— Я не хочу! — прикрикнула Далия, и он осёкся. — Я не хочу больше общаться с тобой!
Риккардо отступился от неё.
— Ты бросаешь меня? Ты обещала, что не бросишь меня! — он сорвался на крик. — Я думал, ты другая, настоящая. А ты такая же, как и все остальные сиделки, которые были до тебя! Только они не притворялись, что хотят стать моим другом!
— Я бросаю не тебя, — ровным голосом сказала Далия. — Я бросаю человека, который рассказывает мне, как над ним издеваются одноклассники, но в то же время он занимается тем же самым. Ты не умеешь дружить. Ты не ценишь людей, которые к тебе хорошо относятся. Ты отталкиваешь их.
— Отталкиваю? — Риккардо засунул руки в карманы. — А может я отталкиваю их, потому что знаю, что их хорошее отношение — ложь? Насмешка? Сегодня они говорят со мной, как с другом, а завтра тычут в меня пальцем и смеются, потому что я поверил им, будто со мной можно дружить?
— Не все такие.
— Все! И ты не исключение! Я поверил тебе, а ты обманула меня. Впрочем, я рад, что так случилось. Теперь я вижу твоё истинное лицо.
— Я не обманывала, — Далия развернула «каракатицу». — Ты не нуждаешься в сиделке и не нуждаешься в друге. Ты выстроил вокруг себя стену и наслаждаешься своим затворничеством, что бы ты ни говорил, — она перекинула ногу через седло. — А если я ошибаюсь, то, подозревая всех в обмане, ты пропустишь хорошего человека и обзаведёшься паранойей. Дай кому-нибудь шанс. Дай шанс самому себе.
— Катись к чёрту со своими советами! — Далия тронулась с места. — Я разберусь без тебя, что мне делать!
Риккардо пнул колесо «швинна» и, усевшись на землю, спрятал лицо в руках.
Обещанный прогнозом погоды ливень копился в тучах.
1 отсылка к рассказу «Параллельный мир»
2 Джимми Картер — американский президент (1977 — 1981 гг.)
3 Чарльз Мэнсон — американский серийный убийца
День неудачников
8 ноября 1977 год
— Рикки, ты не представляешь, как я счастлива, что мы снова будем проводить вторники вместе, как летом! — Карла шла вприпрыжку. — Я велела Оскару достать все игры, которые у нас есть! Мы же поиграем с тобой, когда придём домой?
— Да.
Они шлёпали по лужам Центральной улицы, и брызги, летевшие из-под ботинок Карлы, попадали Риккардо на штаны, но он, занятый своими мыслями, не реагировал на них и лишь изредка отвечал короткое «да-нет» на вопросы Карлы, в суть которых не вникал.
В прошлую среду беседа с доктором Норвеллом была долгой: они обсуждали не только Моранди и чувства Риккардо, вызванные встречей с братом, но и Далию — особенно Далию: её появление рядом с Риккардо заинтересовало Норвелла больше, чем их визит в лечебницу. К моменту приёма Риккардо не остыл от злости, поэтому выплеснул её на психиатра, а, закончив монолог, он смутился и покраснел. Норвелл кивал и улыбался: он вносил пометки в блокнот, и карандаш, который Норвелл держал манерно, как женщины из высшего общества держат за ужином вилку, бегал по бумаге и ускорялся, когда Риккардо, по просьбе Норвелла, описывал их отношения с Далией.
Выслушав историю их знакомства и общения, Норвелл отложил блокнот и достал из книжного шкафа механический прибор — маятник, покоившийся на головках книг о шизофрении. Он поставил его на стол перед Риккардо и толкнул шарик, который привёл прибор в действие. «Ваши отношения — это маятник, — сказал Норвелл наблюдающему за шариками Риккардо. — Когда первый хочет близости, второй отдаляется. Далия искала твоей дружбы, а ты сбегал от неё. Когда поддержка потребовалась тебе, Далия поступила так, как ты поступал с ней на протяжении двух месяцев. Они, — психиатр показал на шарики, — движутся из-за закона физики, а вы сближаетесь и отдаляетесь исключительно из-за своей упёртости. Кто-то должен ваш маятник остановить», — он зажал шарик в пальцах, прибор затих. «Она предала меня», — сказал Риккардо. «А разве ты не предавал её?» — Норвелл отпустил шарик и он ударился об соседний. «Я не давал ей никаких обещаний. Он сломался, — Норвелл вопросительно посмотрел на Риккардо, и он уточнил. — Наш маятник сломался». «В твоих силах его починить, — Норвелл поймал качнувшийся шарик, — и усовершенствовать так, чтобы шарики не отталкивались друг от друга», — он убрал маятник в шкаф.
Норвелл проводил Риккардо в гостиную, где его дожидалась обеспокоенная Альба. Весь приём она ёрзала на диване и отбивалась от назойливой экономки, предложившей ей чай семь раз за полтора часа. Альба поднялась на ноги, когда Риккардо, приободряемый доктором Норвеллом, вышел из кабинета: психиатр похлопывал его по спине и рассуждал о каком-то маятнике.
Как только Риккардо придвинулся к матери, она заключила его в объятья. Она прижимала голову сына к груди и её шёпот на итальянском разносился по гостиной не то отчаянной молитвой, не то убаюкивающим заклинанием. Альба взяла лицо Риккардо в ладони и смотрела на него, точно изучая, точно им предстояла долгая разлука, и она запечатляла в памяти каждую черту его лица, пересчитывала каждую ресничку. Она поцеловала Риккардо во влажный лоб и снова обняла.
Риккардо стоял с опущенными руками: порыв матери походил на прощание, и обнимать её в ответ не хотелось. Он знал, о чём она думает: Норвелл сказал, что позовёт её, если состояние Риккардо вызовет у него опасение, и она ласкала сына в гостиной психиатра, полагая, что Норвелл заметил в его поведении то, что пропустила она. Мать перебирала его волосы, покрывала лицо горячими поцелуями, но заветное «Ti voglio bene» 1 Риккардо от неё не услышал.
Дальние родственники, собирающиеся в их сицилийском доме, поражались стойкости Риккардо: он не ревновал мать к брату, получавшему её любовь, по словам деда, в избытке, и мужчины хвалили Риккардо за смирение — семья превыше всего, даже если кого-то в этой семье любят больше, чем тебя.
Норвелл пригласил Альбу в кабинет. Она усадила Риккардо на диван, вытерла выступившие слёзы и прошла в комнату. Норвелл закрыл дверь.
Они не повышали голос и до гостиной не долетали обрывки фраз, как при приёме миссис Рост, кричавшей, что её дочь не сумасшедшая, потому исход их получасового разговора Риккардо узнал лишь на следующий день.
К его удивлению, Норвелл не рассказал матери, что он наведывался в лечебницу. Норвелл сохранил в тайне и то, что разрешил Риккардо прийти туда вновь, если минувший визит не отразится на психике Моранди. Норвелл попросил Риккардо не появляться рядом с лечебницей до января: двух месяцев хватит, чтобы удостовериться, что вторая встреча не навредит никому из братьев.
На протяжении тридцати минут Норвелл внушал его матери, что теперь он не нуждается ни в психологической помощи, ни в няньке. Тем более, когда у него появился друг, психиатр для него — лишняя трата времени, которое Риккардо может посвятить «девочке», и мать сдалась: на том приёме Риккардо виделся с доктором Норвеллом в последний раз.
Имя «девочки» Норвелл не называл, но мать решила, что он имеет в виду Карлу. Она поговорила с супругами Феррера, и они согласились, чтобы по вторникам Риккардо приходил к ним в дом. Риккардо не возражал: лучше Карла, чем девушки, которые сменяют друг друга быстрее, чем ты запоминаешь их лица, или, что хуже, исчезают, когда ты привыкаешь к ним.
Далия уволилась. С балкона родительской спальни Риккардо наблюдал, как она изъяснялась с его матерью во дворе. Мать, не любившая конфликты с работниками, восприняла её добровольный уход с облегчением: Далия избавила её от поиска причин, которыми она обосновала бы увольнение. Когда их взгляды с Риккардо пересеклись, Далия странно дёрнула головой, не то приветствуя его, не то показывая к нему своё отвращение. Риккардо, поборов желание кивнуть ей, проскользнул в спальню.
— Они что, — Карла хихикнула, — сдают плешивый костюм в аренду?
Парковочные места для велосипедов пустовали, а у входа в «Крабовый утёс» покачивался мальчишка лет десяти. Он задрал широкие штанины «крабового» костюма, в котором утопал, и напевал «Бена» Майкла Джексона.
— Извините, но мы заклыты! — сообщил мальчик, когда они подошли к нему. Он картавил, что придавало ему некое очарование. — Плиходите к нам вечелом на день длузей!
Риккардо присел перед ним.
— Как тебя зовут? Ты же брат Игоря, верно? — спросил он. — И что такое день друзей?
— Угу, я Джон. А вы?
Карла усмехнулась.
— Ты не выговоришь, малявка.
Риккардо взял Джона за руку.
— Я Риккардо.
— Ли…,— Джон осознал, что не справится с двумя «р» в его имени, поэтому прервал обращение. — День длузей это вечел, когда незнакомые между собой лебята общаются и веселятся. Плиходите! У нас будут танцы и конфеты! Встлечаемся в семь!
Риккардо выпрямился.
— Спасибо за приглашение.
Джон запел с отрывка, на котором остановился.
Риккардо поправил его плюшевый капюшон, и они с Карлой направились к её дому.
— День неудачников, а не друзей, — сказала она.
— Почему?
— А у кого ещё нет друзей, Рикки? Только у неудачников!
Он посмотрел на неё.
— У меня нет.
— Неправда! У тебя есть я! А у меня есть ты, — Карла прильнула к нему. Под их ногами чавкали блестевшие на солнце лужи.
*
Тем же вечером
Карла расстроилась, когда Риккардо прервал их игру в «Монополию». Он сослался на головную боль, хотя Карла всё поняла и без его оправданий. «Ты пойдёшь туда, на эту встречу?» — спросила она, собирая карточки. «Не знаю. Скорее да, чем нет», — ответил Риккардо, пряча глаза от её испытующего взгляда. «Хорошо тебе повеселиться. Провожать не буду», — Карла понесла коробку с игрой к лестнице. В гостиную она не спустилась.
Риккардо попрощался с Гаспаром, варившим на кухне «полезную воду». «До свидания, мистер Феррера!» — крикнул Риккардо, поднимаясь с дивана. «Удачи, Риккардо!» — отозвался Гаспар и тут же выругался: кипящая вода попала ему на руку.
Дома Риккардо позвонил матери. Он хранил список из шести номеров в книге, которую ему подарил кузен деда: мужчина грезил разведением куриц и, несмотря на протесты брата, пытался приобщить к своей любви Риккардо. Отец, узнав, кому посвящена книга, посмеялся, а, когда Риккардо сказал, что выбрал книгу для списка случайно, схватил с полки первую попавшуюся, отец отметил, что сам Господь направлял его руку: заменой книги о курицах могла бы стать лишь книга о чудовищах; он не скрывал, что презирает кучку азартных женщин, врывающихся в его жизнь раз в два месяца, чтобы раскинуть покерные карты на его обеденном столе.
Четыре попытки закончились неудачей: по трём номерам никто не взял трубку, на четвёртом мужчина с ирландским акцентом ответил, что Риккардо, похоже, ошибся цифрой, потому что никаких женщин в этой скромной обители, где проживают три бравых ирландца, не наблюдалось с 1964 года. И только набрав предпоследний номер из списка, Риккардо услышал писклявый голос миссис Бейнц, прорезавшийся сквозь звон бокалов.
«Аллоооууу», — гласные буквы в её исполнении превращались в потерявшую вкус жвачку.
«Миссис Бейнц, добрый вечер, это Риккардо…».
Она завопила раньше, чем он договорил.
«Альбааааа! Твой сын звонит!».
Недовольство матери Риккардо ощущал, даже находясь в нескольких улицах от неё.
«Да?» — мать придала голосу фальшивую нотку радости.
«Мам…».
Головная боль, выдуманная для Карлы, становилась реальностью.
«Что?» — фальшь исчезла. Привычное раздражение матери почти приободряло.
«В «Крабовом утёсе» сегодня праздник. Можно я схожу на него?».
«Ты беспокоишь меня по таким пустякам?».
Риккардо поддел край тарелки с крошками сэндвича.
<Я не знаю, что для тебя пустяк, а что серьёзная проблема. Я не уверен, что ты не назовёшь пустяком моё предсмертное состояние, если я пораню ногу и у меня начнётся заражение крови>
Он осторожно опустил тарелку и вновь поддел её край.
«Я подумал, что ты захочешь знать».
Хлопок открывшейся бутылки в доме миссис Бейнц и последовавшие за ним крики женщин — безобразно громкие, будто женщины склонились над Риккардо и кричали ему в ухо, напугали его: он дёрнул рукой, тарелка перевернулась и упала на пол.
Звук разбившейся посуды слился с восторженными воплями гостей, обсуждавших шампанское.
«Ты пойдёшь с Карлой?».
Риккардо подобрал осколок тарелки.
«Нет, один».
Миссис Бейнц окликнула подругу. «Альбааааа! Альбаааа! Альбааа!» — эхом раздавалось в трубке. Миссис Бейнц повторяла имя взволнованно, с придыханием, как звала бы потерявшегося во время прогулки пуделя.
«Хорошо», — сказала мать.
Риккардо посмотрел на трубку и ответил коротким гудкам, раздававшимся из неё:
— И тебе отличного вечера, мам!
Он повесил трубку.
— Чёрт!
Риккардо не рассчитывал на душевный разговор с матерью: после личного приёма у доктора Норвелла её энтузиазма хватило на несколько часов. Она играла роль любящей, обеспокоенной матери до ужина, а после вернула в их отношения с Риккардо холодность и отстранённость, однако, он не предполагал, что мать усугубит их до безразличия: безразличие — результат её освобождения.
Она освободилась от чувства вины перед Риккардо, избавилась от ноши, которую сама на себя возложила, внушила себе: «Я думала, что он нуждается в друге — я дала ему друга, но доктор Норвелл сказал, что у Риккардо уже есть друг, и что моя помощь лишняя, значит, я сделала всё, что могла, значит, моя совесть чиста, значит, больше нет необходимости интересоваться делами Риккардо — для подобных разговоров у него есть друг». Для неё цепочка замкнулась: из монолога Норвелла она усвоила, как важен для Риккардо друг, и пропустила ту часть, в которой психиатр говорил о существенном влиянии родителей на жизнь Риккардо, или не уяснила её и сократила свой словарный запас до одного единственного слова.
<Мам, ты не хочешь, чтобы я оставался наедине с собой, но могу ли я пойти — плевать вообще куда! — один? — Хорошо. Мам, я съел бродячую кошку — хорошо. Мам, я ограбил и убил соседей — хорошо. Хорошо хорошо хорошо — острое слово, которое режет не хуже заточенного ножа>
Риккардо набрал номер миссис Бейнц.
«Аллоооууу!».
«Миссис Бенитос позовите, пожалуйста».
Всё по кругу: звон бокалов, смех и вопли хозяйки.
«Я слушаю».
«Поговори со мной», — потребовал Риккардо.
Тишина.
«Поговори со мной, мам».
Вздох, проглоченный треском в трубке.
«Я перепутала тебя с Аурелио. Что ты хочешь?».
«Поговори со мной. Поговори о чём угодно. Расскажи, какое шампанское вы пьёте, или пожалуйся на пуделя миссис Бейнц. Скажи мне хоть что-то».
Миссис Бейнц объявила подругам, что у неё фулл-хаус.
«Риккардо, ты в своём уме? Если позвонишь снова, я накажу тебя».
Короткие гудки.
Риккардо набрал номер в третий раз.
— Мистер Бенитос, позвольте, я уберу.
Риккардо обернулся. В кухню прошла служанка.
«Аллоооууу!».
Риккардо повесил трубку.
— Я соберу.
Он сполз со стула.
— Позвольте? — служанка забрала осколок, который Риккардо по-прежнему держал в руках. — Я сама, мистер Бенитос. Идите, идите, — она склонилась над осколками.
Риккардо выскочил в гостиную, оттуда, споткнувшись о ковёр, на улицу.
По территории прогуливался мистер Бигль.
— О, нет, нет, нет, мистер Бенитос! — смотритель подлетел к гаражу, который открыл Риккардо.
— Я хочу взять велосипед.
— Я понимаю, но ваш отец запретил давать вам велосипед.
— Зима ещё не началась, — напомнил Риккардо.
— Да, но в этом году погода такая непредсказуемая.
Риккардо отступился от неё.
— Ты бросаешь меня? Ты обещала, что не бросишь меня! — он сорвался на крик. — Я думал, ты другая, настоящая. А ты такая же, как и все остальные сиделки, которые были до тебя! Только они не притворялись, что хотят стать моим другом!
— Я бросаю не тебя, — ровным голосом сказала Далия. — Я бросаю человека, который рассказывает мне, как над ним издеваются одноклассники, но в то же время он занимается тем же самым. Ты не умеешь дружить. Ты не ценишь людей, которые к тебе хорошо относятся. Ты отталкиваешь их.
— Отталкиваю? — Риккардо засунул руки в карманы. — А может я отталкиваю их, потому что знаю, что их хорошее отношение — ложь? Насмешка? Сегодня они говорят со мной, как с другом, а завтра тычут в меня пальцем и смеются, потому что я поверил им, будто со мной можно дружить?
— Не все такие.
— Все! И ты не исключение! Я поверил тебе, а ты обманула меня. Впрочем, я рад, что так случилось. Теперь я вижу твоё истинное лицо.
— Я не обманывала, — Далия развернула «каракатицу». — Ты не нуждаешься в сиделке и не нуждаешься в друге. Ты выстроил вокруг себя стену и наслаждаешься своим затворничеством, что бы ты ни говорил, — она перекинула ногу через седло. — А если я ошибаюсь, то, подозревая всех в обмане, ты пропустишь хорошего человека и обзаведёшься паранойей. Дай кому-нибудь шанс. Дай шанс самому себе.
— Катись к чёрту со своими советами! — Далия тронулась с места. — Я разберусь без тебя, что мне делать!
Риккардо пнул колесо «швинна» и, усевшись на землю, спрятал лицо в руках.
Обещанный прогнозом погоды ливень копился в тучах.
1 отсылка к рассказу «Параллельный мир»
2 Джимми Картер — американский президент (1977 — 1981 гг.)
3 Чарльз Мэнсон — американский серийный убийца
Глава одиннадцатая
День неудачников
8 ноября 1977 год
— Рикки, ты не представляешь, как я счастлива, что мы снова будем проводить вторники вместе, как летом! — Карла шла вприпрыжку. — Я велела Оскару достать все игры, которые у нас есть! Мы же поиграем с тобой, когда придём домой?
— Да.
Они шлёпали по лужам Центральной улицы, и брызги, летевшие из-под ботинок Карлы, попадали Риккардо на штаны, но он, занятый своими мыслями, не реагировал на них и лишь изредка отвечал короткое «да-нет» на вопросы Карлы, в суть которых не вникал.
В прошлую среду беседа с доктором Норвеллом была долгой: они обсуждали не только Моранди и чувства Риккардо, вызванные встречей с братом, но и Далию — особенно Далию: её появление рядом с Риккардо заинтересовало Норвелла больше, чем их визит в лечебницу. К моменту приёма Риккардо не остыл от злости, поэтому выплеснул её на психиатра, а, закончив монолог, он смутился и покраснел. Норвелл кивал и улыбался: он вносил пометки в блокнот, и карандаш, который Норвелл держал манерно, как женщины из высшего общества держат за ужином вилку, бегал по бумаге и ускорялся, когда Риккардо, по просьбе Норвелла, описывал их отношения с Далией.
Выслушав историю их знакомства и общения, Норвелл отложил блокнот и достал из книжного шкафа механический прибор — маятник, покоившийся на головках книг о шизофрении. Он поставил его на стол перед Риккардо и толкнул шарик, который привёл прибор в действие. «Ваши отношения — это маятник, — сказал Норвелл наблюдающему за шариками Риккардо. — Когда первый хочет близости, второй отдаляется. Далия искала твоей дружбы, а ты сбегал от неё. Когда поддержка потребовалась тебе, Далия поступила так, как ты поступал с ней на протяжении двух месяцев. Они, — психиатр показал на шарики, — движутся из-за закона физики, а вы сближаетесь и отдаляетесь исключительно из-за своей упёртости. Кто-то должен ваш маятник остановить», — он зажал шарик в пальцах, прибор затих. «Она предала меня», — сказал Риккардо. «А разве ты не предавал её?» — Норвелл отпустил шарик и он ударился об соседний. «Я не давал ей никаких обещаний. Он сломался, — Норвелл вопросительно посмотрел на Риккардо, и он уточнил. — Наш маятник сломался». «В твоих силах его починить, — Норвелл поймал качнувшийся шарик, — и усовершенствовать так, чтобы шарики не отталкивались друг от друга», — он убрал маятник в шкаф.
Норвелл проводил Риккардо в гостиную, где его дожидалась обеспокоенная Альба. Весь приём она ёрзала на диване и отбивалась от назойливой экономки, предложившей ей чай семь раз за полтора часа. Альба поднялась на ноги, когда Риккардо, приободряемый доктором Норвеллом, вышел из кабинета: психиатр похлопывал его по спине и рассуждал о каком-то маятнике.
Как только Риккардо придвинулся к матери, она заключила его в объятья. Она прижимала голову сына к груди и её шёпот на итальянском разносился по гостиной не то отчаянной молитвой, не то убаюкивающим заклинанием. Альба взяла лицо Риккардо в ладони и смотрела на него, точно изучая, точно им предстояла долгая разлука, и она запечатляла в памяти каждую черту его лица, пересчитывала каждую ресничку. Она поцеловала Риккардо во влажный лоб и снова обняла.
Риккардо стоял с опущенными руками: порыв матери походил на прощание, и обнимать её в ответ не хотелось. Он знал, о чём она думает: Норвелл сказал, что позовёт её, если состояние Риккардо вызовет у него опасение, и она ласкала сына в гостиной психиатра, полагая, что Норвелл заметил в его поведении то, что пропустила она. Мать перебирала его волосы, покрывала лицо горячими поцелуями, но заветное «Ti voglio bene» 1 Риккардо от неё не услышал.
Дальние родственники, собирающиеся в их сицилийском доме, поражались стойкости Риккардо: он не ревновал мать к брату, получавшему её любовь, по словам деда, в избытке, и мужчины хвалили Риккардо за смирение — семья превыше всего, даже если кого-то в этой семье любят больше, чем тебя.
Норвелл пригласил Альбу в кабинет. Она усадила Риккардо на диван, вытерла выступившие слёзы и прошла в комнату. Норвелл закрыл дверь.
Они не повышали голос и до гостиной не долетали обрывки фраз, как при приёме миссис Рост, кричавшей, что её дочь не сумасшедшая, потому исход их получасового разговора Риккардо узнал лишь на следующий день.
К его удивлению, Норвелл не рассказал матери, что он наведывался в лечебницу. Норвелл сохранил в тайне и то, что разрешил Риккардо прийти туда вновь, если минувший визит не отразится на психике Моранди. Норвелл попросил Риккардо не появляться рядом с лечебницей до января: двух месяцев хватит, чтобы удостовериться, что вторая встреча не навредит никому из братьев.
На протяжении тридцати минут Норвелл внушал его матери, что теперь он не нуждается ни в психологической помощи, ни в няньке. Тем более, когда у него появился друг, психиатр для него — лишняя трата времени, которое Риккардо может посвятить «девочке», и мать сдалась: на том приёме Риккардо виделся с доктором Норвеллом в последний раз.
Имя «девочки» Норвелл не называл, но мать решила, что он имеет в виду Карлу. Она поговорила с супругами Феррера, и они согласились, чтобы по вторникам Риккардо приходил к ним в дом. Риккардо не возражал: лучше Карла, чем девушки, которые сменяют друг друга быстрее, чем ты запоминаешь их лица, или, что хуже, исчезают, когда ты привыкаешь к ним.
Далия уволилась. С балкона родительской спальни Риккардо наблюдал, как она изъяснялась с его матерью во дворе. Мать, не любившая конфликты с работниками, восприняла её добровольный уход с облегчением: Далия избавила её от поиска причин, которыми она обосновала бы увольнение. Когда их взгляды с Риккардо пересеклись, Далия странно дёрнула головой, не то приветствуя его, не то показывая к нему своё отвращение. Риккардо, поборов желание кивнуть ей, проскользнул в спальню.
— Они что, — Карла хихикнула, — сдают плешивый костюм в аренду?
Парковочные места для велосипедов пустовали, а у входа в «Крабовый утёс» покачивался мальчишка лет десяти. Он задрал широкие штанины «крабового» костюма, в котором утопал, и напевал «Бена» Майкла Джексона.
— Извините, но мы заклыты! — сообщил мальчик, когда они подошли к нему. Он картавил, что придавало ему некое очарование. — Плиходите к нам вечелом на день длузей!
Риккардо присел перед ним.
— Как тебя зовут? Ты же брат Игоря, верно? — спросил он. — И что такое день друзей?
— Угу, я Джон. А вы?
Карла усмехнулась.
— Ты не выговоришь, малявка.
Риккардо взял Джона за руку.
— Я Риккардо.
— Ли…,— Джон осознал, что не справится с двумя «р» в его имени, поэтому прервал обращение. — День длузей это вечел, когда незнакомые между собой лебята общаются и веселятся. Плиходите! У нас будут танцы и конфеты! Встлечаемся в семь!
Риккардо выпрямился.
— Спасибо за приглашение.
Джон запел с отрывка, на котором остановился.
Риккардо поправил его плюшевый капюшон, и они с Карлой направились к её дому.
— День неудачников, а не друзей, — сказала она.
— Почему?
— А у кого ещё нет друзей, Рикки? Только у неудачников!
Он посмотрел на неё.
— У меня нет.
— Неправда! У тебя есть я! А у меня есть ты, — Карла прильнула к нему. Под их ногами чавкали блестевшие на солнце лужи.
*
Тем же вечером
Карла расстроилась, когда Риккардо прервал их игру в «Монополию». Он сослался на головную боль, хотя Карла всё поняла и без его оправданий. «Ты пойдёшь туда, на эту встречу?» — спросила она, собирая карточки. «Не знаю. Скорее да, чем нет», — ответил Риккардо, пряча глаза от её испытующего взгляда. «Хорошо тебе повеселиться. Провожать не буду», — Карла понесла коробку с игрой к лестнице. В гостиную она не спустилась.
Риккардо попрощался с Гаспаром, варившим на кухне «полезную воду». «До свидания, мистер Феррера!» — крикнул Риккардо, поднимаясь с дивана. «Удачи, Риккардо!» — отозвался Гаспар и тут же выругался: кипящая вода попала ему на руку.
Дома Риккардо позвонил матери. Он хранил список из шести номеров в книге, которую ему подарил кузен деда: мужчина грезил разведением куриц и, несмотря на протесты брата, пытался приобщить к своей любви Риккардо. Отец, узнав, кому посвящена книга, посмеялся, а, когда Риккардо сказал, что выбрал книгу для списка случайно, схватил с полки первую попавшуюся, отец отметил, что сам Господь направлял его руку: заменой книги о курицах могла бы стать лишь книга о чудовищах; он не скрывал, что презирает кучку азартных женщин, врывающихся в его жизнь раз в два месяца, чтобы раскинуть покерные карты на его обеденном столе.
Четыре попытки закончились неудачей: по трём номерам никто не взял трубку, на четвёртом мужчина с ирландским акцентом ответил, что Риккардо, похоже, ошибся цифрой, потому что никаких женщин в этой скромной обители, где проживают три бравых ирландца, не наблюдалось с 1964 года. И только набрав предпоследний номер из списка, Риккардо услышал писклявый голос миссис Бейнц, прорезавшийся сквозь звон бокалов.
«Аллоооууу», — гласные буквы в её исполнении превращались в потерявшую вкус жвачку.
«Миссис Бейнц, добрый вечер, это Риккардо…».
Она завопила раньше, чем он договорил.
«Альбааааа! Твой сын звонит!».
Недовольство матери Риккардо ощущал, даже находясь в нескольких улицах от неё.
«Да?» — мать придала голосу фальшивую нотку радости.
«Мам…».
Головная боль, выдуманная для Карлы, становилась реальностью.
«Что?» — фальшь исчезла. Привычное раздражение матери почти приободряло.
«В «Крабовом утёсе» сегодня праздник. Можно я схожу на него?».
«Ты беспокоишь меня по таким пустякам?».
Риккардо поддел край тарелки с крошками сэндвича.
<Я не знаю, что для тебя пустяк, а что серьёзная проблема. Я не уверен, что ты не назовёшь пустяком моё предсмертное состояние, если я пораню ногу и у меня начнётся заражение крови>
Он осторожно опустил тарелку и вновь поддел её край.
«Я подумал, что ты захочешь знать».
Хлопок открывшейся бутылки в доме миссис Бейнц и последовавшие за ним крики женщин — безобразно громкие, будто женщины склонились над Риккардо и кричали ему в ухо, напугали его: он дёрнул рукой, тарелка перевернулась и упала на пол.
Звук разбившейся посуды слился с восторженными воплями гостей, обсуждавших шампанское.
«Ты пойдёшь с Карлой?».
Риккардо подобрал осколок тарелки.
«Нет, один».
Миссис Бейнц окликнула подругу. «Альбааааа! Альбаааа! Альбааа!» — эхом раздавалось в трубке. Миссис Бейнц повторяла имя взволнованно, с придыханием, как звала бы потерявшегося во время прогулки пуделя.
«Хорошо», — сказала мать.
Риккардо посмотрел на трубку и ответил коротким гудкам, раздававшимся из неё:
— И тебе отличного вечера, мам!
Он повесил трубку.
— Чёрт!
Риккардо не рассчитывал на душевный разговор с матерью: после личного приёма у доктора Норвелла её энтузиазма хватило на несколько часов. Она играла роль любящей, обеспокоенной матери до ужина, а после вернула в их отношения с Риккардо холодность и отстранённость, однако, он не предполагал, что мать усугубит их до безразличия: безразличие — результат её освобождения.
Она освободилась от чувства вины перед Риккардо, избавилась от ноши, которую сама на себя возложила, внушила себе: «Я думала, что он нуждается в друге — я дала ему друга, но доктор Норвелл сказал, что у Риккардо уже есть друг, и что моя помощь лишняя, значит, я сделала всё, что могла, значит, моя совесть чиста, значит, больше нет необходимости интересоваться делами Риккардо — для подобных разговоров у него есть друг». Для неё цепочка замкнулась: из монолога Норвелла она усвоила, как важен для Риккардо друг, и пропустила ту часть, в которой психиатр говорил о существенном влиянии родителей на жизнь Риккардо, или не уяснила её и сократила свой словарный запас до одного единственного слова.
<Мам, ты не хочешь, чтобы я оставался наедине с собой, но могу ли я пойти — плевать вообще куда! — один? — Хорошо. Мам, я съел бродячую кошку — хорошо. Мам, я ограбил и убил соседей — хорошо. Хорошо хорошо хорошо — острое слово, которое режет не хуже заточенного ножа>
Риккардо набрал номер миссис Бейнц.
«Аллоооууу!».
«Миссис Бенитос позовите, пожалуйста».
Всё по кругу: звон бокалов, смех и вопли хозяйки.
«Я слушаю».
«Поговори со мной», — потребовал Риккардо.
Тишина.
«Поговори со мной, мам».
Вздох, проглоченный треском в трубке.
«Я перепутала тебя с Аурелио. Что ты хочешь?».
«Поговори со мной. Поговори о чём угодно. Расскажи, какое шампанское вы пьёте, или пожалуйся на пуделя миссис Бейнц. Скажи мне хоть что-то».
Миссис Бейнц объявила подругам, что у неё фулл-хаус.
«Риккардо, ты в своём уме? Если позвонишь снова, я накажу тебя».
Короткие гудки.
Риккардо набрал номер в третий раз.
— Мистер Бенитос, позвольте, я уберу.
Риккардо обернулся. В кухню прошла служанка.
«Аллоооууу!».
Риккардо повесил трубку.
— Я соберу.
Он сполз со стула.
— Позвольте? — служанка забрала осколок, который Риккардо по-прежнему держал в руках. — Я сама, мистер Бенитос. Идите, идите, — она склонилась над осколками.
Риккардо выскочил в гостиную, оттуда, споткнувшись о ковёр, на улицу.
По территории прогуливался мистер Бигль.
— О, нет, нет, нет, мистер Бенитос! — смотритель подлетел к гаражу, который открыл Риккардо.
— Я хочу взять велосипед.
— Я понимаю, но ваш отец запретил давать вам велосипед.
— Зима ещё не началась, — напомнил Риккардо.
— Да, но в этом году погода такая непредсказуемая.
