И потом в мою честь тоже назовут море... А вместо этого я встретила знахарку.
— Гарунду?
Не отвечая, Мирана подняла голову к небу. Над деревьями уже всходила неполная луна, и её бледный свет мягко ложился на поля, на крыши деревенских домов и верхушки прибрежных ив, за которыми слышались плеск и ржание. Лошадей всё ещё мыли. Странно, подумал Гимри, зачем так долго? Неужто люди Хугара не устали и не хотят спать?
— Даже не помню, сколько времени прошло с тех пор... — промолвила Мирана. — Мне минуло зим семь или восемь, когда я решила, что тоже буду ходить с отцом в военные походы. Отец меня, конечно, не пустил. Оставил дома с матерью... Но я тайно пробралась в его обоз и прикрылась вещами. Хорошо, погода тогда стояла не жаркая, а то я бы, наверное, спеклась и задохнулась. Ну и дожди не шли. Телега качалась, качалась... Я уснула. А когда проснулась, на меня таращились отцовские дружинники. Они искали какие-то вещи, а нашли меня.
Гимри рассмеялся:
— Я помню это!
— Ты? — удивилась Мирана.
— Да, я тогда тоже... ну... — Гимри развёл руками, — приврал про свой возраст, чтобы пойти с твоим отцом. Мне, конечно, не восемь было, побольше... Но никто не задавал вопросов. И я помню, какой переполох начался, когда в телеге среди провизии обнаружилась рыжая девочка, дочь грозного Винлинга.
— Ох, а я тебя совсем не помню, — расстроилась Мирана, но Гимри лишь пожал плечами:
— Ну, чего там... Я старался не попадаться на глаза лишний раз: вдруг меня назад отошлют? Вот ты и не заметила.
Мирана улыбнулась:
— Должно быть, так. Но знаешь, отец совсем не рассердился, когда меня нашли. Он смеялся! До сих пор иногда слышу его хохот, стоит только закрыть глаза... А потом он оставил меня в деревне, которая попалась нам по пути. Отец говорил, он оттуда родом. Так что, может, даже и нарочно заехал. Как же она называлась? Не могу вспомнить... Ты не помнишь?
— Нет, — покачал головой Гимри.
— Ну, не важно. Я, конечно, воспротивилась и кричала, что всё равно проберусь в обоз... — Мирана усмехнулась. — Отцу даже пришлось меня связать. Он примотал меня к дереву возле дома знахарки и велел ей отвязать меня лишь к обеду, не раньше, иначе я побегу за его дружиной и потеряюсь в лесу. Он сказал Гарунде, что если не вернётся за мной сам, то меня следует отвезти в Ощрицу и разыскать там мою мать. Не знаю, что всё это время думала мама... Наверное, места себе не находила. Но отец хорошо знал Гарунду, они росли по соседству. Он считал, что лучше оставить меня у неё, чем доверять кому-то везти меня домой. И в тот раз он действительно вернулся... Ох, и досталось нам с ним от мамы! Как же она ругалась, когда нас увидела! Таких слов даже отец никогда не произносил.
— У вас в роду все женщины необычные, — улыбнулся Гимри.
Он уже не слышал плеска от реки, хотя тот всё ещё разносился по округе. Теперь предводитель слушал лишь голос Мираны. Лицо её матери, которую он смутно припоминал, возникало перед ним из небытия. Он видел как наяву эту сердитую худую женщину, отчитывающую мужа, который был выше неё на целую голову. Видел, как смеётся Винлинг — что ему эти крики и слабые женские кулаки? — а потом обнимает жену и говорит: «Ну, ну, всё ж обошлось, вон твоя рыжая козявка, живая приехала». И маленькая Мирана испуганно выглядывает из-за его ноги.
— Ну... необычные, — задумчиво повторила взрослая Мирана. — Мне просто так всегда хотелось сделать что-нибудь, чтобы отец гордился мной.
— А разве он не гордился?
— Не знаю... Его не стало слишком рано. Да и мужчины часто... — Мирана прерывисто вздохнула, — хотят сыновей. А я у родителей была единственная. Я желала стать сильнее. Стать такой же могучей, как он. И целыми днями всё вокруг колотила — руками, ногами, палкой. Надеялась, что отец вернётся и заберёт меня воевать, если я стану сильной. Но Гарунда отобрала у меня палку и сказала: «Никто не пустит тебя на войну. Тебе следует жить. И жить долго! Не только на поле боя можно обрести славу. Найди для себя иную дорогу, и я клянусь: придёт день, и люди сложат легенды не только о храбром Винлинге, но и о дочери его Миране, чьё сердце не ведало преград!».
Мирана усмехнулась, вспоминая, с каким жаром говорила это Гарунда. Будто в знахарке вдруг проснулась вёлльра, ведавшая будущее.
— Ну вот, Гимри, нашла я иную дорогу... И куда меня это привело? — вздохнула Мирана. — В несчастливое замужество. А теперь и на эту тропу — в поисках колдуна-лекаря. И я не могу не идти вперёд, но мы уже потеряли Говара и наверняка потеряем ещё людей. А я так не хочу этого! Что же выходит? Что люди сложат потом легенды о том, как Мирана, дочь Винлинга, привела целый отряд на смерть?
— Отряд следует за тобой по доброй воле, — возразил Гимри.
— Они следуют не за мной, а за толстым кошельком.
— Разве это плохо? — удивился предводитель. — Но кто-то и в самом деле верит, что у нас получится найти колдуна. Ведь многие потеряли близких из-за Белой смерти.
Мирана повернулась к Гимри, и во взгляде её отразилась луна — по половинке в каждом глазу.
— А ты веришь? — серьёзно спросила она.
— Как знать, Мирана...
— Не веришь, значит, — она отвернулась. — Вот Говар тоже не верил. Считал, что боги против нашего похода. Нелегко, наверно, умирать за то, во что не веришь. Ведь никакое золото не окупит этого!
— Мы все здесь по собственной воле, — напомнил Гимри. — Воины часто не возвращаются домой. И они всегда готовы к этому.
Мирана закрыла глаза и опёрлась спиной о пахнущую сеном и солнцем стену. Какие знакомые слова! Когда-то ведь и отец говорил ей ровно то же самое. Сидел с ней почти так же, бок о бок, под раскинувшимся над ними безбрежным звёздным небом. Лёгкий ветер овевал его лицо, с грустью касаясь выбившихся из хвоста седеющих прядей волос. Он казался таким большим, таким сильным и бесконечным — невозможно было даже представить, что когда-нибудь наступит день без него.
«Мирана, — промолвил Винлинг, прижимая к себе дочь тёплой ладонью, — воины часто не возвращаются домой. Возможно, и я однажды не вернусь».
«А куда ты денешься?» — не поняла Мирана.
Отец поднял другую руку и указал вверх:
«Я буду там, — ответил он, и ветер, будто повинуясь его жесту, тоже поднялся и растревожил листья на деревьях. Он холодно задул прямо под платье Миране, и она поёжилась и плотнее прильнула к отцу. — Видишь, сколько серебряных точек? Всё это — огни чертогов Халльфры. К ней отправляются, когда жизнь подошла к концу. Там уже ждут меня многие из моих воинов, павшие в давних битвах. И мои родители. И даже мои враги...»
«А как же я?» — насупилась Мирана.
«Наступит день, и ты присоединишься ко мне там».
«А когда он наступит?»
«Кто знает? Но я надеюсь, не скоро».
«Опять ты не хочешь брать меня с собой! — Мирана надула щёки и отвернулась. — Я недостаточно мальчик для этого?»
Винлинг расхохотался и притянул её обратно:
«Нет. Я просто хочу, чтобы ты пожила здесь и насладилась всем, что даёт жизнь. Когда Халльфра придёт за мной, я стану приглядывать за тобой из её чертогов. Я буду где-нибудь... — он задумчиво чертил пальцем по небу. — Вон там! Видишь? Такая яркая-яркая точка. Уверен, это самые красивые чертоги, и я обязательно займу тебе место рядом с собой. Но сначала ты вырастешь, родишь своих детей, станешь вся такая в морщинах, — Винлинг свободной рукой оттянул одну щёку, пытаясь изобразить отвисшую кожу, — сгорбленная, трясущаяся...»
«Я не хочу такой быть!» — возмутилась Мирана.
«Но я всё равно узнаю тебя, — заверил её Винлинг. — Ведь ты моя дочь».
Он помолчал и с усмешкой добавил:
«А из меня наверняка будет торчать чей-нибудь топор. А, может, и не один».
Другая, взрослая Мирана распахнула глаза и взглянула вверх, пытаясь отыскать чертоги, откуда отец обещал присматривать за ней. Но звёзды так густо усеяли небо, что сложно было понять, где там самая яркая звезда. Вот эта? Или эта? А, может, отец гуляет от одних богатых чертогов к другим, навещая знакомых и колотя врагов? А мама ходит за ним и ругается, ходит и ругается — потому что ужасно боится вновь остаться без него.
Мирана покачала головой: кто бы мог подумать, что мама так привязана к отцу? Она отправилась за ним к Халльфре на следующую же зиму. Хотя, может, она лишь хотела закатить ему взбучку, которую не успела устроить при жизни? Мирана усмехнулась: наверняка, встретив дочь за гранью жизни, мама и на неё наорёт первым делом. И только потом — обнимет и расцелует. И вздохнув, она повернулась к Гимри:
— Отец тоже говорил мне, что воины часто не возвращаются, — она помолчала и добавила с грустью: — Но мне очень жаль, что это так. Мне хотелось бы сохранить как можно больше людей. Вылечить болеющих, помирить враждующих... Чтобы тихо стало в чертогах Халльфры!
— Это слишком большая ноша для одного человека, — покачал головой Гимри.
— Но кто-то должен это делать!
Гимри не ответил. Он вдруг поднялся на ноги, напряжённо вслушиваясь в ночь.
— Что случилось? — с тревогой спросила Мирана, тоже вставая.
Внизу по-прежнему купали лошадей. Да сколько ж можно их купать? До утра они что ли это делать решили, сердился Гимри, пытаясь расслышать что-то за плеском воды и ржанием животных. Ведь не показалось же ему только что? И тут Гимри понял: он потому и не слышит, потому и не различает ничего больше, что всё заглушают эти всплески, это намеренно долгое мытьё, которое уже и не мытьё вовсе, а лишь отвлекающий приём...
И Гимри стремглав бросился вниз по пригорку, не чуя под собой ног от овладевшей им ярости. Мирана кинулась за ним, ещё ничего не понимая. Но вот впереди заблестела в лунном свете потревоженная гладь обмелевшей речки, показались её поросшие травой и ивами берега, вынырнули из тьмы очертания лошадиных тел, а за ними...
— Хугар, скотина! — взревел Гимри, с разбегу налетая на княжеского воеводу и сбивая того с ног ударом кулака.
Мирана, бежавшая сразу за Гимри, похолодела: да что же такое происходит? Но тут она увидела перед собой девушку, которую тащили двое дружинников Хугара. Вокруг её рта была обвязана ткань, и девушка изо всех сил вырывалась и мычала, не имея возможности кричать во весь голос. Коса её растрепалась, из волос торчали ветки и трава, платье кое-где порвалось: по всей видимости, её уже поваляли по земле, пока тащили, или пока...
— Что ты делаешь, урод?! — прошипел Гимри. — Кто позволил тебе самовольничать? Ты хочешь, чтобы нас всех вилами во сне закололи за твои выходки?!
Хугар, не поднимаясь, попытался поддеть Гимри ногой, но тот отскочил. Воины, державшие девушку, отпустили её и тоже кинулись в драку, навалившись разом на одного. Явились ещё двое, купавшие лошадей: всего четверо, не считая воеводы. Но Гимри был так разъярён, что сбросил с себя сразу троих, а четвёртому наподдал коленом в пах, и тот согнулся пополам от острой боли. Мирана подбежала к девушке и принялась трясущимися руками снимать с неё кляп и развязывать узлы на запястьях.
— Что они с тобой сделали? — спросила она, страшась ответа. — Они... тебя?..
— Не успели, — выдохнула девушка. — Только... приволокли... — взгляд её бегал вокруг, не способный ни на чём остановиться, и она вновь прерывисто выдохнула. — И всё. Всё... Всё... — девушка закачалась взад-вперёд, пытаясь справиться с пережитым ужасом, и вдруг громко разрыдалась.
Мирана обняла её, как ребёнка, и стала тихонько покачиваться вместе с ней, гладя по голове, пока рыдания не стихли, перейдя в редкие всхлипывания и икоту. Тем временем кончилась и драка, и Гимри, стоя к женщинам спиной, тяжело дышал и вытирал рукавом кровь, сочащуюся из рассечённой губы и разбитого лба. Тёмное лицо Хугара тоже было в крови. Его дружинники скорчились вокруг и всё пытались подняться. Один из них, Тангур, отполз на четвереньках подальше, бормоча:
— Ну в баню этого Гимри: у него, видать, тоже железные кулаки...
Воевода вынул изо рта выбитый зуб и со злостью закинул его в кусты.
— Что б ты сдох, — прохрипел он, с ненавистью глядя на Гимри. — Сам не отдыхаешь и другим не даёшь.
— Отдыхаешь?! — опешил Гимри. — Ты в своём уме? Ты понимаешь, что за этой девушкой может вся деревня прийти? Чего ты добивался?
— Позабавиться с ней хотел. А потом и порубить кого-нибудь, — ответил Хугар, сплюнув кровяной сгусток. — Они нас крысами назвали. Мы могли бы перебить всю деревню и перетрахать всех баб за это. Людей-то здесь... Один дровосек и калеки, — Хугар ткнул пальцем в Гимри: — Но ты просто проглотил это. Ещё и сам в извинениях рассыпался: ах, простите, пожалуйста, за наших князей, как мне жаль, как мне жаль... Не дадите ли водички? Возьмите все наши деньги... Тьфу!
— Хугар! — Мирана поднялась. Её трясло от гнева, но голос звенел подобно ледяной стали. — Зачем Мьямир отправил тебя со мной?
Хугар посмотрел на неё здоровым глазом, двигая из стороны в стороны челюстью, будто проверяя, всё ли с ней в порядке. Хриплый голос воеводы прорезал ночь:
— Чтоб я берёг его подстилку? — спросил он с издёвкой.
Гимри едва не кинулся на него вновь, но Мирана удержала его и, прищурившись, поглядела на Хугара:
— Это Мьямир тебе так сказал?
— Да кто ж такое прямо скажет? — ухмыльнулся воевода. — Я сделал выводы. Что, скажешь, я ошибся?
— Скажу, что это не твоё дело — выводы делать. Какой приказ дал тебе Мьямир?
— Привезти тебя назад живой, — помрачнев, промолвил Хугар.
Мирана вскинула брови:
— И как ты выполняешь этот приказ? Ты думаешь, что сможешь защитить меня, унизив девушек в этой деревне? Или, может, ты собой прикроешь меня от топоров разъярённых мужчин, которые явятся сюда?
— Зачем прикрывать? — усмехнулся Хугар. — Ты, верно, забыла, госпожа, как меня называют. Я просто им всем топоры пообломаю.
— Ты слишком самоуверен, Хугар Железные кулаки, — холодно заметила Мирана. — Пока ты обламываешь им топоры, меня могут убить. И кого тогда ты вернёшь князю? Вряд ли он даст тебе награду за мой труп.
Хугар озадаченно почесал затылок:
— Любопытная ты баба, Мирана, — изрёк он. — Я только что прилюдно оскорбил тебя, а ты и ухом не повела. Как и твой прихвостень, — Хугар кивнул на Гимри, — когда нас обозвали лисьепадскими крысами. Я за оскорбления убивать привык, а ты...
— У меня другие цели, Хугар, — перебила его Мирана. — Я не потерплю насилия над женщинами...
— А у себя дома терпела... — ядовито вставил воевода.
— Что это значит?
— Да не прикидывайся, госпожа, будто не знаешь, что твой Дарангар направо и налево трахал всех девок в округе. Ему, стало быть, ты позволяла... А у других такого не потерпишь, — оскалился Хугар.
Мирана покачнулась, и Гимри с тревогой оглянулся на неё, готовый подхватить. Но она устояла, с силой сжав кулаки. Сильный порыв ветра разметал по плечам её волосы, охладил разгорячённую грудь и взмыл ввысь, беспокоя деревья и нагоняя тёмные облака на небо. Да когда же Дарангар оставит её, наконец? Он ведь умер... Умер! Но нет-нет, да и встанет, как живой, разбуженный от вечного сна словами тварей, подобных Хугару. Мирана глубоко вздохнула, успокаиваясь. Она бросила отрешённый взгляд на княжеского воеводу, будто был он не больше, чем пыль под её сапогами — подует вновь ветер, и всё развеется.
— Хугар, — даже голос её звучал как издалека, — не припомню, чтобы ты жил в моём доме. Тогда откуда тебе знать, что было между мной и моим мужем, противилась я его выходкам или нет? Правила нашего отряда ты слышал.
— Гарунду?
Не отвечая, Мирана подняла голову к небу. Над деревьями уже всходила неполная луна, и её бледный свет мягко ложился на поля, на крыши деревенских домов и верхушки прибрежных ив, за которыми слышались плеск и ржание. Лошадей всё ещё мыли. Странно, подумал Гимри, зачем так долго? Неужто люди Хугара не устали и не хотят спать?
— Даже не помню, сколько времени прошло с тех пор... — промолвила Мирана. — Мне минуло зим семь или восемь, когда я решила, что тоже буду ходить с отцом в военные походы. Отец меня, конечно, не пустил. Оставил дома с матерью... Но я тайно пробралась в его обоз и прикрылась вещами. Хорошо, погода тогда стояла не жаркая, а то я бы, наверное, спеклась и задохнулась. Ну и дожди не шли. Телега качалась, качалась... Я уснула. А когда проснулась, на меня таращились отцовские дружинники. Они искали какие-то вещи, а нашли меня.
Гимри рассмеялся:
— Я помню это!
— Ты? — удивилась Мирана.
— Да, я тогда тоже... ну... — Гимри развёл руками, — приврал про свой возраст, чтобы пойти с твоим отцом. Мне, конечно, не восемь было, побольше... Но никто не задавал вопросов. И я помню, какой переполох начался, когда в телеге среди провизии обнаружилась рыжая девочка, дочь грозного Винлинга.
— Ох, а я тебя совсем не помню, — расстроилась Мирана, но Гимри лишь пожал плечами:
— Ну, чего там... Я старался не попадаться на глаза лишний раз: вдруг меня назад отошлют? Вот ты и не заметила.
Мирана улыбнулась:
— Должно быть, так. Но знаешь, отец совсем не рассердился, когда меня нашли. Он смеялся! До сих пор иногда слышу его хохот, стоит только закрыть глаза... А потом он оставил меня в деревне, которая попалась нам по пути. Отец говорил, он оттуда родом. Так что, может, даже и нарочно заехал. Как же она называлась? Не могу вспомнить... Ты не помнишь?
— Нет, — покачал головой Гимри.
— Ну, не важно. Я, конечно, воспротивилась и кричала, что всё равно проберусь в обоз... — Мирана усмехнулась. — Отцу даже пришлось меня связать. Он примотал меня к дереву возле дома знахарки и велел ей отвязать меня лишь к обеду, не раньше, иначе я побегу за его дружиной и потеряюсь в лесу. Он сказал Гарунде, что если не вернётся за мной сам, то меня следует отвезти в Ощрицу и разыскать там мою мать. Не знаю, что всё это время думала мама... Наверное, места себе не находила. Но отец хорошо знал Гарунду, они росли по соседству. Он считал, что лучше оставить меня у неё, чем доверять кому-то везти меня домой. И в тот раз он действительно вернулся... Ох, и досталось нам с ним от мамы! Как же она ругалась, когда нас увидела! Таких слов даже отец никогда не произносил.
— У вас в роду все женщины необычные, — улыбнулся Гимри.
Он уже не слышал плеска от реки, хотя тот всё ещё разносился по округе. Теперь предводитель слушал лишь голос Мираны. Лицо её матери, которую он смутно припоминал, возникало перед ним из небытия. Он видел как наяву эту сердитую худую женщину, отчитывающую мужа, который был выше неё на целую голову. Видел, как смеётся Винлинг — что ему эти крики и слабые женские кулаки? — а потом обнимает жену и говорит: «Ну, ну, всё ж обошлось, вон твоя рыжая козявка, живая приехала». И маленькая Мирана испуганно выглядывает из-за его ноги.
— Ну... необычные, — задумчиво повторила взрослая Мирана. — Мне просто так всегда хотелось сделать что-нибудь, чтобы отец гордился мной.
— А разве он не гордился?
— Не знаю... Его не стало слишком рано. Да и мужчины часто... — Мирана прерывисто вздохнула, — хотят сыновей. А я у родителей была единственная. Я желала стать сильнее. Стать такой же могучей, как он. И целыми днями всё вокруг колотила — руками, ногами, палкой. Надеялась, что отец вернётся и заберёт меня воевать, если я стану сильной. Но Гарунда отобрала у меня палку и сказала: «Никто не пустит тебя на войну. Тебе следует жить. И жить долго! Не только на поле боя можно обрести славу. Найди для себя иную дорогу, и я клянусь: придёт день, и люди сложат легенды не только о храбром Винлинге, но и о дочери его Миране, чьё сердце не ведало преград!».
Мирана усмехнулась, вспоминая, с каким жаром говорила это Гарунда. Будто в знахарке вдруг проснулась вёлльра, ведавшая будущее.
— Ну вот, Гимри, нашла я иную дорогу... И куда меня это привело? — вздохнула Мирана. — В несчастливое замужество. А теперь и на эту тропу — в поисках колдуна-лекаря. И я не могу не идти вперёд, но мы уже потеряли Говара и наверняка потеряем ещё людей. А я так не хочу этого! Что же выходит? Что люди сложат потом легенды о том, как Мирана, дочь Винлинга, привела целый отряд на смерть?
— Отряд следует за тобой по доброй воле, — возразил Гимри.
— Они следуют не за мной, а за толстым кошельком.
— Разве это плохо? — удивился предводитель. — Но кто-то и в самом деле верит, что у нас получится найти колдуна. Ведь многие потеряли близких из-за Белой смерти.
Мирана повернулась к Гимри, и во взгляде её отразилась луна — по половинке в каждом глазу.
— А ты веришь? — серьёзно спросила она.
— Как знать, Мирана...
— Не веришь, значит, — она отвернулась. — Вот Говар тоже не верил. Считал, что боги против нашего похода. Нелегко, наверно, умирать за то, во что не веришь. Ведь никакое золото не окупит этого!
— Мы все здесь по собственной воле, — напомнил Гимри. — Воины часто не возвращаются домой. И они всегда готовы к этому.
Мирана закрыла глаза и опёрлась спиной о пахнущую сеном и солнцем стену. Какие знакомые слова! Когда-то ведь и отец говорил ей ровно то же самое. Сидел с ней почти так же, бок о бок, под раскинувшимся над ними безбрежным звёздным небом. Лёгкий ветер овевал его лицо, с грустью касаясь выбившихся из хвоста седеющих прядей волос. Он казался таким большим, таким сильным и бесконечным — невозможно было даже представить, что когда-нибудь наступит день без него.
«Мирана, — промолвил Винлинг, прижимая к себе дочь тёплой ладонью, — воины часто не возвращаются домой. Возможно, и я однажды не вернусь».
«А куда ты денешься?» — не поняла Мирана.
Отец поднял другую руку и указал вверх:
«Я буду там, — ответил он, и ветер, будто повинуясь его жесту, тоже поднялся и растревожил листья на деревьях. Он холодно задул прямо под платье Миране, и она поёжилась и плотнее прильнула к отцу. — Видишь, сколько серебряных точек? Всё это — огни чертогов Халльфры. К ней отправляются, когда жизнь подошла к концу. Там уже ждут меня многие из моих воинов, павшие в давних битвах. И мои родители. И даже мои враги...»
«А как же я?» — насупилась Мирана.
«Наступит день, и ты присоединишься ко мне там».
«А когда он наступит?»
«Кто знает? Но я надеюсь, не скоро».
«Опять ты не хочешь брать меня с собой! — Мирана надула щёки и отвернулась. — Я недостаточно мальчик для этого?»
Винлинг расхохотался и притянул её обратно:
«Нет. Я просто хочу, чтобы ты пожила здесь и насладилась всем, что даёт жизнь. Когда Халльфра придёт за мной, я стану приглядывать за тобой из её чертогов. Я буду где-нибудь... — он задумчиво чертил пальцем по небу. — Вон там! Видишь? Такая яркая-яркая точка. Уверен, это самые красивые чертоги, и я обязательно займу тебе место рядом с собой. Но сначала ты вырастешь, родишь своих детей, станешь вся такая в морщинах, — Винлинг свободной рукой оттянул одну щёку, пытаясь изобразить отвисшую кожу, — сгорбленная, трясущаяся...»
«Я не хочу такой быть!» — возмутилась Мирана.
«Но я всё равно узнаю тебя, — заверил её Винлинг. — Ведь ты моя дочь».
Он помолчал и с усмешкой добавил:
«А из меня наверняка будет торчать чей-нибудь топор. А, может, и не один».
Другая, взрослая Мирана распахнула глаза и взглянула вверх, пытаясь отыскать чертоги, откуда отец обещал присматривать за ней. Но звёзды так густо усеяли небо, что сложно было понять, где там самая яркая звезда. Вот эта? Или эта? А, может, отец гуляет от одних богатых чертогов к другим, навещая знакомых и колотя врагов? А мама ходит за ним и ругается, ходит и ругается — потому что ужасно боится вновь остаться без него.
Мирана покачала головой: кто бы мог подумать, что мама так привязана к отцу? Она отправилась за ним к Халльфре на следующую же зиму. Хотя, может, она лишь хотела закатить ему взбучку, которую не успела устроить при жизни? Мирана усмехнулась: наверняка, встретив дочь за гранью жизни, мама и на неё наорёт первым делом. И только потом — обнимет и расцелует. И вздохнув, она повернулась к Гимри:
— Отец тоже говорил мне, что воины часто не возвращаются, — она помолчала и добавила с грустью: — Но мне очень жаль, что это так. Мне хотелось бы сохранить как можно больше людей. Вылечить болеющих, помирить враждующих... Чтобы тихо стало в чертогах Халльфры!
— Это слишком большая ноша для одного человека, — покачал головой Гимри.
— Но кто-то должен это делать!
Гимри не ответил. Он вдруг поднялся на ноги, напряжённо вслушиваясь в ночь.
— Что случилось? — с тревогой спросила Мирана, тоже вставая.
Внизу по-прежнему купали лошадей. Да сколько ж можно их купать? До утра они что ли это делать решили, сердился Гимри, пытаясь расслышать что-то за плеском воды и ржанием животных. Ведь не показалось же ему только что? И тут Гимри понял: он потому и не слышит, потому и не различает ничего больше, что всё заглушают эти всплески, это намеренно долгое мытьё, которое уже и не мытьё вовсе, а лишь отвлекающий приём...
И Гимри стремглав бросился вниз по пригорку, не чуя под собой ног от овладевшей им ярости. Мирана кинулась за ним, ещё ничего не понимая. Но вот впереди заблестела в лунном свете потревоженная гладь обмелевшей речки, показались её поросшие травой и ивами берега, вынырнули из тьмы очертания лошадиных тел, а за ними...
— Хугар, скотина! — взревел Гимри, с разбегу налетая на княжеского воеводу и сбивая того с ног ударом кулака.
Мирана, бежавшая сразу за Гимри, похолодела: да что же такое происходит? Но тут она увидела перед собой девушку, которую тащили двое дружинников Хугара. Вокруг её рта была обвязана ткань, и девушка изо всех сил вырывалась и мычала, не имея возможности кричать во весь голос. Коса её растрепалась, из волос торчали ветки и трава, платье кое-где порвалось: по всей видимости, её уже поваляли по земле, пока тащили, или пока...
— Что ты делаешь, урод?! — прошипел Гимри. — Кто позволил тебе самовольничать? Ты хочешь, чтобы нас всех вилами во сне закололи за твои выходки?!
Хугар, не поднимаясь, попытался поддеть Гимри ногой, но тот отскочил. Воины, державшие девушку, отпустили её и тоже кинулись в драку, навалившись разом на одного. Явились ещё двое, купавшие лошадей: всего четверо, не считая воеводы. Но Гимри был так разъярён, что сбросил с себя сразу троих, а четвёртому наподдал коленом в пах, и тот согнулся пополам от острой боли. Мирана подбежала к девушке и принялась трясущимися руками снимать с неё кляп и развязывать узлы на запястьях.
— Что они с тобой сделали? — спросила она, страшась ответа. — Они... тебя?..
— Не успели, — выдохнула девушка. — Только... приволокли... — взгляд её бегал вокруг, не способный ни на чём остановиться, и она вновь прерывисто выдохнула. — И всё. Всё... Всё... — девушка закачалась взад-вперёд, пытаясь справиться с пережитым ужасом, и вдруг громко разрыдалась.
Мирана обняла её, как ребёнка, и стала тихонько покачиваться вместе с ней, гладя по голове, пока рыдания не стихли, перейдя в редкие всхлипывания и икоту. Тем временем кончилась и драка, и Гимри, стоя к женщинам спиной, тяжело дышал и вытирал рукавом кровь, сочащуюся из рассечённой губы и разбитого лба. Тёмное лицо Хугара тоже было в крови. Его дружинники скорчились вокруг и всё пытались подняться. Один из них, Тангур, отполз на четвереньках подальше, бормоча:
— Ну в баню этого Гимри: у него, видать, тоже железные кулаки...
Воевода вынул изо рта выбитый зуб и со злостью закинул его в кусты.
— Что б ты сдох, — прохрипел он, с ненавистью глядя на Гимри. — Сам не отдыхаешь и другим не даёшь.
— Отдыхаешь?! — опешил Гимри. — Ты в своём уме? Ты понимаешь, что за этой девушкой может вся деревня прийти? Чего ты добивался?
— Позабавиться с ней хотел. А потом и порубить кого-нибудь, — ответил Хугар, сплюнув кровяной сгусток. — Они нас крысами назвали. Мы могли бы перебить всю деревню и перетрахать всех баб за это. Людей-то здесь... Один дровосек и калеки, — Хугар ткнул пальцем в Гимри: — Но ты просто проглотил это. Ещё и сам в извинениях рассыпался: ах, простите, пожалуйста, за наших князей, как мне жаль, как мне жаль... Не дадите ли водички? Возьмите все наши деньги... Тьфу!
— Хугар! — Мирана поднялась. Её трясло от гнева, но голос звенел подобно ледяной стали. — Зачем Мьямир отправил тебя со мной?
Хугар посмотрел на неё здоровым глазом, двигая из стороны в стороны челюстью, будто проверяя, всё ли с ней в порядке. Хриплый голос воеводы прорезал ночь:
— Чтоб я берёг его подстилку? — спросил он с издёвкой.
Гимри едва не кинулся на него вновь, но Мирана удержала его и, прищурившись, поглядела на Хугара:
— Это Мьямир тебе так сказал?
— Да кто ж такое прямо скажет? — ухмыльнулся воевода. — Я сделал выводы. Что, скажешь, я ошибся?
— Скажу, что это не твоё дело — выводы делать. Какой приказ дал тебе Мьямир?
— Привезти тебя назад живой, — помрачнев, промолвил Хугар.
Мирана вскинула брови:
— И как ты выполняешь этот приказ? Ты думаешь, что сможешь защитить меня, унизив девушек в этой деревне? Или, может, ты собой прикроешь меня от топоров разъярённых мужчин, которые явятся сюда?
— Зачем прикрывать? — усмехнулся Хугар. — Ты, верно, забыла, госпожа, как меня называют. Я просто им всем топоры пообломаю.
— Ты слишком самоуверен, Хугар Железные кулаки, — холодно заметила Мирана. — Пока ты обламываешь им топоры, меня могут убить. И кого тогда ты вернёшь князю? Вряд ли он даст тебе награду за мой труп.
Хугар озадаченно почесал затылок:
— Любопытная ты баба, Мирана, — изрёк он. — Я только что прилюдно оскорбил тебя, а ты и ухом не повела. Как и твой прихвостень, — Хугар кивнул на Гимри, — когда нас обозвали лисьепадскими крысами. Я за оскорбления убивать привык, а ты...
— У меня другие цели, Хугар, — перебила его Мирана. — Я не потерплю насилия над женщинами...
— А у себя дома терпела... — ядовито вставил воевода.
— Что это значит?
— Да не прикидывайся, госпожа, будто не знаешь, что твой Дарангар направо и налево трахал всех девок в округе. Ему, стало быть, ты позволяла... А у других такого не потерпишь, — оскалился Хугар.
Мирана покачнулась, и Гимри с тревогой оглянулся на неё, готовый подхватить. Но она устояла, с силой сжав кулаки. Сильный порыв ветра разметал по плечам её волосы, охладил разгорячённую грудь и взмыл ввысь, беспокоя деревья и нагоняя тёмные облака на небо. Да когда же Дарангар оставит её, наконец? Он ведь умер... Умер! Но нет-нет, да и встанет, как живой, разбуженный от вечного сна словами тварей, подобных Хугару. Мирана глубоко вздохнула, успокаиваясь. Она бросила отрешённый взгляд на княжеского воеводу, будто был он не больше, чем пыль под её сапогами — подует вновь ветер, и всё развеется.
— Хугар, — даже голос её звучал как издалека, — не припомню, чтобы ты жил в моём доме. Тогда откуда тебе знать, что было между мной и моим мужем, противилась я его выходкам или нет? Правила нашего отряда ты слышал.
