Глава 1. Волчья нить
Тянется, тянется свет луны сквозь щелястый ставень, словно нить, скрученная ловкими пальцами Тиссы, словно долгий, печальный вой Ярайды. Блики на полу пропитались запахом свежеструганных досок. Вот здесь, в углу, на сосновом табурете днём лежит волчья шкура…
— Познакомь меня с ней! — молила Мариза. Плакала. Золото сулила. И верно, ожерелье дорогое, серьги, кольца, браслеты — всё теперь лежит в деревянной миске Тиссы, той самой, куда ведунья бросает обрезки ниток и клочки волчьей шерсти.
Длинна ночь. Тяжек лунный свет: давит на грудь, словно лапа лесного зверя. И на лавке спать жёстко. Но нет сомнения в сердце, объятом одной жгучей страстью. Тайным трепетом откликается вой за окном. Ярайда… Женщина-оборотень. Что она? Как живёт? О чём думает? Мариза грезила ею в княжеских палатах, убранных заморскими шелками. По ночам во двор выходила, да гриди* за ворота не пускали: дескать, пусть княжья дочка тешится в бережёном месте! А за околицей пусто да страшно, а то ещё сама Ярайда припожалует, либо Тисса со своим веретеном. Где тут живому быть?!
Ведунья хаживала на княжий двор, когда звали. Молода лицом, как девка, с длинной косою, перевитой шерстяною ниткой с бубенцами. Знамо, чья шерсть: волчья! В руках — веретено. До кого коснётся — смерть! Кто ж не знает? А ежели рукой погладит хворого, тот вмиг позабудет свой недуг. За тем и зовут… Платят щедро. Но не берёт Тисса золота: бросит оземь, рассмеётся, запляшет. «На что мне оно? Бубенцов мне дай да ниток!» — и лукошко подставит берестяное.
Дрожь по телу. Свет луны тонок. Вой тягуч и печален. Боязно княжьей дочке, сердце щемит от сладкой близости тайны. Вот отворится низенькая дверь, неслышно на мягких лапах войдёт волчица, блестя глазами, обернётся женщиной… Что спросит у неё Мариза?
— Скоро ли?
Усмехается ведунья:
— Может, ждёшь не того?
И вьётся, вьётся нить под её рукою. Пальцы тонки, ловки, красивы. Губы надменны. Глаза жгут в темноте раскалёнными углями. А при свете дня в княжеских палатах — девкою весёлой! Оттого Мариза и решилась просить её: думалось, проста, приветлива, покладиста, в помощи никому не отказывает. Значит, и ей… Не отказала. Привела к себе в избу, в самую гущу векового бора, где ни троп, ни дорог. На столе в туеске брусника, в кринке — молоко. Дурманит запах трав, жужжит веретено…
Вот отворилась низенькая дверь. Шорох леса да карий взгляд с упрёком. А за ним — рассвет. Но не увидит его Мариза: ждущий оборотня в ночи — в ночи остаётся! Не вырваться деве из сетей луны, покуда страх живёт в её сердце!
Плащ меховой — не шкура. От волчицы лишь мудрость да неслышный шаг. А зачем в лесу живёт, так нет до того никому дела! Всяк сам свою судьбу выбирает.
Только вьётся, вьётся нить через рассвет. Жужжит веретено…
_________________________
* Гриди — в Древней Руси княжеские дружинники, телохранители князя (IX — XII вв.)
Глава 2. Вереск на утёсе (Цикл "Город дождей")
Олав родился слепым. Родители и старшие братья не сразу это поняли, ведь у него были обычные глаза цвета тёмного предгрозового неба, которые он, как все, открывал, когда просыпался, и закрывал, когда засыпал. Но позже стало ясно, что малыш просто хорошо ориентируется на слух.
Он мог подолгу, не моргая, смотреть на яркое солнце или слепящие вспышки молний. И всем, кто видел это, становилось не по себе.
— Смотри, Торхильд, колдун у вас растёт! Не ровен час, навлечёт беду на весь хутор, — опасливо качали головами соседки.
Но мать только улыбалась и, вытирая руки о передник, наблюдала сквозь открытую дверь, как пятилетний Олав под присмотром старшего брата учится держаться в седле.
— Заступник растёт, благословение наше. Такие глаза, которые не боятся блеска небесных молний, не испугаются и прямо в лицо богам посмотреть.
Олав в самом деле рос смелым и упорным. Несмотря на свою слепоту, он старался ни в чём не отставать от братьев. А когда подошло время, отец, не раздумывая, взял его в кузню, чтобы обучить семейному ремеслу. И оказалось, что боги наградили Олава особым талантом к кузнечному делу.
Поначалу серьёзной работы ему не давали, так что большую часть своего времени в кузне подросток Олав просто сидел на сундуке у двери и прислушивался к тому, что делают отец и братья. Но однажды, внимательно следя за стуком молота, он вдруг сказал:
— Отец, плохое железо. Не выйдет из него доброго топора.
Отец сразу остановил работу и перевёл взгляд с зажатой в клещи заготовки на лицо младшего сына.
— Крицу я брал у хромого Ларса, он никогда меня не подводил.
Но Олав лишь упрямо качнул головой, откинув со лба пшеничные волосы, в отблесках огня отливающие золотом, и пояснил:
— Не поёт оно под молотом, только вздыхает, как больная старуха.
Отец молчал долго, задумчиво, а потом отложил заготовку, которую держал в руках, и взял другую.
— А это? — спросил он, несколько раз ударив по железному бруску.
— Это доброе, — кивнул Олав.
Обе заготовки были сделаны из одной крицы и на первый взгляд казались одинаковыми. Даже опытный кузнец не нашёл бы в них никаких отличий. Но отец всё же прислушался к словам младшего сына. Выковав из обоих брусков боевые топоры, он тщательно испытал их и увидел, что в первом действительно появилась щербина.
С тех пор юный Олав стал в кузне незаменимым помощником. Он ещё ни разу не ошибся, определяя на слух качество железа.
— Это для топоров хорошо, а это для упряжи, — говорил он, вслушиваясь в звуки молотков, которыми братья простукивали каждый новый брусок. — Из этого выйдут добрые подковы, а из этого лучше гвоздей наделайте.
На вопросы отца, как ему удаётся столь безошибочно узнавать это, Олав только пожимал плечами и застенчиво улыбался.
— Они сами поют о своей судьбе. Им, как людям, каждому своё на роду написано.
Благодаря таланту Олава качество изделий, выходивших из умелых рук отца, сильно выросло. Заказчиков прибавилось, дела семьи пошли в гору. В дом всё чаще стали заглядывать соседи: всем было любопытно взглянуть на мальчика, которому сам небесный кузнец Тор даровал особый дар слышать голос металла. Теперь Олава уже никто не осмеливался назвать колдуном: не ровен час, обидишь любимца богов — от всего рода удача отвернётся.
Так уже через год семья кузнеца стала самой уважаемой на хуторе. К тому времени Олав из нескладного подростка превратился в молодого пригожего парня и стал в округе самым завидным женихом. Девушки заглядывались на него, словно не замечая его слепоты, но Олав сам сторонился их. А когда однажды мать завела разговор о женитьбе, твёрдо сказал:
— Нет, матушка, страшно им будет со мной. Да и какой из меня жених?
Мать на это только головой покачала: для неё её младшенький, конечно же, всегда был самым милым и красивым. А сейчас и правда вырос завидным женихом. Статный, высокий, волосы как спелые колосья, а глаза — словно небо в грозу, только что сами молниями не брызжут. Хоть и не видит Олав белого света, но в кузне работает наравне с отцом и братьями, по хутору ходит, никого помочь не просит и даже на пристань временами выбирается — с собакой или с лошадью. Там подолгу стоит на вересковом утёсе, обратив лицо в сторону моря, слушает ветер. Если вдруг соберётся буря, Олав первый почувствует её приближение и сразу предупредит рыбаков, чтобы в море не ходили. Рыбаки его слушаются: он ещё ни разу не ошибся, и скольким это жизнь спасло!
Но однажды, когда Олав стоял на обрыве, обратив лицо к морю, подошёл к нему один мореход. Этот человек был нездешним: рыбаки с хутора подобрали его где-то на фьордах, видно, когда его корабль о скалы разбило. Он жил здесь уже несколько месяцев, так что успел всех узнать, но близкой дружбы ни с кем не заводил, говоря, что лишь повеет попутный ветер, как сразу же отправится он к себе домой, где ждут любимая жена и красавица дочь. А на все расспросы о том, где его дом, лишь с грустью отвечал: «Очень далеко: в грозовом краю, где всегда идёт дождь».
И вот подошёл он к Олаву и сказал:
— Ты, кузнец, молний не боишься. А богам в лицо не побоишься посмотреть?
— Не побоюсь, — смело ответил Олав. Он уже знал: не просто так появился на их хуторе этот необычный человек.
А мореход внимательно вгляделся в его незрячие глаза и сказал так тихо, что только вереск на утёсе, где они стояли, смог бы услышать эти слова:
— Нынче в ночь придёт за мной большой корабль. Не кнорр и не драккар, а такой, какого отродясь в этих местах не видывали. Люди будут после сказывать, что сами боги ступали на их землю. Корабль из моего города придёт, из тех краёв, где всегда льёт дождь, а молнии кружат над крышами, как птицы. Если сможешь молнию поймать да удержать в руках, сможешь и белый свет увидеть. Исцелят тебя наши чародеи: они искусные врачеватели, а я над ними главный. И своё сокровище — любимую дочь Дорушку, первую красавицу и рукодельницу — в жёны тебе отдам. Поедешь со мной?
Олав долго молчал, прислушиваясь к своему сердцу, а потом спросил, нахмурившись:
— Зачем испытываешь меня, чужеземец? Я давно заметил, что ты колдун. Ты про всех знаешь, что у кого на сердце таится. И про меня ведаешь. Не надо мне ни чести, ни славы, никакой другой награды. Мне бы только силу свою узнать, чтобы дар, которым меня боги наградили, людям послужил.
Рассмеялся мореход задорно, молодо, словно не в отцы Олаву годился, а в братья.
— Не ошибся я в тебе, кузнец!
А потом рассказал, что в том городе, откуда он родом, молнии не простые. Прилетают они со всех краёв земли — из разных стран и времён, со всех четырёх сторон света вести приносят. Когда бы знать заранее, то можно и войну предотвратить, и голод, и мор: хоть и много живёт в городе славных чародеев, только нет такого человека, которому под силу поймать этих огненных птиц да о вестях тех выспросить.
Посветлело лицо Олава, откликнулось на этот рассказ его вещее сердце. Улыбнулся он и твёрдо сказал:
— Поеду.
А ночью и верно подошёл к пристани диковинный корабль — огромный, весь в огнях, без парусов, — казалось, он сам собой по воде без ветра двигался. Высыпали люди из хутора на берег, пали ниц, умоляя богов о милости. А Олав обнял мать, простился с отцом и братьями и шагнул вслед за чужеземцем на сверкающую лестницу, спустившуюся с корабля на берег.
— Прощайте. До сих пор вы мне служили: кормили, растили, оберегали от невзгод, — а теперь мой черёд настал. Отныне я буду вам заступником, буду молить за вас богов.
И ушёл корабль за море, к неведомым берегам.
С той поры земля эта вошла в легенды: ни одной войны там больше не было, ни одного морового поветрия. Кругом голод — а там урожай да рыбный лов, кругом буря бушует — а над хутором солнце светит. Старые люди говорили, будто стояло там святилище во славу Олава-заступника, которое юные девушки украшали цветущим вереском, и каждый год совершались в нём пышные празднества с пирами и весельем. Только со временем след той благословенной земли затерялся, и сейчас найти туда дорогу могут лишь смелые, гордые да чистые сердцем. Такие же, как кузнец Олав.
_________________________
* Кнорр — у древних скандинавов торговое судно, драккар — военное.
Глава 2-1. Собирающий молнии (Цикл "Город дождей")
Город снова накрыл дождь. Мелкий-мелкий, торопливо семенящий серыми шажочками по невидимым в мокром тумане крышам...
Он всегда ждёт тишины. Ждёт, когда люди убегут в свои дома, спрячутся, затаятся. Тогда можно будет позвать грозу. Грозы здесь не редкость: недаром все дома этого города стоят на высоких каменных цоколях, иные — на деревянных сваях. И ливневые канавы по улицам прокопаны, и колодцы всегда исправны. Люди не боятся грозы, они привыкли пережидать её.
А вот громоотводов нигде нет. В больших каменных домах и маленьких деревянных — ни в одном. Странно, скажете вы? Вовсе нет. Просто здесь, на окраине, есть один дом под железной крышей... Все жители знают об этом и потому уже давно не боятся грозы.
Моросил дождь, когда большой туристический автобус выгрузил у гостиницы группу торговых представителей. Люди с сумками потекли в сухие, тёплые номера.
— Ну и погодка!
— Ничего, в этот раз ненадолго: завтра домой.
— Эй, матушка Анет, вам дождь ещё не надоел?
— А тебе разве плохо? Пускай себе идёт: он снаружи, а мы внутри. Лучше покажи, чего новенького привёз.
Людей из большого мира здесь ждали всегда. Тепло встречали, сытно кормили, провожали с искренней грустью. Потому Ренье с самого начала своей работы торговым агентом предпочитал эту дождливую глухую местность иным богатым и красивым мегаполисам. Люди в городе были душевные, добрые, как-то по-особенному наивные и доверчивые, словно дети. Ко всем, кто отличался от них, кто иначе жил и думал, они относились с уважением.
Хотя Ренье был ещё совсем молодым человеком, его называли здесь «господином», отличая от прочих торговцев. Слыша это, он неизменно смущался, в который раз обещая себе как-нибудь спросить у хозяйки, чем вызвано столь почтительное обращение. Эта женщина всегда заботилась о нём больше, чем о прочих постояльцах. Искренне гордясь его вниманием к своей гостинице, она даже не позволяла двум молоденьким дочкам кокетничать с ним. Это было мило и слегка забавно, но в глубине души Ренье был ей очень благодарен: хотя девушки в самом деле были красивыми, но приезжал он сюда совсем не ради них.
— Господин Ренье, комната готова! — Хозяйка с улыбкой протянула ему ключи. — Вы, когда дела закончите, спускайтесь в зал, чай пить: к вечеру-то все соседи сбегутся новости слушать. Весело будет, приходите!
Ренье улыбнулся в ответ.
— А что, матушка Анет, кузнец всё ещё живёт в доме под железной крышей?
— Живёт, что ему сделается!
— И всё так же собирает молнии?
— Ох, старый колдун! Мы и терпим-то его только из-за того, что молнии наши дома стороной обходят. Да что вам за радость, господин Ренье? Вы такой видный, молодой, богатый — здесь любой почтёт за честь говорить с вами, не то что в доме своём принять. А кузнец, прости господи, никого и на двор не пускает! — привычно ворчала хозяйка.
Ренье едва заметно усмехнулся: он знал, что никто в городе не питал привязанности к угрюмому Олаву, хотя изделия из его кузни пользовались замечательным спросом.
К ночи разразилась гроза, но людям не было никакого дела до стихии, бушевавшей за окнами. В домах зажгли электричество. По крытым сухим галереям в гостиницу стали приходить соседи. Торговцы приехали! И товар привезли, и новости из большого мира. Чем не повод для праздника? В огромном зале весело пылал камин, гремела музыка. Накрытые столы не вмещали всех блюд с яствами и кувшинов с вином. Здесь ели и пили в своё удовольствие, рассказывали и слушали, пели и танцевали.
Лишь один человек, закутавшись в тёмный плащ и надвинув на глаза шляпу, шёл в это время по мокрым улицам. В гостинице знали, куда отправился господин Ренье, но никто не осмелился остановить его. Поступки этого человека не обсуждались, каждое его решение встречалось уважительным молчанием. Если ушёл — значит, так надо.
Торопливо пройдя через весь город, Ренье остановился у высоких железных ворот крайнего дома и замер, приникнув к кованым узорам решётки. Каждый раз, приезжая, он приходил сюда. И каждый раз в дождь, в самую непогоду. Стоя у ворот, он подолгу смотрел, как над каменным домом, стоящим на высоком цоколе, кружат молнии, ударяясь о железную крышу, похожую на шлем русского воина.
