Да что там, зима тоже была «со всеми ними», как думал болезненно впечатлительный школьник, в сговоре!.. С кем именно?!. Ах, конечно, в тот момент в его рассуждениях не было таких подробностей!.. «С ними» вообще, а в частности: с красавицей, с надменным человеком в белом шарфе. Зима позволяла им носить блестящие шубы и экстравагантные шарфы, которые столь шли им, и без того прекрасным и удивительным.
Они все хотели развить в нем «комплекс неполноценности», унизить его, подчеркнуть его ничтожество!
Но только ли с ними, именно ли с ними была в сговоре зима?!. Он не стал раздумывать и об этом: история с ужасными и блестящими впечатлениями, которые за несколько домов до театра обрушились на его душу, была пронизана ужасной тайной, которую ему с ходу было не разгадать, как бы он ни старался. Эта тайна была страшна и чревата неожиданными разгадками, и в происходившем можно было ожидать всего: любого и от любого…
Конечная цель гипнотического сеанса была достигнута за несколько мгновений: он был поражен и раздавлен обрушившимися на него впечатлениями. Он не видел изъянов ни в чем и ни в ком вокруг. Куда нервный школьник ни кидал взгляд – везде жгло, поражало блеском и больным, убийственным очарованием. Будь впечатлительный школьник в спокойном состоянии, он бы мог холодно взглянуть на разыгрываемый, по его представлению, прямо на улице спектакль и тотчас разглядел бы во всем – и в людях, и в зданиях центра Москвы – многочисленные изъяны, которые разве что не лежали на самой поверхности. Нервный школьник вычислил бы за «спектаклем» много убогих изнанок, и ему бы стало легче. Но именно теперь он был не в состоянии этого сделать. Где там вычислять?! Сонливость, расстройство из-за испорченной одежды, унижение из-за гнусного наряда, что был на нем теперь, – все обстоятельства действовали против болезненно впечатлительного школьника.
Но с момента своего невероятного предположения о гипнотическом кабинете, с той самой минуты, как это предположение только появилось в его мыслях, болезненно впечатлительный школьник ни на секунду не забывал, что его изначальное состояние в этот вечер повстречавшимися случайно персонажами тщательно учтено, а то яркое впечатление, которое повстречавшиеся персонажи пытались на него произвести и, надо сказать, удачно производили, – так вот, это впечатление было продумано и просчитано до мелочей.
Таким образом у нервного школьника в тот вечер за каких-нибудь четверть часа родилась собственная теория заговора: только заговор этот был направлен не на свержение каких-нибудь там правителей, а на разрушение его, будущего художника-мариниста, душевного равновесия, слом его хорошего настроения.
Много позже, уже повзрослев, и не став никаким художником-маринистом, а превратившись в обычного ай-ти менеджера, работающего на складе, впечатлительный школьник, - звали его, кстати, Сергей Кузнецов, - от этой теории заговора перейдет к разработке другой теории - теории революции в настроениях.
Ведь если настроение можно сломать, опрокинуть, как, например, сейчас, то можно его и улучшить. Для этого нужно в настроении произвести революцию.
Революция может быть произведена не только в обществе, но и в одном отдельно взятом человеке. Таким человеком Сергей Кузнецов решил сделать себя. И он придумал себе прозвище - новое имя - псевдоним, который казался ему очень революционным, правда, он точно не мог сказать себе, почему - Томмазо Кампанелла.
Сергей Кузнецов - Томмазо Кампанелла. Революционней не придумаешь. Да здравствует революция в настроениях!
ТЯЖКИЕ ПРЕДЧУВСТВИЯ
«Мазда» долго мчала по улицам города, пока, наконец, впереди не показалась широкая асфальтовая лента кольцевой автотрассы. Было видно, что даже в этот ранний час по ней уже движется большое количество машин.
Человек, сидевший за рулем «Мазды», - в ней, кроме него, находился Жора-Людоед, - сбавил скорость и не доезжая до пересечения с опоясывавшей город магистралью, свернул на широкий проспект. По нему уже тоже двигалось множество автомобилей. Правда, большинство грузовиков и легковушек направлялось не в сторону городской границы – как «Мазда», а наоборот – к центру.
Автомобиль, в котором находился известный вор, некоторое время двигался по проспекту. При этом он держался правой обочины и не превышал установленную в городе максимальную скорость.
Сидевший за рулем уголовник старался не привлекать внимания полиции. Впрочем, стражей порядка нигде не было видно. Не было их и на пересечении проспекта с одной второстепенной улицей, которая бежала в сторону окраины, к кольцевой автодороге. И уж тем более не оказалось стражей порядка на съезде с этой асфальтовой ленты, петлявшей по промышленной зоне, на кольцевую автодорогу.
Вскоре автомобиль уголовников съехал с широкой кольцевой автодороги на загородное шоссе. По нему он двигался недолго и свернул на какую-то узкую дорогу местного значения. Затем выкатился на трассу, что вела из столицы в область. Это была широкая, оборудованная по самым современным нормам дорожного строительства автомагистраль. Днем и ночью в обе стороны по ней без устали двигались автомобили.
«Воровозка» и здесь поехала в одном из правых рядов, давая обгонять себя попутным автомобилям. Так она двигалась примерно пятнадцать километров. Потом свернула с автомагистрали вправо на шоссе местного значения. По нему легковушка, в которой сидел беглец из «Матросской тишины», двигалась около десяти минут. Затем свернула на другое шоссе, такое же неширокое. Оно петляло между разросшихся пригородных поселков.
По сторонам асфальтированной дороги бежали какие-то неряшливые складские базы, ангары, из которых велась торговля строительными материалами. Попадались и просторные дворы за заборами, на которых стояли бетономешалки, валялись мешки с цементом.
А то вдоль шоссе начинали идти длинные вереницы убогих деревенских построек - старых деревянных домов. С резными наличниками на окнах, с протоптанными в снегу вокруг домов дорожками, с поленницами дров. Реже встречались выделявшиеся посреди всего этого убожества двух и трехэтажные особняки, окруженные добротными заборами.
Но целью путешествия автомобиля, внутри которого сидел беглец из «Матросской Тишины», был вовсе не такой современный загородный дом. Легковушка остановилась на окраине старой деревни, у сгнившего и кое-где рассыпавшегося деревянного частокола.
Из двери покосившегося домика, едва машина остановилась у его забора, вышел тщедушный, маленького роста паренек в тренировочном костюме и в кроссовках, в незастегнутой телогрейке. Очевидно, он стоял только что у окна и сквозь щель в висевших на нем грязных занавесках, смотрел на дорогу за забором – ждал, когда подъедут гости. Потом быстро сунул руки в рукава телогрейки, накинул ее на плечи, вышел из дома.
Сидевший на пассажирском кресле рядом водителем уголовник, которого звали Петро, открыл дверь и, посмотрев по сторонам, выбрался из автомобиля. Следом покинул «Мазду» и Жора-Людоед.
Парень в спортивном костюме, тем временем, отпирал ключом массивный замок, висевший на калитке.
- Вот, Людоед, это, конечно, не гостиница «супер люкс», но тебе все равно понравится здесь больше, чем на киче, - проговорил Петро. - Завтра появятся хозяева, родители этого парня. От них можно всего ожидать. Но первые сутки ты сможешь отсидеться здесь. О том, что ты тут, никто не знает.
Уличные картины!.. Они действовали на впечатлительного и нервного школьника тем более странно и поражали тем неприятнее, что он только совсем недавно брел, подняв воротник куцонькой курточки, думая всего-навсего убить время, намереваясь тихонько отсидеться в темноте зрительного зала. А что было здесь, перед театром?!. Наоборот, здесь, кажется, не хватало его одного. Притворно случайные, притворно «уличные», яркие люди, встреченные сегодня, ждали только его одного! Он или кто-нибудь такой же, как он, был им необходим на роль зрителя, потому что без него, случайного и до последней секунды ничего не ожидавшего зрителя, громадная затея по произведению ярких впечатлений на улице перед театром была полностью лишена смысла. И вот вместе с кровью, что теперь разгонялась по жилам с удвоенной скоростью, в нервном школьнике распространялась злость: как это исподтишка и нечестно – он ни капельки не ожидал встретить такие яркие, ранившие впечатления и не был подготовлен к ним ни в малейшей степени!.. Что же это они, как же это они? Неужели вот так вот – нарочно! – подкараулили его, когда он был заспан, не имел времени разобраться, что к чему, а одежда на нем – такую еще надо постараться найти, такую надевают только клоуны в цирке! Так то же клоуны, профессионалы, которые смешат намеренно и получают за это деньги!.. Это то же самое, что неожиданно ударить только что вставшего с постели, еще не проснувшегося человека!.. Какие подонки!..
Что касается цели удара, то впечатлительному школьнику она была понятна еще определеннее: показывая ему, какое он, впечатлительный школьник, ничтожество, персонажи, встреченные на улице перед театром, – все эти бессчетные красавицы в шубках и мужчины в шарфах, обернутых вокруг шей по-модному, – подчеркивали и оттеняли свое великолепие. Таким образом, впечатлительный школьник был уже полностью уверен: это заговор влюбленных в себя персонажей против него, которого они хотели поразить своим великолепием.
Конечно, в своих мыслях, которые скакали более чем лихорадочно, впечатлительный школьник употреблял слово «заговор» в очень ограниченном значении – ведь он же не сошел с ума, чтобы действительно разглядеть заговор в уличной толпе. Он мысленно произносил это слово с тем оттенком, чтобы наверняка хотя бы самому себе подчеркнуть: здесь нет непреднамеренности и случайности. Наоборот, события с самого начала должны были развиваться именно так, как они и развивались.
«Впрочем, черт с ним со всем!» – решил впечатлительный школьник.
Когда до театра оставалось пройти каких-нибудь несколько десятков шагов, впечатлительный школьник титаническим усилием попытался изменить свое настроение: отчаянно постарался оживить уже едва дышавшее воспоминание о своей картине «Трафальгарское сражение», забытое предвкушение того, как он ее наконец-то закончит и повесит в прекрасной самодельной раме на стену.
Из последних сил нервный школьник попытался помечтать о том, как он станет успешным художником-маринистом и станет наслаждаться популярностью и богатством.
Но все же те несколько десятков шагов, что впечатлительный школьник прошел до входа в театр, на который набрел в точности по указаниям продавшей билеты тетушки из театрального киоска, произвели на него самое тяжелое действие. Мечты о «Трафальгарском сражении» и великолепном будущем успешного художника-мариниста, конечно, помогли настроению, но не столь действенно, как он рассчитывал.
«Совершенно спланированное и продуманное дело… Спектакль, за которым, стоят придумщики, они же – исполнители. Все ловко и подло рассчитали… Надо сказать, им, гадам, удалось на высшем уровне. На самом высшем уровне!..»
От вечерней улицы перед театром у него рябило в глазах.
Перед самой дверью театра впечатлительный школьник машинально посторонился и обождал: почти одновременно с ним, но все же на какие-нибудь мгновения позже, ко входу в театр, не от метро, а с противоположной стороны улицы, от отъехавшей огромной, блестящей, пахнувшей деньгами черной машины, от тротуара напротив, не ожидая, пока проедет поток машин, вынуждая их всех притормаживать и останавливаться, немного скользя ботинками по запорошенному снегом асфальту, подошел роскошно одетый человек с удивительно прямой спиной, без перчаток, хотя было сильно холодно, в золотых, с драгоценными камнями перстнях и таком же белом шарфе, как тот, что был надет на человеке, которого впечатлительный школьник видел совсем недавно.
Деньги, деньги, деньги – легкое дыхание исходило от этого человека в воздухе…
Впечатлительный школьник как-то совершенно естественно обождал, пока человек с удивительно прямой спиной пересечет улицу, не спеша потопает, отряхивая снег, начищенными до блеска ботинками и пройдет в здание театра, ни на кого не глядя, в том числе на впечатлительного школьника, ожидавшего его, пропускавшего его и чуть ли не дверь ему придерживавшего.
Впечатлительный школьник немного пришел в себя и удивился: чего это он так расстарался, придерживая дверь, и зачем проявил такое почтение к этому незнакомому человеку?.. Тем более – впечатлительный школьник только теперь осознал это – совершенно никакого яркого впечатления, подобного тому, что произвели на впечатлительного школьника красавица в шубке или гордый человек в белом шарфе, этот человек с удивительно прямой спиной на него не произвел. Почему-то предполагаемое наличие у человека с удивительно прямой спиной больших денег не произвело на впечатлительного школьника никакого, тем более яркого и болезненного впечатления.
«Странно, - подумал впечатлительный школьник. - А ведь только что меня грела мысль о том, как я разбогатею, когда стану продавать свои картины морских сражений! Значит, деньги - это хорошо... Но только что они не произвели на меня никакого впечатления... Непонятно!»
Какое-то тяжелое предчувствие охватило нервного школьника.
Задолго до того, как вор в законе Жора-Людоед оказался в тюрьме «Матросская тишина», а потом и совершил из нее дерзкий побег с помощью переданного ему «вертухаем» - тюремным охранником - альпинистского троса, он сидел в компании с вором, которого звали Петро, на одной квартире.
В этой «однушке», расположенной на самой окраине Москвы возле кольцевой автодороги, воры отсиживались после удачного ограбления. Выходить на улицу было опасно. Запертые в четырех стенах коротали время за пьянством и бесконечными разговорами.
Петро был склонен к беседам «по душам». Теперь, оказавшись в компании известного вора, изнывая от ничегонеделанья, лез к Людоеду с разговорами «за жизнь».
- Скажи, Жора, вот мы с тобой знаем, что вору положено к деньгам относиться с пренебрежением, не ценить их. Презирать их и не уважать, - говорил Петро. - Зачем же из-за денег мы рисковали, что нас застрелит вооруженная охрана, а?.. То из-за чего мы, воры, готовы отдать жизнь, мы же и презираем!
- Так и есть, Петро! - откликнулся Людоед, валявшийся на старенькой продавленной тахте. - Потому что деньги для вора - все равно, что бормашина для одного моего знакомого стоматолога. Ему нужна была хорошая новая бормашина, чтобы хорошо лечить клиентам зубы, чтобы получить от них деньги и купить на них пистолет. Без этого пистолета он не мог осуществить свою главную цель - убить одного знакомого, к которому он ревновал свою жену. Без этой бормашины шагу ступить не мог, а на самом деле думал вовсе не о ней... Ни бормашина, ни деньги ничего не значат без самого главного, именно того, для чего они нужны и о чем никто не говорит, но что, тем не менее, существует и о чем все думают. Как думал о своем пистолете и о будущем убийстве соперника мой знакомый зубной врач. Поэтому-то тот врач, я думаю, тоже не очень впечатлялся ни от денег, ни от бормашины. Ни даже от пистолета. А вот труп его знакомого - вот это, думаю, произвело на него впечатление...
Они все хотели развить в нем «комплекс неполноценности», унизить его, подчеркнуть его ничтожество!
Но только ли с ними, именно ли с ними была в сговоре зима?!. Он не стал раздумывать и об этом: история с ужасными и блестящими впечатлениями, которые за несколько домов до театра обрушились на его душу, была пронизана ужасной тайной, которую ему с ходу было не разгадать, как бы он ни старался. Эта тайна была страшна и чревата неожиданными разгадками, и в происходившем можно было ожидать всего: любого и от любого…
Конечная цель гипнотического сеанса была достигнута за несколько мгновений: он был поражен и раздавлен обрушившимися на него впечатлениями. Он не видел изъянов ни в чем и ни в ком вокруг. Куда нервный школьник ни кидал взгляд – везде жгло, поражало блеском и больным, убийственным очарованием. Будь впечатлительный школьник в спокойном состоянии, он бы мог холодно взглянуть на разыгрываемый, по его представлению, прямо на улице спектакль и тотчас разглядел бы во всем – и в людях, и в зданиях центра Москвы – многочисленные изъяны, которые разве что не лежали на самой поверхности. Нервный школьник вычислил бы за «спектаклем» много убогих изнанок, и ему бы стало легче. Но именно теперь он был не в состоянии этого сделать. Где там вычислять?! Сонливость, расстройство из-за испорченной одежды, унижение из-за гнусного наряда, что был на нем теперь, – все обстоятельства действовали против болезненно впечатлительного школьника.
Но с момента своего невероятного предположения о гипнотическом кабинете, с той самой минуты, как это предположение только появилось в его мыслях, болезненно впечатлительный школьник ни на секунду не забывал, что его изначальное состояние в этот вечер повстречавшимися случайно персонажами тщательно учтено, а то яркое впечатление, которое повстречавшиеся персонажи пытались на него произвести и, надо сказать, удачно производили, – так вот, это впечатление было продумано и просчитано до мелочей.
Таким образом у нервного школьника в тот вечер за каких-нибудь четверть часа родилась собственная теория заговора: только заговор этот был направлен не на свержение каких-нибудь там правителей, а на разрушение его, будущего художника-мариниста, душевного равновесия, слом его хорошего настроения.
Много позже, уже повзрослев, и не став никаким художником-маринистом, а превратившись в обычного ай-ти менеджера, работающего на складе, впечатлительный школьник, - звали его, кстати, Сергей Кузнецов, - от этой теории заговора перейдет к разработке другой теории - теории революции в настроениях.
Ведь если настроение можно сломать, опрокинуть, как, например, сейчас, то можно его и улучшить. Для этого нужно в настроении произвести революцию.
Революция может быть произведена не только в обществе, но и в одном отдельно взятом человеке. Таким человеком Сергей Кузнецов решил сделать себя. И он придумал себе прозвище - новое имя - псевдоним, который казался ему очень революционным, правда, он точно не мог сказать себе, почему - Томмазо Кампанелла.
Сергей Кузнецов - Томмазо Кампанелла. Революционней не придумаешь. Да здравствует революция в настроениях!
Глава вторая.
ТЯЖКИЕ ПРЕДЧУВСТВИЯ
«Мазда» долго мчала по улицам города, пока, наконец, впереди не показалась широкая асфальтовая лента кольцевой автотрассы. Было видно, что даже в этот ранний час по ней уже движется большое количество машин.
Человек, сидевший за рулем «Мазды», - в ней, кроме него, находился Жора-Людоед, - сбавил скорость и не доезжая до пересечения с опоясывавшей город магистралью, свернул на широкий проспект. По нему уже тоже двигалось множество автомобилей. Правда, большинство грузовиков и легковушек направлялось не в сторону городской границы – как «Мазда», а наоборот – к центру.
Автомобиль, в котором находился известный вор, некоторое время двигался по проспекту. При этом он держался правой обочины и не превышал установленную в городе максимальную скорость.
Сидевший за рулем уголовник старался не привлекать внимания полиции. Впрочем, стражей порядка нигде не было видно. Не было их и на пересечении проспекта с одной второстепенной улицей, которая бежала в сторону окраины, к кольцевой автодороге. И уж тем более не оказалось стражей порядка на съезде с этой асфальтовой ленты, петлявшей по промышленной зоне, на кольцевую автодорогу.
Вскоре автомобиль уголовников съехал с широкой кольцевой автодороги на загородное шоссе. По нему он двигался недолго и свернул на какую-то узкую дорогу местного значения. Затем выкатился на трассу, что вела из столицы в область. Это была широкая, оборудованная по самым современным нормам дорожного строительства автомагистраль. Днем и ночью в обе стороны по ней без устали двигались автомобили.
«Воровозка» и здесь поехала в одном из правых рядов, давая обгонять себя попутным автомобилям. Так она двигалась примерно пятнадцать километров. Потом свернула с автомагистрали вправо на шоссе местного значения. По нему легковушка, в которой сидел беглец из «Матросской тишины», двигалась около десяти минут. Затем свернула на другое шоссе, такое же неширокое. Оно петляло между разросшихся пригородных поселков.
По сторонам асфальтированной дороги бежали какие-то неряшливые складские базы, ангары, из которых велась торговля строительными материалами. Попадались и просторные дворы за заборами, на которых стояли бетономешалки, валялись мешки с цементом.
А то вдоль шоссе начинали идти длинные вереницы убогих деревенских построек - старых деревянных домов. С резными наличниками на окнах, с протоптанными в снегу вокруг домов дорожками, с поленницами дров. Реже встречались выделявшиеся посреди всего этого убожества двух и трехэтажные особняки, окруженные добротными заборами.
Но целью путешествия автомобиля, внутри которого сидел беглец из «Матросской Тишины», был вовсе не такой современный загородный дом. Легковушка остановилась на окраине старой деревни, у сгнившего и кое-где рассыпавшегося деревянного частокола.
Из двери покосившегося домика, едва машина остановилась у его забора, вышел тщедушный, маленького роста паренек в тренировочном костюме и в кроссовках, в незастегнутой телогрейке. Очевидно, он стоял только что у окна и сквозь щель в висевших на нем грязных занавесках, смотрел на дорогу за забором – ждал, когда подъедут гости. Потом быстро сунул руки в рукава телогрейки, накинул ее на плечи, вышел из дома.
Сидевший на пассажирском кресле рядом водителем уголовник, которого звали Петро, открыл дверь и, посмотрев по сторонам, выбрался из автомобиля. Следом покинул «Мазду» и Жора-Людоед.
Парень в спортивном костюме, тем временем, отпирал ключом массивный замок, висевший на калитке.
- Вот, Людоед, это, конечно, не гостиница «супер люкс», но тебе все равно понравится здесь больше, чем на киче, - проговорил Петро. - Завтра появятся хозяева, родители этого парня. От них можно всего ожидать. Но первые сутки ты сможешь отсидеться здесь. О том, что ты тут, никто не знает.
***
Уличные картины!.. Они действовали на впечатлительного и нервного школьника тем более странно и поражали тем неприятнее, что он только совсем недавно брел, подняв воротник куцонькой курточки, думая всего-навсего убить время, намереваясь тихонько отсидеться в темноте зрительного зала. А что было здесь, перед театром?!. Наоборот, здесь, кажется, не хватало его одного. Притворно случайные, притворно «уличные», яркие люди, встреченные сегодня, ждали только его одного! Он или кто-нибудь такой же, как он, был им необходим на роль зрителя, потому что без него, случайного и до последней секунды ничего не ожидавшего зрителя, громадная затея по произведению ярких впечатлений на улице перед театром была полностью лишена смысла. И вот вместе с кровью, что теперь разгонялась по жилам с удвоенной скоростью, в нервном школьнике распространялась злость: как это исподтишка и нечестно – он ни капельки не ожидал встретить такие яркие, ранившие впечатления и не был подготовлен к ним ни в малейшей степени!.. Что же это они, как же это они? Неужели вот так вот – нарочно! – подкараулили его, когда он был заспан, не имел времени разобраться, что к чему, а одежда на нем – такую еще надо постараться найти, такую надевают только клоуны в цирке! Так то же клоуны, профессионалы, которые смешат намеренно и получают за это деньги!.. Это то же самое, что неожиданно ударить только что вставшего с постели, еще не проснувшегося человека!.. Какие подонки!..
Что касается цели удара, то впечатлительному школьнику она была понятна еще определеннее: показывая ему, какое он, впечатлительный школьник, ничтожество, персонажи, встреченные на улице перед театром, – все эти бессчетные красавицы в шубках и мужчины в шарфах, обернутых вокруг шей по-модному, – подчеркивали и оттеняли свое великолепие. Таким образом, впечатлительный школьник был уже полностью уверен: это заговор влюбленных в себя персонажей против него, которого они хотели поразить своим великолепием.
Конечно, в своих мыслях, которые скакали более чем лихорадочно, впечатлительный школьник употреблял слово «заговор» в очень ограниченном значении – ведь он же не сошел с ума, чтобы действительно разглядеть заговор в уличной толпе. Он мысленно произносил это слово с тем оттенком, чтобы наверняка хотя бы самому себе подчеркнуть: здесь нет непреднамеренности и случайности. Наоборот, события с самого начала должны были развиваться именно так, как они и развивались.
«Впрочем, черт с ним со всем!» – решил впечатлительный школьник.
***
Когда до театра оставалось пройти каких-нибудь несколько десятков шагов, впечатлительный школьник титаническим усилием попытался изменить свое настроение: отчаянно постарался оживить уже едва дышавшее воспоминание о своей картине «Трафальгарское сражение», забытое предвкушение того, как он ее наконец-то закончит и повесит в прекрасной самодельной раме на стену.
Из последних сил нервный школьник попытался помечтать о том, как он станет успешным художником-маринистом и станет наслаждаться популярностью и богатством.
Но все же те несколько десятков шагов, что впечатлительный школьник прошел до входа в театр, на который набрел в точности по указаниям продавшей билеты тетушки из театрального киоска, произвели на него самое тяжелое действие. Мечты о «Трафальгарском сражении» и великолепном будущем успешного художника-мариниста, конечно, помогли настроению, но не столь действенно, как он рассчитывал.
«Совершенно спланированное и продуманное дело… Спектакль, за которым, стоят придумщики, они же – исполнители. Все ловко и подло рассчитали… Надо сказать, им, гадам, удалось на высшем уровне. На самом высшем уровне!..»
От вечерней улицы перед театром у него рябило в глазах.
Перед самой дверью театра впечатлительный школьник машинально посторонился и обождал: почти одновременно с ним, но все же на какие-нибудь мгновения позже, ко входу в театр, не от метро, а с противоположной стороны улицы, от отъехавшей огромной, блестящей, пахнувшей деньгами черной машины, от тротуара напротив, не ожидая, пока проедет поток машин, вынуждая их всех притормаживать и останавливаться, немного скользя ботинками по запорошенному снегом асфальту, подошел роскошно одетый человек с удивительно прямой спиной, без перчаток, хотя было сильно холодно, в золотых, с драгоценными камнями перстнях и таком же белом шарфе, как тот, что был надет на человеке, которого впечатлительный школьник видел совсем недавно.
Деньги, деньги, деньги – легкое дыхание исходило от этого человека в воздухе…
Впечатлительный школьник как-то совершенно естественно обождал, пока человек с удивительно прямой спиной пересечет улицу, не спеша потопает, отряхивая снег, начищенными до блеска ботинками и пройдет в здание театра, ни на кого не глядя, в том числе на впечатлительного школьника, ожидавшего его, пропускавшего его и чуть ли не дверь ему придерживавшего.
Впечатлительный школьник немного пришел в себя и удивился: чего это он так расстарался, придерживая дверь, и зачем проявил такое почтение к этому незнакомому человеку?.. Тем более – впечатлительный школьник только теперь осознал это – совершенно никакого яркого впечатления, подобного тому, что произвели на впечатлительного школьника красавица в шубке или гордый человек в белом шарфе, этот человек с удивительно прямой спиной на него не произвел. Почему-то предполагаемое наличие у человека с удивительно прямой спиной больших денег не произвело на впечатлительного школьника никакого, тем более яркого и болезненного впечатления.
«Странно, - подумал впечатлительный школьник. - А ведь только что меня грела мысль о том, как я разбогатею, когда стану продавать свои картины морских сражений! Значит, деньги - это хорошо... Но только что они не произвели на меня никакого впечатления... Непонятно!»
Какое-то тяжелое предчувствие охватило нервного школьника.
***
Задолго до того, как вор в законе Жора-Людоед оказался в тюрьме «Матросская тишина», а потом и совершил из нее дерзкий побег с помощью переданного ему «вертухаем» - тюремным охранником - альпинистского троса, он сидел в компании с вором, которого звали Петро, на одной квартире.
В этой «однушке», расположенной на самой окраине Москвы возле кольцевой автодороги, воры отсиживались после удачного ограбления. Выходить на улицу было опасно. Запертые в четырех стенах коротали время за пьянством и бесконечными разговорами.
Петро был склонен к беседам «по душам». Теперь, оказавшись в компании известного вора, изнывая от ничегонеделанья, лез к Людоеду с разговорами «за жизнь».
- Скажи, Жора, вот мы с тобой знаем, что вору положено к деньгам относиться с пренебрежением, не ценить их. Презирать их и не уважать, - говорил Петро. - Зачем же из-за денег мы рисковали, что нас застрелит вооруженная охрана, а?.. То из-за чего мы, воры, готовы отдать жизнь, мы же и презираем!
- Так и есть, Петро! - откликнулся Людоед, валявшийся на старенькой продавленной тахте. - Потому что деньги для вора - все равно, что бормашина для одного моего знакомого стоматолога. Ему нужна была хорошая новая бормашина, чтобы хорошо лечить клиентам зубы, чтобы получить от них деньги и купить на них пистолет. Без этого пистолета он не мог осуществить свою главную цель - убить одного знакомого, к которому он ревновал свою жену. Без этой бормашины шагу ступить не мог, а на самом деле думал вовсе не о ней... Ни бормашина, ни деньги ничего не значат без самого главного, именно того, для чего они нужны и о чем никто не говорит, но что, тем не менее, существует и о чем все думают. Как думал о своем пистолете и о будущем убийстве соперника мой знакомый зубной врач. Поэтому-то тот врач, я думаю, тоже не очень впечатлялся ни от денег, ни от бормашины. Ни даже от пистолета. А вот труп его знакомого - вот это, думаю, произвело на него впечатление...
