Подбежав к берегу, возле которого росла плакучая ива, скробы нырнули под её длинные ветки и увидели, как старик Иво вытаскивает из норки промокшие вещи.
— У-у-у! — заливался слезами Иво, пока его дом заливался водой.
Можжи и Дуб кинулись помогать. Они смогли вытащить несколько банок варенья и пакеты с гречневой кашей, а ещё — нераспакованные носовые платки. Всё остальное всплыло — и кровать, и столы, и стулья. В норку невозможно было зайти.
Дождь лупил их, как прутья. Иво, Можжи и Дуб стояли и смотрели на наводнение, беспокойно дыша. Поникли усы и уши.
Вдруг Иво схватился за голову и снова протяжно завыл, как ветер:
— У-у-у!
Тогда Можжи предложил, не раздумывая:
— Переночуй у меня, мой друг.
— Пошли, Иво! — вмешался и Дуб.
И они забрали Плакучего Иво на гору, хотя были почти не знакомы и виделись пару раз. Но разве можно было оставить кого-то?..
Придя в норку Можжи, они зажгли лампы и свечи, чтобы уже рассвело (хотя и далеко было до рассвета). За окном бушевало море. Можжи набросил одеяло на Иво, и Дуб заварил всем травяной чай.
— Не переживай, — подбадривали скробы по очереди беднягу Иво, — наводнение закончится, как только закончится дождь!
— Будет солнце, Иво!
— Мы спасли твои носовые платки!
— У-у-у!
Иво сжался в кресле, будто бы в нём утонул. На его бровях, похожих на гусениц, повисли капли дождя, как слёзы. Поникли длинные волосы, напоминающие ветви ивы.
— У-у-у… — подвывал он каждый раз, когда делал глоток. — У-у-у!
— Остаться у тебя, Можжи? — шёпотом спросил Дуб.
— Я справлюсь, мой друг.
И устроив Плакучего Иво в постели, укутав его с головой, друзья распрощались до времени, пока по-настоящему не рассветёт. Можжи, как обычно, помахал Дубу лапой.
Хотя Дубу всё равно было волнительно за него.
Поэтому он всю ночь ворочался с боку на бок и спал очень плохо. И даже выходил иногда на балкон, чтобы прислушаться к слабому «у-у-у»…
* * *
Никак, совершенно, отчаянно, не прекращался дождь в эту ночь.
Клавуня
Дуб подёргал Юльку за штанину.
— Она ведь не толстая, — смущённо шепнул Дуб ей на ухо.
— Да и не в этом дело, дядя! Хоть толстая, хоть худая, хоть дылда, хоть лилипут — разве она не имеет на это права? С какой стати другим её обзывать?
Можжи тем временем успокоил Клавуню. Она перестала плакать и с интересом уставилась на него.
— Ох, Юлька! Это же скробы! — воскликнула Клавуня.
Слёзы её вмиг обсохли на розоватых щеках.
— Ага! — сразу приосанилась гордо Юлька. — Это дядя Можжи, а это дядя Дуб. Знаешь, почему?
— Потому что они живут под дубом и можжевеловым кустом?
Можжи и Дуб переглянулись.
— Я же сказала: сообразительная! — просияла Юлька. — Я всех насквозь вижу: и людей, и скробов! Да, дядя Можжи?
— Чуть-чуть.
Так скробы и познакомились с Клавуней — подружкой Юльки, той самой, что живёт у моря и сообщает ей о всех новостях. Клавуня была полновата, с добрым безобидным лицом, блёклыми глазами и волосами. И одета под стать: вся в сером. Такую трудно не замечать!
Можжи и Дуб поделились с ней чаем.
Юлька посадила её на пенёк…
* * *
Пришло время провожать Клавуню домой: нужно было убедиться, что к ней не пристанут опять хулиганы. Юлька, Можжи и Дуб помахали ей на прощанье рукой, а Клавуня помахала в ответ, выглядывая в окно.
Жила она неподалёку от Плакучего Иво. Ближе к скробам и далеко от людей.
— Знаете, дядя, — сказала Юлька на обратном пути. — Имена так правильно подбирают! Вот смотришь на Клавуню и видишь: мягкая, добрая и нежная Клава. Ну можно было бы её Риткой назвать? Или жирной свиньёй?
— Ах!
— Ой!
— А что? — нахмурилась Юлька. — Её ведь так называют, дядя! Вы понимаете? Глупость…
— Это как Георга называют курицей, друг мой.
— Георга, дядя?
— А ты не знакома?
— Это что, капитановский попугай?..
Так Юлька и скробы шли по дорожке от дома Клавуни, разговаривали и возмущались, но шли вперёд. Качались опавшие деревья, пожимали плечами горы — ночью обещали мороз! Море лежало тихо, заснув.
Из кустов неподалёку выглядывали бешеные глаза и хвост.
— Ну где ты, Янка?!
— Иду! Иду!
«Кис-киски»
Стало привычкой что-то жевать, сидя в закрытом кафе и смотря на море.
— Как будто не море, а телевизор, — гладила живот Юлька через лёгкую куртку. — Я надуваюсь уже, как шарик!
Можжи и Дуб — в дождевиках — допивали своё какао.
— У меня ещё есть кис-киски, — сказала Юлька, роясь в кармане.
— Что значит — кис-киски? — не понял Дуб.
— Ты же не носишь в кармане кошку, мой друг? — удивился Можжи.
— Да нет же, дядя… Это ириски. Называются так: «Кис-кис-кис»!
Юлька наконец-то нашла конфеты, достала их из кармана. Ириски действительно назывались вот так.
— Я заклеиваю ими рот, если хочу что-то не то сказать.
— Не то — это как же, мой друг?
— Ну, что не понравится. Мне. А может, кому-то…
— Ох-ох-ох! — напридумывал Дуб.
Они замолчали. Можжи помахал хвостом, высушивая его после дождя. Дуб выжал свои усы — на полу раздулись две лужи.
Юлька не выдержала и сказала сама, как было уже не раз:
— Мне дома и есть не хочется. Одни ириски!
— Почему, Юлька?
— Ну, — помялась она и решилась. — Хотите философию, дядя?
— Давай.
— Для всего требуется нужное место. Даже чтобы хорошенько поесть! Вот я ем, сидя у моря. Мне хорошо-хорошо!
Дуб и Можжи аккуратно переглянулись.
— Дорогая моя подружка… — осмелился Можжи. — Наверное, ириски, как и друзья, созданы для удовольствия.
— Кис-киски, — поправил Дуб и тоже заклеил рот.
— Жизненно, дядя Можжи…
— Спасибо, мой друг!
Юлька вздохнула. Засунула обратно в карман конфеты, не развернув.
Она сказала искренне, откровенно:
— Это хорошо, что с вами я ем, потому что мне хочется, — заблестело море снаружи и у Юльки в глазах — внутри. — Ужасно, дядя, — на самом деле — ужасно! — есть, чтобы только заклеить рот…
Навернулась на берег волна, но не выплеснулась. Зашуршала надрывно галька.
Чайка вынырнула из воды.
А Юлька спрыгнула с перил и вдруг убежала, как когда-то убежал Дуб.
Ливнище
Казалось, что ливни остались в прошлом, но, наверное, так не бывает в жизни: ничего не уходит совсем навсегда.
Хлынуло так, что прибило к земле: кусты, опавшие листья, людей и скробов. С неба, как осенью, — водопад.
Дуб услышал вой сирены и громкое:
— А-а-а-а!!!
Он опасливо вышел на свой балкончик, держа усы. На море начал поднимать голову смерч, почти как змеюка.
Соснуля стояла под дождём и орала на море, тоже, наверное, вся прибитая. В край.
— А-а-а-а!!!
— Ну и ливнище, мой друг.
Можжи протянул зонтик Дубу, перегнувшись через перила.
— Она же промокнет. Давай — подержи.
— А-а-а-а!!! — надрывалась Соснуля, а смерч пил солёную воду, и рос, и рос.
— Соснуля, ты двинулась? — крикнул взволнованно Дуб.
— Отстань ты, Дубина! Я просто ору!
Вылетела из норки Соснули маленькая Соснулька. Мокрая от дождя (если это, конечно, дождь).
Она перегнулась через перила, как мама, и заорала вовсю:
— А-а-а!!!
Дуб больше не знал, что делать. Он раскрыл над ними большущий зонт — такой, который обычно защищает от солнца.
Но защищает ли он от дождя?..
— А-а-а!!!
— А-а-а-а!!!
— А-а-а!!!
— Можжи, Можжи, они же свихнулись!
— Держи зонтик ровнее, мой друг!
Ливнище барабанил — по крышам, по морю, по мостовой. Змеюка пила солёную воду, держась за свинцовые облака. Она становилась толще и толще — напившись, пойдёт закусывать балконами скробов, Соснулей, Соснулькой и кем-то ещё.
Сирена завыла громче.
Дуб едва смог перекричать:
— Что же это творится, Можжи?
— Мне кажется, во всём виноват клиновый сироп.
(Или Клён.)
* * *
Дуб сам промок, пожалуй, до нитки, но держал зонтик над Соснулей с Соснулькой, пока не прекратился внезапный дождь.
Змеюка рухнула в воду, оторвавшись от облаков.
Ей было, чем поживиться сегодня. Но к счастью, всё обошлось.
Обычный день
Солнце лежало на волнах, словно кошка, свернувшаяся в клубок.
— Холодает, — вздохнул Дуб, наконец, сменив кепочку на тёплую шапку.
После обильных дождей, из-за которых река вышла из берегов, внезапно ударил мороз, что бывало очень-очень редко на юге. Всё превратилось в молчаливое царство из льда. Обледенели дороги — по ним вместо машин теперь ездили редкие пешеходы, боясь упасть. Закрыли школу, отменили работу. Ветки плакучей ивы стали похожи на ветки из хрусталя.
Всё блестело на ярком солнце, сияло, как драгоценные камни. Через пару дней Юлька не вытерпела и добралась до моря. Она шла два часа вместо четверти часа. На ногах у неё были кроссовки с шипами.
На гору она не смогла, конечно, подняться, но кинула камешек в балкончик Можжи, а затем — Дуба.
Скробы выглянули одновременно.
— Здрас-сте, дядя! — помахала она.
— Юлька! Ты как пришла?
— Докатилась!
Улыбка у Юльки была в половину лица.
— У вас есть удочка, дядя? — она помахала пакетом в руках. — Я принесла вам еду… вдруг вы замёрзли и оголодали?
Конечно, это было не так: скробы не зависели от магазинов, хотя иногда и меняли что-нибудь у людей. У них все полки были заняты банками, где хранились овощи, фрукты и плавали орехи в меду. Иногда им только приходилось запасаться мукой — для хлеба, но одной пачки им хватало на целый год.
В общем, они не могли бы оголодать, и всё же — ценили, как Юлька не забывает о них.
Взяв удочку, скробы опустили на леске с балкона пакетик с печеньем. Взамен Юлька повесила свой пакет.
— Поднимайте, дядя! — скомандовала она, дёрнув леску.
— Тебе спустить чашку чая, Юлька?
— Не-а, дядя! У меня есть!
И Юлька достала из рюкзака термос. Пока скробы медленно поднимали её гостинцы к себе на балкон, она присела на камни и стала пить чай с печеньем, внимательно наблюдая, чтобы пакет не сорвался и не улетел.
Голодная чайка тоже сидела неподалёку и следила за этим пакетом.
— На! — поделилась с ней Юлька горсткой печенья. — Не думай об этом — и не кради!
Чайка обрадованно сорвалась со скалы…
Тем временем скробы затянули пакет на балкон. Там, внутри, был свежий батон, кусок сыра и горстка шоколадных конфет. Можжи и Дуб переглянулись.
— Пообедаем, друг мой?
— Давай!
И пока Юлька сидела внизу и наблюдала за тихим блестящим морем, скробы уселись наверху на балконе — и тоже стали пить чай и смотреть куда-то вперёд. Иногда они перекликались:
— Как дела, дядя Дуб?
— Нормально, Юлька!
— А у вас, дядя Можжи?
— Всё хорошо, подружка!
И слышался треск печенья, щёлканье клювом. Наверное, это чайка прибавляла тихо, обрадованно:
— Чай-чай-чай!
Так, под плеск волн, молчание, дружбу, обычный день подходил к концу…
(И он был, конечно же, замечательный, как обычно.)
Первый снег
Однажды Дуб проснулся среди ночи и ему показалось, что пошёл первый снег. За окошком ярился ветер, что-то летало.
— Как рано в этом году! — сказал Дуб и снова уснул.
Ведь обычно снег шёл в январе, да и то — один день. От силы, наверное, два.
Дуб храпел, закутавшись в одеяло с русалкой, и его живот поднимался, как будто отдельный — живой. Тихо стояло кресло Георга в углу, сдутые шины молчали под обеденным столом, а на тумбочке спала книга…
На следующий день Дуб вышел из дома и увидел, как на кустах — не снег вовсе, а клочки какой-то бумажки.
— Вот дела! — проворчал Дуб первым делом, как только Можжи впустил его в норку. — Я-то думал, что ночью шёл снег. Так надеялся, что кусты поседели! А это — какой-то мусор!
Можжи любопытно выглянул и посмотрел на куст.
— Ну, милый друг… Ты сам очаровался — и разочаровался тоже!
— Ещё от тебя выслушивать, старый дурень!
— Смотри-ка, это не просто бумажка: здесь есть слова!..
Можжи собрал с куста все клочки, словно белые ягодки, и высыпал их на пол в норе. Дуб отвернулся.
— И что там написано? — не выдержал вскоре он.
— Я ещё не сложил, — откликнулся Можжи.
Дуб покряхтел, но сел на пол рядом, и они начали собирать предложение.
«Боль»
«Боль»
«Большие»
— Здесь что-то повторяется много раз.
В общем, это было не так-то просто: скробы утонули в бумажках. Чуть-чуть пахло морозом, в небе за окном летали озябшие чайки. Можжи налил какао и угостил Дуба печеньем таким же хрустящим и тонким, как первый лёд на горе.
«Большие драконы рождаются»
— Ну, это логично, — добавил Дуб.
— Только вряд ли они рождаются сразу большими, мой друг.
Скробы продолжили соединять. Сочинять.
Пока наконец-то — насочинялись:
«Большие драконы рождаются в маленьких ручейках»
Скробы выпрямились и переглянулись.
— Странное предложение, — буркнул Дуб.
— И вправду, мой друг.
— Как будто вообще бывают какие-то драконы…
— Ну, может быть, где-нибудь…
— Но не тут!
Можжи поправил очки на носу — он не мог уже без них обходиться. Носил их и ночью, и днём.
— Одно, мне кажется, точно, — заметил он.
— Почерк знакомый?
— Не это.
— А что?
Можжи собрал аккуратно записку на лапе. Там — около десяти одинаковых строчек про драконов и про ручьи.
«Большие драконы рождаются в маленьких ручейках»
«Большие драконы рождаются в маленьких ручейках»
«Боль»
«Боль»
«Большие»…
— А то, милый друг, — сказал Можжи тихо, смотря на обрывки фраз. — Наверное, это очень важно. Ведь неважное не повторяют по столько раз.
Колядовать
Юлька выбежала из подъезда, придержав Снегурочке дверь.
Та кокетливо засмеялась, а затем охнула — так Юлька и узнала её.
— А я к тебе, Клавуня!
— Зачем? У вас вон — девятиэтажка!
— А зерно?..
Клавуня показала большие карманы:
— Тут пшено, а тут — конфеты.
— Ха-ха!
Юлькины глаза разблестелись, прямо как самодельная чешуя.
— А ты кто?
— Русалка, — ответила Юлька.
— На селёдку похожа, — пошутила Клавуня.
— Я эти конфеты полгода ела, чтобы столько фантиков насобирать!..
В темноте падал снег, но таял, не сумев долететь до земли. Вечер был фиолетовым, как переспевший инжир, и пах сладко. Солнце на фонарном столбе светило по-зимнему тускло.
Плотную тишину разрывали иногда на кусочки:
— Ха-ха-ха!
— Хи-хи-хи!
— Сыпьте побольше, дядя!
И ватага детей вываливалась на улицу то тут, то там. Разряженные, нарумяненные, все они пели и обсыпали пороги зерном:
— Сеем-сеем, посеваем!
— С Новым годом поздравляем!
И наступала ночь своей мягкой лапой, но никто не ложился спать…
* * *
Клавуня и Юлька прошмыгнули в подъезд. Им навстречу уже спускалась другая толпа ребят.
— Тут — ничего! — важно сообщили они.
— Всё собрали?
— А то!
— Ха-ха-ха!
— Хо-хо-хо!
Русалке и Снегурочке показали фиги. Совсем не те, что растут на деревьях. Ребятня бросилась убегать, похожая на стайку юрких, неуловимых и мелких рыбок. Их смех разбился о низкое небо и разлетелся по замерзающему двору.
— Айда по гостиницам колядовать! — кто-то крикнул.
И топот ног начал стихать, и стихать, и стихать…
Клавуня и Юлька постояли молча, переминаясь на нижних ступеньках подъезда. Наконец, они переглянулись. Юлькина глаза всё-таки заблестели опять — и заблестела её волшебная чешуя.
— А давай попробуем, а? — предложила она.
— А давай! — согласилась Клавуня.
И девчонки побежали по лестнице вверх несмотря на то, что все конфеты в подъезде были разобраны.
— Ведь не в конфетах вся суть, разве не так?.. — кто-то из них сказал.
А потом, через часик-другой, вышел на улицу с оттопыренными карманами.
Вот такие дела!..
Скробонтуй
Юлька принесла всем подарки — даже Шипуле, которая нет-нет, да помахивала на неё клюкой. Из вредности, конечно же, ведь она притворялась злой.
— У-у-у! — заливался слезами Иво, пока его дом заливался водой.
Можжи и Дуб кинулись помогать. Они смогли вытащить несколько банок варенья и пакеты с гречневой кашей, а ещё — нераспакованные носовые платки. Всё остальное всплыло — и кровать, и столы, и стулья. В норку невозможно было зайти.
Дождь лупил их, как прутья. Иво, Можжи и Дуб стояли и смотрели на наводнение, беспокойно дыша. Поникли усы и уши.
Вдруг Иво схватился за голову и снова протяжно завыл, как ветер:
— У-у-у!
Тогда Можжи предложил, не раздумывая:
— Переночуй у меня, мой друг.
— Пошли, Иво! — вмешался и Дуб.
И они забрали Плакучего Иво на гору, хотя были почти не знакомы и виделись пару раз. Но разве можно было оставить кого-то?..
Придя в норку Можжи, они зажгли лампы и свечи, чтобы уже рассвело (хотя и далеко было до рассвета). За окном бушевало море. Можжи набросил одеяло на Иво, и Дуб заварил всем травяной чай.
— Не переживай, — подбадривали скробы по очереди беднягу Иво, — наводнение закончится, как только закончится дождь!
— Будет солнце, Иво!
— Мы спасли твои носовые платки!
— У-у-у!
Иво сжался в кресле, будто бы в нём утонул. На его бровях, похожих на гусениц, повисли капли дождя, как слёзы. Поникли длинные волосы, напоминающие ветви ивы.
— У-у-у… — подвывал он каждый раз, когда делал глоток. — У-у-у!
— Остаться у тебя, Можжи? — шёпотом спросил Дуб.
— Я справлюсь, мой друг.
И устроив Плакучего Иво в постели, укутав его с головой, друзья распрощались до времени, пока по-настоящему не рассветёт. Можжи, как обычно, помахал Дубу лапой.
Хотя Дубу всё равно было волнительно за него.
Поэтому он всю ночь ворочался с боку на бок и спал очень плохо. И даже выходил иногда на балкон, чтобы прислушаться к слабому «у-у-у»…
* * *
Никак, совершенно, отчаянно, не прекращался дождь в эту ночь.
Клавуня
Дуб подёргал Юльку за штанину.
— Она ведь не толстая, — смущённо шепнул Дуб ей на ухо.
— Да и не в этом дело, дядя! Хоть толстая, хоть худая, хоть дылда, хоть лилипут — разве она не имеет на это права? С какой стати другим её обзывать?
Можжи тем временем успокоил Клавуню. Она перестала плакать и с интересом уставилась на него.
— Ох, Юлька! Это же скробы! — воскликнула Клавуня.
Слёзы её вмиг обсохли на розоватых щеках.
— Ага! — сразу приосанилась гордо Юлька. — Это дядя Можжи, а это дядя Дуб. Знаешь, почему?
— Потому что они живут под дубом и можжевеловым кустом?
Можжи и Дуб переглянулись.
— Я же сказала: сообразительная! — просияла Юлька. — Я всех насквозь вижу: и людей, и скробов! Да, дядя Можжи?
— Чуть-чуть.
Так скробы и познакомились с Клавуней — подружкой Юльки, той самой, что живёт у моря и сообщает ей о всех новостях. Клавуня была полновата, с добрым безобидным лицом, блёклыми глазами и волосами. И одета под стать: вся в сером. Такую трудно не замечать!
Можжи и Дуб поделились с ней чаем.
Юлька посадила её на пенёк…
* * *
Пришло время провожать Клавуню домой: нужно было убедиться, что к ней не пристанут опять хулиганы. Юлька, Можжи и Дуб помахали ей на прощанье рукой, а Клавуня помахала в ответ, выглядывая в окно.
Жила она неподалёку от Плакучего Иво. Ближе к скробам и далеко от людей.
— Знаете, дядя, — сказала Юлька на обратном пути. — Имена так правильно подбирают! Вот смотришь на Клавуню и видишь: мягкая, добрая и нежная Клава. Ну можно было бы её Риткой назвать? Или жирной свиньёй?
— Ах!
— Ой!
— А что? — нахмурилась Юлька. — Её ведь так называют, дядя! Вы понимаете? Глупость…
— Это как Георга называют курицей, друг мой.
— Георга, дядя?
— А ты не знакома?
— Это что, капитановский попугай?..
Так Юлька и скробы шли по дорожке от дома Клавуни, разговаривали и возмущались, но шли вперёд. Качались опавшие деревья, пожимали плечами горы — ночью обещали мороз! Море лежало тихо, заснув.
Из кустов неподалёку выглядывали бешеные глаза и хвост.
— Ну где ты, Янка?!
— Иду! Иду!
«Кис-киски»
Стало привычкой что-то жевать, сидя в закрытом кафе и смотря на море.
— Как будто не море, а телевизор, — гладила живот Юлька через лёгкую куртку. — Я надуваюсь уже, как шарик!
Можжи и Дуб — в дождевиках — допивали своё какао.
— У меня ещё есть кис-киски, — сказала Юлька, роясь в кармане.
— Что значит — кис-киски? — не понял Дуб.
— Ты же не носишь в кармане кошку, мой друг? — удивился Можжи.
— Да нет же, дядя… Это ириски. Называются так: «Кис-кис-кис»!
Юлька наконец-то нашла конфеты, достала их из кармана. Ириски действительно назывались вот так.
— Я заклеиваю ими рот, если хочу что-то не то сказать.
— Не то — это как же, мой друг?
— Ну, что не понравится. Мне. А может, кому-то…
— Ох-ох-ох! — напридумывал Дуб.
Они замолчали. Можжи помахал хвостом, высушивая его после дождя. Дуб выжал свои усы — на полу раздулись две лужи.
Юлька не выдержала и сказала сама, как было уже не раз:
— Мне дома и есть не хочется. Одни ириски!
— Почему, Юлька?
— Ну, — помялась она и решилась. — Хотите философию, дядя?
— Давай.
— Для всего требуется нужное место. Даже чтобы хорошенько поесть! Вот я ем, сидя у моря. Мне хорошо-хорошо!
Дуб и Можжи аккуратно переглянулись.
— Дорогая моя подружка… — осмелился Можжи. — Наверное, ириски, как и друзья, созданы для удовольствия.
— Кис-киски, — поправил Дуб и тоже заклеил рот.
— Жизненно, дядя Можжи…
— Спасибо, мой друг!
Юлька вздохнула. Засунула обратно в карман конфеты, не развернув.
Она сказала искренне, откровенно:
— Это хорошо, что с вами я ем, потому что мне хочется, — заблестело море снаружи и у Юльки в глазах — внутри. — Ужасно, дядя, — на самом деле — ужасно! — есть, чтобы только заклеить рот…
Навернулась на берег волна, но не выплеснулась. Зашуршала надрывно галька.
Чайка вынырнула из воды.
А Юлька спрыгнула с перил и вдруг убежала, как когда-то убежал Дуб.
Ливнище
Казалось, что ливни остались в прошлом, но, наверное, так не бывает в жизни: ничего не уходит совсем навсегда.
Хлынуло так, что прибило к земле: кусты, опавшие листья, людей и скробов. С неба, как осенью, — водопад.
Дуб услышал вой сирены и громкое:
— А-а-а-а!!!
Он опасливо вышел на свой балкончик, держа усы. На море начал поднимать голову смерч, почти как змеюка.
Соснуля стояла под дождём и орала на море, тоже, наверное, вся прибитая. В край.
— А-а-а-а!!!
— Ну и ливнище, мой друг.
Можжи протянул зонтик Дубу, перегнувшись через перила.
— Она же промокнет. Давай — подержи.
— А-а-а-а!!! — надрывалась Соснуля, а смерч пил солёную воду, и рос, и рос.
— Соснуля, ты двинулась? — крикнул взволнованно Дуб.
— Отстань ты, Дубина! Я просто ору!
Вылетела из норки Соснули маленькая Соснулька. Мокрая от дождя (если это, конечно, дождь).
Она перегнулась через перила, как мама, и заорала вовсю:
— А-а-а!!!
Дуб больше не знал, что делать. Он раскрыл над ними большущий зонт — такой, который обычно защищает от солнца.
Но защищает ли он от дождя?..
— А-а-а!!!
— А-а-а-а!!!
— А-а-а!!!
— Можжи, Можжи, они же свихнулись!
— Держи зонтик ровнее, мой друг!
Ливнище барабанил — по крышам, по морю, по мостовой. Змеюка пила солёную воду, держась за свинцовые облака. Она становилась толще и толще — напившись, пойдёт закусывать балконами скробов, Соснулей, Соснулькой и кем-то ещё.
Сирена завыла громче.
Дуб едва смог перекричать:
— Что же это творится, Можжи?
— Мне кажется, во всём виноват клиновый сироп.
(Или Клён.)
* * *
Дуб сам промок, пожалуй, до нитки, но держал зонтик над Соснулей с Соснулькой, пока не прекратился внезапный дождь.
Змеюка рухнула в воду, оторвавшись от облаков.
Ей было, чем поживиться сегодня. Но к счастью, всё обошлось.
Обычный день
Солнце лежало на волнах, словно кошка, свернувшаяся в клубок.
— Холодает, — вздохнул Дуб, наконец, сменив кепочку на тёплую шапку.
После обильных дождей, из-за которых река вышла из берегов, внезапно ударил мороз, что бывало очень-очень редко на юге. Всё превратилось в молчаливое царство из льда. Обледенели дороги — по ним вместо машин теперь ездили редкие пешеходы, боясь упасть. Закрыли школу, отменили работу. Ветки плакучей ивы стали похожи на ветки из хрусталя.
Всё блестело на ярком солнце, сияло, как драгоценные камни. Через пару дней Юлька не вытерпела и добралась до моря. Она шла два часа вместо четверти часа. На ногах у неё были кроссовки с шипами.
На гору она не смогла, конечно, подняться, но кинула камешек в балкончик Можжи, а затем — Дуба.
Скробы выглянули одновременно.
— Здрас-сте, дядя! — помахала она.
— Юлька! Ты как пришла?
— Докатилась!
Улыбка у Юльки была в половину лица.
— У вас есть удочка, дядя? — она помахала пакетом в руках. — Я принесла вам еду… вдруг вы замёрзли и оголодали?
Конечно, это было не так: скробы не зависели от магазинов, хотя иногда и меняли что-нибудь у людей. У них все полки были заняты банками, где хранились овощи, фрукты и плавали орехи в меду. Иногда им только приходилось запасаться мукой — для хлеба, но одной пачки им хватало на целый год.
В общем, они не могли бы оголодать, и всё же — ценили, как Юлька не забывает о них.
Взяв удочку, скробы опустили на леске с балкона пакетик с печеньем. Взамен Юлька повесила свой пакет.
— Поднимайте, дядя! — скомандовала она, дёрнув леску.
— Тебе спустить чашку чая, Юлька?
— Не-а, дядя! У меня есть!
И Юлька достала из рюкзака термос. Пока скробы медленно поднимали её гостинцы к себе на балкон, она присела на камни и стала пить чай с печеньем, внимательно наблюдая, чтобы пакет не сорвался и не улетел.
Голодная чайка тоже сидела неподалёку и следила за этим пакетом.
— На! — поделилась с ней Юлька горсткой печенья. — Не думай об этом — и не кради!
Чайка обрадованно сорвалась со скалы…
Тем временем скробы затянули пакет на балкон. Там, внутри, был свежий батон, кусок сыра и горстка шоколадных конфет. Можжи и Дуб переглянулись.
— Пообедаем, друг мой?
— Давай!
И пока Юлька сидела внизу и наблюдала за тихим блестящим морем, скробы уселись наверху на балконе — и тоже стали пить чай и смотреть куда-то вперёд. Иногда они перекликались:
— Как дела, дядя Дуб?
— Нормально, Юлька!
— А у вас, дядя Можжи?
— Всё хорошо, подружка!
И слышался треск печенья, щёлканье клювом. Наверное, это чайка прибавляла тихо, обрадованно:
— Чай-чай-чай!
Так, под плеск волн, молчание, дружбу, обычный день подходил к концу…
(И он был, конечно же, замечательный, как обычно.)
Первый снег
Однажды Дуб проснулся среди ночи и ему показалось, что пошёл первый снег. За окошком ярился ветер, что-то летало.
— Как рано в этом году! — сказал Дуб и снова уснул.
Ведь обычно снег шёл в январе, да и то — один день. От силы, наверное, два.
Дуб храпел, закутавшись в одеяло с русалкой, и его живот поднимался, как будто отдельный — живой. Тихо стояло кресло Георга в углу, сдутые шины молчали под обеденным столом, а на тумбочке спала книга…
На следующий день Дуб вышел из дома и увидел, как на кустах — не снег вовсе, а клочки какой-то бумажки.
— Вот дела! — проворчал Дуб первым делом, как только Можжи впустил его в норку. — Я-то думал, что ночью шёл снег. Так надеялся, что кусты поседели! А это — какой-то мусор!
Можжи любопытно выглянул и посмотрел на куст.
— Ну, милый друг… Ты сам очаровался — и разочаровался тоже!
— Ещё от тебя выслушивать, старый дурень!
— Смотри-ка, это не просто бумажка: здесь есть слова!..
Можжи собрал с куста все клочки, словно белые ягодки, и высыпал их на пол в норе. Дуб отвернулся.
— И что там написано? — не выдержал вскоре он.
— Я ещё не сложил, — откликнулся Можжи.
Дуб покряхтел, но сел на пол рядом, и они начали собирать предложение.
«Боль»
«Боль»
«Большие»
— Здесь что-то повторяется много раз.
В общем, это было не так-то просто: скробы утонули в бумажках. Чуть-чуть пахло морозом, в небе за окном летали озябшие чайки. Можжи налил какао и угостил Дуба печеньем таким же хрустящим и тонким, как первый лёд на горе.
«Большие драконы рождаются»
— Ну, это логично, — добавил Дуб.
— Только вряд ли они рождаются сразу большими, мой друг.
Скробы продолжили соединять. Сочинять.
Пока наконец-то — насочинялись:
«Большие драконы рождаются в маленьких ручейках»
Скробы выпрямились и переглянулись.
— Странное предложение, — буркнул Дуб.
— И вправду, мой друг.
— Как будто вообще бывают какие-то драконы…
— Ну, может быть, где-нибудь…
— Но не тут!
Можжи поправил очки на носу — он не мог уже без них обходиться. Носил их и ночью, и днём.
— Одно, мне кажется, точно, — заметил он.
— Почерк знакомый?
— Не это.
— А что?
Можжи собрал аккуратно записку на лапе. Там — около десяти одинаковых строчек про драконов и про ручьи.
«Большие драконы рождаются в маленьких ручейках»
«Большие драконы рождаются в маленьких ручейках»
«Боль»
«Боль»
«Большие»…
— А то, милый друг, — сказал Можжи тихо, смотря на обрывки фраз. — Наверное, это очень важно. Ведь неважное не повторяют по столько раз.
Колядовать
Юлька выбежала из подъезда, придержав Снегурочке дверь.
Та кокетливо засмеялась, а затем охнула — так Юлька и узнала её.
— А я к тебе, Клавуня!
— Зачем? У вас вон — девятиэтажка!
— А зерно?..
Клавуня показала большие карманы:
— Тут пшено, а тут — конфеты.
— Ха-ха!
Юлькины глаза разблестелись, прямо как самодельная чешуя.
— А ты кто?
— Русалка, — ответила Юлька.
— На селёдку похожа, — пошутила Клавуня.
— Я эти конфеты полгода ела, чтобы столько фантиков насобирать!..
В темноте падал снег, но таял, не сумев долететь до земли. Вечер был фиолетовым, как переспевший инжир, и пах сладко. Солнце на фонарном столбе светило по-зимнему тускло.
Плотную тишину разрывали иногда на кусочки:
— Ха-ха-ха!
— Хи-хи-хи!
— Сыпьте побольше, дядя!
И ватага детей вываливалась на улицу то тут, то там. Разряженные, нарумяненные, все они пели и обсыпали пороги зерном:
— Сеем-сеем, посеваем!
— С Новым годом поздравляем!
И наступала ночь своей мягкой лапой, но никто не ложился спать…
* * *
Клавуня и Юлька прошмыгнули в подъезд. Им навстречу уже спускалась другая толпа ребят.
— Тут — ничего! — важно сообщили они.
— Всё собрали?
— А то!
— Ха-ха-ха!
— Хо-хо-хо!
Русалке и Снегурочке показали фиги. Совсем не те, что растут на деревьях. Ребятня бросилась убегать, похожая на стайку юрких, неуловимых и мелких рыбок. Их смех разбился о низкое небо и разлетелся по замерзающему двору.
— Айда по гостиницам колядовать! — кто-то крикнул.
И топот ног начал стихать, и стихать, и стихать…
Клавуня и Юлька постояли молча, переминаясь на нижних ступеньках подъезда. Наконец, они переглянулись. Юлькина глаза всё-таки заблестели опять — и заблестела её волшебная чешуя.
— А давай попробуем, а? — предложила она.
— А давай! — согласилась Клавуня.
И девчонки побежали по лестнице вверх несмотря на то, что все конфеты в подъезде были разобраны.
— Ведь не в конфетах вся суть, разве не так?.. — кто-то из них сказал.
А потом, через часик-другой, вышел на улицу с оттопыренными карманами.
Вот такие дела!..
Скробонтуй
Юлька принесла всем подарки — даже Шипуле, которая нет-нет, да помахивала на неё клюкой. Из вредности, конечно же, ведь она притворялась злой.
