На траве лежали жёлтые листья, холодеющее солнце пробивалось сквозь кленовый багрянец и падало светлыми зайчиками на деревянные скамейки. На одной из таких скамеек сидела девушка в длинном жёлтом платье. На плечах её лежала белая косынка, золотые волосы своим блеском словно подмигивали осеннему солнышку. Но лицо девушки было грустным, руки бессильно покоились на коленях. Она не откликалась на зов прохожих, не подходила к стеклу и ни с кем не разговаривала.
— Неона! — позвал Нил.
Полупрозрачное создание в витрине подняло голову: движения были замедленными, но по-прежнему плавными и грациозными.
— Как ты могла ей поверить?!
Девушка подплыла к стеклу и, заглянув в полные отчаянной решимости глаза Нила, улыбнулась:
— Я не ведаю ревности и не желаю людям зла.
— Ты не можешь уйти, я слишком долго ждал тебя!
— Тогда придумай меня заново! Я ведь тоже не хочу, чтобы ты уходил: ТАМ мы никогда уже не встретимся.
Прохожие удивлённо смотрели на странного юношу, прижавшегося к стеклу и что-то горячо говорившего исчезающему биофантому.
— Я стану твоей «био», — улыбнулась Неона.
Нил отрицательно покачал головой:
— Нет, ты станешь моей женщиной.
— Тогда скажи мне что-то...
Тут в глубине реальной аллеи показалась Электра.
— Нил! — повелительно окликнула она. — Отойди от витрины, я хочу стереть свой фантом!
В ответ юноша дерзко рассмеялся. Он повернулся лицом к колдунье, раскинул руки, прижав их к стеклу, и начал громко декламировать:
— Ветер легко коснулся струн, и звуки заполнили собой пустоту — музыка?
Слеза на лепестке розы — красота?
Крохотная снежинка, кружась, опускается на землю — покой?
Орёл равен решке.
Всегда... (2)
Стекло под его руками начало прогибаться, юноша отступил на шаг и оказался стоящим на траве, словно ковром покрытой жёлтыми листьями.
— Прощай, Электра! Неона тебе больше не принадлежит!
На глазах у изумлённых прохожих девушка за стеклом вдруг обрела черты реального живого человека. Нил взял её за руку, и они пошли куда-то вдоль осенней аллеи. Электра ещё могла разобрать слова, которые Неона говорила своему спутнику: «Люди — как камни: вода времени вымывает в их памяти дыры и трещины. Они живут в потоке — сильные верой и слабые сердцем».
Вскоре фигуры Нила и Неоны совершенно растворились в туманной дымке. Они ушли вместе — вечные и счастливые.
______________________
(1) и (2) — отрывки из стихотворения А.Гринченко
Я спала и видела сон. Белые мраморные лестницы какого-то детского лагеря у моря освещены луной. По бортикам бледно-гипсовых ваз вьются душистые табачки. Всё это живо и весело, но отчего-то при взгляде на них в памяти всплывают увитые цветами надгробия. Пытаюсь дотянуться рукой, — не получается. Пытаюсь обойти, — тропинка уводит в тёмную аллею, где до цветов далеко, а моря не видно.
И вот он снова смеётся надо мной, тот, кто похож на Виктора. Это шизофрения, не стоит обращать внимания. Но вкрадчивый голос шелестит в темноте, подбирается, как ползучие растения, смущает сердце. «Тебе никогда не найти этих тетрадей!» Да, это чужой сон, и я пришла сюда только ради давно сгоревших, потерявшихся во времени записей. О чём они? Кто их автор? — Кто-то смутно знакомый по таким же обрывкам серых, дымчатых, мозаичных сновидений. Но ведь здесь растут живые цветы! Хватаюсь за этот образ двумя руками, мчусь отчаянно, не касаясь земли, и, закрывая глаза, вдруг вижу те же вазоны с разноцветными табачками, — теперь они залиты ослепительно ярким солнцем.
Детский лагерь у моря. В белом здании, похожем на дворец, полно народу, на лестницах дети, кругом смех, радость и движение, — но этого нет. Я знаю. Это было, я нахожусь в том прошлом, где всё живёт и движется. А сейчас нет уже ни детей этих, ни взрослых, здание разрушено, и только море всё так же шумит неподалёку.
Чужие сны… Ни воздуха, ни света, но есть в них что-то необъяснимое, что заставляет постоянно мысленно возвращаться, тяжёлой арестантской цепью приковав память не к образу даже — к чувству. И я возвращаюсь, готовая снова окунуться в ликование давно исчезнувшей жизни. Поднимаюсь по белым ступеням, прохожу по шерстистым узорным коврам, касаюсь рукой балюстрады. Ещё одно усилие! Дальше! …Почему я никогда не видела здесь этой двери?
Пыльный архив. Тетради — дневники. Табурет, на котором они лежат, весь в прозрачно-серой чешуе облупившейся краски. Склоняюсь, затаив дыхание… Невозможно поверить, невероятно! Трогаю взглядом заветные листы и убеждаю себя: да, это они! Те самые записи, которые так настойчиво искала, раз за разом погружаясь в дымный свет давно погасшего светила. Осторожно протягиваю руку, прикасаюсь с тайным страхом, что всё это сейчас растворится.
Но нет. Только с первым касанием по пыльному полу из приоткрытой двери скользит яркий луч, — мальчик лет двенадцати осторожно идёт ко мне, лица я не вижу, потому что против света, не вижу даже, какого цвета волосы, но знаю, что это ОН. А он так же не верит в меня, как я в него. Закрывает за собой дверь, приближается.
— Мои дневники... Не думал, что кто-то ещё способен их отыскать здесь. Ничего этого нет!
Моргая от слёз и пыли, силюсь улыбнуться:
— Я знаю. Мне просто казалось, что они должны сохраниться... где-то... хотя бы там, где были созданы.
— Ты... Так это ты!
…и он бросается ко мне…
* * * * *
Того, что происходит с нами, не существует ни в одной вселенной. Этот сон был специально нарисован кем-то для того, чтобы встреча состоялась. Я ведь вовсе не молодая женщина, а он совсем не мальчик в этих картонных декорациях, не исчезающих сейчас только потому, что нашим сердцам нужен хоть какой-то образ — общий язык, чтобы понимать друг друга. Он не говорит своего имени, но я знаю, как его зовут. Я знаю…
Принтер затих, погас монитор, и на стол легли аккуратно распечатанные листы. Новый роман был готов. Его ещё никто не видел! Рута с радостью отдала бы половину своей жизни, чтобы чёрные птицы букв так и не сорвались с белых листов, не долетели до чьего-либо сознания и воображения. Но… контракт подписан и роман готов.
Водила пальцем по строчкам, не разбирая слов, опасаясь разреветься, смазать текучую краску. Кто же знал, что так получится?!
— Ревную! — глупо шептала и снова беспомощно всхлипывала. — Разве можно?
Оказывается, можно. В её романе было много героев — и всех Рута одинаково нежно любила, проникая между строк; читала их мысли, знала их улыбки и жесты. Но безумно ревновала только одного — даже не главного. Он не стал её отражением, не говорил словами автора. Просто появлялся эпизодически, словно случайно подбрасывая другим героям темы для размышления — свои компьютерные игры. Он был гениальным программистом. Когда Рута столкнулась с необходимостью выбора имени, из всех вариантов вдруг явился самый странный — Олесь — и остался случайным росчерком карандаша на каком-то клочке бумаги. Кто бы мог сказать тогда, что встреч с ним она будет ждать как свидания, вихрем врываясь в короткие эпизоды, ловить выдуманные оттенки взглядов, волноваться, наматывая на палец длинные локоны светлых волос?
И вот роман готов, а продолжения не будет. Рута бережно собрала рассыпавшиеся по столу листы. Пора прощаться, Олесь…
Но если вдруг найдётся человек, который разглядит его образ через строчки? Разглядит так, как видит его она сама? Прорвётся за грань и сможет ласково погладить руку с тонким шрамом на запястье… Вдруг он полюбит эту неизвестную читательницу? А ей самой что же — почёт и уважение? Гонорар за труд?
Девушка метнулась в спальню. Шкаф распахнут настежь: не то, не то… Ага! Вот оно! По-прежнему всхлипывая, надела самое лучшее платье. Что дальше? Можно было бы свечи зажечь, но их нет. Подойдут, пожалуй, алые розы — целая охапка, составленная из букетов, подаренных поклонниками ко дню рождения. Усмехнулась: спятила ты, детка! Окончательно спятила!..
* * * * *
На дверной звонок молодой программист отозвался не сразу: просто не верилось, что кто-то может прийти к нему так поздно. Наверное, опять ошиблись дверью. Но звонили настойчиво, и Олесь, с сожалением оторвавшись от детектива и кофе, пошёл открывать. Два часа ночи! Кого ещё принесло?!
На пороге стояла девушка. С розами. В вечернем платье и босоножках — это зимой-то! Сумасшедшая! Но не держать же её на улице…
— Привет! Проходи…
Засмущалась, раскраснелась. Протянула ему охапку алых роз.
— Это тебе… Спасибо…
— За что? — Цветов ему ещё никто не дарил! А девушка очень даже ничего…
— За то, что ты совсем такой.
Вот это номер! Олесь и так потерял дар речи, сильно подозревая, что он, наверное, переутомился и заснул за своей очередной игрушкой. А девушка подошла совсем близко и, взяв его за руку, ласково погладила белый шрам на запястье.
— Стеклом порезался, да?
— Давно, в детстве. А ты откуда узнала?
Последние снежинки растаяли в её светлых волосах, превратившись в капельки. Точно, сумасшедшая! Или он всё-таки спит?
— Я всё про тебя знаю. Полгода бредила тобой… Ты живой, настоящий? Это правда?
Он-то живой, похоже, даже настоящий. А она… Как трогательно блестят голубые глаза! Просто вот-вот разрыдается. Олесь всегда робел перед женскими слезами и стремился сбежать куда-нибудь, совершенно теряясь от одного вида плаксивой девчачьей физиономии. Но сейчас он, подумав, почему-то подошёл к незнакомке и, стараясь казаться спокойным, провёл рукой по её щеке. …
… Он несколько раз просыпался ночью, боясь, что Рута исчезнет. Но, утомлённая его ласками, она тихо спала рядом, совершенно не собираясь растворяться в дымке нереальности. Прекрасная, беззащитная… Единственная на всём белом свете!
* * * * *
Отдыхали на подоконнике кисти и тюбики с краской. Картина была закончена. Николай с радостью отдал бы половину своей жизни, чтобы никто никогда не увидел возникшей там, в глубине холста, тоненькой фигурки молодой писательницы, склонившейся над последним романом. Задумчивый взгляд, изящно повёрнутая головка, светло-русые локоны на фоне белых листов с тёмными строчками… И ворох алых роз, прижатых к груди отчаянным жестом. Она ведь даже не подозревает о существовании художника, создавшего её!
Он назвал её Рутой. И полюбил с самого первого взмаха кисти. А теперь сходил с ума при мысли, что она принадлежит не ему! Да, договор подписан, и заказчик, верно, уже поднимается по лестнице в мастерскую. Только зачем этому парню картина? Он, кажется, программист…
Майское солнце заливало пыльную площадь автовокзала потоками живого света, и первая зелень у бордюров создавала иллюзию счастья. Филисса уходит… Уезжает насовсем из города. И надо же ей было собраться именно сейчас, когда скоро зацветут вишни! Про командировку она пусть кому-нибудь другому рассказывает, но я-то знаю, что Фил уходит навсегда! Её глаза не умеют лгать.
Повертев в руках простенькую книжицу едва ли не самиздатовского производства — сборник стихов моей подруги, — я попыталась улыбнуться.
— Спасибо.
— Не за что, — пожала плечами Филисса. — Почитаешь на досуге.
Мы опять замолчали и, глядя в разные стороны, нелепо замерли посреди снующих туда-сюда людей.
Чёрный костюм, чёрный галстук, белая блузка с изысканным шитьём и длинные золотистые волосы, скрывающие узкие плечи мягким объятием шали… Нет, не вяжется это с деловой командировкой!
— Ну, и кого ты хочешь обмануть?! — наконец не выдержала я, глядя прямо в её светло-серые, цвета весеннего асфальта, глаза. Ресницы дрогнули, взгляд убежал в сторону. Молчание.
Не дождавшись ответа, уточнила:
— Ты ведь прощаться меня сюда пригласила? Так? Да не бойся: удерживать не стану! И в обморок не грохнусь, если исчезнешь тут же в дыму и пламени! Только врать зачем? Ты же не умеешь!
Филисса усмехнулась, как мне показалось, с лёгкой горечью.
— В дыму и пламени? — переспросила она. — Круто! В следующий раз подумаю… Только сейчас пусть это будет не так заметно, ладно?
Солнечный луч, спрыгнув с крыши продуктового киоска, подмигнул мне и помчался дальше, по своим делам. На душе сразу стало веселее.
— Значит, не прощаешься? Что же тогда?
— Просто ухожу.
— Ладно, — разрешила я снисходительным тоном, который развеселил Фил настолько, насколько это вообще было возможно. Она так очаровательно строга и аскетична! — полная моя противоположность. — Тебя там ждут? Встречать будут? А то я, знаешь ли, волнуюсь…
— Ждут. Давно уже. Мне ещё придётся извиняться за опоздание.
Мы снова замолчали. Если Филиссу удержать невозможно, остаётся следовать за ней…
— Не сейчас, Елизара. Позже, — Подруга словно угадала мои мысли. Впрочем, почему — «словно»? Она может.
Я согласилась кивком головы. Пусть уходит, догоню. Только совершу парочку подвигов во имя её, и догоню! Всё моё деятельное, энергичное существо уже рвалось в бой, подстёгивая воображение и наполняя его полуфантастическими планами. Фил застенчиво улыбнулась:
— Даже страшно тебя одну оставлять: натворишь без меня дел!
— Иди, иди уже! Вон твой автобус! — заторопила я и мысленно добавила: «Непременно натворю, тебя спрашивать не стану!»
Покачав головой, констатируя тем самым полную безнадёжность обращения к моему здравому смыслу, Филисса шагнула по направлению к автобусу и растаяла, смешавшись с буднично-вокзальной толпой. Лишь трогательный, строгий взгляд цвета весеннего асфальта остался в сердце пламенной, благословляющей печатью.
________________________________
«И когда настали последние времена, чудо было явлено миру, как особая милость Бога по ходатайству святых нового времени. Комета, посланная карающей десницею за грехи людские, готовая войти в магнитное поле Земли и сместить ось её вращения, — комета внезапно рассыпалась метеоритным дождём, растаявшим без следа в космическом пространстве. И возликовали люди, и уверовали они в Божье милосердие. А глас небесный возвестил о пришествии Пророков Господа, славящих имя Его.
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Во имя Космической Девы. Аминь».
Из собрания апокрифов новейшего времени
под редакцией блаженной Елизары.
________________________________
После чудесного избавления от угрозы падения кометы в храмы потекли люди. Верующие разных конфессий с объединяющей искренностью возносили радостные молитвы: общая была беда, общей должна стать и благодарность!
Книгу апокрифов новейшего времени заучивали наизусть, благоговейно пересказывая друг другу легенды о блаженной прозорливице Елизаре, составившей её полвека назад. Будто бы была блаженная помазана самим Господом на молитву святой деве Филиссе, творя во имя её чудеса исцеления. И составила она книгу пророчеств по стихотворным текстам, написанным святой девой и собственноручно переданным Елизаре перед своим вознесением. Но никто не знал, умерла ли прозорливица смертью, или прямо в облике телесном была взята в объятия Господа вслед за своей святой заступницей. Опубликовав книгу апокрифов, она исчезла, и ни один хронист, писавший житие блаженной, не мог сказать, окончила ли она дни свои на грешной земле, удалившись в Светлые Обители, или тайно живёт ещё среди людей, вознося молитвы и испрашивая для всех благословения святой непорочной девы Филиссы.
— Неона! — позвал Нил.
Полупрозрачное создание в витрине подняло голову: движения были замедленными, но по-прежнему плавными и грациозными.
— Как ты могла ей поверить?!
Девушка подплыла к стеклу и, заглянув в полные отчаянной решимости глаза Нила, улыбнулась:
— Я не ведаю ревности и не желаю людям зла.
— Ты не можешь уйти, я слишком долго ждал тебя!
— Тогда придумай меня заново! Я ведь тоже не хочу, чтобы ты уходил: ТАМ мы никогда уже не встретимся.
Прохожие удивлённо смотрели на странного юношу, прижавшегося к стеклу и что-то горячо говорившего исчезающему биофантому.
— Я стану твоей «био», — улыбнулась Неона.
Нил отрицательно покачал головой:
— Нет, ты станешь моей женщиной.
— Тогда скажи мне что-то...
Тут в глубине реальной аллеи показалась Электра.
— Нил! — повелительно окликнула она. — Отойди от витрины, я хочу стереть свой фантом!
В ответ юноша дерзко рассмеялся. Он повернулся лицом к колдунье, раскинул руки, прижав их к стеклу, и начал громко декламировать:
— Ветер легко коснулся струн, и звуки заполнили собой пустоту — музыка?
Слеза на лепестке розы — красота?
Крохотная снежинка, кружась, опускается на землю — покой?
Орёл равен решке.
Всегда... (2)
Стекло под его руками начало прогибаться, юноша отступил на шаг и оказался стоящим на траве, словно ковром покрытой жёлтыми листьями.
— Прощай, Электра! Неона тебе больше не принадлежит!
На глазах у изумлённых прохожих девушка за стеклом вдруг обрела черты реального живого человека. Нил взял её за руку, и они пошли куда-то вдоль осенней аллеи. Электра ещё могла разобрать слова, которые Неона говорила своему спутнику: «Люди — как камни: вода времени вымывает в их памяти дыры и трещины. Они живут в потоке — сильные верой и слабые сердцем».
Вскоре фигуры Нила и Неоны совершенно растворились в туманной дымке. Они ушли вместе — вечные и счастливые.
______________________
(1) и (2) — отрывки из стихотворения А.Гринченко
Глава 11. Сны из сожжённых тетрадей
Я спала и видела сон. Белые мраморные лестницы какого-то детского лагеря у моря освещены луной. По бортикам бледно-гипсовых ваз вьются душистые табачки. Всё это живо и весело, но отчего-то при взгляде на них в памяти всплывают увитые цветами надгробия. Пытаюсь дотянуться рукой, — не получается. Пытаюсь обойти, — тропинка уводит в тёмную аллею, где до цветов далеко, а моря не видно.
И вот он снова смеётся надо мной, тот, кто похож на Виктора. Это шизофрения, не стоит обращать внимания. Но вкрадчивый голос шелестит в темноте, подбирается, как ползучие растения, смущает сердце. «Тебе никогда не найти этих тетрадей!» Да, это чужой сон, и я пришла сюда только ради давно сгоревших, потерявшихся во времени записей. О чём они? Кто их автор? — Кто-то смутно знакомый по таким же обрывкам серых, дымчатых, мозаичных сновидений. Но ведь здесь растут живые цветы! Хватаюсь за этот образ двумя руками, мчусь отчаянно, не касаясь земли, и, закрывая глаза, вдруг вижу те же вазоны с разноцветными табачками, — теперь они залиты ослепительно ярким солнцем.
Детский лагерь у моря. В белом здании, похожем на дворец, полно народу, на лестницах дети, кругом смех, радость и движение, — но этого нет. Я знаю. Это было, я нахожусь в том прошлом, где всё живёт и движется. А сейчас нет уже ни детей этих, ни взрослых, здание разрушено, и только море всё так же шумит неподалёку.
Чужие сны… Ни воздуха, ни света, но есть в них что-то необъяснимое, что заставляет постоянно мысленно возвращаться, тяжёлой арестантской цепью приковав память не к образу даже — к чувству. И я возвращаюсь, готовая снова окунуться в ликование давно исчезнувшей жизни. Поднимаюсь по белым ступеням, прохожу по шерстистым узорным коврам, касаюсь рукой балюстрады. Ещё одно усилие! Дальше! …Почему я никогда не видела здесь этой двери?
Пыльный архив. Тетради — дневники. Табурет, на котором они лежат, весь в прозрачно-серой чешуе облупившейся краски. Склоняюсь, затаив дыхание… Невозможно поверить, невероятно! Трогаю взглядом заветные листы и убеждаю себя: да, это они! Те самые записи, которые так настойчиво искала, раз за разом погружаясь в дымный свет давно погасшего светила. Осторожно протягиваю руку, прикасаюсь с тайным страхом, что всё это сейчас растворится.
Но нет. Только с первым касанием по пыльному полу из приоткрытой двери скользит яркий луч, — мальчик лет двенадцати осторожно идёт ко мне, лица я не вижу, потому что против света, не вижу даже, какого цвета волосы, но знаю, что это ОН. А он так же не верит в меня, как я в него. Закрывает за собой дверь, приближается.
— Мои дневники... Не думал, что кто-то ещё способен их отыскать здесь. Ничего этого нет!
Моргая от слёз и пыли, силюсь улыбнуться:
— Я знаю. Мне просто казалось, что они должны сохраниться... где-то... хотя бы там, где были созданы.
— Ты... Так это ты!
…и он бросается ко мне…
* * * * *
Того, что происходит с нами, не существует ни в одной вселенной. Этот сон был специально нарисован кем-то для того, чтобы встреча состоялась. Я ведь вовсе не молодая женщина, а он совсем не мальчик в этих картонных декорациях, не исчезающих сейчас только потому, что нашим сердцам нужен хоть какой-то образ — общий язык, чтобы понимать друг друга. Он не говорит своего имени, но я знаю, как его зовут. Я знаю…
Глава 12. Продолжение
Принтер затих, погас монитор, и на стол легли аккуратно распечатанные листы. Новый роман был готов. Его ещё никто не видел! Рута с радостью отдала бы половину своей жизни, чтобы чёрные птицы букв так и не сорвались с белых листов, не долетели до чьего-либо сознания и воображения. Но… контракт подписан и роман готов.
Водила пальцем по строчкам, не разбирая слов, опасаясь разреветься, смазать текучую краску. Кто же знал, что так получится?!
— Ревную! — глупо шептала и снова беспомощно всхлипывала. — Разве можно?
Оказывается, можно. В её романе было много героев — и всех Рута одинаково нежно любила, проникая между строк; читала их мысли, знала их улыбки и жесты. Но безумно ревновала только одного — даже не главного. Он не стал её отражением, не говорил словами автора. Просто появлялся эпизодически, словно случайно подбрасывая другим героям темы для размышления — свои компьютерные игры. Он был гениальным программистом. Когда Рута столкнулась с необходимостью выбора имени, из всех вариантов вдруг явился самый странный — Олесь — и остался случайным росчерком карандаша на каком-то клочке бумаги. Кто бы мог сказать тогда, что встреч с ним она будет ждать как свидания, вихрем врываясь в короткие эпизоды, ловить выдуманные оттенки взглядов, волноваться, наматывая на палец длинные локоны светлых волос?
И вот роман готов, а продолжения не будет. Рута бережно собрала рассыпавшиеся по столу листы. Пора прощаться, Олесь…
Но если вдруг найдётся человек, который разглядит его образ через строчки? Разглядит так, как видит его она сама? Прорвётся за грань и сможет ласково погладить руку с тонким шрамом на запястье… Вдруг он полюбит эту неизвестную читательницу? А ей самой что же — почёт и уважение? Гонорар за труд?
Девушка метнулась в спальню. Шкаф распахнут настежь: не то, не то… Ага! Вот оно! По-прежнему всхлипывая, надела самое лучшее платье. Что дальше? Можно было бы свечи зажечь, но их нет. Подойдут, пожалуй, алые розы — целая охапка, составленная из букетов, подаренных поклонниками ко дню рождения. Усмехнулась: спятила ты, детка! Окончательно спятила!..
* * * * *
На дверной звонок молодой программист отозвался не сразу: просто не верилось, что кто-то может прийти к нему так поздно. Наверное, опять ошиблись дверью. Но звонили настойчиво, и Олесь, с сожалением оторвавшись от детектива и кофе, пошёл открывать. Два часа ночи! Кого ещё принесло?!
На пороге стояла девушка. С розами. В вечернем платье и босоножках — это зимой-то! Сумасшедшая! Но не держать же её на улице…
— Привет! Проходи…
Засмущалась, раскраснелась. Протянула ему охапку алых роз.
— Это тебе… Спасибо…
— За что? — Цветов ему ещё никто не дарил! А девушка очень даже ничего…
— За то, что ты совсем такой.
Вот это номер! Олесь и так потерял дар речи, сильно подозревая, что он, наверное, переутомился и заснул за своей очередной игрушкой. А девушка подошла совсем близко и, взяв его за руку, ласково погладила белый шрам на запястье.
— Стеклом порезался, да?
— Давно, в детстве. А ты откуда узнала?
Последние снежинки растаяли в её светлых волосах, превратившись в капельки. Точно, сумасшедшая! Или он всё-таки спит?
— Я всё про тебя знаю. Полгода бредила тобой… Ты живой, настоящий? Это правда?
Он-то живой, похоже, даже настоящий. А она… Как трогательно блестят голубые глаза! Просто вот-вот разрыдается. Олесь всегда робел перед женскими слезами и стремился сбежать куда-нибудь, совершенно теряясь от одного вида плаксивой девчачьей физиономии. Но сейчас он, подумав, почему-то подошёл к незнакомке и, стараясь казаться спокойным, провёл рукой по её щеке. …
… Он несколько раз просыпался ночью, боясь, что Рута исчезнет. Но, утомлённая его ласками, она тихо спала рядом, совершенно не собираясь растворяться в дымке нереальности. Прекрасная, беззащитная… Единственная на всём белом свете!
* * * * *
Отдыхали на подоконнике кисти и тюбики с краской. Картина была закончена. Николай с радостью отдал бы половину своей жизни, чтобы никто никогда не увидел возникшей там, в глубине холста, тоненькой фигурки молодой писательницы, склонившейся над последним романом. Задумчивый взгляд, изящно повёрнутая головка, светло-русые локоны на фоне белых листов с тёмными строчками… И ворох алых роз, прижатых к груди отчаянным жестом. Она ведь даже не подозревает о существовании художника, создавшего её!
Он назвал её Рутой. И полюбил с самого первого взмаха кисти. А теперь сходил с ума при мысли, что она принадлежит не ему! Да, договор подписан, и заказчик, верно, уже поднимается по лестнице в мастерскую. Только зачем этому парню картина? Он, кажется, программист…
Глава 15. Откровение от Филиссы
Майское солнце заливало пыльную площадь автовокзала потоками живого света, и первая зелень у бордюров создавала иллюзию счастья. Филисса уходит… Уезжает насовсем из города. И надо же ей было собраться именно сейчас, когда скоро зацветут вишни! Про командировку она пусть кому-нибудь другому рассказывает, но я-то знаю, что Фил уходит навсегда! Её глаза не умеют лгать.
Повертев в руках простенькую книжицу едва ли не самиздатовского производства — сборник стихов моей подруги, — я попыталась улыбнуться.
— Спасибо.
— Не за что, — пожала плечами Филисса. — Почитаешь на досуге.
Мы опять замолчали и, глядя в разные стороны, нелепо замерли посреди снующих туда-сюда людей.
Чёрный костюм, чёрный галстук, белая блузка с изысканным шитьём и длинные золотистые волосы, скрывающие узкие плечи мягким объятием шали… Нет, не вяжется это с деловой командировкой!
— Ну, и кого ты хочешь обмануть?! — наконец не выдержала я, глядя прямо в её светло-серые, цвета весеннего асфальта, глаза. Ресницы дрогнули, взгляд убежал в сторону. Молчание.
Не дождавшись ответа, уточнила:
— Ты ведь прощаться меня сюда пригласила? Так? Да не бойся: удерживать не стану! И в обморок не грохнусь, если исчезнешь тут же в дыму и пламени! Только врать зачем? Ты же не умеешь!
Филисса усмехнулась, как мне показалось, с лёгкой горечью.
— В дыму и пламени? — переспросила она. — Круто! В следующий раз подумаю… Только сейчас пусть это будет не так заметно, ладно?
Солнечный луч, спрыгнув с крыши продуктового киоска, подмигнул мне и помчался дальше, по своим делам. На душе сразу стало веселее.
— Значит, не прощаешься? Что же тогда?
— Просто ухожу.
— Ладно, — разрешила я снисходительным тоном, который развеселил Фил настолько, насколько это вообще было возможно. Она так очаровательно строга и аскетична! — полная моя противоположность. — Тебя там ждут? Встречать будут? А то я, знаешь ли, волнуюсь…
— Ждут. Давно уже. Мне ещё придётся извиняться за опоздание.
Мы снова замолчали. Если Филиссу удержать невозможно, остаётся следовать за ней…
— Не сейчас, Елизара. Позже, — Подруга словно угадала мои мысли. Впрочем, почему — «словно»? Она может.
Я согласилась кивком головы. Пусть уходит, догоню. Только совершу парочку подвигов во имя её, и догоню! Всё моё деятельное, энергичное существо уже рвалось в бой, подстёгивая воображение и наполняя его полуфантастическими планами. Фил застенчиво улыбнулась:
— Даже страшно тебя одну оставлять: натворишь без меня дел!
— Иди, иди уже! Вон твой автобус! — заторопила я и мысленно добавила: «Непременно натворю, тебя спрашивать не стану!»
Покачав головой, констатируя тем самым полную безнадёжность обращения к моему здравому смыслу, Филисса шагнула по направлению к автобусу и растаяла, смешавшись с буднично-вокзальной толпой. Лишь трогательный, строгий взгляд цвета весеннего асфальта остался в сердце пламенной, благословляющей печатью.
________________________________
«И когда настали последние времена, чудо было явлено миру, как особая милость Бога по ходатайству святых нового времени. Комета, посланная карающей десницею за грехи людские, готовая войти в магнитное поле Земли и сместить ось её вращения, — комета внезапно рассыпалась метеоритным дождём, растаявшим без следа в космическом пространстве. И возликовали люди, и уверовали они в Божье милосердие. А глас небесный возвестил о пришествии Пророков Господа, славящих имя Его.
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Во имя Космической Девы. Аминь».
Из собрания апокрифов новейшего времени
под редакцией блаженной Елизары.
________________________________
После чудесного избавления от угрозы падения кометы в храмы потекли люди. Верующие разных конфессий с объединяющей искренностью возносили радостные молитвы: общая была беда, общей должна стать и благодарность!
Книгу апокрифов новейшего времени заучивали наизусть, благоговейно пересказывая друг другу легенды о блаженной прозорливице Елизаре, составившей её полвека назад. Будто бы была блаженная помазана самим Господом на молитву святой деве Филиссе, творя во имя её чудеса исцеления. И составила она книгу пророчеств по стихотворным текстам, написанным святой девой и собственноручно переданным Елизаре перед своим вознесением. Но никто не знал, умерла ли прозорливица смертью, или прямо в облике телесном была взята в объятия Господа вслед за своей святой заступницей. Опубликовав книгу апокрифов, она исчезла, и ни один хронист, писавший житие блаженной, не мог сказать, окончила ли она дни свои на грешной земле, удалившись в Светлые Обители, или тайно живёт ещё среди людей, вознося молитвы и испрашивая для всех благословения святой непорочной девы Филиссы.
