– Что вы себе… – начал было Викентьев и заткнулся на полуслове.
Протоколист шумно выдохнул, поднёс к лицу дрожащие ладони. Мишка запоздало сощурился и успел увидеть, как тают остатки ментальных чар.
– Говорите, пока не сработала присяга, – посоветовал Зарецкий.
Майор заговорил. Жадно хватая ртом воздух, будто после нырка на большую глубину, он уверял начальника, что ни в чём не виноват и его заставили. Шерстить выборки для ежегодных исследований в поисках особых признаков. Передать с рук на руки Тришиной беглого нелегала. Подменить приказ об уничтожении опасной нежити. Проделать дыру в защитных чарах вивария… Викентьев мрачно слушал подчинённого. Его легко понять: доверенный протоколист, не в последнем звании, наверняка с высоким уровнем допуска – и тут вдруг такое!
– Я был вынужден, – задыхаясь, выдавил майор, просительно глядя на начальника. – Это… угроза… жизни… Я бы никогда не нарушил… Я не знал, зачем я это всё делаю!
– Это, скорее всего, правда, – негромко сказал Ярослав. – Вам не в чем винить коллегу. Без должной подготовки противостоять ментальной магии почти невозможно.
– Это… это не входит в рамки… рассматриваемого дела, – выдавил Викентьев. – Мы… мы проведём служебное расследование. Барков, уведите, пожалуйста… коллегу…
Поднялась мрачная суета. Пока выводили протоколиста, никто не проронил ни слова; Викентьев нерешительно подвинул к себе осиротевший ноутбук. Мишка позволил себе перевести дух, только когда дверь вновь закрылась.
– Он вчера был на допросе, – припомнил Старов. – Всё слышал.
– В таком случае нам придётся работать в более сложных условиях, – подхватил шеф. – Давайте по существу. Времени очень мало.
– Хорошо, – Зарецкий серьёзно кивнул. – Я начну, вы закончите. Евгений Валерьевич, я напоминаю, что принёс следственную присягу. Вам придётся мне верить.
Викентьев зыркнул на него откровенно враждебно, но ничего не сказал.
– Итак, что касается тульского дела, – Ярослав сцепил пальцы, не обращая внимания на звякнувшие о стол наручники. – Люди, осуждённые по нему, в большинстве своём беженцы. Политические, если угодно. Это были разного рода одарённые, вынужденные искать здесь спасения от преследований со стороны… скажем так, радикально настроенных иноземных завоевателей. Среди них нашлись те, кто способен преодолевать разлом почти без вреда для здоровья и проводить с собой других. Массовый переход этих людей через границу не был актом агрессии, скорее наоборот. К несчастью, такое огромное скопление одарённых почуяла местная нежить. Дальнейшее вам известно. Громкие процессы, возмущение в сообществе, опасные темы, которые очень быстро засекретили вместе с самим делом. Смерти. По приговору и от других причин.
– По приговору казнили только наиболее агрессивных, – встрял Викентьев.
– И тех, кто честно отказался делиться со следствием чересчур опасными сведениями, – прибавил Зарецкий.
– Остальных ведь тоже убили? – напрямик спросил Мишка. – Ты говорил…
– Говорил, – кивнул Ярослав. – И сейчас повторю: какой-то процент смертей приходится на естественные причины, вроде стресса или незнакомых инфекций, но большая часть очень напоминает последствия проклятий. Людей убирали. Одних – физически, других – из материалов дела. В зависимости от того, кто отказывался сотрудничать, а кто соглашался.
– С кем сотрудничать? – гавкнул Викентьев.
– Подозреваю, что с теми же людьми, которые принялись развивать активность этой весной, – Зарецкий внимательно смотрел на безопасника, словно надеялся увидеть искру озарения на хмуром лице. – Очевидно, из закромов достали всех, кто только мог принести пользу. Не последний среди них – некий Георгий Иванович Ельцов, он же Ергол, волхв и беженец. Полагаю, что он стал в «Цепи» основной движущей силой… и что мы с офицером Некрасовым могли бы его встретить в метро, если бы заглянули в тайник в другое время.
– Бомж с моровой язвой? – вякнул Мишка.
– Он самый. Полагаю, он подкармливал нежить собственной силой, чтобы та сидела смирно, не искала приключений и поддерживала морок. Далее, некто Дмитрий Кузнецов, он же Митар. Волхв, утративший дар, – Зарецкий на миг замолчал, будто обдумывая им же произнесённые слова. – Сам по себе почти ничего не может, но, видимо, весьма полезен в качестве подручного. Ослякова, я надеюсь, вы уже знаете.
– Его допрашивали вчера, – сухо сообщил шеф. – Мы задолжали тебе благодарность.
Ярик криво усмехнулся.
– Потом рассчитаемся.
– Осляков тоже из… мигрантов?
– Нет, вряд ли, – Зарецкий, подумав, качнул головой. – И совершенно точно никогда не был волхвом. Парень психически нестабилен, таких не берут в обучение. Ради их же блага.
– Его, видимо, обнаружили по предварительным выборкам для исследований, – Верховский не отказал себе в удовольствии выразительно улыбнуться Викентьеву. – Сами пробы, разумеется, потом пришлось уничтожать, чтобы товарищ не попался на глаза уже нам. Действительно странный тип, особенно если принять во внимание историю с русалкой…
– Как бы то ни было, – Ярослав нетерпеливо нахмурился, – это те, о ком я могу говорить с уверенностью. И с очень большой долей вероятности могу предполагать, что они делали и зачем. Целью трудов Ельцова была война по другую сторону границы. Так сказать, реванш за прошлые обиды. Агитацию власть имущих с применением запрещённых средств, – он многозначительно хмыкнул, – он вёл вовсю. И население тоже активно настраивал против захватчика. Нашествие голодных туманниц на деревню – очень убедительный аргумент в пользу прежних порядков…
– Они специально нежить разводили, что ли? – охнул Мишка. – Чтоб с поводка спустить?
– Точно. Мы один такой загон разворошили в мае.
– А в «Лесной сказке», значит, не уследили, – подавленно проговорил Старов. Ярослав при этих словах заметно помрачнел.
– О таком я не знаю, – глухо сказал он, глядя в сторону. – Но это всё так, политическая пропаганда. Основной ударный отряд, который должен был быстро и без особых хлопот выгнать иноземцев обратно в Саборан, а заодно и при необходимости дать отпор Управе, готовили в «Восходе» из наиболее подверженных влиянию прихожан. Людей, склонных к вере больше, чем к сомнению, проще подчинить при помощи ментальной магии. Господин Осляков должен был кое-что вам поведать на этот счёт.
– Поведал, – Верховский рассеянно забарабанил пальцами по столу. – Не сказал только, кому понадобилось всё это финансировать и зачем.
– Вот, – Зарецкий торжественно кивнул шефу. – Должна быть выгода. Такая, которую кто-то мог углядеть шестнадцать лет тому назад, изучая материалы тульского дела.
– Есть такая, – мрачно проговорил Мишка. – Полезные ископаемые. Там… там ведь есть серебро? Железо, медь, золото? Нефть?
– Да, конечно. Всё примерно то же, что и здесь, – Ярик задумчиво склонил голову к плечу. – Ресурсы и рынки сбыта… Я думал об этом. Тогда за «Цепью» должны стоять весьма влиятельные силы. Горнодобывающее оборудование через разлом тайком не потаскаешь.
– Мы пришли к похожим выводам, – шеф внимательно взглянул на развесившего уши Викентьева. – Душа и моторы заговора – где-то в наших верхах.
– И они в курсе, что я в курсе, – невесело усмехнулся Зарецкий. – Постарайтесь сохранить в секрете хотя бы свою осведомлённость.
Викентьев сидел пришибленный. Так-то! Каково ощущать себя инструментом в руках злодея? Жаль, Терехов всё это не слышал…
– Подумайте ещё вот о чём, – Ярослав бросил любоваться обескураженным врагом и перевёл взгляд на Верховского. – «Цепь» мы выкорчуем, сейчас обсудим, как именно. Проблема в другом. То, что она так глубоко проросла в сообщество – это симптом. Не все, кто крутил эти шестерни, попали под ментальные чары. Кому-то понравилась идея устроить себе колонию в соседнем мире. Кто-то ради денег или просто по слабости характера потащил через границу отряд убийц. Кто-то молчаливо всё это одобрит, если ему перепадут какие-нибудь крохи от общей делёжки. Мы сами дали власть этим людям. Мы поддерживаем систему, в которой «Цепь» смогла зародиться, вырасти и окрепнуть.
– Вы сейчас заново наговорите себе на статью за угрозу сообществу, – сухо сказал Викентьев.
– Спасибо, что напомнили, – ядовито бросил шеф. – Надо думать, эти бредовые обвинения мы снимаем?
– Остаётся третья статья, – упрямо рыкнул Викентьев. – И, я не знаю, как, но нарушение государственной присяги. Видимо, тоже помогли ваши… выдающиеся таланты?
– Если способность думать к таковым относится, – холодно отозвался Зарецкий. – Присяга – это клятва, Евгений Валерьевич. Её нарушение безусловно влечёт смерть – или, для меня, на первый раз утрату дара. В том, что я всё ещё на что-то способен, вы недавно убедились. Сможете самостоятельно сделать дальнейшие выводы?
– Превосходно, – окрысился Викентьев. – Может, тогда так же играючи опровергнете умышленное сокрытие общественно опасных способностей и сведений? Что вам помешало подать прошение о легализации?
Верховский смерил развоевавшегося безопасника тяжёлым взглядом. У Мишки кулаки чесались съездить разок-другой по наглой карьеристской морде. Возразить было нечего.
– Я не могу, – медленно, с расстановкой проговорил Зарецкий, в упор глядя на вошедшего в раж Викентьева, – ничего сказать в свою защиту.
Мишка возмущённо повернулся к нему. Вот так просто сдаться, когда дожать Викентьева – наверняка раз плюнуть?! И шеф почему-то молчит, хотя уж он-то мог бы ходатайствовать, просить принять во внимание обстоятельства, лично поручиться… Что он, общественного мнения боится? Размолвки с Тереховым перед важной операцией? Да ну, сумели бы как-нибудь договориться! Может, шеф постарел и попросту опасается рисковать?
– К делу, – отрезал Ярослав. – Есть уже какие-нибудь наработки?
– Мы можем хотя бы переместиться в мой кабинет? – брюзгливо спросил шеф, буравя Викентьева презрительным взглядом. – Видите ли, в душных замкнутых помещениях голова плохо работает.
– Я не собираюсь отпускать конвой, – фыркнул безопасник. – И наши договорённости остаются в силе. По завершении операции приговор будет приведён в исполнение.
– Как решит правосудие, – насмешливо бросил Зарецкий.
Мишка лишь угрюмо поскрёб ногтями зудящие костяшки пальцев.
Слабый сквозняк едва заметно шевелил занавески. Над соседним домом неторопливо поднималось утреннее солнце. В прихожей очень тихо возилась мама; Ире не хотелось с ней видеться. Вчерашний разговор вышел натянутым и неискренним. Ира не могла толком объяснить, ни зачем уехала к бабушке, ни почему вернулась на два дня раньше положенного, без вещей и в растрёпанных чувствах; мама никак не могла простить ей скопившиеся старые огрехи, казавшиеся теперь смехотворными. Чтобы не разругаться вдрызг, приходилось вовсе избегать разговоров, кроме совсем уж бытовых. Хорошо, что сегодня у мамы смена. Может быть, завтра найдутся как-нибудь нужные слова. Если настанет в душе хотя бы хрупкое подобие порядка.
После долгого отлёживания в горячей ванне кожа и волосы благоухали целым букетом парфюмерных отдушек, но нет-нет да чудился среди ароматного облака запах дыма, травы, влажной земли. Экзотический наряд, завёрнутый в пёстрый пакет, покоился в глубоких недрах шкафа – там, куда мама если и доберётся, то только во время весенней генеральной уборки. Если бы можно было точно так же запихнуть на задворки сознания непокорную память! Сколько Ира ни пыталась уткнуться в книжку, листать бездумно ленту новостей, занимать себя домашними делами – мысли всё равно съезжали к одному и тому же. Последний их разговор. Торжествующая рожа Викентьева. Непроницаемое лицо Ярослава – такое, каким она успела его запомнить в последний миг. Можно ли так правдоподобно изобразить равнодушие? А любовь? Если разум – хозяин чувствам, то почему бы и нет… Порадовать немного хворую девицу, которая имеет все шансы умереть от подаренных тенью симптомов. Теперь-то чего, когда опасность уже миновала?
Колдовской маячок снимать не хотелось. Активировать тоже: Ира очень хорошо помнила слова Викентьева про попытки к бегству. Делать дома было решительно нечего; куда-то ехать не хватало моральных сил. От выкручивающей жилы жажды действия Ира вечером выпотрошила сумку, но, осознав бессмысленность занятия, так всё и бросила. Помада, тушь, ключи от дома, пропуск в Управу, блокнот со всякой рабочей ерундой, зеркальце, кошелёк и прочие никому не нужные мелочи остались в беспорядке валяться на столе; в утреннем свете бардак выглядел ещё более возмутительным. Подобрав с пола сумку, Ира широким движением смела в неё всё барахло. Не хватало ещё в понедельник забыть дома что-нибудь важное. Ох, какой, к чертям, понедельник…
Хлопнула входная дверь, заворочался ключ в замке. Вот и хорошо. Уснуть уже всё равно не удастся; можно хотя бы сходить умыться, не рискуя нарваться на осуждающий мамин взгляд. В большой комнате запищал папин будильник. У всех рабочий день. Через пару часов, как всегда, в кабинет на двенадцатом этаже Управы подтянется обрадованный по случаю пятницы отдел контроля. Почти весь. Сколько времени нужно, чтобы закончить дело? День, два, неделя?
– О, доброе утро, – папа озадаченно поскрёб в затылке, наткнувшись в коридоре на не ко времени проснувшуюся дочь. – А ты чего так рано? Отпуск же ещё.
– А… Привыкла у бабушки вставать пораньше, – лихо соврала Ира. Не говорить же, что она всю ночь глаз не могла сомкнуть. – Чай будешь или кофе?
– Давай кофейку, – папа протяжно зевнул. – Э-э-эх, завтра выходной…
Микроволновка показывала неправильное время. Должно быть, ни у кого не дошли руки выставить верное после случайного скачка напряжения в сети. Ира включила чайник и с болезненным упорством взялась приводить часы на кухонных приборах в порядок. Папа, позёвывая, раскрыл холодильник и принялся там рыться в поисках чего-нибудь подходящего к завтраку. Слышно было, как на улице сердито фырчат моторами разъезжающиеся из двора машины. Всё это казалось мороком.
Папа уехал в восемь. Ещё полчаса ушло на то, чтобы перемыть всю грязную посуду, какая только нашлась по всей квартире. Без пятнадцати девять пропал вспыхнувший было запал прибраться в столе; Ира уселась на кровать и бессильно уронила руки на колени. За окном гудела клаксонами пробка, верещали выпущенные на прогулку дети, топотали по асфальту толпы спешащих куда-то людей. Весь мир занят своими мелкими заботами. Ему всё равно.
И ей, наверное, должно быть всё равно. Пусть всё разрешится как-нибудь само собой, без её участия. В конце концов, на неё навесили неразглашение, из-за которого даже родным теперь слова лишнего не сказать. Правда, во избежание логических казусов сделали поправку на тех, кто допущен к делу… Но не с Викентьевым же разговаривать! От одного воспоминания о нём с души воротит. Довольно и того, что он теперь не посмеет к ней лезть. Он и её бы, не задумываясь, приговорил, если б знал…
Зато Верховский бы понял. Он понял – и поверил – ещё тогда, в тот злополучный день, когда тень вырвалась из вивария и всё покатилось в тартарары. Ира вскочила с места и застыла в нерешительности. Что ей, заявиться в Управу и потребовать тет-а-тет с начальником магконтроля? Ага, как же. Если безопасность не следит теперь за ней в оба глаза, то Викентьев – добрый наивный дядечка.
Протоколист шумно выдохнул, поднёс к лицу дрожащие ладони. Мишка запоздало сощурился и успел увидеть, как тают остатки ментальных чар.
– Говорите, пока не сработала присяга, – посоветовал Зарецкий.
Майор заговорил. Жадно хватая ртом воздух, будто после нырка на большую глубину, он уверял начальника, что ни в чём не виноват и его заставили. Шерстить выборки для ежегодных исследований в поисках особых признаков. Передать с рук на руки Тришиной беглого нелегала. Подменить приказ об уничтожении опасной нежити. Проделать дыру в защитных чарах вивария… Викентьев мрачно слушал подчинённого. Его легко понять: доверенный протоколист, не в последнем звании, наверняка с высоким уровнем допуска – и тут вдруг такое!
– Я был вынужден, – задыхаясь, выдавил майор, просительно глядя на начальника. – Это… угроза… жизни… Я бы никогда не нарушил… Я не знал, зачем я это всё делаю!
– Это, скорее всего, правда, – негромко сказал Ярослав. – Вам не в чем винить коллегу. Без должной подготовки противостоять ментальной магии почти невозможно.
– Это… это не входит в рамки… рассматриваемого дела, – выдавил Викентьев. – Мы… мы проведём служебное расследование. Барков, уведите, пожалуйста… коллегу…
Поднялась мрачная суета. Пока выводили протоколиста, никто не проронил ни слова; Викентьев нерешительно подвинул к себе осиротевший ноутбук. Мишка позволил себе перевести дух, только когда дверь вновь закрылась.
– Он вчера был на допросе, – припомнил Старов. – Всё слышал.
– В таком случае нам придётся работать в более сложных условиях, – подхватил шеф. – Давайте по существу. Времени очень мало.
– Хорошо, – Зарецкий серьёзно кивнул. – Я начну, вы закончите. Евгений Валерьевич, я напоминаю, что принёс следственную присягу. Вам придётся мне верить.
Викентьев зыркнул на него откровенно враждебно, но ничего не сказал.
– Итак, что касается тульского дела, – Ярослав сцепил пальцы, не обращая внимания на звякнувшие о стол наручники. – Люди, осуждённые по нему, в большинстве своём беженцы. Политические, если угодно. Это были разного рода одарённые, вынужденные искать здесь спасения от преследований со стороны… скажем так, радикально настроенных иноземных завоевателей. Среди них нашлись те, кто способен преодолевать разлом почти без вреда для здоровья и проводить с собой других. Массовый переход этих людей через границу не был актом агрессии, скорее наоборот. К несчастью, такое огромное скопление одарённых почуяла местная нежить. Дальнейшее вам известно. Громкие процессы, возмущение в сообществе, опасные темы, которые очень быстро засекретили вместе с самим делом. Смерти. По приговору и от других причин.
– По приговору казнили только наиболее агрессивных, – встрял Викентьев.
– И тех, кто честно отказался делиться со следствием чересчур опасными сведениями, – прибавил Зарецкий.
– Остальных ведь тоже убили? – напрямик спросил Мишка. – Ты говорил…
– Говорил, – кивнул Ярослав. – И сейчас повторю: какой-то процент смертей приходится на естественные причины, вроде стресса или незнакомых инфекций, но большая часть очень напоминает последствия проклятий. Людей убирали. Одних – физически, других – из материалов дела. В зависимости от того, кто отказывался сотрудничать, а кто соглашался.
– С кем сотрудничать? – гавкнул Викентьев.
– Подозреваю, что с теми же людьми, которые принялись развивать активность этой весной, – Зарецкий внимательно смотрел на безопасника, словно надеялся увидеть искру озарения на хмуром лице. – Очевидно, из закромов достали всех, кто только мог принести пользу. Не последний среди них – некий Георгий Иванович Ельцов, он же Ергол, волхв и беженец. Полагаю, что он стал в «Цепи» основной движущей силой… и что мы с офицером Некрасовым могли бы его встретить в метро, если бы заглянули в тайник в другое время.
– Бомж с моровой язвой? – вякнул Мишка.
– Он самый. Полагаю, он подкармливал нежить собственной силой, чтобы та сидела смирно, не искала приключений и поддерживала морок. Далее, некто Дмитрий Кузнецов, он же Митар. Волхв, утративший дар, – Зарецкий на миг замолчал, будто обдумывая им же произнесённые слова. – Сам по себе почти ничего не может, но, видимо, весьма полезен в качестве подручного. Ослякова, я надеюсь, вы уже знаете.
– Его допрашивали вчера, – сухо сообщил шеф. – Мы задолжали тебе благодарность.
Ярик криво усмехнулся.
– Потом рассчитаемся.
– Осляков тоже из… мигрантов?
– Нет, вряд ли, – Зарецкий, подумав, качнул головой. – И совершенно точно никогда не был волхвом. Парень психически нестабилен, таких не берут в обучение. Ради их же блага.
– Его, видимо, обнаружили по предварительным выборкам для исследований, – Верховский не отказал себе в удовольствии выразительно улыбнуться Викентьеву. – Сами пробы, разумеется, потом пришлось уничтожать, чтобы товарищ не попался на глаза уже нам. Действительно странный тип, особенно если принять во внимание историю с русалкой…
– Как бы то ни было, – Ярослав нетерпеливо нахмурился, – это те, о ком я могу говорить с уверенностью. И с очень большой долей вероятности могу предполагать, что они делали и зачем. Целью трудов Ельцова была война по другую сторону границы. Так сказать, реванш за прошлые обиды. Агитацию власть имущих с применением запрещённых средств, – он многозначительно хмыкнул, – он вёл вовсю. И население тоже активно настраивал против захватчика. Нашествие голодных туманниц на деревню – очень убедительный аргумент в пользу прежних порядков…
– Они специально нежить разводили, что ли? – охнул Мишка. – Чтоб с поводка спустить?
– Точно. Мы один такой загон разворошили в мае.
– А в «Лесной сказке», значит, не уследили, – подавленно проговорил Старов. Ярослав при этих словах заметно помрачнел.
– О таком я не знаю, – глухо сказал он, глядя в сторону. – Но это всё так, политическая пропаганда. Основной ударный отряд, который должен был быстро и без особых хлопот выгнать иноземцев обратно в Саборан, а заодно и при необходимости дать отпор Управе, готовили в «Восходе» из наиболее подверженных влиянию прихожан. Людей, склонных к вере больше, чем к сомнению, проще подчинить при помощи ментальной магии. Господин Осляков должен был кое-что вам поведать на этот счёт.
– Поведал, – Верховский рассеянно забарабанил пальцами по столу. – Не сказал только, кому понадобилось всё это финансировать и зачем.
– Вот, – Зарецкий торжественно кивнул шефу. – Должна быть выгода. Такая, которую кто-то мог углядеть шестнадцать лет тому назад, изучая материалы тульского дела.
– Есть такая, – мрачно проговорил Мишка. – Полезные ископаемые. Там… там ведь есть серебро? Железо, медь, золото? Нефть?
– Да, конечно. Всё примерно то же, что и здесь, – Ярик задумчиво склонил голову к плечу. – Ресурсы и рынки сбыта… Я думал об этом. Тогда за «Цепью» должны стоять весьма влиятельные силы. Горнодобывающее оборудование через разлом тайком не потаскаешь.
– Мы пришли к похожим выводам, – шеф внимательно взглянул на развесившего уши Викентьева. – Душа и моторы заговора – где-то в наших верхах.
– И они в курсе, что я в курсе, – невесело усмехнулся Зарецкий. – Постарайтесь сохранить в секрете хотя бы свою осведомлённость.
Викентьев сидел пришибленный. Так-то! Каково ощущать себя инструментом в руках злодея? Жаль, Терехов всё это не слышал…
– Подумайте ещё вот о чём, – Ярослав бросил любоваться обескураженным врагом и перевёл взгляд на Верховского. – «Цепь» мы выкорчуем, сейчас обсудим, как именно. Проблема в другом. То, что она так глубоко проросла в сообщество – это симптом. Не все, кто крутил эти шестерни, попали под ментальные чары. Кому-то понравилась идея устроить себе колонию в соседнем мире. Кто-то ради денег или просто по слабости характера потащил через границу отряд убийц. Кто-то молчаливо всё это одобрит, если ему перепадут какие-нибудь крохи от общей делёжки. Мы сами дали власть этим людям. Мы поддерживаем систему, в которой «Цепь» смогла зародиться, вырасти и окрепнуть.
– Вы сейчас заново наговорите себе на статью за угрозу сообществу, – сухо сказал Викентьев.
– Спасибо, что напомнили, – ядовито бросил шеф. – Надо думать, эти бредовые обвинения мы снимаем?
– Остаётся третья статья, – упрямо рыкнул Викентьев. – И, я не знаю, как, но нарушение государственной присяги. Видимо, тоже помогли ваши… выдающиеся таланты?
– Если способность думать к таковым относится, – холодно отозвался Зарецкий. – Присяга – это клятва, Евгений Валерьевич. Её нарушение безусловно влечёт смерть – или, для меня, на первый раз утрату дара. В том, что я всё ещё на что-то способен, вы недавно убедились. Сможете самостоятельно сделать дальнейшие выводы?
– Превосходно, – окрысился Викентьев. – Может, тогда так же играючи опровергнете умышленное сокрытие общественно опасных способностей и сведений? Что вам помешало подать прошение о легализации?
Верховский смерил развоевавшегося безопасника тяжёлым взглядом. У Мишки кулаки чесались съездить разок-другой по наглой карьеристской морде. Возразить было нечего.
– Я не могу, – медленно, с расстановкой проговорил Зарецкий, в упор глядя на вошедшего в раж Викентьева, – ничего сказать в свою защиту.
Мишка возмущённо повернулся к нему. Вот так просто сдаться, когда дожать Викентьева – наверняка раз плюнуть?! И шеф почему-то молчит, хотя уж он-то мог бы ходатайствовать, просить принять во внимание обстоятельства, лично поручиться… Что он, общественного мнения боится? Размолвки с Тереховым перед важной операцией? Да ну, сумели бы как-нибудь договориться! Может, шеф постарел и попросту опасается рисковать?
– К делу, – отрезал Ярослав. – Есть уже какие-нибудь наработки?
– Мы можем хотя бы переместиться в мой кабинет? – брюзгливо спросил шеф, буравя Викентьева презрительным взглядом. – Видите ли, в душных замкнутых помещениях голова плохо работает.
– Я не собираюсь отпускать конвой, – фыркнул безопасник. – И наши договорённости остаются в силе. По завершении операции приговор будет приведён в исполнение.
– Как решит правосудие, – насмешливо бросил Зарецкий.
Мишка лишь угрюмо поскрёб ногтями зудящие костяшки пальцев.
Глава LXV. Хорошая память
Слабый сквозняк едва заметно шевелил занавески. Над соседним домом неторопливо поднималось утреннее солнце. В прихожей очень тихо возилась мама; Ире не хотелось с ней видеться. Вчерашний разговор вышел натянутым и неискренним. Ира не могла толком объяснить, ни зачем уехала к бабушке, ни почему вернулась на два дня раньше положенного, без вещей и в растрёпанных чувствах; мама никак не могла простить ей скопившиеся старые огрехи, казавшиеся теперь смехотворными. Чтобы не разругаться вдрызг, приходилось вовсе избегать разговоров, кроме совсем уж бытовых. Хорошо, что сегодня у мамы смена. Может быть, завтра найдутся как-нибудь нужные слова. Если настанет в душе хотя бы хрупкое подобие порядка.
После долгого отлёживания в горячей ванне кожа и волосы благоухали целым букетом парфюмерных отдушек, но нет-нет да чудился среди ароматного облака запах дыма, травы, влажной земли. Экзотический наряд, завёрнутый в пёстрый пакет, покоился в глубоких недрах шкафа – там, куда мама если и доберётся, то только во время весенней генеральной уборки. Если бы можно было точно так же запихнуть на задворки сознания непокорную память! Сколько Ира ни пыталась уткнуться в книжку, листать бездумно ленту новостей, занимать себя домашними делами – мысли всё равно съезжали к одному и тому же. Последний их разговор. Торжествующая рожа Викентьева. Непроницаемое лицо Ярослава – такое, каким она успела его запомнить в последний миг. Можно ли так правдоподобно изобразить равнодушие? А любовь? Если разум – хозяин чувствам, то почему бы и нет… Порадовать немного хворую девицу, которая имеет все шансы умереть от подаренных тенью симптомов. Теперь-то чего, когда опасность уже миновала?
Колдовской маячок снимать не хотелось. Активировать тоже: Ира очень хорошо помнила слова Викентьева про попытки к бегству. Делать дома было решительно нечего; куда-то ехать не хватало моральных сил. От выкручивающей жилы жажды действия Ира вечером выпотрошила сумку, но, осознав бессмысленность занятия, так всё и бросила. Помада, тушь, ключи от дома, пропуск в Управу, блокнот со всякой рабочей ерундой, зеркальце, кошелёк и прочие никому не нужные мелочи остались в беспорядке валяться на столе; в утреннем свете бардак выглядел ещё более возмутительным. Подобрав с пола сумку, Ира широким движением смела в неё всё барахло. Не хватало ещё в понедельник забыть дома что-нибудь важное. Ох, какой, к чертям, понедельник…
Хлопнула входная дверь, заворочался ключ в замке. Вот и хорошо. Уснуть уже всё равно не удастся; можно хотя бы сходить умыться, не рискуя нарваться на осуждающий мамин взгляд. В большой комнате запищал папин будильник. У всех рабочий день. Через пару часов, как всегда, в кабинет на двенадцатом этаже Управы подтянется обрадованный по случаю пятницы отдел контроля. Почти весь. Сколько времени нужно, чтобы закончить дело? День, два, неделя?
– О, доброе утро, – папа озадаченно поскрёб в затылке, наткнувшись в коридоре на не ко времени проснувшуюся дочь. – А ты чего так рано? Отпуск же ещё.
– А… Привыкла у бабушки вставать пораньше, – лихо соврала Ира. Не говорить же, что она всю ночь глаз не могла сомкнуть. – Чай будешь или кофе?
– Давай кофейку, – папа протяжно зевнул. – Э-э-эх, завтра выходной…
Микроволновка показывала неправильное время. Должно быть, ни у кого не дошли руки выставить верное после случайного скачка напряжения в сети. Ира включила чайник и с болезненным упорством взялась приводить часы на кухонных приборах в порядок. Папа, позёвывая, раскрыл холодильник и принялся там рыться в поисках чего-нибудь подходящего к завтраку. Слышно было, как на улице сердито фырчат моторами разъезжающиеся из двора машины. Всё это казалось мороком.
Папа уехал в восемь. Ещё полчаса ушло на то, чтобы перемыть всю грязную посуду, какая только нашлась по всей квартире. Без пятнадцати девять пропал вспыхнувший было запал прибраться в столе; Ира уселась на кровать и бессильно уронила руки на колени. За окном гудела клаксонами пробка, верещали выпущенные на прогулку дети, топотали по асфальту толпы спешащих куда-то людей. Весь мир занят своими мелкими заботами. Ему всё равно.
И ей, наверное, должно быть всё равно. Пусть всё разрешится как-нибудь само собой, без её участия. В конце концов, на неё навесили неразглашение, из-за которого даже родным теперь слова лишнего не сказать. Правда, во избежание логических казусов сделали поправку на тех, кто допущен к делу… Но не с Викентьевым же разговаривать! От одного воспоминания о нём с души воротит. Довольно и того, что он теперь не посмеет к ней лезть. Он и её бы, не задумываясь, приговорил, если б знал…
Зато Верховский бы понял. Он понял – и поверил – ещё тогда, в тот злополучный день, когда тень вырвалась из вивария и всё покатилось в тартарары. Ира вскочила с места и застыла в нерешительности. Что ей, заявиться в Управу и потребовать тет-а-тет с начальником магконтроля? Ага, как же. Если безопасность не следит теперь за ней в оба глаза, то Викентьев – добрый наивный дядечка.
