Анариэ слушал в напряжённом внимании, и когда кошка окончила свой рассказ, благодарно прижал её к груди.
— Майя! Я понял! Последняя звезда предназначалась Идальго!
Значит, Итиль всё это время носил в сердце жизнь своего врага? Солнечный рыцарь отрешённо вглядывался в прозрачно-чёрную даль астральной бесконечности. Он вдруг осознал всё коварство ловушки, подготовленной для него хитрыми инквизиторами. Понял, почему Ярослав так боялся исполнения своей судьбы, мечтая изменить предначертанное. Руаэллин и Фроди тоже знали это с самого начала… Тогда почему они молчали? Почему не предупредили заранее?! Наверное, они не могли вмешаться в свободный выбор эльфов, просто не имели на это права…
Алые капли крови на руках Анариэ казались розами, и с этим ничего нельзя было поделать.
«Наша вера определяет наш выбор, а свободой выбора можно изменить предначертанное», — подумал вдруг солнечный рыцарь. Итиль свой выбор сделал… А ведь всё могло быть намного хуже! Если бы сам Анариэ вошёл в ту дверь, распахнутую настежь силой магических формул, сразился с Идальго и победил его, то погиб бы совсем не враг его, а лучший друг! Ведь лунный рыцарь отдал бы последнюю звезду, и ушёл навсегда, исполнив своё предназначение. Так должно было случиться, если бы не вера и благородство Итиля, обязавшегося остерегать эльфёнка от необдуманных и несвоевременных действий. «Я буду рядом до тех пор, пока ты не почувствуешь в себе силу великого воина», — вспомнил вдруг Анариэ. Теперь настало время его собственного выбора, и медлить было нельзя.
В золотых глазах притихшего рядом маленького оборотня блестели слёзы.
— Что ты теперь будешь делать?
— Не знаю. — Солнечный рыцарь чувствовал, как всем его существом овладевает тяжёлая, томительная пустота. — Если Итиль простил его, то я тем более не вправе… Благородное сердце!.. Но пора.
— Я с тобой! — воскликнула кошка.
— Идём, — и Анариэ, едва подавляя желание разрыдаться, склонился над умирающим другом. — Дождись меня, слышишь! Я завершу это дело сегодня же: найду их, чтобы простить. Дождись!
В этот момент из самых дальних далей астральных миров долетело ласковое радужное эхо, сопровождаемое нежным переливом колокольчиков:
— Дождись!
12
Оставив Итиля в гостинице, Лас опрометью помчался к зданию университета. Теперь он не побоится заглянуть в глаза Елизавете Ливневой! Она ведь знает всё! Она приведёт его к Идальго!
Снег слепил глаза, а потоки солнечного света оставляли на щеках робкое тепло — первое предвестие приближения весны. Это случается в конце января: ещё морозно, ветрено, но из-за облаков уже выглядывает лазурное небо и солнце светит так, что кажется, будто вот-вот зажурчат первые ручьи. Лица людей озаряются улыбками, и думается: эта нечаянная радость не исчезнет с наступлением сумерек, а останется навсегда. Верьте, люди! В прекрасное всегда надо верить!
Словно во сне, Лас бежал по заснеженным тротуарам, жмурясь от яркого света, натыкался на прохожих, извинялся мимоходом и снова бежал. Он ни о чём не думал, и чувства его замерли, оставшись там, в гостинице, рядом с Ярославом. В распахнутой куртке, с непокрытой головой эльфёнок не ощущал холода — солнечные лучи окутывали его, золотом переливались в растрёпанных волосах, в глазах, вместивших в себе весь радужный блеск вселенной. Так влетел он в здание университета.
Едва отдышавшись, Назар отправился вперёд по коридору, ведущему к лекторию, где проводила занятия Елизавета Ливнева. Нет, прерывать чтения и будоражить студентов он не думал. Доцент Ливнева сама сейчас выйдет к нему! Она услышит и выйдет! Стоит ли сомневаться?
Дверь лектория отворилась. Она! Царственной походкой идёт навстречу, идёт к нему медленно, словно против воли, но взгляд её прям и твёрд. Ещё вчера Лас многое отдал бы за подобный случай! Но это было вчера…
Это он — без сомнения! Её враг, пришедший за её жизнью, её расплата. Но не позор! Да, сила его велика, сила иного мира, иных богов, неподконтрольных её власти. Он ещё так молод и наивен, надеется всё изменить. Но где твоё оружие, солнечный воин? Тебе суждено пасть жертвой собственного раскаяния! Недолго ты будешь торжествовать победу! Боль уже близко… В глазах темно… Смотри же, с кем говоришь: я — Магистр святой инквизиции! И не тебе, мальчишка, решать мою судьбу!
— Ваше святейшество?.. — потрясённо прошептал Анариэ, остановившись. — Это вы?
Как слеп он был раньше! Итиль оказался прав. Чёрный костюм, надменный взгляд, чарующее обаяние… Женщина — вот что сбило его с толку! Сейчас перед ним стоял высокий монах в чёрной сутане. Какие благородные черты! Их не портит даже восковая бледность лица. Тонкие губы сжаты, в глазах огонь — синий огонь! Этому человеку подвластно многое — время, пространство, чужие жизни и помыслы. Он знает цену преданности и предательству, он довольно пережил, чтобы отдать свою судьбу на волю случая. Он равно бесстрастно сумеет убить и умереть. В своей отрешённой отстранённости Магистр одновременно страшен и привлекателен. И ему уже нечего терять.
Анариэ замер на месте не опуская глаз. Что значат власть и воля Магистра инквизиции, когда жизнь его друга висит на волоске? Сейчас ему даже нечего сказать этому человеку. Лас вдруг заметил на пальце монаха металлическое кольцо. Так вот какова его сила — сила завершения циклов! Кольцо… Не об этом ли писал Итиль в своём дневнике: если понятия Единого Сущего и завершения циклов равнозначны…
— Безумец! — прошептал солнечный рыцарь, неотрывно глядя на приближающегося к нему человека. — Ты возомнил себя Богом и решил управлять Его именем. Подменял волю этих людей своей. Зачем?!
Восковое лицо Магистра дрогнуло в презрительной усмешке:
— А ты умён. Не ожидал! Приятно говорить с достойным противником. Да, Великий Инквизитор — не воплощённое зло, каким его любят представлять святоши от науки. Он добрый пастырь, избавляющий людей от столь тягостной для них свободы воли. И я делал выбор за тех, кто был когда-то связан со мной. Любовь, ненависть, что кострами пылали тогда, сейчас стали прахом. Стоит ли печалиться о них? Я избавил от сомнений тысячи несчастных, и они должны быть благодарны мне за то, что об этой карме им уже не нужно заботиться. Когда они родятся вновь, созидание станет их главной задачей.
Анариэ слушал и не верил своим ушам: лишить человека воли — это гуманность?!
— В повторении циклов есть высшая справедливость, — продолжал Магистр. — Сегодня ты палач, завтра — жертва, а послезавтра — снова палач. Воля отдельных индивидов, в конце концов, вообще теряет смысл. Человек живёт только ради исполнения своей задачи. Но если задача исполнена, зачем жить?
— Есть любовь!
Пронзительный голос солнечного рыцаря был звонок и запальчив. Монах снова презрительно скривил губы:
— Иллюзия. Этим понятием люди часто прикрывают свои низменные инстинкты. Но кто из них готов любить бескорыстно, не надеясь ничего получить взамен? Неужели ты веришь в то, что говоришь? Ты сам — воин, твоя стихия — смерть!
Анариэ не торопился спорить, он чувствовал, что слова всё дальше уводят их от главного. Но хорошо уже то, что этот безумный учёный высказал сейчас свои мысли: солнечный рыцарь теперь начал понимать мотивы его поступков. Бредовая теория, погубившая столько жизней, опиралась на божественную справедливость, выраженную цикличностью исторических процессов. Но в какого бы Бога не верил человек, разве хоть одному Творцу нужны слёзы и кровь его созданий? Ведь абсолютное завершение циклов — это смерть, остановка развития. И если Магистр так убеждённо проповедует смерть, то он, Анариэ, смотрит на всё иначе.
«Дуаль! — Солнечный рыцарь вдруг вспомнил давний разговор со своей прекрасной наставницей. — В каждой единице творения есть дуаль. Добро и зло едино, а на всякое действие непременно найдётся противодействие. Ты стремишься к завершению циклов — хорошо! Значит моя задача — не допустить завершения твоей собственной жизни. Только тогда восстановится гармоничное равновесие. Да, я воин! Но смерть — не моя стихия: сильному дано право щадить своих врагов. Только сильному дано право прощать!»
Магистр уже стоял совсем близко, и Лас чувствовал, как синее пламя его глаз полыхает в его собственном сердце. Но он не ощущал ненависти к этому чуждому огню. Они не могут быть врагами, потому что они — единое целое. Они — дуаль, единица творения.
Эльфёнок вдруг искренне улыбнулся и протянул руку, на которую с готовностью оперлась молодая женщина, стоящая напротив. Снова во все окна светило зимнее солнце, и тень Магистра инквизиции исчезла в ярких потоках его лучей. Перед Назаром стояла просто женщина — больная, страдающая. Кем бы она не была, с какой бы ненавистью не смотрела на него, он не вправе оставить её в трудную минуту!
— Елизавета Николаевна, вам плохо? Отвезти вас домой?
Лицо доцента Ливневой исказилось гримасой боли, однако голос прозвучал твёрдо и бесстрастно:
— Да. Начинается приступ. Идёмте скорее.
Назар помог ей одеться и вывел на улицу. Рванулся навстречу морозный ветер, потоки ярких солнечных лучей слепили глаза, снег блестел. И небо — лазурно-чистое, близкое и прозрачное — обступило их со всех сторон. «Это жизнь, прекрасная Йаванна! — подумал вдруг эльфёнок, останавливая такси. — Жизнь продолжается! Теперь я верю в неё так, как никогда ещё не верил!»
Покинув шумный центр, такси выбралось на окраину и свернуло в грязный проулок, остановившись у бывшей когда-то белой хрущовской пятиэтажки. Убожество, нищета и старость выглядывали изо всех окон этого дома. Ласу доводилось видеть и городские трущобы, и брошенные деревни, но прежде ни одна из этих картин не оставляла столь тягостного впечатления. Рядом с подъездом, в который они входили, на привязанной за два чахлых тополя верёвке болталась застиранная до последней ветхости простыня. Застыв на морозе, она шуршала под ветром, жалобно поскрипывал тополь, которому вторила болтающаяся на одной петле подъездная дверь. Эльфёнку стало жутко. Он вдруг вспомнил ту осеннюю ночь, когда с фотографией Ники в кармане прибежал к Ярославу. Выжженная, горькая степь, застывшие слёзы и костры, безумные вопли в ночи… Теперь это видение наяву обступало его со всех сторон, а он шёл всё дальше, через леденящий ужас, не в силах бросить женщину, в последней надежде опирающуюся на его руку. «Это Мордор! Я не хочу туда, не хочу!» — вспомнил Назар свои собственные слова и мысленно добавил, помедлив: «Итиль, если бы ты был рядом сейчас!..»
В этот момент из-под заснеженной лавочки донеслось кошачье мяуканье — живой голосок в царстве смерти и тления. Чёрный котёнок-подросток играл с кусочком ветоши. «Ника!» — обрадовался Назар. Раньше он никогда бы не поверил, что астральные образы могут так ясно проявляться в реале, но котёнок выжидающе смотрел на него золотыми глазами, всем своим видом давая понять, что эльфёнок не ошибся. Лас улыбнулся маленькому зверю и бестрепетно вошёл в подъезд.
Их ждали. Одна из дверей второго этажа оказалась распахнутой настежь, а на пороге стояла та самая девушка — хрупкая, изящная, с синими печальными глазами.
— Яна?
Но девушка только хлестнула его взглядом, полным высокомерного достоинства и презрения:
— Убийца!
— Оставьте, Идальго. Это мой гость. — Голос Елизаветы Ливневой был по-прежнему ровным и спокойным, однако то, с каким трудом она двигалась, и гримасы боли, временами искажавшие благородные черты, давали понять, как тяжело даётся ей это спокойствие.
Они прошли в комнату, и Лас осторожно усадил молодую женщину в старое плюшевое кресло — единственный предмет роскоши в этом убогом жилище.
Однокомнатная квартира с низкими потолками и крохотными окошками напоминала келью монаха. Мебели в ней практически не было, кроме кровати, кресла и стола, на котором среди гор книг и папок с рукописями стоял ноутбук. Книги лежали стопками на полу вдоль стен, на подоконнике, и было заметно, что им отводится главное место в этой квартире. Нищенская бедность обстановки отчасти компенсировалась идеальным порядком, царившим в комнате, где даже самому взыскательному взгляду не к чему было придраться.
Назар был потрясён. Растерянно скользнув взглядом по стопкам книг и рукописей, он сделал шаг по направлению к двери.
— Я вызову врача…
— Не нужно, моя жизнь теперь в руках Господа. — Едва повернув голову, молодая женщина глазами указала гостю на кровать, застеленную дешёвым гобеленом. Однако Лас остался стоять, отметив про себя, как дрогнули в презрительной усмешке губы Идальго.
— Вы человек сильный и благородный, — продолжила Елизавета Ливнева, — и, без сомнения, должным образом оцените моё к вам расположение. Меня давно не интересует мирская суета — этот прах ложных стремлений и желаний. Тщеславие и жажда власти также чужды мне. Но когда внутри горит огонь великой силы, неисполненной задачи… Впрочем, вы поймёте меня, как никто. Ведь именно благодаря вам прервалась моя миссия, окончательно прервалась, а скоро прервётся и жизнь.
— Врача, «скорую»! — прошептал Назар, отступая к двери. — Вы больны!
— Ни с места! — Яна вдруг решительным движением загородила ему проход. В руке её блеснуло острое лезвие кухонного ножа.
— Если вы смогли помешать осуществлению моей жизненной задачи, — пояснила Елизавета Ливнева по-прежнему спокойным голосом, — то никто не вправе отнять у меня свободу умереть так, как я этого хочу!
Глядя на этих безумных женщин, Назар не чувствовал страха. Не было в его сердце ненависти или презрения, только жалость, сострадание. Он удивлялся сам себе, ведь сейчас рядом с ним находились люди, повинные в стольких смертях, в стольких искалеченных жизнях, — а он жалел их! Знают ли они, что такое настоящая радость, дружба, любовь? Видели ли они другую сторону жизни — упоительно счастливую, где даже грусть светла, а горе не безысходно? Он прощает их, прощает от всего сердца! Для будущего, для любви, для надежды!
— Вы так свободно распоряжались волей других, — воскликнул Назар, обращаясь к молодой преподавательнице, — а теперь я возьму вашу волю. Я не дам вам умереть! Вы ещё узнаете счастье, и боли больше не будет. Я прощаю вас и прошу у вас прощения!
Елизавета Ливнева, в изнеможении закрыв глаза, откинулась на спинку кресла. Яна вскрикнула. Солнечный рыцарь решительно направился к двери.
— Ты не смеешь! — зарычал Идальго, загораживая ему дорогу. — Воля его священна!
— Пусти! — Камень в венце Анариэ горел так ярко, что из окон на улицу вырывались пучки света, заставляя прохожих волноваться. В мгновение ока у подъезда собралась толпа, кто-то крикнул: «Пожар!», кто-то вызвал «скорую». Однако два рыцаря, застывшие друг против друга, ничего этого не слышали.
Идальго вдруг истерически расхохотался:
— Я не в силах тебя убить, потому что не могу нарушить волю святого человека, но я убью твоего дружка! О, как он красив! И как упоительно сладко держать в руках его судьбу! Он, конечно, поделится последней каплей жизни, что осталась в его сердце! Я знаю, она принадлежит только мне! Как благородно — опустить меч, увидев, что сражаешься с женщиной! — в голосе воинствующего монаха зазвучали издевательские нотки. — Но эта война без правил! Если бы чёрная стерва не вмешалась, я ещё ночью забрал бы то, что мне принадлежит!
— Майя! Я понял! Последняя звезда предназначалась Идальго!
Значит, Итиль всё это время носил в сердце жизнь своего врага? Солнечный рыцарь отрешённо вглядывался в прозрачно-чёрную даль астральной бесконечности. Он вдруг осознал всё коварство ловушки, подготовленной для него хитрыми инквизиторами. Понял, почему Ярослав так боялся исполнения своей судьбы, мечтая изменить предначертанное. Руаэллин и Фроди тоже знали это с самого начала… Тогда почему они молчали? Почему не предупредили заранее?! Наверное, они не могли вмешаться в свободный выбор эльфов, просто не имели на это права…
Алые капли крови на руках Анариэ казались розами, и с этим ничего нельзя было поделать.
«Наша вера определяет наш выбор, а свободой выбора можно изменить предначертанное», — подумал вдруг солнечный рыцарь. Итиль свой выбор сделал… А ведь всё могло быть намного хуже! Если бы сам Анариэ вошёл в ту дверь, распахнутую настежь силой магических формул, сразился с Идальго и победил его, то погиб бы совсем не враг его, а лучший друг! Ведь лунный рыцарь отдал бы последнюю звезду, и ушёл навсегда, исполнив своё предназначение. Так должно было случиться, если бы не вера и благородство Итиля, обязавшегося остерегать эльфёнка от необдуманных и несвоевременных действий. «Я буду рядом до тех пор, пока ты не почувствуешь в себе силу великого воина», — вспомнил вдруг Анариэ. Теперь настало время его собственного выбора, и медлить было нельзя.
В золотых глазах притихшего рядом маленького оборотня блестели слёзы.
— Что ты теперь будешь делать?
— Не знаю. — Солнечный рыцарь чувствовал, как всем его существом овладевает тяжёлая, томительная пустота. — Если Итиль простил его, то я тем более не вправе… Благородное сердце!.. Но пора.
— Я с тобой! — воскликнула кошка.
— Идём, — и Анариэ, едва подавляя желание разрыдаться, склонился над умирающим другом. — Дождись меня, слышишь! Я завершу это дело сегодня же: найду их, чтобы простить. Дождись!
В этот момент из самых дальних далей астральных миров долетело ласковое радужное эхо, сопровождаемое нежным переливом колокольчиков:
— Дождись!
12
Оставив Итиля в гостинице, Лас опрометью помчался к зданию университета. Теперь он не побоится заглянуть в глаза Елизавете Ливневой! Она ведь знает всё! Она приведёт его к Идальго!
Снег слепил глаза, а потоки солнечного света оставляли на щеках робкое тепло — первое предвестие приближения весны. Это случается в конце января: ещё морозно, ветрено, но из-за облаков уже выглядывает лазурное небо и солнце светит так, что кажется, будто вот-вот зажурчат первые ручьи. Лица людей озаряются улыбками, и думается: эта нечаянная радость не исчезнет с наступлением сумерек, а останется навсегда. Верьте, люди! В прекрасное всегда надо верить!
Словно во сне, Лас бежал по заснеженным тротуарам, жмурясь от яркого света, натыкался на прохожих, извинялся мимоходом и снова бежал. Он ни о чём не думал, и чувства его замерли, оставшись там, в гостинице, рядом с Ярославом. В распахнутой куртке, с непокрытой головой эльфёнок не ощущал холода — солнечные лучи окутывали его, золотом переливались в растрёпанных волосах, в глазах, вместивших в себе весь радужный блеск вселенной. Так влетел он в здание университета.
Едва отдышавшись, Назар отправился вперёд по коридору, ведущему к лекторию, где проводила занятия Елизавета Ливнева. Нет, прерывать чтения и будоражить студентов он не думал. Доцент Ливнева сама сейчас выйдет к нему! Она услышит и выйдет! Стоит ли сомневаться?
Дверь лектория отворилась. Она! Царственной походкой идёт навстречу, идёт к нему медленно, словно против воли, но взгляд её прям и твёрд. Ещё вчера Лас многое отдал бы за подобный случай! Но это было вчера…
Это он — без сомнения! Её враг, пришедший за её жизнью, её расплата. Но не позор! Да, сила его велика, сила иного мира, иных богов, неподконтрольных её власти. Он ещё так молод и наивен, надеется всё изменить. Но где твоё оружие, солнечный воин? Тебе суждено пасть жертвой собственного раскаяния! Недолго ты будешь торжествовать победу! Боль уже близко… В глазах темно… Смотри же, с кем говоришь: я — Магистр святой инквизиции! И не тебе, мальчишка, решать мою судьбу!
— Ваше святейшество?.. — потрясённо прошептал Анариэ, остановившись. — Это вы?
Как слеп он был раньше! Итиль оказался прав. Чёрный костюм, надменный взгляд, чарующее обаяние… Женщина — вот что сбило его с толку! Сейчас перед ним стоял высокий монах в чёрной сутане. Какие благородные черты! Их не портит даже восковая бледность лица. Тонкие губы сжаты, в глазах огонь — синий огонь! Этому человеку подвластно многое — время, пространство, чужие жизни и помыслы. Он знает цену преданности и предательству, он довольно пережил, чтобы отдать свою судьбу на волю случая. Он равно бесстрастно сумеет убить и умереть. В своей отрешённой отстранённости Магистр одновременно страшен и привлекателен. И ему уже нечего терять.
Анариэ замер на месте не опуская глаз. Что значат власть и воля Магистра инквизиции, когда жизнь его друга висит на волоске? Сейчас ему даже нечего сказать этому человеку. Лас вдруг заметил на пальце монаха металлическое кольцо. Так вот какова его сила — сила завершения циклов! Кольцо… Не об этом ли писал Итиль в своём дневнике: если понятия Единого Сущего и завершения циклов равнозначны…
— Безумец! — прошептал солнечный рыцарь, неотрывно глядя на приближающегося к нему человека. — Ты возомнил себя Богом и решил управлять Его именем. Подменял волю этих людей своей. Зачем?!
Восковое лицо Магистра дрогнуло в презрительной усмешке:
— А ты умён. Не ожидал! Приятно говорить с достойным противником. Да, Великий Инквизитор — не воплощённое зло, каким его любят представлять святоши от науки. Он добрый пастырь, избавляющий людей от столь тягостной для них свободы воли. И я делал выбор за тех, кто был когда-то связан со мной. Любовь, ненависть, что кострами пылали тогда, сейчас стали прахом. Стоит ли печалиться о них? Я избавил от сомнений тысячи несчастных, и они должны быть благодарны мне за то, что об этой карме им уже не нужно заботиться. Когда они родятся вновь, созидание станет их главной задачей.
Анариэ слушал и не верил своим ушам: лишить человека воли — это гуманность?!
— В повторении циклов есть высшая справедливость, — продолжал Магистр. — Сегодня ты палач, завтра — жертва, а послезавтра — снова палач. Воля отдельных индивидов, в конце концов, вообще теряет смысл. Человек живёт только ради исполнения своей задачи. Но если задача исполнена, зачем жить?
— Есть любовь!
Пронзительный голос солнечного рыцаря был звонок и запальчив. Монах снова презрительно скривил губы:
— Иллюзия. Этим понятием люди часто прикрывают свои низменные инстинкты. Но кто из них готов любить бескорыстно, не надеясь ничего получить взамен? Неужели ты веришь в то, что говоришь? Ты сам — воин, твоя стихия — смерть!
Анариэ не торопился спорить, он чувствовал, что слова всё дальше уводят их от главного. Но хорошо уже то, что этот безумный учёный высказал сейчас свои мысли: солнечный рыцарь теперь начал понимать мотивы его поступков. Бредовая теория, погубившая столько жизней, опиралась на божественную справедливость, выраженную цикличностью исторических процессов. Но в какого бы Бога не верил человек, разве хоть одному Творцу нужны слёзы и кровь его созданий? Ведь абсолютное завершение циклов — это смерть, остановка развития. И если Магистр так убеждённо проповедует смерть, то он, Анариэ, смотрит на всё иначе.
«Дуаль! — Солнечный рыцарь вдруг вспомнил давний разговор со своей прекрасной наставницей. — В каждой единице творения есть дуаль. Добро и зло едино, а на всякое действие непременно найдётся противодействие. Ты стремишься к завершению циклов — хорошо! Значит моя задача — не допустить завершения твоей собственной жизни. Только тогда восстановится гармоничное равновесие. Да, я воин! Но смерть — не моя стихия: сильному дано право щадить своих врагов. Только сильному дано право прощать!»
Магистр уже стоял совсем близко, и Лас чувствовал, как синее пламя его глаз полыхает в его собственном сердце. Но он не ощущал ненависти к этому чуждому огню. Они не могут быть врагами, потому что они — единое целое. Они — дуаль, единица творения.
Эльфёнок вдруг искренне улыбнулся и протянул руку, на которую с готовностью оперлась молодая женщина, стоящая напротив. Снова во все окна светило зимнее солнце, и тень Магистра инквизиции исчезла в ярких потоках его лучей. Перед Назаром стояла просто женщина — больная, страдающая. Кем бы она не была, с какой бы ненавистью не смотрела на него, он не вправе оставить её в трудную минуту!
— Елизавета Николаевна, вам плохо? Отвезти вас домой?
Лицо доцента Ливневой исказилось гримасой боли, однако голос прозвучал твёрдо и бесстрастно:
— Да. Начинается приступ. Идёмте скорее.
Назар помог ей одеться и вывел на улицу. Рванулся навстречу морозный ветер, потоки ярких солнечных лучей слепили глаза, снег блестел. И небо — лазурно-чистое, близкое и прозрачное — обступило их со всех сторон. «Это жизнь, прекрасная Йаванна! — подумал вдруг эльфёнок, останавливая такси. — Жизнь продолжается! Теперь я верю в неё так, как никогда ещё не верил!»
Покинув шумный центр, такси выбралось на окраину и свернуло в грязный проулок, остановившись у бывшей когда-то белой хрущовской пятиэтажки. Убожество, нищета и старость выглядывали изо всех окон этого дома. Ласу доводилось видеть и городские трущобы, и брошенные деревни, но прежде ни одна из этих картин не оставляла столь тягостного впечатления. Рядом с подъездом, в который они входили, на привязанной за два чахлых тополя верёвке болталась застиранная до последней ветхости простыня. Застыв на морозе, она шуршала под ветром, жалобно поскрипывал тополь, которому вторила болтающаяся на одной петле подъездная дверь. Эльфёнку стало жутко. Он вдруг вспомнил ту осеннюю ночь, когда с фотографией Ники в кармане прибежал к Ярославу. Выжженная, горькая степь, застывшие слёзы и костры, безумные вопли в ночи… Теперь это видение наяву обступало его со всех сторон, а он шёл всё дальше, через леденящий ужас, не в силах бросить женщину, в последней надежде опирающуюся на его руку. «Это Мордор! Я не хочу туда, не хочу!» — вспомнил Назар свои собственные слова и мысленно добавил, помедлив: «Итиль, если бы ты был рядом сейчас!..»
В этот момент из-под заснеженной лавочки донеслось кошачье мяуканье — живой голосок в царстве смерти и тления. Чёрный котёнок-подросток играл с кусочком ветоши. «Ника!» — обрадовался Назар. Раньше он никогда бы не поверил, что астральные образы могут так ясно проявляться в реале, но котёнок выжидающе смотрел на него золотыми глазами, всем своим видом давая понять, что эльфёнок не ошибся. Лас улыбнулся маленькому зверю и бестрепетно вошёл в подъезд.
Их ждали. Одна из дверей второго этажа оказалась распахнутой настежь, а на пороге стояла та самая девушка — хрупкая, изящная, с синими печальными глазами.
— Яна?
Но девушка только хлестнула его взглядом, полным высокомерного достоинства и презрения:
— Убийца!
— Оставьте, Идальго. Это мой гость. — Голос Елизаветы Ливневой был по-прежнему ровным и спокойным, однако то, с каким трудом она двигалась, и гримасы боли, временами искажавшие благородные черты, давали понять, как тяжело даётся ей это спокойствие.
Они прошли в комнату, и Лас осторожно усадил молодую женщину в старое плюшевое кресло — единственный предмет роскоши в этом убогом жилище.
Однокомнатная квартира с низкими потолками и крохотными окошками напоминала келью монаха. Мебели в ней практически не было, кроме кровати, кресла и стола, на котором среди гор книг и папок с рукописями стоял ноутбук. Книги лежали стопками на полу вдоль стен, на подоконнике, и было заметно, что им отводится главное место в этой квартире. Нищенская бедность обстановки отчасти компенсировалась идеальным порядком, царившим в комнате, где даже самому взыскательному взгляду не к чему было придраться.
Назар был потрясён. Растерянно скользнув взглядом по стопкам книг и рукописей, он сделал шаг по направлению к двери.
— Я вызову врача…
— Не нужно, моя жизнь теперь в руках Господа. — Едва повернув голову, молодая женщина глазами указала гостю на кровать, застеленную дешёвым гобеленом. Однако Лас остался стоять, отметив про себя, как дрогнули в презрительной усмешке губы Идальго.
— Вы человек сильный и благородный, — продолжила Елизавета Ливнева, — и, без сомнения, должным образом оцените моё к вам расположение. Меня давно не интересует мирская суета — этот прах ложных стремлений и желаний. Тщеславие и жажда власти также чужды мне. Но когда внутри горит огонь великой силы, неисполненной задачи… Впрочем, вы поймёте меня, как никто. Ведь именно благодаря вам прервалась моя миссия, окончательно прервалась, а скоро прервётся и жизнь.
— Врача, «скорую»! — прошептал Назар, отступая к двери. — Вы больны!
— Ни с места! — Яна вдруг решительным движением загородила ему проход. В руке её блеснуло острое лезвие кухонного ножа.
— Если вы смогли помешать осуществлению моей жизненной задачи, — пояснила Елизавета Ливнева по-прежнему спокойным голосом, — то никто не вправе отнять у меня свободу умереть так, как я этого хочу!
Глядя на этих безумных женщин, Назар не чувствовал страха. Не было в его сердце ненависти или презрения, только жалость, сострадание. Он удивлялся сам себе, ведь сейчас рядом с ним находились люди, повинные в стольких смертях, в стольких искалеченных жизнях, — а он жалел их! Знают ли они, что такое настоящая радость, дружба, любовь? Видели ли они другую сторону жизни — упоительно счастливую, где даже грусть светла, а горе не безысходно? Он прощает их, прощает от всего сердца! Для будущего, для любви, для надежды!
— Вы так свободно распоряжались волей других, — воскликнул Назар, обращаясь к молодой преподавательнице, — а теперь я возьму вашу волю. Я не дам вам умереть! Вы ещё узнаете счастье, и боли больше не будет. Я прощаю вас и прошу у вас прощения!
Елизавета Ливнева, в изнеможении закрыв глаза, откинулась на спинку кресла. Яна вскрикнула. Солнечный рыцарь решительно направился к двери.
— Ты не смеешь! — зарычал Идальго, загораживая ему дорогу. — Воля его священна!
— Пусти! — Камень в венце Анариэ горел так ярко, что из окон на улицу вырывались пучки света, заставляя прохожих волноваться. В мгновение ока у подъезда собралась толпа, кто-то крикнул: «Пожар!», кто-то вызвал «скорую». Однако два рыцаря, застывшие друг против друга, ничего этого не слышали.
Идальго вдруг истерически расхохотался:
— Я не в силах тебя убить, потому что не могу нарушить волю святого человека, но я убью твоего дружка! О, как он красив! И как упоительно сладко держать в руках его судьбу! Он, конечно, поделится последней каплей жизни, что осталась в его сердце! Я знаю, она принадлежит только мне! Как благородно — опустить меч, увидев, что сражаешься с женщиной! — в голосе воинствующего монаха зазвучали издевательские нотки. — Но эта война без правил! Если бы чёрная стерва не вмешалась, я ещё ночью забрал бы то, что мне принадлежит!
