Гимри велел пока распределить спасённые с телеги вещи, загрузив и потерявшего седока коня, а сам направился в конец дороги под молчаливые взгляды соратников. Отойдя подальше, чтобы не пугать лошадей, он завопил со всей мочи:
— ГО-О-ОВА-А-АР!
— Вар, вар, ар... — вторил ему лес.
— Го-о-ова-а-ар!
Гимри уже понимал, что Говар не откликнется, и всё равно звал его, не желая смириться. Но лишь птицы взметнулись над лесом, спасаясь от громких звуков, и беспокойные крики их вскоре стихли вдали. Показалось Гимри, будто поднимается над дорогой туман. Был он пока еле заметный, и всё же его синевато-зелёная дымка явственно скользила по тропе, подкрадываясь к отряду.
— Предводитель, — Атвир положил ему тёплую руку на плечо. — Мы разделили вещи и готовы ехать.
Гимри кивнул, неотрывно буравя взглядом густеющий туман. Да, нельзя больше медлить, иначе в самом деле одним Говаром не обойдётся. И он спешно вернулся к ожидавшему его Мару, вскочил в седло и крикнул:
— Выдвигаемся!
И устремилась за ним помрачневшая вереница из двадцати воинов, двух женщин и одного ребёнка. Темнела дорога, полз следом недобрый сизый сумрак, но отставал всё сильнее и сильнее. В конце концов, он осел на тропу и распластался по ней во все стороны, поглотив и изумрудный мох, и беспокойные ивы, и недавние следы лошадиных копыт: никому теперь не пройти ни туда, ни обратно.
Отряд ехал медленно. Дорога становилась всё уже, и воины зорко следили, чтобы кони не шагнули мимо неё: никто не желал умирать в страшной трясине. Сошла с глаз мутная пелена, и пропало чувство, словно бредут всадники сквозь толщу воды. Даже дышать теперь стало легче, зато на сердце легла непомерная тяжесть.
Мирана невидяще глядела прямо перед собой. Только что... Только что она говорила с Говаром. Спорили, против боги или нет... А на прошлой седмице она заставляла его пить целебный отвар от кашля, а Говар сопротивлялся, точно дитя малое. Он служил ещё Винлингу, и в его дружине близко сошёлся с Гимри, Атвиром и Тармом. Эти четверо сразу откликнулись, едва дочь великого воеводы принялась собирать людей в Дикие горы. «На смерть — так на смерть», — посмеялся тогда Атвир. Да то оказалась вовсе не шутка.
Кто остался у Говара из родни? Он упоминал мать... Верно, нужно отыскать её и помочь: вдруг других сыновей нету. Да только что, если весь отряд не вернётся из похода? Озноб пробежал по телу Мираны, и она непроизвольно вцепилась в поводья. Лес теперь казался обманчиво обычным, и долгожданная прохлада, наконец, заполняла его. Пожалуй, стало даже холодно. Женщина прикусила губу: Говар ведь тоже жаловался на холод, а потом его затянуло под землю... И Мирана тряхнула головой и принялась следить за дорогой. Сейчас главное — из леса выбраться, а поскорбеть о погибшем воине ещё успеется.
Под густыми ивовыми кронами отступила нестерпимая жажда. И всё же трудно было держаться, когда слева доносилось такое манящее журчание реки. Дружинники поворачивали головы, с тоской всматриваясь в изумрудную воду, бегущую по большим камням, но никто не решался направиться к ней. Все надеялись, что однажды лес кончится — не может же он вечно тянуться ядовито-зелёным пятном! А за ним встретится всё та же Изумрудка, уже не прикрытая раскидистыми кронами недобрых ив, и к ней можно будет безбоязненно подойти и напиться.
Простиралось над Вязким лесом алое небо, и тяжёлый закат тянул золочёные руки далеко за край мира. Сизый сумрак устремился к тропе со всех концов леса и стал цепляться за копыта коней. Гимри и рад был бы пустить своего Мара вскачь да велеть остальным поторопиться, чтобы не пришлось ночевать в столь гиблом месте. Но опасался: не такая эта дорога, где можно быстро ехать.
Как вдруг потянуло дымом. Предводитель встрепенулся: жильё близко! Поредели стены деревьев, посветлело в проталинах между стволами. Гимри первый вышел из лесной трясины и вдохнул полной грудью свежесть раскинувшихся перед ним полей. За ним высыпали его воины. Атвир измученно отёр лоб:
— Ну и ну, — произнёс он дрожащим голосом, — всякое случалось в жизни, но в таком страшном лесу я ещё не бывал! Предводитель, давай обойдём его на обратном пути?
— Там видно будет, — глухо отозвался Гимри.
Он напряжённо всматривался вдаль, пытаясь понять, много ли домов в деревне. Коли много, жители могут и отпор дать лисьепадскому отряду. Конечно, воины вооружены — и наверняка лучше, чем деревенские. Да только сейчас все очень устали, и драться — последнее, чего желал бы Гимри. Хугар поравнялся с ним и, сощурившись, поглядел вперёд.
— Десятка два, — обронил он. — И часть заброшена.
Предводитель поднял брови:
— Сам-то ты косой, а видишь лучше меня.
— Должны же у меня быть хоть какие-то достоинства, — развёл руками Хугар. — Если поспешим, успеем до темноты. Наверняка, у них и вода, и еда найдётся. Что скажешь, — он оскалился, произнося по слогам: — пред-во-ди-тель?
Гимри не желал больше ввязываться в споры. Ясно же, что Хугар нарывается, ну и пусть. Сейчас важно другое... И предводитель бросил обеспокоенный взгляд на Мирану: даже алый закат не заставил порозоветь её бледные от усталости щёки. Надо спешить, а то рухнет Мирана без сил. Ещё не хватало, чтобы она с лошади свалилась. И Гимри, вновь пересчитав людей, дал приказ скакать к деревне.
Темнело. Раскинулись по небесной синеве простыни облаков с рваными краями: розовые и рыжие у самого горизонта и красновато-сиреневые — над просторным полем, заросшим сладко пахнущими высокими цветами. Без телеги двигаться стало куда легче, и кони быстро скакали по еле намеченной тропе. Трепал ветер лошадиные гривы и волосы уставших всадников. Вечерняя прохлада, будто мягкая речная вода, струилась по разгорячённым телам и надувала парусами плащи.
Вот и дома — всё ближе и ближе: уже видно и местных жителей, испуганно хватающих детей и разбегающихся в разные стороны. Мало ли что за всадники? От приходящих на закате не жди добра. Тем более — если приходят они со стороны Вязкого леса.
— Селяне! Мы с миром! — воскликнул Гимри, спрыгивая с коня, но на всякий случай держа ладонь на рукояти меча. — Нам нужна вода! И мы готовы заплатить за еду и ночлег! Не откажите нам!
— Тьфу, — сплюнул Хугар за его спиной и тихо добавил: — Придумал тоже: платить... Мы могли бы просто взять это.
Гимри и ухом не повёл. Люди озадаченно выглянули из укрытий и стали осторожно выходить к всадникам.
— А вы кто такие? — с вызовом спросил высокий темноволосый мужчина.
Он единственный не дрогнул при приближении незнакомого войска и теперь стоял перед ним, скрестив на груди руки. Остальные жители деревни словно выглядывали из-за его необъятной спины: кто-то — робко, а кто-то — воинственно потрясая кулаками. Гимри бросил взгляд на топор, воткнутый в пень рядом с этим могучим человеком, поглядел на испуганных женщин и любопытных детей, чьи лица уже плохо различались в сгущающихся сумерках, и тяжело вздохнул:
— Мы из Лисьей Пади.
— Лисьепадские крысы?! — гневно воскликнул мужчина.
— Но-но! — Хугар тоже спрыгнул с коня. — Какие мы тебе крысы? На драку нарываешься?
— Помолчи, Хугар, — велел Гимри, отстраняя его.
— Известно, какие! — выкрикнул молодой парень из толпы. — Пока ваш Рован не поссорился с Ингом Серебряным, мы и бед не знали! У нас здесь стоял город! А теперь что? Захудалая деревенька...
— Про «захудалую» ты зря, — оборвал его мужчина, ставя ногу на пень с топором. — Хорошая у нас деревня. Но да. Покуда лисьепадские псы не начали прочёсывать каждый куст нашей земли в поисках Инга, жечь наши дома и убивать людей, мы и бед никаких не знали. Что вам теперь нужно? Опять хотите нашей крови?
Но Гимри оставался спокоен:
— Как тебя зовут?
— Удвинг, — мужчина гордо вскинул голову.
— Я Гимри, сын Фарина, — представился предводитель. — И я сожалею, что наши князья принесли столько горя твоим родным землям.
— Сожалеет он, будет врать! — крикнул кто-то из селян.
— Дедов наших порубили, а теперь «сожалеют»...
— Но я здесь не от имени князя, — повысив голос, произнёс Гимри. — И не по его делам, а по своим личным, — он указал на Мирану. — У этой женщины тяжело больна дочь, и мы ищем колдуна или другого способного лекаря, потому что в наших землях никто не в силах справиться с этой хворью.
— Это вам кара, — мстительно засмеялась одна из женщин, но Удвинг не проронил ни слова.
— Тьфу, — вновь с раздражением сплюнул Хугар.
— Возможно, и кара, — осторожно согласился Гимри, следя за руками воеводы — не схватился бы тот за меч. — И всё же... Пусть даже наши князья и разоряли ваши земли в прошлом, но мы лично, — предводитель указал на весь свой отряд, — зла вам не делали. На пути нас ждал обвал, загородивший всю дорогу. Пришлось пробираться через лес: там мы потеряли соратника. И у нас кончилась вода. Я буду благодарен за воду из ваших колодцев. И повторю, что заплачу за еду и ночлег — хотя бы для женщин и ребёнка.
Гимри достал заранее подготовленный мешочек с монетами и кинул его Удвингу. Но тот не стал ловить, и мешочек тяжело бухнулся к его ногам.
— Мамочка, — вдруг подала голос Инара. — Мамочка! Пить...
Удвинг поглядел на Мирану, скользнул взглядом по исхудавшему лицу ребёнка у неё на руках, и, наконец, кивнул:
— Ладно. Вон колодец, — указал он себе за спину. — Наберите, сколько нужно. Еды лишней у нас нет. Ночлег — на старом сеновале, — он кивнул на высокое деревянное строение, темнеющее на пригорке. — Это всё, Гимри, сын Фарина?
К мешочку с монетами он так и не притронулся.
— Позволь ещё спросить... Не появлялся ли в ваших краях Инг Серебряный или какой другой колдун?
— Даже если появлялся, думаешь, я сказал бы об этом людям из Лисьей Пади? — усмехнулся Удвинг. — Никого мы не видели.
— А что за обвал на дороге за лесом, знаешь?
— Знать не знаю. Может, хёгг какой проходил.
— Ясно... — кивнул Гимри. — Что ж, я благодарен тебе, Удвинг. Мы спешим и утром уже покинем твою деревню.
— Она не только моя, — поправил мужчина, приосанившись.
— Не нужно быть провидцем, чтобы понять, кто здесь главный, — и Гимри слегка склонил голову в знак уважения.
— Деньги можешь забрать, — Удвинг указал на мешочек у своих ног. — Никто их трогать не будет, — разочарованный вздох вырвался у людей за его спиной, и Удвинг грозно повернулся к ним: — Я сказал: никто их трогать не будет!
На том и разошлись.
* * *
Ночь наползала густыми сумерками и волнами прохлады. Она стелила кругом непроглядные покрывала: в низинах — темнее, на пригорках — тоньше, и сквозь сотканную мглой ткань уже едва различались очертания деревни. Лишь виднелось высокое пламя, разведённое посреди открытой площади, где Гимри и беседовал с Удвингом. В свете рыжих языков порой сновал туда-сюда человек: то дров подкинет, то по сторонам оглядится. Деревенские, верно, выставили караульного: мало ли чего ждать от незваных гостей?
Уже догорел поминальный костёр, который Гимри сложил в память о Говаре, и рассыпались горячие угли, переливаясь красным сиянием. И теперь предводитель стоял на пригорке перед старой постройкой и вслушивался в доносившиеся со всех сторон звуки.
На сеновале ночевала нынче Мирана со своей дочерью и служанкой, а воины расположились лагерем ниже по склону. Люди утолили жажду и наполнили про запас меха, а потом и поели. Слышно было, как трещат костры, возле которых ещё вяло разговаривало несколько человек. Кто-то уже улёгся, и негромкий храп долетал до усталого предводителя. Внизу, у реки, воины Хугара поили и мыли лошадей, и животные блаженно фырчали и плескались в холодившей их тела воде.
— Ай, да не брызгай ты на меня, морда! — недовольно завопил лучник Хьянг. — Я помылся и больше не хочу!
Трещали кузнечики в покошенной траве вокруг сеновала. Ещё громче стрекотали они с пышных ив, растущих у берега. Пролетела над головой большая ночная птица: судя по размаху крыльев, сова или филин:
— Шух, шух, шух...
И скрылась за сеновалом. А там, выше крыши, если поднять голову, раскинулась бесконечная чернота, усеянная звёздами. Будто тысячи свечей, горящих серебристым пламенем, — огни чертогов Халльфры.
«Пусть путь твой к предкам будет прямой и лёгкий, Говар», — пожелал Гимри.
Он прихлопнул комара на шее и вздохнул: вроде всё так спокойно и обыденно, что можно и самому лечь спать...
— Гимри? — раздался вдруг позади голос Мираны. — Это ты там стоишь?
Тёплая улыбка тронула губы предводителя:
— Я.
— Так и знала!
И, прикрыв покосившуюся дверь, Мирана устроилась на старом бревне у стен сеновала. На ней была просторная рубаха и лёгкие льняные штаны — одежда, в какой редкая женщина рискнула бы появиться на людях. В Лисьей Пади про дочь Винлинга не зря говорили: «Девка с причудами». Да Мирана не боялась пересудов за спиной. Она хорошо понимала: в дальний поход лучше надеть штаны, а не платье, которое повиснет лоскутами на ближайшей горе.
Волосы женщины ещё не просохли после вечернего купания, и она не стала заплетать их в косы. Сегодня все, наконец, смогли вымыться. И Гимри, входя в прохладную речку, с грустью подумал, что Говар, верно, забоялся бы русалок, живущих в ночной воде, и стал бы отговаривать дружину от купания в сумерках. Он всегда такой был: ходячий набор примет.
Гимри вздохнул и подошёл к Миране:
— Как Инара?
— Да никак, — глухо отозвалась та. И неожиданно призналась: — Мне страшно, Гимри. То, что она сегодня говорила, когда мы были в лесу... Дети не говорят таких вещей обычно. Они просто играют с другими, бегают по полям, собирают цветочки... Инара никогда раньше не слышала шёпота леса. И раз теперь она слышит, должно быть, уже... — Мирана шумно выдохнула: — Должно быть, она уже одной ногой за гранью нашей жизни.
Мирана сгорбилась, обхватив голову руками:
— Я понимаю, рассчитывать и так не на что... Но как не хочется отдавать её Халльфре! Ведь Инара ещё столько не видела! Жизнь такая... такая красивая... — Мирана закрыла глаза и с силой сжала челюсти, стараясь не заплакать.
Гимри молча сел рядом, не зная, что отвечать.
— Я, наверное, странная, — усмехнулась Мирана, справившись с подступавшими слезами. — Но в этом походе я чувствую себя такой живой... У меня умирает дочь, и это ужасно. Мы потеряли Говара... Но вместе с тем... Когда я последний раз делала что-то, что считаю по-настоящему важным? Я говорю не только о лечении Инары. Ведь колдуны покинули людей очень давно, и с тех пор люди судачат, что всё в мире идёт не так. Я думаю даже, уж не потому ли хворь бушует в Лисьей Пади, что равновесие мира нарушено? Представь: вдруг нам удастся изменить это? И если даже мы не вернёмся назад, я хотя бы умру с чувством, что жила в самом деле, пыталась сделать что-то! А не была лишь тенью при своём отце и муже.
У Гимри вырвался сдавленный смешок:
— У меня бы язык не повернулся назвать тебя тенью, — проронил он.
— И всё же, — возразила Мирана и вздохнула: — Мне в детстве так хотелось стать великой воительницей — знаешь же, из тех женщин, о которых слагают легенды. Которые в каждой руке могли поднять по рослому мужику и растереть их друг об друга.
— Всегда считал, что они выглядят как уродливые великанши. С бородами и бородавками, — признался Гимри. — Никогда не хотел столкнуться с такой.
— А я хотела, — улыбнулась Мирана. — Мечтала, что однажды повстречаю какую-нибудь Ривану, дочь Милльдора, и она научит меня, как быть сильной и отрывать чужие головы.
— ГО-О-ОВА-А-АР!
— Вар, вар, ар... — вторил ему лес.
— Го-о-ова-а-ар!
Гимри уже понимал, что Говар не откликнется, и всё равно звал его, не желая смириться. Но лишь птицы взметнулись над лесом, спасаясь от громких звуков, и беспокойные крики их вскоре стихли вдали. Показалось Гимри, будто поднимается над дорогой туман. Был он пока еле заметный, и всё же его синевато-зелёная дымка явственно скользила по тропе, подкрадываясь к отряду.
— Предводитель, — Атвир положил ему тёплую руку на плечо. — Мы разделили вещи и готовы ехать.
Гимри кивнул, неотрывно буравя взглядом густеющий туман. Да, нельзя больше медлить, иначе в самом деле одним Говаром не обойдётся. И он спешно вернулся к ожидавшему его Мару, вскочил в седло и крикнул:
— Выдвигаемся!
И устремилась за ним помрачневшая вереница из двадцати воинов, двух женщин и одного ребёнка. Темнела дорога, полз следом недобрый сизый сумрак, но отставал всё сильнее и сильнее. В конце концов, он осел на тропу и распластался по ней во все стороны, поглотив и изумрудный мох, и беспокойные ивы, и недавние следы лошадиных копыт: никому теперь не пройти ни туда, ни обратно.
Отряд ехал медленно. Дорога становилась всё уже, и воины зорко следили, чтобы кони не шагнули мимо неё: никто не желал умирать в страшной трясине. Сошла с глаз мутная пелена, и пропало чувство, словно бредут всадники сквозь толщу воды. Даже дышать теперь стало легче, зато на сердце легла непомерная тяжесть.
Мирана невидяще глядела прямо перед собой. Только что... Только что она говорила с Говаром. Спорили, против боги или нет... А на прошлой седмице она заставляла его пить целебный отвар от кашля, а Говар сопротивлялся, точно дитя малое. Он служил ещё Винлингу, и в его дружине близко сошёлся с Гимри, Атвиром и Тармом. Эти четверо сразу откликнулись, едва дочь великого воеводы принялась собирать людей в Дикие горы. «На смерть — так на смерть», — посмеялся тогда Атвир. Да то оказалась вовсе не шутка.
Кто остался у Говара из родни? Он упоминал мать... Верно, нужно отыскать её и помочь: вдруг других сыновей нету. Да только что, если весь отряд не вернётся из похода? Озноб пробежал по телу Мираны, и она непроизвольно вцепилась в поводья. Лес теперь казался обманчиво обычным, и долгожданная прохлада, наконец, заполняла его. Пожалуй, стало даже холодно. Женщина прикусила губу: Говар ведь тоже жаловался на холод, а потом его затянуло под землю... И Мирана тряхнула головой и принялась следить за дорогой. Сейчас главное — из леса выбраться, а поскорбеть о погибшем воине ещё успеется.
Под густыми ивовыми кронами отступила нестерпимая жажда. И всё же трудно было держаться, когда слева доносилось такое манящее журчание реки. Дружинники поворачивали головы, с тоской всматриваясь в изумрудную воду, бегущую по большим камням, но никто не решался направиться к ней. Все надеялись, что однажды лес кончится — не может же он вечно тянуться ядовито-зелёным пятном! А за ним встретится всё та же Изумрудка, уже не прикрытая раскидистыми кронами недобрых ив, и к ней можно будет безбоязненно подойти и напиться.
Простиралось над Вязким лесом алое небо, и тяжёлый закат тянул золочёные руки далеко за край мира. Сизый сумрак устремился к тропе со всех концов леса и стал цепляться за копыта коней. Гимри и рад был бы пустить своего Мара вскачь да велеть остальным поторопиться, чтобы не пришлось ночевать в столь гиблом месте. Но опасался: не такая эта дорога, где можно быстро ехать.
Как вдруг потянуло дымом. Предводитель встрепенулся: жильё близко! Поредели стены деревьев, посветлело в проталинах между стволами. Гимри первый вышел из лесной трясины и вдохнул полной грудью свежесть раскинувшихся перед ним полей. За ним высыпали его воины. Атвир измученно отёр лоб:
— Ну и ну, — произнёс он дрожащим голосом, — всякое случалось в жизни, но в таком страшном лесу я ещё не бывал! Предводитель, давай обойдём его на обратном пути?
— Там видно будет, — глухо отозвался Гимри.
Он напряжённо всматривался вдаль, пытаясь понять, много ли домов в деревне. Коли много, жители могут и отпор дать лисьепадскому отряду. Конечно, воины вооружены — и наверняка лучше, чем деревенские. Да только сейчас все очень устали, и драться — последнее, чего желал бы Гимри. Хугар поравнялся с ним и, сощурившись, поглядел вперёд.
— Десятка два, — обронил он. — И часть заброшена.
Предводитель поднял брови:
— Сам-то ты косой, а видишь лучше меня.
— Должны же у меня быть хоть какие-то достоинства, — развёл руками Хугар. — Если поспешим, успеем до темноты. Наверняка, у них и вода, и еда найдётся. Что скажешь, — он оскалился, произнося по слогам: — пред-во-ди-тель?
Гимри не желал больше ввязываться в споры. Ясно же, что Хугар нарывается, ну и пусть. Сейчас важно другое... И предводитель бросил обеспокоенный взгляд на Мирану: даже алый закат не заставил порозоветь её бледные от усталости щёки. Надо спешить, а то рухнет Мирана без сил. Ещё не хватало, чтобы она с лошади свалилась. И Гимри, вновь пересчитав людей, дал приказ скакать к деревне.
Глава 3. Алая Стынь
Темнело. Раскинулись по небесной синеве простыни облаков с рваными краями: розовые и рыжие у самого горизонта и красновато-сиреневые — над просторным полем, заросшим сладко пахнущими высокими цветами. Без телеги двигаться стало куда легче, и кони быстро скакали по еле намеченной тропе. Трепал ветер лошадиные гривы и волосы уставших всадников. Вечерняя прохлада, будто мягкая речная вода, струилась по разгорячённым телам и надувала парусами плащи.
Вот и дома — всё ближе и ближе: уже видно и местных жителей, испуганно хватающих детей и разбегающихся в разные стороны. Мало ли что за всадники? От приходящих на закате не жди добра. Тем более — если приходят они со стороны Вязкого леса.
— Селяне! Мы с миром! — воскликнул Гимри, спрыгивая с коня, но на всякий случай держа ладонь на рукояти меча. — Нам нужна вода! И мы готовы заплатить за еду и ночлег! Не откажите нам!
— Тьфу, — сплюнул Хугар за его спиной и тихо добавил: — Придумал тоже: платить... Мы могли бы просто взять это.
Гимри и ухом не повёл. Люди озадаченно выглянули из укрытий и стали осторожно выходить к всадникам.
— А вы кто такие? — с вызовом спросил высокий темноволосый мужчина.
Он единственный не дрогнул при приближении незнакомого войска и теперь стоял перед ним, скрестив на груди руки. Остальные жители деревни словно выглядывали из-за его необъятной спины: кто-то — робко, а кто-то — воинственно потрясая кулаками. Гимри бросил взгляд на топор, воткнутый в пень рядом с этим могучим человеком, поглядел на испуганных женщин и любопытных детей, чьи лица уже плохо различались в сгущающихся сумерках, и тяжело вздохнул:
— Мы из Лисьей Пади.
— Лисьепадские крысы?! — гневно воскликнул мужчина.
— Но-но! — Хугар тоже спрыгнул с коня. — Какие мы тебе крысы? На драку нарываешься?
— Помолчи, Хугар, — велел Гимри, отстраняя его.
— Известно, какие! — выкрикнул молодой парень из толпы. — Пока ваш Рован не поссорился с Ингом Серебряным, мы и бед не знали! У нас здесь стоял город! А теперь что? Захудалая деревенька...
— Про «захудалую» ты зря, — оборвал его мужчина, ставя ногу на пень с топором. — Хорошая у нас деревня. Но да. Покуда лисьепадские псы не начали прочёсывать каждый куст нашей земли в поисках Инга, жечь наши дома и убивать людей, мы и бед никаких не знали. Что вам теперь нужно? Опять хотите нашей крови?
Но Гимри оставался спокоен:
— Как тебя зовут?
— Удвинг, — мужчина гордо вскинул голову.
— Я Гимри, сын Фарина, — представился предводитель. — И я сожалею, что наши князья принесли столько горя твоим родным землям.
— Сожалеет он, будет врать! — крикнул кто-то из селян.
— Дедов наших порубили, а теперь «сожалеют»...
— Но я здесь не от имени князя, — повысив голос, произнёс Гимри. — И не по его делам, а по своим личным, — он указал на Мирану. — У этой женщины тяжело больна дочь, и мы ищем колдуна или другого способного лекаря, потому что в наших землях никто не в силах справиться с этой хворью.
— Это вам кара, — мстительно засмеялась одна из женщин, но Удвинг не проронил ни слова.
— Тьфу, — вновь с раздражением сплюнул Хугар.
— Возможно, и кара, — осторожно согласился Гимри, следя за руками воеводы — не схватился бы тот за меч. — И всё же... Пусть даже наши князья и разоряли ваши земли в прошлом, но мы лично, — предводитель указал на весь свой отряд, — зла вам не делали. На пути нас ждал обвал, загородивший всю дорогу. Пришлось пробираться через лес: там мы потеряли соратника. И у нас кончилась вода. Я буду благодарен за воду из ваших колодцев. И повторю, что заплачу за еду и ночлег — хотя бы для женщин и ребёнка.
Гимри достал заранее подготовленный мешочек с монетами и кинул его Удвингу. Но тот не стал ловить, и мешочек тяжело бухнулся к его ногам.
— Мамочка, — вдруг подала голос Инара. — Мамочка! Пить...
Удвинг поглядел на Мирану, скользнул взглядом по исхудавшему лицу ребёнка у неё на руках, и, наконец, кивнул:
— Ладно. Вон колодец, — указал он себе за спину. — Наберите, сколько нужно. Еды лишней у нас нет. Ночлег — на старом сеновале, — он кивнул на высокое деревянное строение, темнеющее на пригорке. — Это всё, Гимри, сын Фарина?
К мешочку с монетами он так и не притронулся.
— Позволь ещё спросить... Не появлялся ли в ваших краях Инг Серебряный или какой другой колдун?
— Даже если появлялся, думаешь, я сказал бы об этом людям из Лисьей Пади? — усмехнулся Удвинг. — Никого мы не видели.
— А что за обвал на дороге за лесом, знаешь?
— Знать не знаю. Может, хёгг какой проходил.
— Ясно... — кивнул Гимри. — Что ж, я благодарен тебе, Удвинг. Мы спешим и утром уже покинем твою деревню.
— Она не только моя, — поправил мужчина, приосанившись.
— Не нужно быть провидцем, чтобы понять, кто здесь главный, — и Гимри слегка склонил голову в знак уважения.
— Деньги можешь забрать, — Удвинг указал на мешочек у своих ног. — Никто их трогать не будет, — разочарованный вздох вырвался у людей за его спиной, и Удвинг грозно повернулся к ним: — Я сказал: никто их трогать не будет!
На том и разошлись.
* * *
Ночь наползала густыми сумерками и волнами прохлады. Она стелила кругом непроглядные покрывала: в низинах — темнее, на пригорках — тоньше, и сквозь сотканную мглой ткань уже едва различались очертания деревни. Лишь виднелось высокое пламя, разведённое посреди открытой площади, где Гимри и беседовал с Удвингом. В свете рыжих языков порой сновал туда-сюда человек: то дров подкинет, то по сторонам оглядится. Деревенские, верно, выставили караульного: мало ли чего ждать от незваных гостей?
Уже догорел поминальный костёр, который Гимри сложил в память о Говаре, и рассыпались горячие угли, переливаясь красным сиянием. И теперь предводитель стоял на пригорке перед старой постройкой и вслушивался в доносившиеся со всех сторон звуки.
На сеновале ночевала нынче Мирана со своей дочерью и служанкой, а воины расположились лагерем ниже по склону. Люди утолили жажду и наполнили про запас меха, а потом и поели. Слышно было, как трещат костры, возле которых ещё вяло разговаривало несколько человек. Кто-то уже улёгся, и негромкий храп долетал до усталого предводителя. Внизу, у реки, воины Хугара поили и мыли лошадей, и животные блаженно фырчали и плескались в холодившей их тела воде.
— Ай, да не брызгай ты на меня, морда! — недовольно завопил лучник Хьянг. — Я помылся и больше не хочу!
Трещали кузнечики в покошенной траве вокруг сеновала. Ещё громче стрекотали они с пышных ив, растущих у берега. Пролетела над головой большая ночная птица: судя по размаху крыльев, сова или филин:
— Шух, шух, шух...
И скрылась за сеновалом. А там, выше крыши, если поднять голову, раскинулась бесконечная чернота, усеянная звёздами. Будто тысячи свечей, горящих серебристым пламенем, — огни чертогов Халльфры.
«Пусть путь твой к предкам будет прямой и лёгкий, Говар», — пожелал Гимри.
Он прихлопнул комара на шее и вздохнул: вроде всё так спокойно и обыденно, что можно и самому лечь спать...
— Гимри? — раздался вдруг позади голос Мираны. — Это ты там стоишь?
Тёплая улыбка тронула губы предводителя:
— Я.
— Так и знала!
И, прикрыв покосившуюся дверь, Мирана устроилась на старом бревне у стен сеновала. На ней была просторная рубаха и лёгкие льняные штаны — одежда, в какой редкая женщина рискнула бы появиться на людях. В Лисьей Пади про дочь Винлинга не зря говорили: «Девка с причудами». Да Мирана не боялась пересудов за спиной. Она хорошо понимала: в дальний поход лучше надеть штаны, а не платье, которое повиснет лоскутами на ближайшей горе.
Волосы женщины ещё не просохли после вечернего купания, и она не стала заплетать их в косы. Сегодня все, наконец, смогли вымыться. И Гимри, входя в прохладную речку, с грустью подумал, что Говар, верно, забоялся бы русалок, живущих в ночной воде, и стал бы отговаривать дружину от купания в сумерках. Он всегда такой был: ходячий набор примет.
Гимри вздохнул и подошёл к Миране:
— Как Инара?
— Да никак, — глухо отозвалась та. И неожиданно призналась: — Мне страшно, Гимри. То, что она сегодня говорила, когда мы были в лесу... Дети не говорят таких вещей обычно. Они просто играют с другими, бегают по полям, собирают цветочки... Инара никогда раньше не слышала шёпота леса. И раз теперь она слышит, должно быть, уже... — Мирана шумно выдохнула: — Должно быть, она уже одной ногой за гранью нашей жизни.
Мирана сгорбилась, обхватив голову руками:
— Я понимаю, рассчитывать и так не на что... Но как не хочется отдавать её Халльфре! Ведь Инара ещё столько не видела! Жизнь такая... такая красивая... — Мирана закрыла глаза и с силой сжала челюсти, стараясь не заплакать.
Гимри молча сел рядом, не зная, что отвечать.
— Я, наверное, странная, — усмехнулась Мирана, справившись с подступавшими слезами. — Но в этом походе я чувствую себя такой живой... У меня умирает дочь, и это ужасно. Мы потеряли Говара... Но вместе с тем... Когда я последний раз делала что-то, что считаю по-настоящему важным? Я говорю не только о лечении Инары. Ведь колдуны покинули людей очень давно, и с тех пор люди судачат, что всё в мире идёт не так. Я думаю даже, уж не потому ли хворь бушует в Лисьей Пади, что равновесие мира нарушено? Представь: вдруг нам удастся изменить это? И если даже мы не вернёмся назад, я хотя бы умру с чувством, что жила в самом деле, пыталась сделать что-то! А не была лишь тенью при своём отце и муже.
У Гимри вырвался сдавленный смешок:
— У меня бы язык не повернулся назвать тебя тенью, — проронил он.
— И всё же, — возразила Мирана и вздохнула: — Мне в детстве так хотелось стать великой воительницей — знаешь же, из тех женщин, о которых слагают легенды. Которые в каждой руке могли поднять по рослому мужику и растереть их друг об друга.
— Всегда считал, что они выглядят как уродливые великанши. С бородами и бородавками, — признался Гимри. — Никогда не хотел столкнуться с такой.
— А я хотела, — улыбнулась Мирана. — Мечтала, что однажды повстречаю какую-нибудь Ривану, дочь Милльдора, и она научит меня, как быть сильной и отрывать чужие головы.
