди ночи и просыпается ближе к полудню. Сейчас все доходы Исаака сводятся к покерным посиделкам.
Об этом, короче, Исаак просит меня не распространяться.
Шаббат
Давиду двадцать девять лет, работает в хай-тек-фирме, параллельно учится на психолога. После армии Давид путешествовал по миру три года, пожил в Австралии и понял, что его родной Иерусалим — лучший город на этой планете. Давид является официальным послом кауча, впрягается в волонтерские движухи, помогает беженцам из Палестины. Давид из тех ребят, кто делает наш мир чуточку лучше.
Живет Давид в квартале Рехавиа, что считается средой обитания профессоров и интеллектуалов. В вотсап Давид скидывает инструкцию, как найти ключи от квартиры.
Давид: «Чувствуй себя как дома: mi casa, tu casa».
По факту это очередная история о том, как хост дает незнакомому серферу полный доступ к своему логову. Я и дверь в квартиру открываю, и диван в гостиной раскладываю, и белье постельное в шкафу нахожу. Давид мне за это всячески респектует, ему нравятся самостоятельные серферы. Помимо дивана, в гостиной у Давида рабочий стол и кухня. На кухне холодильник, на холодильнике открытки от каучсерферов. На кухонной панели две розетки. К первой подключен чайник, чайник греется постоянно, чтобы не включать его во время шаббата. Ко второй подключена лампочка, чтобы во время шаббата в доме был свет.
С Давидом лично встречаюсь лишь пару раз. Первый раз — во вторник в семь утра, когда он уезжал на свадьбу друга на север Израиля. Второй раз — в субботу утром в шаббат, когда он собирался на утреннюю службу в синагогу.
— Я: Слушай, а с тобой можно в шаббат разговаривать?
— Давид: Конечно! Почему нет?
— Я: Ну я не знаю, как здесь у вас.
— Давид: Слушай, в шаббате нету чего-то страшного. Вся суть шаббата в том, что ты отводишь каждую неделю время для самого себя, приходишь к чувству кайфа от жизни, отдыхаешь от суеты. Поэтому мы не пользуемся девайсами, не отвечаем на телефон, не водим автомобили.
— Я: А я могу включить бойлер в ванной?
— Давид: Конечно! Я не могу, ты можешь.
На этой ноте прощаюсь с Давидом и ночевавшей у него девушкой — ребята спешат в синагогу.
Короче, по приезде в Берлин отправляю Давиду открытку с разваленной Берлинской стеной в знак благодарности за ночлег. У него теперь и на холодильнике стена, и за окном стена.
Таксист
Всю неделю путешествия в Израиле провожу в экстазе от впечатлений, постоянных переездов на автобусе и солнечных лучей, накапливая запасы серотонина на надвигающуюся берлинскую зиму с корона-ограничениями.
Тель-Авив — это такой сладкий нектар из Берлина, Барселоны, Москвы и Дубая. Иерусалим притягивает культурностью и религиозностью, эдакий Стамбул без напряжения мегаполиса. Назарет — приятный город с арабским миром без персидской нефти. Случайно найденный кибуц на Голанских Высотах напоминает коммунистическую сказку, в которой все благополучно и справедливо. На десерт судьба дарит мне заброшенное побережье Мертвого Моря, в котором вокруг тебя — ни души, лишь голубой закат, сливающийся с кристально прозрачной водой.
А потом шагнул по ту сторону стены с колючей проволокой.
Как только моя нога ступает на палестинскую территорию, небо разражается проливным дождем. Таким, что на расстоянии трех метров не видно ничего, а под ногами видно только грязь. Доехав до гестхауса, что находится на территории лагеря беженцев. Скитаясь по городу в попытках найти забегаловку с едой, мой разум охватывает ядерный микс из эмоций ужаса, стыда, безысходности и паники. Логика твердит, что все в порядке: ты в безопасности, в ситуации не виноват, просто мимокрокодил. Память пытается убедить меня в том, что видел картины похуже — например, мумбайский Дхарави. Душа покрывает все тело пеленой отчаяния, которую не разорвать ни чем: ни вином, ни индикой, ни пулей из венлафаксина в голову.
Изначально планируя остаться в Вефлееме на две ночи, не выдерживаю и двух часов. Прислушиваясь к инстинкту самосохранения кукухи, дозваниваюсь до кореша в Иерусалиме с просьбой вписать меня еще на одну ночь. Мне везет с таймингом: еще пять минут, и мой кореш уйдет в шаббат, из которого можно выйти лишь в случае ядерной войны.
Через минуту встречаю таксиста по имени Мохаммед. Сначала наблюдаем за дорожной разборкой местных пацанов: один врезался другому в зад, и вместо вызова ментов они вызывали на подмогу своих братков — классика. Затем Мохаммед везет меня до гестхауса, забираю свои вещи и извиняюсь перед ребятами за сумбур. По пути на КПП останавливаемся у самого "известного" куска стены с граффити. Отличие от берлинской East Side Gallery в том, что, помимо стрит-арта, эта стена все еще изолирует одну когорту людей от другой.
Меня охватывает отчаяние во второй раз. Вместо сувениров везу домой уйму вопросов без ответов, на которые рискну потерять веру в человечество. Почему арабы из Назарета свободны, а арабы из Палестины заточены в бетонной тюрьме? Почему дипломатическое урегулирование конфликта по факту ущемило фундаментальные права человека и установило экономическую блокаду? Почему в 2021 году дети до сих пор боятся не увидеть завтрашнего дня, а матери боятся не увидеть своих детей?
Все еще находясь в пути — и в то же время в шоке — спрашиваю у Мохаммеда – верит ли он в бога. Говорит, что все еще верит, не привязывая бога ни к какой религии. Контекст придает этой довольно банальной фразе житейскую мудрость. Затем спрашиваю – верит ли он в то, что застанет живым мир и свободу. Говорит, что не верит. Контекст выстреливает длинную очередь Калашникова в мишень надежды о светлом будущем. Проезжаем пару граффити от Бэнкси. Дабы сбить горечь момента, Мохаммед предлагает остановиться и сделать фото на память. От этой идеи меня разъебывает еще сильнее.
Расплатившись за экскурсию по урбанистической тюрьме, выхожу из машины, пытаясь унять дрожь до костей. Мохаммед это чувствует и тоже выходит из машины. Крепко обнимаю его, пожелав ему беречь себя и своих детей. На слезы не даю себе ни времени, ни слабости.
Короче, в эту минуту слезы были необязательны — за меня плакал дождь.
Мандарины
В канун Нового года Кипр напоминает пансионат для миллениалов из Восточной Европы: море, кофейни, кальянные, русская речь. В первый день знакомлюсь в Тиндере с двумя девочками из Киева, вместе едем на день на гору Олимп, по пути сменив три времени года: из лета в осень, из осени в зиму и обратно.
Через два дня знакомлюсь в Тиндере с девочками из Сахалина.
— Я: Пишите, если выберетесь в Лимассол до 31-го.
— Аня: А, блэт, думала ты в Пафосе.
— Я: Мне никогда не нравился пафос.
— Аня: Блэт, да я имела в виду город Пафос.
— Аня: ...А если мы сегодня приедем, останемся у тебя и на НГ тоже, ибо нам без разницы где готовить оливье и смотреть поздравление Путина, а Лимассол мы любим, а-ха-хах.
— Я: Да! Давайте так)
Встречаемся в Лимассоле эти же вечером. Сначала едем жрать, потом в кальянную.
— Я: Ну шо, давайте знакомиться.
— Аня: Да подожди ты, сейчас сядем, поедим и начнем.
Итак, вот вам портрет девочек, составленный мною в момент, когда мы сели, поели и начали.
Ане и Насте по двадцать пять — мои ровесники. У Ани высшее, у Насти неоконченное, у обеих — смутное понимание того, как жить дальше. Аня все еще живет на Сахалине, Настя — уже в Казани. На Кипр девчата приехали на три месяца работать в отеле. В отеле работы много: от регистрации гостей до уборки за местной кошкой.
— Я: А что вам вообще по жизни нравится?
— Аня: Спроси чего-нибудь полегче.
Я не внушаю доверия за рулем, из-за чего беспокою и без того тревожных девчат. За кальяном получается расслабиться, пообщаться на отвлеченные от забот темы: подкаты, астрологию и Кипр. Ночуем у меня, с утра подбрасываю Аню и Настю до остановки автобуса в Пафос.
Новый год решаем встретить в отеле у девочек. Первого числа мне лететь из Пафоса в Берлин, сдавать разбитую в хлам Kia Rio, арендованную у Sixt. Пить не пью, спасибо дисциплине и курсу антидепрессантов. По дороге заезжаю в супермаркет: мне — кока-колу, девочкам — мартини, нам — мандарины. Мандаринов на прилавке уже нет — видимо, разобрала местная диаспора. Мандарины срываю с дерева на парковке: невкусные, но для новогоднего ритуала сойдет.
Люди в отеле разные. Один персонаж ходил в костюме мотоциклиста и в шлеме на голове, но при этом у него не было мотоцикла. До полуночи смотрим из Настиного ноутбука Новогодние Огоньки. Девочки пьют как не в себя, я растекаюсь на диване и курю Настин вейп со вкусом клубники. Встречаем Новый год несколько раз: по берлинскому, по кипрскому, по московскому. На третий раз меня начинает тошнить от изображения Путина. Настя со мной солидарна, Аня эмоционально повторяет произнесенные Путиным фразы.
Аня: «Я знаю, что речь ему пишут, но не могу устоять перед его шармом. Настолько все это сказано эмоционально, настолько убедительно!»
Где-то в час ночи ситуация выходит из-под контроля: Настя допивается до состояния горечи, тоскуя по любви к начальнику отеля Витале. Аня допивается до состояния угара, упрашивая нас поехать с ней в клуб. Меня клонит в сон и рефлексию о прожитом годе.
В конечном итоге укладываю Настю спать и заказываю такси Ане в клуб. Думаю, нам сейчас важно прийти в наше органичное состояние, чтобы наутро никто не обижался. Самой обиженной в этой истории является Аня: она хочет тусить, но не в одиночестве.
Аня, пишет мне спустя полчаса: «Тебе должно быть стыдно, я тут одна».
Уложив Аню спать в пять утра, одеваюсь и выхожу на пирс. Встретить Новый год c рассветом у моря — восхитительно, не в каждой жизни бывает.
Через час на пирс выходит Настя. За рассветом разговариваем о вечном: о любви, чувствах, социальных конструктах. Играем по очереди музыку. Музыкой обмениваемся до десяти утра, пока отсыпается Аня. С утра девочки продолжают пить, а я собираю вещи. Через час мне ехать в аэропорт.
Короче, это был самый лучший Новый год в моей жизни.
Весна
Пивот
Работа потеряла всякий смысл: инновации в техническом стеке моей компании заморозили до выхода акций на биржу, задачи скучные, коллеги непонимающие, в команде дизмораль, в инжиниринге ощущается стагнация, изоляция, в менеджменте — хаос. Неделя больничного по ковиду ощущалась как блаженный отпуск от каторги.
Это момент «бросить работу и уехать в никуда». На сленге стартапов и техкомпаний это можно характеризовать как pivot — резкое изменение направления с целью дальнейшего развития и сохранения жизнеспособности. На руках уже есть ПМЖ в Германии, поэтому к рабочей визе я не привязан. Пора уже пожить для себя, черт возьми.
План на путешествие нарисовался сам собой: тут Италия, там Грузия и Армения, потом можно в Россию к друзьям и родителям. Может, даже успею в Киев заехать к своим товарищам, коих за жизнь в Берлине накопилось человек десять.
И тут война.
Отступать уже некуда. Подписан контракт сдачи моей квартиры в субаренду, расторгнут контракт с моим работодателям по медицинским показаниям. Ну останусь в Берлине, и дальше что? Страдать ради солидарности с людьми, которым твои страдания не нужны?
Короче, человек предполагает, судьба располагает.
Пассионата
В первую неделю путешествия по Италии кочевал между хостелами, натыкаясь на интересных людей: сомелье из Швейцарии, 20-летнего редактора телепередач из Бразилии, путешественника-энтузиаста, владеющего хостелом в Катании. Разумеется, были и немцы, куда без них. В то же время после недели такого путешествия накопилась потребность более близкого контакта с местными, как на кауче.
Не планировал ехать в Мессину, но там нашлась вписка. Лена родом из Польши, в Сицилии оказалась благодаря Erasmus, в итоге осталась здесь жить. Сейчас работает парт-тайм в проектировании логистики системы управления контейнеров для морского порта.
Лена живет со своим бойфрендом по имени Энрико — коренной сицилиец, работает врачом общей практики, иногда дежурит по ночам в коммунарном госпитале. Последние два года прошли для него тяжело из-за пандемии: телефон Энрико превратился в телефон горячей линии для пациентов, беспокоивших его днями и ночами по пустяковым вопросам, ответы на которые можно нагуглить за минуту. Кукуху Лены и Энрико спасает собака Пассионата.
