Заряна очнулась внезапно. Её окружало тепло, а слух тревожил едва уловимый шелест. Она попыталась оглядеться по сторонам, но вокруг царила непроглядная тьма. Тепло, тихий шелест и сухой торфяной запах – вот и всё, что она ощущала!
Заряна попыталась встать, но ей удалось лишь отползти совсем немного. Её движение тут же повторилось десятком таких же. Это походило на эхо или на вспышки! Она замерла, и через мгновение мир вокруг снова обрёл неподвижность.
Заряна повела носом. Где-то наверху улавливалось лёгкое движение воздуха. Она двинулась туда. И снова повторились странные вспышки! Они обрели яркость и словно небольшие зарницы то тут, то там подсвечивали повторяющиеся движения. Девушка опять остановилась – вспышки постепенно угасли, стих и шелест.
Решив, что ей ничего не угрожает, Заряна быстро, как только могла, ринулась к источнику свежего воздуха, решив не обращать внимания на непонятные видения и звуки. Поверхность, по которой она ползла, пришла в ленивое движение, словно помогая двигаться к выходу. А двигаться было отчего-то тяжело и утомительно, словно тащишь на себе неподъёмную ношу.
Вскоре девушка добралась до твёрдой, чуть влажной поверхности, а над ней замаячило небольшое отверстие, сквозь которое пробивался свет и… снежинки. Стало гораздо прохладнее. На Заряну напало тягостное оцепенение, оно мешало продвигаться дальше. Девушке подумалось, что если она сейчас не приложит все усилия и не вырвется наружу, то останется тут навсегда!
Рывок отнял последние силы. Тело, словно стрела, пущенная упругой тетивой, вылетело в просвет и шмякнулось на жёсткий, снежный наст, забиравший последние остатки тепла. Заряна вмиг ослепла от окружавшего её сияния, а солнце, которое она всегда считала благодатью, не грело, оно сковывало своим безжизненным золотым светом.
Тело Заряны совсем лишилось подвижности, следом девушку покинуло зрение, чувства притупились и исчезли. Она медленно замерзала.
Яр
Пискля опять рядился с синицами. Он громко цокал и присвистывал – синицы ему отвечали тем же, да ещё пытались на взлёте хватать лапками за опушившиеся к зиме уши.
Утренний дозор по лесу проходил вполне себе спокойно, не считая тех моментов, когда Пискля пытался давать наставления то своим собратьям-белкам, то мышам-полёвкам, и даже с верхушки молодой ёлки не побоялся упрекнуть лису, что её грудка недостаточно бела сегодня.
Яр широко шагал к избе, таща за спиной здоровую вязанку хвороста – и в лесу порядок, и растопка для очага. Настроение было хорошим, и он тихо насвистывал мотив, который часто слышал из уст любимой. В последнее время Яр частенько грезил о том времени, когда Заряна станет его женой, как он сможет уже явно, не таясь, любоваться её улыбкой, ощущать её дыхание на своих губах…
От мечтаний Яра отвлекло тявканье лисы, что охотилась неподалёку на полёвок. Оно выражало удивление и предвкушение одновременно.
«Странно», – подумал Яр. Он отрывисто присвистнул, отправляя Писклю посмотреть, чему там радуется рыжая, а сам продолжил путь домой.
Среди деревьев уже мелькал просвет и виднелся лёгкий белый дымок, поднимающийся из печной трубы, когда Яр услышал громкий визг Пискли. Лешак резко дёрнулся и повернул назад, мгновенно переносясь к месту, где разворачивалась настоящая битва. Пискля оседлал голову лиса и, неистово вереща, изо всех своих скудных беличьих сил тянул зверя за уши, будто за поводья. Лис не слишком-то сопротивлялся. Он неестественно скалился из-за усилий неожиданного наездника, но никак не мог дотянуться до добычи, распростертой перед ним. Пискля для закрепления успеха, не прекращая осаживать «скакуна», сучил задними лапками по его голове, от чего та мелко тряслась. Яр коротко присвистнул: звери замерли и повернули головы в его сторону.
– Что за суматоху вы тут развели? С чего шум подняли? – недовольно пробурчал Яр, подходя к парочке.
– Он хотел сожрать змею! – тут же сдал лиса Пискля.
– Ты сушёных мухоморов снова объелся, Пискля? Какие змеи зимой! – отмахнулся Яр.
Пискля резко отпустил лисьи уши, обтер лапки об себя, словно брезгуя, и спрыгнул вперед перед лисьей мордой.
– Вот эту! – гордо заявил бельчонок, поднимая лапками змеиную головку.
– И, правда, змея, – удивился Яр, сдвигая шапку на затылок, чтобы почесать лоб.
Он присел рядом с помощником, разглядывая находку. Гадюка была ещё молодой – вершков десять от силы. Что по настоящему удивляло, так это окрас змейки. Она, как её сородичи, была почти чёрной, лишь зигзагообразный рисунок на её спинке имел тёмно-зелёный оттенок. Змейка казалась ледяной, но Яр чувствовал, что она ещё жива. Он быстро сунул её за пазуху, потрепал лиса за уши и подмигнул:
– Приходи, рыжий, отблагодарю за находку! Да и Пискля тебя ужина лишил – потрапезничаем!
Махнув бельчонку, чтобы тот шёл следом, Яр направился домой. Помощник, не будь дурак, с разбегу забрался по штанинам лешака и притих за воротом тулупа. Яр тем временем пребывал в некоторой растерянности. Он никак не мог взять в толк, откуда посреди зимнего леса появилась змея.
«Может, откопал кто?» – размышлял Яр, пожимая плечами.
Пискля, видимо, тоже раздумывал над тем же вопросом, потому что вторил своими плечиками хозяину.
Оказавшись в избе, Яр вынул змейку и аккуратно положил её в меховую шапку – хоть снаружи она и была ледяной, но внутри нагрелась от его тепла. Пискля тут же подскочил поближе, протянул свою лапку и ласково погладил находку по голове. Вдруг, будто что-то вспомнил, ухватился за шапку и попытался сдвинуть.
– Куда ты её? – недоумевал Яр.
– В тепло её надо, – кряхтя от натуги, ответил Пискля, – отогреть! А ты поди молока принеси!
Яр нахмурил брови, дивясь наглости грызуна:
– Не боишься, что она очнётся и тебя сожрёт, не побрезгует!
– Подавится! – оставив попытки двинуть шапку, выдохнул Пискля. – Да, и с чего бы ей меня жрать – она мне теперь как родная!
– Боюсь, теперь кроме неё тебе никакая другая родня не подойдет, – кивнув на шапку, усмехнулся Яр, но пошел-таки в сени за молоком.
Пока грелось молоко, Яр достал гадюку из шапки, развернул на всю длину и внимательно осмотрел. Змея выглядела мёртвой, но он, осторожно проводя пальцами вдоль туловища, проверил, нет ли ран и повреждений. Пискля всё это время беспокойно бормотал о том, что, мол, осторожнее да нежнее ручищами орудовать надо, и прыгал то по Яру, то по столу. Лешак лишь усмехался в усы.
Постепенно скованность покинула змеиное тело, оно медленно оживало. Яр понемногу вливал в гостью жизненную силу и прислушивался, силясь уловить хоть одну её мысль. Он с беспокойством поглаживал большим пальцем приплюснутую голову, словно старался расшевелить мысли, но безрезультатно. Ещё немного помучившись, лешак свернул змею и положил в шапку, устроив на лавке, ближе к печи.
– Что же это делается? Неужто сгинет, кровиночка? – причитал, всхлипывая, бельчонок. Он уже успел забраться на плечо лешего и, ухватив того за волосы, и стал канючить: – Сделай что-нибудь, батюшка, не обрекай моё сердце на муки!
– Да что с тобой? – начиная сердиться, возмутился Яр. – Жива твоя гадюка! Оклемается до сроку, а ты ступай лучше к вечеру баню разогрей.
Пискля отпустил космы хозяина, пригладил, словно так и было, утер лапкой сопливый нос и коротко кивнул. Соскочив с плеча, шустро понёсся выполнять поручение.
Яр налил в плошку немного тёплого молока, пошептал над ним, чтоб не скисло, и поставил рядом с шапкой. Постоял чуток над шапкой в задумчивости, решил совета у отца испросить. Натянул тулуп, взялся за свой посох, стукнул им о пол и исчез из горницы.
Заряна
Тело ломило от тянущей боли. «Скорее всего от того, что неудобно лежала», – подумала Заряна. Она медленно разогнулась и потянулась, чувствуя, как мышцы распрямляются. Заряну тут же накрыло тёплой волной удовольствия. Полностью развернувшись, она вдруг поняла, что хвост лежит на чём-то мокром… «Хвост!» – Заряна ужаснулась собственным мыслям и подалась к… хвосту. Он был чёрным, чешуйчатым, змеиным и спокойненько лежал в плошке с молоком.
Тело непроизвольно дернулось, и Заряна свалилась с лавки на пол. На счастье, полы в горнице оказались тёплыми и чистыми. Змеиные инстинкты не дремали: чутко принюхиваясь, из пасти то и дело высовывался нервно подёргивающийся язык. Так странно и страшно Заряне никогда прежде не было! «Я теперь змея! Гадюка!» – осознание обрушилось на неё внезапно, и Заряне потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Немного совладав с собственным страхом, она переползла на половик и замерла, позволяя новому телу ориентироваться самостоятельно.
Вдруг Заряна своим брюшком почувствовала легкую дрожь деревянной половицы, осознавая, что чувствует возню за входной дверью. Через мгновение дверь открылась, и на половик прыгнул бельчонок. Он замер, встретившись с взглядом с Заряной. Новоиспечённой змее такой взгляд не пришёлся по нраву. Свернувшись в комок, она зашипела, словно испорченные кузнечные мехи. Зверёк вместо того, чтобы бежать, протянул навстречу передние лапки и зачастил:
– Ну что ты, голубушка моя вороная, очнулась сестрица! Успокойся, милая, молочка попей!
Пушистый хвост говоруна серебрился, подрагивая, а задние лапки мелко перебирали, неся его вперёд. Заряна никак не могла совладать со змеиной сущностью, которая видела в приближавшемся бельчонке опасность: раз не убежал, значит, может напасть, да и с головой у него, видимо, не лады, раз разглядел в гадюке сестрицу! Против воли Заряна открыла пасть и зашипела ещё громче.
Вдруг бельчонок ринулся к лавке, запрыгнул на неё и постучал мелким кулачком по бортику плошки.
– Ползи сюда, милая. Сыта будешь, и страхи все пройдут, – пронзительно тонким голоском вещал он. – Сил надо набираться! Ты вон, на зимовку не ушла, стало быть, тебе зиму надо пережить, до весны хвост не откинуть! Я тебе потом сверчков натаскаю, – пообещал зверёк и на удивлении проворно ухватил плошку и с ней спрыгнул на половик, не разбрызгав ни капли.
Пискля споро приблизился к преставшей шипеть змее и поставил плошку перед ней. Гадюка опустила голову к плошке и чуть погрузила свою пасть в молоко. Досель помощнику Яра не приходилось наблюдать, как змеи пьют, и ему было жутко любопытно. Он подошел поближе, но даже с такого расстояния ему показалось, будто ничего не происходило. Змея же, почуяв его приближение, приподняла голову, и из закрытой пасти тоненькой струйкой потекло молоко.
«Знать всё же пьёт!» – обрадовался Пискля. Он смело протянул лапку и потихоньку подтолкнул змеиную голову обратно к плошке. Гадюка продолжила лакомиться молоком, а Пискля осторожно поглаживал тёплые чёрные чешуйки и приговаривал: «Отпоим, откормим и почивать уложим!»
Дома ничего не изменилось за несколько месяцев, что Яр отсутствовал. Войдя на двор, лешак шумно вдохнул и учуял, что в родном доме сегодня пироги с брусникой – его любимые.
Яр заглянул в небольшое окошко, приветливо светившее ему ещё издалека. Его родные явно не ждали гостя, и каждый был занят своим делом. Матушка с Олесей накрывали стол к вечеру, Ватар, сидя на топчане у открытого очага, оплетал кожаным ремешком деревянную рамку снегоступа. Младший, упрямо поджав губы, изо всех сил тянул зажатую в побелевшем кулаке сыромятину. Отец, развалившись на любимом стуле напротив, видимо давно наблюдавший сию картину. Он споро вытряхнул из любимой трубки пепел в очаг и звонко залепил её чашечкой по лбу Ватара.
Когда Яр оказался на пороге услышал тихий отцовский рокот.
– Порвешь же, дубинушка! – ласково припечатал Видар сына.
Тот скривился и потёр кулаком ушибленное место. В этот момент Ватар заметил брата, побросал всю заботу и ринулся к нему. Следом за ним спохватились матушка и сестрица. Когда родные ослабили объятия к Яру подошел и отец. Он сдержанно похлопал сына по плечу, а потом, порывисто ухватив его за затылок, потёр здоровенным кулаком сыновью макушку.
Яра окатил теплом весёлый смех родных, и вскоре все сидели за накрытым узорчатым трапезником столом.
После вечерней трапезы мужики вышли во двор подышать и уселись на завалинку у крыльца.
– Доводилось ли тебе, отец, по зиме в лесу змею встречать? – спросил вдруг Яр, трепя за уши старого лиса, голова которого лежала на его коленях. Отец с братом, сидевшие с двух сторон, удивленно посмотрели на молодого лешего. Ватар дурашливо хохотнул, а Видар задрав бровь, предположил: – Пискля снова мёд поганками приправил? Или Сивер залетал, да разум твой выветрил? Поговорю с Зимой, чтоб другого ветра прислала!
Яр, будто не заметив ироничного настроения родных, продолжил:
– А что скажешь на то, что молчит она, не отзывается на мой зов. Не смог я к ней пробиться, как ни старался. Пискля тоже не смог.
Яр развернулся к отцу, наблюдая, как веселье утекает из глаз, сменяясь тревогой. Видар растер ладонями своё лицо, стянул шапку и привалился спиной к стене избы. Выступившая испарина его на лбу поблескивала в лунном свете, а в растрепавшихся волосах переливалась редкая седина.
Ватар кинулся к отцу, на бегу спрашивая, что стряслось, но, не дождавшись ответа, метнулся в дом.
– Плохо это сынок, кто-то в беде, – еле слышно ответил Видар, будто и не заметил начинающегося переполоха.
Тут из избы выскочила Яра. Подхватив мужа под локоть, с удивительной легкостью, она подняла его на ноги. Яр, словно очнувшись от удара, отстранил мать и, легонько подтолкнув её вперед, вошёл вместе с отцом в избу. Там довёл его до постели в их с матушкой горнице.
Отец выглядел нехорошо. На его доселе казавшимся молодым лице отразилась вся сотня прожитых лет. Мать вытолкала детей и нервно дёрнула занавеску в проёме, отгораживаясь.
Братья уселись за столом, и каждый задумался о своём. Только Олеся подходила то к одному то к другому, трясла за плечи и просила растолковать, что произошло. Никто из них ей не отвечал. Тогда она тихонько заплакала и села рядышком с Яром.
Молодой лешак и сам не понял, что могло так потрясти отца, но он притянул к себе сестрёнку и поцеловал её темную макушку. Олеся затихла, теснее прижимаясь к брату.
Времени прошло немало. Олеся успела задремать на плече у Яра, а Ватар заснул прямо за столом, подложив под голову руку. Матушка вышла из горницы неслышно. Тихонько подошла к столу и села напротив старшего сына. Яр никогда не видел, чтобы она плакала, но сейчас материнский взгляд, устремлённый на него, был наполнен усталостью и болью, а на щеках виднелись дорожки не высохших слёз.
– Давно эта история случилась с твоей прабабкой Белавой, – промолвила Яра едва слышно, – Полюбилась она Горыну, сыну Нея. Да только в сердце её было место лишь для мужа, Велибора, и сына – твоего деда Ватара. Жила маленькая семья в южных лесах у Древних гор, считай, у самого обиталища тысячеголового. Оскорбила горделивого бога отказом Белава, и тот в отместку обратил её в медведицу. Пришла она к своему дому, рвалась к сыну, рёвом ревела, срывая собственные когти. Велибор ек узнал в ней свою любимую, принял за обезумевшего зверя, не слышащего зова хозяина леса, и убил, ударив своим посохом. Лишь когда угасла её искра, Белаве вернулось человеческое обличие, да было поздно. Велибор пытался вызвать на бой Горына, да что простой леший против бога! Невозможно понять, как он пережил это.
Заряна попыталась встать, но ей удалось лишь отползти совсем немного. Её движение тут же повторилось десятком таких же. Это походило на эхо или на вспышки! Она замерла, и через мгновение мир вокруг снова обрёл неподвижность.
Заряна повела носом. Где-то наверху улавливалось лёгкое движение воздуха. Она двинулась туда. И снова повторились странные вспышки! Они обрели яркость и словно небольшие зарницы то тут, то там подсвечивали повторяющиеся движения. Девушка опять остановилась – вспышки постепенно угасли, стих и шелест.
Решив, что ей ничего не угрожает, Заряна быстро, как только могла, ринулась к источнику свежего воздуха, решив не обращать внимания на непонятные видения и звуки. Поверхность, по которой она ползла, пришла в ленивое движение, словно помогая двигаться к выходу. А двигаться было отчего-то тяжело и утомительно, словно тащишь на себе неподъёмную ношу.
Вскоре девушка добралась до твёрдой, чуть влажной поверхности, а над ней замаячило небольшое отверстие, сквозь которое пробивался свет и… снежинки. Стало гораздо прохладнее. На Заряну напало тягостное оцепенение, оно мешало продвигаться дальше. Девушке подумалось, что если она сейчас не приложит все усилия и не вырвется наружу, то останется тут навсегда!
Рывок отнял последние силы. Тело, словно стрела, пущенная упругой тетивой, вылетело в просвет и шмякнулось на жёсткий, снежный наст, забиравший последние остатки тепла. Заряна вмиг ослепла от окружавшего её сияния, а солнце, которое она всегда считала благодатью, не грело, оно сковывало своим безжизненным золотым светом.
Тело Заряны совсем лишилось подвижности, следом девушку покинуло зрение, чувства притупились и исчезли. Она медленно замерзала.
Яр
Пискля опять рядился с синицами. Он громко цокал и присвистывал – синицы ему отвечали тем же, да ещё пытались на взлёте хватать лапками за опушившиеся к зиме уши.
Утренний дозор по лесу проходил вполне себе спокойно, не считая тех моментов, когда Пискля пытался давать наставления то своим собратьям-белкам, то мышам-полёвкам, и даже с верхушки молодой ёлки не побоялся упрекнуть лису, что её грудка недостаточно бела сегодня.
Яр широко шагал к избе, таща за спиной здоровую вязанку хвороста – и в лесу порядок, и растопка для очага. Настроение было хорошим, и он тихо насвистывал мотив, который часто слышал из уст любимой. В последнее время Яр частенько грезил о том времени, когда Заряна станет его женой, как он сможет уже явно, не таясь, любоваться её улыбкой, ощущать её дыхание на своих губах…
От мечтаний Яра отвлекло тявканье лисы, что охотилась неподалёку на полёвок. Оно выражало удивление и предвкушение одновременно.
«Странно», – подумал Яр. Он отрывисто присвистнул, отправляя Писклю посмотреть, чему там радуется рыжая, а сам продолжил путь домой.
Среди деревьев уже мелькал просвет и виднелся лёгкий белый дымок, поднимающийся из печной трубы, когда Яр услышал громкий визг Пискли. Лешак резко дёрнулся и повернул назад, мгновенно переносясь к месту, где разворачивалась настоящая битва. Пискля оседлал голову лиса и, неистово вереща, изо всех своих скудных беличьих сил тянул зверя за уши, будто за поводья. Лис не слишком-то сопротивлялся. Он неестественно скалился из-за усилий неожиданного наездника, но никак не мог дотянуться до добычи, распростертой перед ним. Пискля для закрепления успеха, не прекращая осаживать «скакуна», сучил задними лапками по его голове, от чего та мелко тряслась. Яр коротко присвистнул: звери замерли и повернули головы в его сторону.
– Что за суматоху вы тут развели? С чего шум подняли? – недовольно пробурчал Яр, подходя к парочке.
– Он хотел сожрать змею! – тут же сдал лиса Пискля.
– Ты сушёных мухоморов снова объелся, Пискля? Какие змеи зимой! – отмахнулся Яр.
Пискля резко отпустил лисьи уши, обтер лапки об себя, словно брезгуя, и спрыгнул вперед перед лисьей мордой.
– Вот эту! – гордо заявил бельчонок, поднимая лапками змеиную головку.
– И, правда, змея, – удивился Яр, сдвигая шапку на затылок, чтобы почесать лоб.
Он присел рядом с помощником, разглядывая находку. Гадюка была ещё молодой – вершков десять от силы. Что по настоящему удивляло, так это окрас змейки. Она, как её сородичи, была почти чёрной, лишь зигзагообразный рисунок на её спинке имел тёмно-зелёный оттенок. Змейка казалась ледяной, но Яр чувствовал, что она ещё жива. Он быстро сунул её за пазуху, потрепал лиса за уши и подмигнул:
– Приходи, рыжий, отблагодарю за находку! Да и Пискля тебя ужина лишил – потрапезничаем!
Махнув бельчонку, чтобы тот шёл следом, Яр направился домой. Помощник, не будь дурак, с разбегу забрался по штанинам лешака и притих за воротом тулупа. Яр тем временем пребывал в некоторой растерянности. Он никак не мог взять в толк, откуда посреди зимнего леса появилась змея.
«Может, откопал кто?» – размышлял Яр, пожимая плечами.
Пискля, видимо, тоже раздумывал над тем же вопросом, потому что вторил своими плечиками хозяину.
Оказавшись в избе, Яр вынул змейку и аккуратно положил её в меховую шапку – хоть снаружи она и была ледяной, но внутри нагрелась от его тепла. Пискля тут же подскочил поближе, протянул свою лапку и ласково погладил находку по голове. Вдруг, будто что-то вспомнил, ухватился за шапку и попытался сдвинуть.
– Куда ты её? – недоумевал Яр.
– В тепло её надо, – кряхтя от натуги, ответил Пискля, – отогреть! А ты поди молока принеси!
Яр нахмурил брови, дивясь наглости грызуна:
– Не боишься, что она очнётся и тебя сожрёт, не побрезгует!
– Подавится! – оставив попытки двинуть шапку, выдохнул Пискля. – Да, и с чего бы ей меня жрать – она мне теперь как родная!
– Боюсь, теперь кроме неё тебе никакая другая родня не подойдет, – кивнув на шапку, усмехнулся Яр, но пошел-таки в сени за молоком.
Пока грелось молоко, Яр достал гадюку из шапки, развернул на всю длину и внимательно осмотрел. Змея выглядела мёртвой, но он, осторожно проводя пальцами вдоль туловища, проверил, нет ли ран и повреждений. Пискля всё это время беспокойно бормотал о том, что, мол, осторожнее да нежнее ручищами орудовать надо, и прыгал то по Яру, то по столу. Лешак лишь усмехался в усы.
Постепенно скованность покинула змеиное тело, оно медленно оживало. Яр понемногу вливал в гостью жизненную силу и прислушивался, силясь уловить хоть одну её мысль. Он с беспокойством поглаживал большим пальцем приплюснутую голову, словно старался расшевелить мысли, но безрезультатно. Ещё немного помучившись, лешак свернул змею и положил в шапку, устроив на лавке, ближе к печи.
– Что же это делается? Неужто сгинет, кровиночка? – причитал, всхлипывая, бельчонок. Он уже успел забраться на плечо лешего и, ухватив того за волосы, и стал канючить: – Сделай что-нибудь, батюшка, не обрекай моё сердце на муки!
– Да что с тобой? – начиная сердиться, возмутился Яр. – Жива твоя гадюка! Оклемается до сроку, а ты ступай лучше к вечеру баню разогрей.
Пискля отпустил космы хозяина, пригладил, словно так и было, утер лапкой сопливый нос и коротко кивнул. Соскочив с плеча, шустро понёсся выполнять поручение.
Яр налил в плошку немного тёплого молока, пошептал над ним, чтоб не скисло, и поставил рядом с шапкой. Постоял чуток над шапкой в задумчивости, решил совета у отца испросить. Натянул тулуп, взялся за свой посох, стукнул им о пол и исчез из горницы.
Заряна
Тело ломило от тянущей боли. «Скорее всего от того, что неудобно лежала», – подумала Заряна. Она медленно разогнулась и потянулась, чувствуя, как мышцы распрямляются. Заряну тут же накрыло тёплой волной удовольствия. Полностью развернувшись, она вдруг поняла, что хвост лежит на чём-то мокром… «Хвост!» – Заряна ужаснулась собственным мыслям и подалась к… хвосту. Он был чёрным, чешуйчатым, змеиным и спокойненько лежал в плошке с молоком.
Тело непроизвольно дернулось, и Заряна свалилась с лавки на пол. На счастье, полы в горнице оказались тёплыми и чистыми. Змеиные инстинкты не дремали: чутко принюхиваясь, из пасти то и дело высовывался нервно подёргивающийся язык. Так странно и страшно Заряне никогда прежде не было! «Я теперь змея! Гадюка!» – осознание обрушилось на неё внезапно, и Заряне потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Немного совладав с собственным страхом, она переползла на половик и замерла, позволяя новому телу ориентироваться самостоятельно.
Вдруг Заряна своим брюшком почувствовала легкую дрожь деревянной половицы, осознавая, что чувствует возню за входной дверью. Через мгновение дверь открылась, и на половик прыгнул бельчонок. Он замер, встретившись с взглядом с Заряной. Новоиспечённой змее такой взгляд не пришёлся по нраву. Свернувшись в комок, она зашипела, словно испорченные кузнечные мехи. Зверёк вместо того, чтобы бежать, протянул навстречу передние лапки и зачастил:
– Ну что ты, голубушка моя вороная, очнулась сестрица! Успокойся, милая, молочка попей!
Пушистый хвост говоруна серебрился, подрагивая, а задние лапки мелко перебирали, неся его вперёд. Заряна никак не могла совладать со змеиной сущностью, которая видела в приближавшемся бельчонке опасность: раз не убежал, значит, может напасть, да и с головой у него, видимо, не лады, раз разглядел в гадюке сестрицу! Против воли Заряна открыла пасть и зашипела ещё громче.
Вдруг бельчонок ринулся к лавке, запрыгнул на неё и постучал мелким кулачком по бортику плошки.
– Ползи сюда, милая. Сыта будешь, и страхи все пройдут, – пронзительно тонким голоском вещал он. – Сил надо набираться! Ты вон, на зимовку не ушла, стало быть, тебе зиму надо пережить, до весны хвост не откинуть! Я тебе потом сверчков натаскаю, – пообещал зверёк и на удивлении проворно ухватил плошку и с ней спрыгнул на половик, не разбрызгав ни капли.
Пискля споро приблизился к преставшей шипеть змее и поставил плошку перед ней. Гадюка опустила голову к плошке и чуть погрузила свою пасть в молоко. Досель помощнику Яра не приходилось наблюдать, как змеи пьют, и ему было жутко любопытно. Он подошел поближе, но даже с такого расстояния ему показалось, будто ничего не происходило. Змея же, почуяв его приближение, приподняла голову, и из закрытой пасти тоненькой струйкой потекло молоко.
«Знать всё же пьёт!» – обрадовался Пискля. Он смело протянул лапку и потихоньку подтолкнул змеиную голову обратно к плошке. Гадюка продолжила лакомиться молоком, а Пискля осторожно поглаживал тёплые чёрные чешуйки и приговаривал: «Отпоим, откормим и почивать уложим!»
Прода от 02.11.2017, 18:25
ГЛАВА 9
Дома ничего не изменилось за несколько месяцев, что Яр отсутствовал. Войдя на двор, лешак шумно вдохнул и учуял, что в родном доме сегодня пироги с брусникой – его любимые.
Яр заглянул в небольшое окошко, приветливо светившее ему ещё издалека. Его родные явно не ждали гостя, и каждый был занят своим делом. Матушка с Олесей накрывали стол к вечеру, Ватар, сидя на топчане у открытого очага, оплетал кожаным ремешком деревянную рамку снегоступа. Младший, упрямо поджав губы, изо всех сил тянул зажатую в побелевшем кулаке сыромятину. Отец, развалившись на любимом стуле напротив, видимо давно наблюдавший сию картину. Он споро вытряхнул из любимой трубки пепел в очаг и звонко залепил её чашечкой по лбу Ватара.
Когда Яр оказался на пороге услышал тихий отцовский рокот.
– Порвешь же, дубинушка! – ласково припечатал Видар сына.
Тот скривился и потёр кулаком ушибленное место. В этот момент Ватар заметил брата, побросал всю заботу и ринулся к нему. Следом за ним спохватились матушка и сестрица. Когда родные ослабили объятия к Яру подошел и отец. Он сдержанно похлопал сына по плечу, а потом, порывисто ухватив его за затылок, потёр здоровенным кулаком сыновью макушку.
Яра окатил теплом весёлый смех родных, и вскоре все сидели за накрытым узорчатым трапезником столом.
После вечерней трапезы мужики вышли во двор подышать и уселись на завалинку у крыльца.
– Доводилось ли тебе, отец, по зиме в лесу змею встречать? – спросил вдруг Яр, трепя за уши старого лиса, голова которого лежала на его коленях. Отец с братом, сидевшие с двух сторон, удивленно посмотрели на молодого лешего. Ватар дурашливо хохотнул, а Видар задрав бровь, предположил: – Пискля снова мёд поганками приправил? Или Сивер залетал, да разум твой выветрил? Поговорю с Зимой, чтоб другого ветра прислала!
Прода от 07.11.2017, 16:09
Яр, будто не заметив ироничного настроения родных, продолжил:
– А что скажешь на то, что молчит она, не отзывается на мой зов. Не смог я к ней пробиться, как ни старался. Пискля тоже не смог.
Яр развернулся к отцу, наблюдая, как веселье утекает из глаз, сменяясь тревогой. Видар растер ладонями своё лицо, стянул шапку и привалился спиной к стене избы. Выступившая испарина его на лбу поблескивала в лунном свете, а в растрепавшихся волосах переливалась редкая седина.
Ватар кинулся к отцу, на бегу спрашивая, что стряслось, но, не дождавшись ответа, метнулся в дом.
– Плохо это сынок, кто-то в беде, – еле слышно ответил Видар, будто и не заметил начинающегося переполоха.
Тут из избы выскочила Яра. Подхватив мужа под локоть, с удивительной легкостью, она подняла его на ноги. Яр, словно очнувшись от удара, отстранил мать и, легонько подтолкнув её вперед, вошёл вместе с отцом в избу. Там довёл его до постели в их с матушкой горнице.
Отец выглядел нехорошо. На его доселе казавшимся молодым лице отразилась вся сотня прожитых лет. Мать вытолкала детей и нервно дёрнула занавеску в проёме, отгораживаясь.
Братья уселись за столом, и каждый задумался о своём. Только Олеся подходила то к одному то к другому, трясла за плечи и просила растолковать, что произошло. Никто из них ей не отвечал. Тогда она тихонько заплакала и села рядышком с Яром.
Молодой лешак и сам не понял, что могло так потрясти отца, но он притянул к себе сестрёнку и поцеловал её темную макушку. Олеся затихла, теснее прижимаясь к брату.
Времени прошло немало. Олеся успела задремать на плече у Яра, а Ватар заснул прямо за столом, подложив под голову руку. Матушка вышла из горницы неслышно. Тихонько подошла к столу и села напротив старшего сына. Яр никогда не видел, чтобы она плакала, но сейчас материнский взгляд, устремлённый на него, был наполнен усталостью и болью, а на щеках виднелись дорожки не высохших слёз.
– Давно эта история случилась с твоей прабабкой Белавой, – промолвила Яра едва слышно, – Полюбилась она Горыну, сыну Нея. Да только в сердце её было место лишь для мужа, Велибора, и сына – твоего деда Ватара. Жила маленькая семья в южных лесах у Древних гор, считай, у самого обиталища тысячеголового. Оскорбила горделивого бога отказом Белава, и тот в отместку обратил её в медведицу. Пришла она к своему дому, рвалась к сыну, рёвом ревела, срывая собственные когти. Велибор ек узнал в ней свою любимую, принял за обезумевшего зверя, не слышащего зова хозяина леса, и убил, ударив своим посохом. Лишь когда угасла её искра, Белаве вернулось человеческое обличие, да было поздно. Велибор пытался вызвать на бой Горына, да что простой леший против бога! Невозможно понять, как он пережил это.
